Текст книги "Последняя любовь лорда Нельсона"

Автор книги: Генрих Шумахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать шестая

На следующее утро бесчисленные лодки покрывали водную гладь залива, окружая «Вэнгард». Пассажиры возбужденно выкрикивали имя короля, сотрясали воздух жалобными воплями, заклинали Фердинанда остаться. Однако он не показывался. Он приказал Актону спроваживать все эти городские комитеты, депутации магистрата, представителей купечества и ремесленников, которые поднимались на борт корабля. Принял он только преподобного кардинала-архиепископа Капече Дзурло. Кратко разъяснил ему, что страна предала своего короля и теперь он поневоле доверился морю.

Неаполитанские линейные корабли «Саннита» под командованием Караччоло и «Архимед» под командованием графа Турна должны были сопровождать «Вэнгард» в Палермо. В полдень их капитаны запросили приказ Фердинанда. Караччоло осмелился еще раз пасть королю в ноги: умолял его покинуть британское судно и перейти на «Санниту»; остаться на своей территории, а не отдаваться всецело на милость чужеземцев.

Фердинанд заколебался.

Но тут на герцога напустился Нельсон. Не хочет ли Караччоло опять поручиться своей головой за безопасность короля – он, едва справляющийся с собственными матросами[38]38
  Незадолго до этого матросы «Санниты» подняли бунт. (Примеч. авт.)


[Закрыть]?

И тогда Фердинанд решительно отклонил просьбу.

Караччоло, мрачный, ушел с «Вэнгарда» и приказал спустить на грот-мачте королевский флаг.

* * *

С темного, покрытого тучами неба опустилась необычайно душная, давящая ночь. Матросы с монотонным пением подняли якоря. Подобно стае ночных птиц, эскадра расправила крылья.

Эмма стояла рядом с сэром Уильямом на корме, над ними на юте – Нельсон. Мимо медленно проплывал потерянный рай.

Лодки все еще заполняли море, на берегу кишели темные людские толпы. Но там, где появлялся «Вэнгард», тотчас же прекращалось всякое движение, замирал всякий звук. В угрюмом молчании смотрели дети Парфенона, как уплывает королевский герб обеих Сицилии, склонившийся перед крестом чужеземцев-англичан.

Эмма вспомнила иные дни, когда эти же флаги, развеваемые ветром, сплетались под сияющим солнцем славы, как бы соединенные рукою удачи. День прибытия Нельсона после завоевания Тулона. День его встречи после победы на Ниле. Оба раза Неаполь, ликуя, приветствовал прибывшего. Теперь, когда Нельсон оставлял город, не прозвучал ни один голос, не раздалось ни одного оклика. Сквозь угрюмое безмолвие уходил «Вэнгард», и с ним – одинокий человек на юте.

И тут… Не блеснуло ли что-то у Позилиппо, как прощальный привет?

Словно поднявшись из моря, вспыхнуло багряное пламя. Как огненный шар, пробежал его отблеск по черной воде. Вот оно, простираясь в ночи, как будто коснулось туч указующим перстом. Взметнувшись высоко вверх, остановилось, перекатывая сверкающие волны, рассыпая во все стороны во тьму пылающие шары, швыряя в небо охапки света.

Затем вторая вспышка, третья, четвертая… целый сноп… пятьдесят, шестьдесят, сто.

Как одновременно всходящие солнца, они погружали залив, берег, город, горы в единое колышущееся, бурлящее море крови.

С судов, с побережья, даже с кораблей Нельсона раздался страшный, оглушительный крик. Поднимаясь от набережных, он гнал ужас по городу, к высоким кварталам на холмах и, тысячекратно усилив его, возвращал к морю. В домах засветились окна, по улицам задвигались факелы, скудный свет стал пробиваться сквозь сводчатые оконные проемы церквей и дворцов. Весь Неаполь окутался мерцающим огненным туманом, словно и бесцветные улицы были охвачены багряным огнем пожара.

Горел флот Неаполя.

А для того чтобы страху сопутствовал глас смирения, внезапно раздался похоронный звон из церкви Санта Мария дель Кармине. К нему присоединились колокола Святого Януария, затем, единым оглушительным ударом – остальные. Их глухие раскаты, всхлипывания, жалобные стенания казались криками живых существ, возносящих свое отчаяние к престолу господню.

