Текст книги "Последняя любовь лорда Нельсона"

Автор книги: Генрих Шумахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать четвертая

Руффо снова стал за стулом короля и, словно обессилев, прислонился к стене. В двух шагах от него в оконной нише стоял Караччоло, тяжело дыша и обмахивая покрасневшее лицо платком. Все прочие были бледны и молча ожидали ответа короля, который одновременно решал и их судьбу.

Никто не произнес ни слова.

Внезапно Фердинанд подошел к Эмме. Спрятав лицо от придворных, он понизил голос до шепота.

– Поездка по морю в это время года… я-то не боюсь шторма, но королева, дети, самочувствие наследной принцессы…

Страх, который он отрицал, был написан на его лице с судорожно подергивающимися губами. Он, страстный рыболов, отваживался спуститься на воду, только когда в небе не было ни облачка.

Она спрятала насмешливую улыбку.

– Я не могу судить о путешествии на корабле, ваше величество. Быть может, ваше величество обратится за советом к лорду Нельсону?

Он охотно согласился.

– И еще сэр Уильям… Он должен мне помочь. Мое состояние, состояние королевы, вещи из Помпеи, сокровище святого Януария – я ничего не оставлю этому Шампионне! Могут лорд Нельсон и сэр Уильям быстро прийти ко мне? Сейчас же? Миледи говорила о каком-то покушении… Я боюсь, что лорд Нельсон не захочет сойти на сушу.

Она изучила Фердинанда и знала, что надо пользоваться его сиюминутным настроением.

– Если ваше величество разрешит мне написать лорду Нельсону несколько слов, то он в течение часа будет здесь. Но мне нужен надежный посыльный.

Он кивнул.

– Это сделает Феррери. Он человек верный и умеет молчать.

Он принял решение, и теперь ему казалось, что все делается недостаточно быстро. Он собственноручно принес письменные принадлежности, сам пошел в приемную, позвал Феррери.

Эмма писала медленно, обдумывая каждое слово.

Опасаясь, что ее письма могут перехватывать, она договорилась с Нельсоном и сэром Уильямом об условном языке. Слово «господин» означало короля, «жена» – королеву, «дом» – замок, «маленькая Эми» – Эмму, «источник Аретузы» – Сицилию, в память о той помощи, которую получил там Нельсон перед битвой при Абу-Кире. Подземный ход, известный только доверенным лицам королевы, который вел из морского арсенала в спальню Марии-Каролины, назывался «известная дорога». Эмма описывала его Нельсону, он не мог пропустить его.

Закончив писать, она просмотрела записку еще раз.

«Дорогой друг!

Господин очень болен и хочет безотлагательно ехать для лечения к источнику Аретузы. Его сопровождает жена. Наконец-то осуществятся наши желания.

Я не могу оставить дом. Должна помогать паковать вещи, выпроваживать мешающих нам гостей. Так что приходите по известной дороге ко мне, и мы обсудим все, что нужно. Но соблюдайте осторожность, чтобы никто ничего не заметил.

Полная страстного ожидания

Ваша маленькая Эми.»

Разве это не было похоже на любовную записку влюбленной горничной своему поклоннику? Никто не стал бы искать здесь тайный смысл.

Она с улыбкой запечатала записку, вручила ее Феррери, дала ему указания. Но когда она с ним разговаривала, взгляд ее упал на зеркало, висевшее на противоположной стене. Она невольно присмотрелась более пристально.

И увидела, что Караччоло, по-прежнему стоя в оконной нише, обмахивал платком свое покрасневшее лицо. Казалось, его возбуждение все еще не улеглось. Он дважды ронял платок, тот падал на подоконник, и он снова поспешно его поднимал.

Вдруг он уронил платок на пол и торопливо прошел в приемную.

– Не уходите еще, Феррери, подождите! – крикнул он курьеру и обратился к Фердинанду. – Ваше величество, я еще раз заклинаю вас! Если вы оставите Неаполь, вы сдадите его врагу. Чем заслужили мы ваше недоверие? Нас чернят чужеземцы, которые ничего о нас не знают, не понимают нашего характера. Даже армия была организована иностранцами, иностранцы ею и командовали. Но народ, мы все… разве вы не знаете, чего требуют тысячи людей, которые в тоскливом ожидании смотрят на ваши окна? Они требуют оружия, чтобы защитить своего короля, смыть позор Неаполя, отдать свою жизнь за отечество. Ваше величество, пока еще не слишком поздно…

Им владело такое волнение, что он не мог больше говорить. Но в этот момент с площади донеслись крики толпы, как будто народ его услыхал.

– Да здравствует король! Долой чужеземцев! Смерть якобинцам! Оружия! Дайте нам оружие!

Дрожащий префект полиции вышел на площадь, чтобы своим появлением успокоить народ и подбодрить сбиров, которые, окружив замок, несли его охрану.

Караччоло упал перед Фердинандом на колени.

– Ваше величество, прислушайтесь к голосу вашего верного народа! Во имя всего, что вам дорого, я молю вас, ради чести вашего имени, ради наследия ваших детей!

Фердинанд был в растерянности. Его взор боязливо обратился к окну.

– Если бы я знал… Фабрицио, это лаццарони?

Кардинал подошел к стулу, посмотрел сквозь щель в занавесях.

– Хорошо одетые люди, третье сословие, студенты…

Король вздрогнул.

– Студенты?

Эмма насмешливо расхохоталась.

– Смотрите, ваше преосвященство, не наступите на носовой платок, лежащий у ваших ног. Господин герцог уронил его как раз перед тем, как народ начал кричать.

Караччоло в ярости вскочил.

– Миледи…

Однако Фердинанд не дал ему говорить.

– Ради святого Януария, Франческо, ты злоупотребляешь моим терпением. Ты думаешь, я должен слушать одного тебя? Патриоты, Фабрицио? Ты полагаешь, что это патриоты?

Руффо холодно пожал плечами.

– Кто может утверждать это с уверенностью? Во всяком случае, Феррери хорошо сделает, если заговорит по-французски, когда его задержат по пути к лорду Нельсону.

С пепельно-серым лицом Фердинанд повернулся к курьеру.

– Что же ты стоишь, Антонио? Почему ты еще здесь? Иди, говорю я, иди!

Феррери ушел.

Эмма с удивлением выслушала предостережение кардинала. Почему он хотел, чтобы ее послание дошло до Нельсона? Теперь, когда Фердинанд решился на переезд в Сицилию, не добивался ли этот хитрец расположения Англии?

* * *

Все еще раздавались крики, народ требовал появления короля. Слышны были и угрозы. «Фердинанд, наверное, уже бежал, – кричали в толпе, – бросил Неаполь на произвол судьбы; надо идти штурмом на замок и захватить предателей-придворных».

Беспорядок и