Мария-Каролина, король, мужчины, женщины, дети – все бросились на палубу, засыпая друг друга вопросами. Ответа, однако, не требовалось. Один взгляд, брошенный на горящие корабли, открыл Марии-Каролине истину.

Напрасно угнетала она свой народ, напрасно навлекала на себя непомерными налогами ненависть богатых, напрасно проливали пот бедняки. Плоды многолетних трудов, вся надежда на будущее погибли.

Горел флот Неаполя.

Разразившись судорожными рыданиями, Мария-Каролина позволила Эмме и Нельсону отвести себя в каюту. Она боялась остаться одна, не отпускала их, не переставала плакать и стенать.

Как мог свершиться этот кошмар? Разве не было решено пожертвовать флотом только в крайнем случае? А Нельсон – разве он не обещал поставить безмачтовые, не пригодные для плавания суда под защиту своей остававшейся на месте блокирующей эскадры?

У Эммы внезапно вспыхнуло ужасное подозрение. В ее памяти возникли слова Нельсона, сказанные им после завоевания Тулона. Жестокие слова, которые впоследствии подтвердил пожар на судах Людовика XVII. Захватить и уничтожить.

Она в страхе старалась встретиться с ним взглядом.

Казалось, он отгадал ее мысли. Принес книгу приказов по «Вэнгарду» и показал ей страницу, на которой была записана инструкция для командиров блокирующей эскадры:

Неаполитанские военные суда поставить в стороне от португальско-британского флота, имеющие запасные мачты отвести к Сицилии, остальные а) в случае вторжения французов – в Неаполь, б) в случае народного восстания против законного правительства – сжечь.

Командиры подтвердили получение приказа своими подписями. Маркиз де Ницца – для португальских кораблей, коммодор Дональд Кэмпбелл – для британских. Все было в порядке.

И тем не менее – не был ли этот приказ выполнен уже сейчас? Без настоятельной необходимости? В то время как Шампионне стоял еще далеко от ворот Неаполя? Неужели в Неаполе вспыхнуло то самое народное восстание, которого опасались?

У Нельсона другого объяснения не было. И все-таки как только он придет в Палермо, он призовет капитанов к ответу[39]39
  Это было сделано, однако по распоряжению Марии-Каролины расследование прекратили. Да и что бы ей это дало? Флот сгорел, и королева нуждалась в Англии больше, чем когда-либо. Всего погибло: три линейных корабля по 74 орудия на каждом, один с 64, фрегат с 40, корвет с 24 пушками, несколько более мелких военных кораблей, 120 канонерских лодок, более 1000 центнеров пороха, множество метательных снарядов и различной боевой техники. Кораблям в верфи у Кастелламаре грозила та же участь. Их командир Франческо де Симоне уже получил приказ сжечь их, но выполнить это ему в последний момент помешали энергичные действия патриотически настроенных граждан. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Эмма перевела дыхание, словно сбросив тяжелый груз. Назвала себя низкой и мелкой душонкой. Даже по отношению к такому человеку, как Нельсон, она не сумела подавить в себе терзавшее ее недоверие, рожденное в глухих мрачных закоулках жизни. Ведь она же знала этого человека, его прямоту, честность. Никогда не был он способен на трусливое вероломство. Никогда не стал бы, подобно сэру Уильяму, с лицемерной улыбкой заверять в дружбе, питая в душе коварные умыслы.

Сэр Уильям… У нее мелькнуло воспоминание.

Не побывал ли в последние дни, перед самым отъездом, в палаццо Сесса Кэмпбелл? Сэр Уильям совещался с ним за закрытыми дверьми о судах, которые он хотел зафрахтовать для транспортировки в Палермо служащих посольства. Так он тогда сказал. А она, и сама делавшая все в глубокой тайне, не увидела в этом ничего плохого. Но теперь…

Она тихо встала и, оставив Нельсона у Марии-Каролины, пошла наверх. Сэр Уильям, облокотившись на парапет квартердека, наблюдал пожар в подзорную трубу. Тяжело дыша, она остановилась рядом с ним. Ждала, пока он повернется к ней. Но он не обращал на нее внимания, и тогда у нее вырвалось:

– Однажды, это было после Тулона, ты сообщил мне свою программу, свой морской закон. Помнишь? Захватить и уничтожить…

Опустив трубу, он прервал ее:

– Это была программа Нельсона.

– А ты ее дополнил. Взять и уничтожить, будь то враг или друг! Разве это было не так?

Он взглянул на нее искоса.

– Ах, вот что, тебе любопытно? Тебе хотелось бы узнать, не вылетела ли искра, превратившаяся в тот красивый огонек, из головы некоего старого господина?

Она кивнула.

– Да, вот именно. Это я и хочу узнать.

– А если бы и так?

В ней внезапно вспыхнула вся ее ненависть к нему. Ее гнев, вызванный тем, что она – жена его. Что он своими уроками лжи отравил ее душу. Что он вечно путался у нее под ногами, а она тосковала по Нельсону. Что он мучил ее и ее возлюбленного своими сверкающими взглядами, двусмысленными речами, многозначительными минами.

– Если бы это так и было, – повторила она медленно, подчеркивая каждое слово, – я бы сказала об этом Марии-Каролине. Я бы нашептала это Нельсону. Я бы громко прокричала об этом на весь свет.

Он отпрянул от нее. Уронил подзорную трубу.

– Что ты себе позволяешь? С ума ты сошла?

– С ума сошла? – она почувствовала, что у нее вдруг брызнули горячие слезы. – Ах, уж лучше бы я и вправду сошла с ума! Но так… эта жизнь в вечной, мучительной лжи…

Она умолкла. Сжала зубы, чтобы не разрыдаться от ярости. Устремила взгляд на мрачные волны, бушевавшие вокруг стремительно летящего корабля.

На какое-то мгновение сэр Уильям застыл в неподвижности, как будто оглушенный ее внезапной вспышкой. Затем, разыскав в темноте подзорную трубу, поднес ее к глазам и снова стал всматриваться в пламя у Позилиппо.

Крошечное, как светлячок в ночной мгле какого-то огромного сада, оно плясало на черных волнах, становясь все меньше и меньше.

– Ну, это все твоя нервозность! – сказал он наконец странным хриплым голосом. – Придет время, и ты отдохнешь от всех этих волнений. И потому… если я могу этим тебя успокоить… нет, я не Герострат, я сам не совершал поджога и не отдавал такого приказа. Один Бог знает, как это произошло. Быть может, от трубки пьяного матроса, а может быть – искра из кухни Сивиллы Кумской в добром старом Везувии там наверху. В любом случае это неожиданно кладет конец мечтам Марии-Каролины о новой Венеции. Я пойду, с твоего разрешения, выразить ей глубочайшее сочувствие Англии.

Подобрав свой плащ, он спустился по трапу с квартердека и исчез в дверях каюты. Но что-то как будто осталось после него. Его смех исподтишка.

И вот угасла последняя искра у Позилиппо.

* * *

Бледно-желтый свет разлился по небу, разорвав покров тумана вокруг корабля. Казалось, рядом с ним из глубин встают призрачные тени, трепещущие в пустоте. Как вскинутые вверх руки тонущих.

Скалы Капри?

Но на западе… зловещей угрозой вздымающаяся к тучам, гонимая к небу, движущаяся стена. Не бушевало ли там другое море, готовое ринуться на простиравшиеся под ним воды, по которым плыл «Вэнгард»?

Непривычно застывшим было лицо Нельсона на юте.

Внезапно его голос, резко прозвучавший в рупор, перекрыл шум волн. Казалось, этот властный голос проник во все утолки корабля. Согнал с мачт и рей стаю морских птиц, взлетевших с громкими криками, пробудил резкие звуки боцманских дудок. Они ответили с правого борта, с левого борта, из кубриков средней части корабля и бака. Вперемежку с ними звучали протяжные призывы палубного офицера:

Внимание! Внимание! Внимание! Вся вахта правого борта! Вы слышите сообщение? Вся вахта левого борта! Вся команда! Вся команда! Все с правого борта, выходите! Все с левого борта, выходите! Вся команда, выходите! Выходите! Встать с постели! Встать с постели! Встать с постели!

Люки извергали клубки человеческих тел, темные фигуры проносились по палубам, раскачивались на марсах. Сотни рук брали рифы, убирали паруса, и вот уже широкие поверхности парусов свернулись, исчезли трепещущие полотнища вымпелов и флагов. И словно погашенные ударами крыльев целой стаи ветров, пропали тусклые огни судовых фонарей. Остался лишь бледный свет с неба. Под ним, среди внезапно наступившей мертвой тишины, качался на волнах «Вэнгард».

Он походил на одного из сказочных гигантских животных доисторических времен. Вспугнутый ревом несущейся на него штормовой своры, он с угрозой выставил свой защищенный шипом нос, поднял черные рога своих мачт, хвостом своего руля вспенил воду в клокочущих бороздах моря. А пронзительный звон судового колокола был его яростным лаем, в то время как из черных складок брюха чудовища вырывался полный ужаса вопль его детенышей, находившихся на борту.

И вот приблизилось грохочущее чужое море. Погрузив небеса и воды во тьму, оно швырнуло корабль на исхлестанные вершины волн, закружило его в бурлящих воронках, бросило в зияющие провалы своей пучины. Со свистом, вздохами, завываниями ветра; скрипом, треском, стонами тросов, парусов, мачт; барабанным боем, стуком, ревом диких потоков дождя, низвергавшихся на палубы.

И вдруг – оглушительный, режущий слух треск.

Что-то длинное внезапно соскользнуло, подобно гигантской змее, с верхушки грот-мачты, прорвалось, разметая все, сквозь путаницу рей и пронеслось с хлопаньем и щелканьем по палубе.

Снова резкий голос, пронзительные звуки боцманских дудок, карабкающиеся наверх фигуры. Затем парус вознесся к тучам и, как стрела, исчез в ночи.

«Вэнгард» с трудом выровнялся. Кругом вновь был свет, вновь тишина. Его остов издал зловещий треск, к которому примешались вырывавшиеся из его чрева крики, стенания, молитвы находившихся там людей.

И все еще виднелось на юте застывшее лицо.

Ее отделяло от него не более двадцати шагов. Не воспользоваться ли ей минутой затишья?

Она решительно направилась к нему. Освободилась от каната, которым в поисках опоры обвила свои руки, и начала трудный переход.

Но сделав всего два шага, она что-то задела ногой, вспомнила, как это только что упало сверху, глухо ударив по деревянному настилу. Это лежало там, какая-то темная, неузнаваемая масса.

Она с любопытством наклонилась, чтобы рассмотреть это.

Матрос. Он лежал неподвижно, с раскинутыми руками, вытянув обнаженный торс, откинув ноги. Его лицо было обращено вверх, к темному, мрачному небу. Он не дышал, сердце его не билось. Наверное, был уже мертв.

Тихим, ласковым движением провела она рукой по его лбу, по глазам. Улыбнулась ему так же, как улыбалась она раненым из Абу-Кира. Разве не за Нельсона он умер? Разве он не выполнил свое предназначение?

Она осторожно перешагнула через него и пошла дальше.

Ее охватил бурный восторг. Ее восхищал шторм, развевавший ее волосы. Волны, хлеставшие ее лицо. Весь этот могучий разгул стихий.

Вновь ощутила она в себе горячую, пробуждающую все чувства силу, которая гнала ее вперед, в объятия Нельсона, навстречу желанному чуду.

Вот она на юте.

Он был не один. С ним был Харди, капитан «Вэнгарда». Повернувшись к Эмме спиной, они, казалось, пытались отыскать разбросанные штормом корабли эскадры.

Нельсон обернулся. Увидев ее, он вскрикнул, бросился к ней, устремил на нее пристальный, полный ужаса взгляд.

– Эмма… Миледи… как вы отважились! Почему вы не остались внизу?

Она улыбнулась ему, нашла его руку.

– В этом аду, среди страха и отчаяния? В то время как здесь наверху, у тебя… как у тебя хорошо, Горацио! Не гони меня, дорогой мой, позволь мне остаться у тебя. Я хочу видеть, как ты борешься. Умереть, если ты умрешь. Разве мы не принадлежим друг другу? Разве мы не единое целое?

Она прислонилась к нему и положила голову ему на грудь. Утратив самообладание, он не противился.

– Но Харди… неужели ты не видишь, что здесь Харди?

Она снова улыбнулась и обняла его.

– Харди… он – человек… что такое человек среди всего этого величия и красоты! В Кастелламаре… ты еще помнишь, как шли мы ночью по лугам и преклоняли колени пред богами? Пред богами? Нет, мы преклоняли колени друг перед другом, я пред тобою, ты предо мной. Мы сами были богами. Ах, как давно это было, как давно были мы наедине друг с другом! А здесь – здесь только шторм и вода…

Не обращая внимания на Харди, обнявшись, они с великим трудом покинули ют, спустились по трапу, прошли по коридору. Без плана, без цели, они шагали сквозь вопли охваченных ужасом людей, через тела валявшихся на полу больных, сквозь тошнотворные испарения этого пропитанного заразой ада. Они не замечали того, что их окружало. Ощущали лишь горячие прикосновения любимых рук, огненные поцелуи, лихорадочное биение пульса.

В конце коридора была открыта дверь. Порыв ветра захлопнул ее за ними.

Глава двадцать седьмая

Вдруг что-то затрещало, раскололось, разлетелось вдребезги. «Вэнгард» внезапно дал крен. Весь его корпус сотрясался.

Вслед за тем с юта раздался голос Харди, потом пронзительные звуки боцманских дудок, топот команды по трапам и палубе. Глухой стук, словно кто-то барабанил, что-то раскалывал, заколачивал. Как будто стремительно поднимавшиеся топоры ударяли по разлетающемуся дереву, по натянутым, звучащим, словно струны гигантской арфы, вантам.

Нельсон вскочил.

– Грот-мачта! Харди приказал срубить грот-мачту!

Он попытался высвободиться из ее объятий, но она не отпускала его. Прижала свои трепещущие, еще пылающие от его горячих поцелуев губы к его уху.

– Знаю, что я должна отпустить тебя. Мой герой должен быть там, где опасно. Знаю, что мне нельзя идти с тобой. Мой герой должен быть тверд, он не имеет права бояться за женщину. Я пойду к Марии-Каролине и буду там, пока ты меня не позовешь. Потому что если придет смерть, ты должен позвать меня. Если она придет к моему герою, она придет и ко мне. Слышишь? Ты обещаешь мне? Клянись твоей любовью ко мне, твоим честным именем.

Его ответом, его клятвой был последний пламенный поцелуй. Она отпустила его. Прислушалась к тому, как он стремительно убегал сквозь тьму. Рассердилась на ночь за то, что та не дала ей еще раз увидать любимое лицо, и сама посмеялась над собой. Разве его лицо не навеки в ее душе? Исхлестанное штормом. Бледное в тусклом свете небес. Застывшее лицо железного человека.

Если она зачала дитя… сына…

Когда-то она в роли Гебы Вестины возлежала в Храме здоровья на «божественном ложе» доктора Грэхема. Слушала врача-чудодея, говорившего, что он с помощью покачивания ложа, разноцветных огней, благоуханий, нежной музыки может заставить вялые нервы обрести свои прежние свойства, может превратить отравленную кровь в здоровую, в усталом лоне возродить былую плодовитость. Искусным воздействием на органы чувств он стремился вернуть мужчинам и женщинам утраченную способность рожать детей и передавать в наследство потомству силу, красоту, ум.

Она тогда смеялась над самонадеянностью и самообманом пророка, над слепой верой толпы. Подвергаясь действию всех этих хваленых раздражителей, не ощущала ровным счетом ничего. Не потому ли, что в те дни, дни одиночества, в ее опустошенной душе не было ни желаний, ни любви?

– Думайте о чем-либо, что вы любите, – говорил доктор Грэхем.

Теперь она любила.

Если она зачала дитя… сына…

Зачала в колышащейся гигантской постели моря, под огненными вспышками молний, в соленом дыхании морской волны, под звуки могучей музыки стихий.

Зачала в момент никогда до того не испытанного взлета души, возносящейся над всеми темными сторонами жизни.

Она все еще была во власти нахлынувших на нее ощущений. Ей не терпелось выразить свое сокровенное желание. И вдруг она упала на колени с горячей молитвой.

– Дай мне сына! Пусть он будет истинным мужчиной, как его отец!

В это мгновение она верила всей душой в того, кто был над всем земным, по ту сторону добра и зла, кто предначертал все судьбы мира. Верила, что благословляющая рука этого бесконечно загадочного существа простерлась над ней.

И в то же время эта рука, казалось, обрекла все кругом на смерть и уничтожение.

* * *

Когда она открыла дверь каюты, ей навстречу хлынул первый свет дня. Она невольно оглянулась, чтобы еще раз увидать то место, где была счастлива.

Очевидно, это была каюта судового офицера, который, следуя примеру Нельсона, предоставил свое жилье беженцам. Повсюду в диком беспорядке валялись одежда, книги, тюки, раскиданные штормом. Под потолком раскачивалась модель «Вэнгарда». Ниже темнело углубление для встроенной в стеку кровати. Одеяло было сорвано и брошено на пол. На полу лежала шляпа Нельсона.

Она узнала эту шляпу по султану. Она сама подарила ее Нельсону. Если нажать на потайную пружинку, то сдвигалась золотая пластина и становилась видна миниатюра с изображением Евфросинии.

Она с улыбкой подошла, чтобы поднять шляпу. Погладила промокшую материю, защищавшую голову Нельсона.

Но когда она снова повернулась к двери, ее взгляд упал на темный угол рядом с кроватью. Там были закреплены железными кольцами сундуки, кофры, тюки.

Там сидел сэр Уильям.

Он сидел, откинувшись назад, уронив подбородок на грудь, закрыв глаза.

Спал он? Как долго пробыл он здесь, рядом с их ложем, еще носившим следы неистовых объятий? Войти через закрытую дверь так, чтобы они не услыхали, он не мог.

Теперь он все знал.

Что ж, так было лучше. Невыносимой необходимости прятаться, трусливой лжи пришел конец. Она была готова держать ответ. Сказать без всяких уверток правду. Эта правда будет и ее местью, – за позорную сделку, которой был ее брак, за то бесчестье, которое она терпела годами.

Она решительно шагнула к нему и тронула его за плечо. Он подскочил, как будто внезапно пробудившись, и, словно напуганный ревом шторма, вскинул руки. В каждой руке он держал по пистолету. С судорожными движениями, с испуганным взглядом, он, казалось, выискивал цель.

Узнал он ее? Его глаза, его руки были направлены на ее лицо.

Уронив шляпу, она хотела броситься к нему, но он… он вдруг швырнул пистолеты в угол позади себя и разразился своим отвратительным хихиканьем, которое самые серьезные вещи превращало в фарс.

– Это ты, Эмма? Вот что бывает, если человека внезапно разбудить! Ты, пожалуй, подумала, что я хотел застрелить тебя? Я во сне сражался с патриотами. Они тащили Нельсона и меня в Санто-Эльмо, однако мы дали друг другу слово убить себя, но не остаться в их руках. А если бы один из нас оказался безоружным, другой исполнил бы по отношению к нему эту клятву. Героизм, не правда ли? О да, в своих снах и я иногда бываю героем. Ну а так как они его обезоружили… Я принял тебя за него. Счастье еще, что дверь открыта, так что я вовремя тебя узнал. А в темноте… право, я был на волосок от того, чтобы убить собственную жену. Мое сокровище, лучшую мою помощницу. Ну и крик поднялся бы во всем мире! О неудачном браке, о кокетстве жены, ревности мужа. А между тем нет на свете человека, который мог бы быть счастливее нас. Правда, любимая моя? Ты простила мне, что я нечаянно тебя напугал?

В своей слащавой, жеманной манере он подошел к ней и хотел потрепать ее по щеке. Она мрачно отстранила его. Ни одному слову из всего, что он наговорил, она не верила.

– А пистолеты? – выкрикнула она с едкой насмешкой. – Ты знал заранее, что они понадобятся тебе во сне?

На его лице мелькнула судорожная гримаса, но тут же он снова засмеялся, как бы сознавая свою вину.

– Пистолеты… Ну что ж, должен тебе сознаться в маленькой слабости. Мы ведь свои люди, и ты никому об этом не скажешь. Я боюсь утонуть. Нет, не потому что при этом умирают, я боюсь того, как умирают. Этот омерзительный вкус соленой воды во рту, это бульканье в горле – гнусно, гнусно! Поэтому, как гурман и джентльмен, я решил прибегнуть к менее безвкусному виду смерти, если «Вэнгарду» придет фантазия пойти ко дну[40]40
  Исторический факт. (Примеч… авт.)


[Закрыть]. Для того и пистолеты.

– Для того и пистолеты…

Она поспешно отвернулась и пошла к двери, чтобы не ударить его по его лживому лицу. Ей были невыносимы его голос, его аффектированная речь, все его повадки.

Он последовал за ней.

– Ты снова покидаешь меня, милая? А я надеялся, что ты останешься со мной. Разве не утешительно в час опасности знать, что рядом с тобой есть кто-то, кого ты любишь, на кого можешь положиться?

Она по-прежнему шла, не останавливаясь.

– Я должна быть у Марии-Каролины. Принц Альберт болен, и нет никого, кто мог бы ей помочь.

– Кроме тебя. Я это знаю и восхищаюсь тобой. Я спросил лишь потому, что подумал, будто ты собираешься к Нельсону.

– К Нельсону?

Она вздрогнула и остановилась, пристально глядя на него. Неужели он все-таки начнет разговор?

Он кивнул и показал шляпу Нельсона, которую держал в руке.

– Чтобы отдать его шляпу. Ты не занесешь ему? Раньше ее тут не было. Возможно, ты нашла ее где-нибудь в другом месте? Да, в шторм, царящий на море и в любви, многие лишаются большего, чем шляпа. Но раз ты собираешься к королеве, я сам отнесу Нельсону его шляпу. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что он не потерял и голову. Он будет смеяться, когда я ему это скажу.

Он с хихиканьем кивнул ей и торопливо ушел.

* * *

Кормовую часть судна Нельсон предназначил исключительно для королевской семьи и ее ближайшей свиты, но в своем теперешнем виде эти помещения и в самом деле походили на ад, с которым Эмма сравнила их раньше.

Отовсюду неслись жалобы, молитвы, стоны, проклятия.

Кругом лежали люди. По углам кают, в хозяйственных помещениях королевской кухни, в проходах, набитых багажом. Мужчины и женщины, господа и слуги – все перемешалось. Как будто беда безжалостно смела все барьеры, воздвигнутые традицией и общественным порядком. Казалось, угасло даже сознание человеческого единства. Никто не заботился о другом, каждый думал только о себе. Лишь когда на корабль обрушивался особенно сильный удар, голоса всех этих людей сливались в общий пронзительный крик.

Воздух там, за закрытыми люками, был чудовищным, удушающим, так как из трюма, наполненного трупами крыс, шел невыносимый запах.

Из салона навстречу Эмме раздался голос Фердинанда. Как ни удивительно, болезнь пока щадила его. Зато малодушие и страх овладели им еще сильнее. Лишившись каких бы то ни было признаков королевского достоинства, он носился среди своих безжизненно поникших на стульях друзей, рвал на себе волосы и выкрикивал страшные проклятия на вульгарном, вне всяких приличий языке лаццарони. Оглядываясь назад, он перебирал всю свою жизнь и хулил все, что сделали для него другие. Он проклинал Марию-Каролину, которая вынудила его начать войну, душу своего отца, который женил его на этой австриячке. А потом стал клясть лоно своей матери. Один лишь дьявол знает, с кем она путалась, от кого произвела на свет идиота[41]41
  Фердинанд был третьим сыном и не вступил бы на престол, если бы второй не родился слабоумным. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Этому-то было хорошо, его холили и лелеяли, чего ему недоставало. А у него, Фердинанда, на шее это забытое Богом королевство, от которого он не получил ничего, кроме забот, неприятностей, мучений…

– И еще эта властолюбивая гувернантка! – закричал он, заметив Эмму. – Скажите ей, чтобы она никогда больше не вмешивалась в то, что ее не касается. Будь я проклят, если не прогоню ее, отважься она на это еще раз…

Его прервал громкий треск, похожий на тот, с которым топ-парус сорвался с грот-мачты и упал за борт. Фердинанд, растерянно упираясь в стенку каюты руками, боязливо прислушивался, ожидая, не последует ли еще что-нибудь.

Эмма посмотрела на него с презрительной улыбкой.

– На этот раз ваше величество миновала тяжкая участь отправиться на тот свет с проклятьем на устах. Однако в будущем, государь, вам следует быть осторожнее. Или вы полагаете, что грехи короля не идут в счет?

Он уставился на нее, вне себя от страха.

– Вы думаете? Вы думаете?

Он дрожа повернулся и позвал плачущим голосом:

– Гарано? Где Гарано?

Из угла поднялась темная фигура священника. Очевидно, и он поддался общей болезни.

– Ваше величество…

Фердинанд поспешно подошел к нему, стал рядом с ним на колени, сложил руки. И в то время как дон Гарано, обессиленный, чуть живой, упал назад в свой угол, король торопливо шептал ему что-то на ухо.

Он исповедовался.

Каждый раз, натворив что-либо, он шел на исповедь. Он верил, что одно это освобождает его от грехов, и без малейшего раскаяния грешил дальше.

Словно предчувствуя шторм, Нельсон приказал обить каюту королевы толстой прокладкой. Ею были покрыты потолок, пол, дверь, все стены. Поэтому шум шторма проникал сюда приглушенный, как будто издалека.

В центре помещения, привинченная к полу, изготовленная из крепкого дерева, с закругленными углами, стояла кровать. На ней лежала Мария-Каролина. Неподвижно, с бледным лицом, глаза закрыты, руки сложены на груди. Словно почившая королева, лежащая в гробу, который установлен для прощания перед последним плаваньем по морю.

Быть может, это был один из тех нервных припадков, которыми она страдала после смерти Марии-Антуанетты? Эмма, испуганная, торопливо подошла к ней, наклонилась над нею…

Мария-Каролина спала, но из-под ресниц у нее катились слезы. Капля за каплей текли они на запавшие щеки. Она спала – и плакала во сне.

Эмма хотела осторожно отойти.

– Он умер? – внезапно спросила Мария-Каролина, раскрыв глаза. – Ты пришла сказать мне, что мой маленький Альберт мертв?

Ее усталый голос, застывшее бледное лицо разрывали Эмме сердце. Она сразу же попыталась отогнать эти страшные мысли Марии-Каролины.

– Конечно, для своих семи лет принц Альберт очень хрупок. Но недомогание, охватившее его после завтрака, вызвано только резкими движениями корабля, а вовсе не серьезным заболеванием. У него небольшая лихорадка, но за ним смотрит Лало. А в преданности Дало государыня не должна сомневаться. Он – единственный из слуг, кто в этот час бедствий выполняет свой долг.

– Да, Лало – человек верный, но разве он может бороться с судьбой? То, что потомки Рудольфа Габсбурга умирают рано, предопределено Или это закон природы, наказание за внутрисемейные браки? Tu, felix Austria, nube![42]42
  Ты, счастливая Австрия, сочетайся браком! – Крылатые слова, относящиеся к могуществу дома Габсбургов, основание которому положено благодаря семейным бракам. (Примеч. авт.)


[Закрыть] Ах, то, что когда-то казалось счастьем, сегодня – наша гибель. Наши силы иссякли, наша кровь испорчена. Моему брату Иосифу, когда он умер, было всего пятьдесят лет, Леопольду – сорок шесть. А мои дети – уже одиннадцать из них умерли. И Альберт не выживет. Или… он уже мертв, не так ли? Скажи мне. Я многое о нас передумала. Меня уже ничто не может испугать.

Она упорно это повторяла, не веря Эмминым словам, пока Эмма не принесла принца и не положила его к матери. В глазах Марии-Каролины зажегся радостный огонек. Она покрывала страстными поцелуями светлые локоны мальчика, покрасневшие от жара щеки, бессильно опущенные руки.

И на какое-то мгновение ребенок вернулся из забытья к действительности. Узнав мать, он улыбнулся ей. Затем снова впал в беспамятство. Обняв Марию-Каролину, он вдруг заговорил о Джемме, белой козочке, своей подруге детства, оставшейся в Казерте. Ему показалось, что это ее он держит в руках, видит ее грациозный облик, ощущает мягкие прикосновения ее шелковой шерстки.

Мария-Каролина отдала мальчика Эмме.

– Возьми его. В нем бушует лихорадка, во мне кровь. Он бы сгорел в моих объятиях. Но не уходи с ним, останься около меня. Сядь с ним на мою кровать, в ногах. Кровать велика, хватит всем троим места. Возьми его на колени, к своей груди. Нежно, очень нежно. Разве ты не знаешь, что ты – любовь? У тебя ему будет хорошо. Его смерть будет легкой, совсем легкой.

– Ваше величество…

– Он умрет. Я знаю это, он еще сегодня умрет. И разве так будет не лучше? Если бы он остался в живых, разве не стал бы он таким, как Леопольд[43]43
  Леопольд II Австрийский умер от последствий разгульной жизни.


[Закрыть]? Или как Бурбоны? Кровь Бурбонов тоже отравлена. Великая Мария-Терезия это знала. И все-таки она хотела, чтобы ее дети породнились с ними. Наверно, в золотых диадемах королев заключена какая-то темная сила, заставляющая их губить собственное потомство. А я – разве я поступила не так же? Со своими дочерьми, со своим сыном[44]44
  Намек на три близкородственных брака между представителями Венского и Неаполитанского двора. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Хотя я знала это! Хотя я знала, знала… знала…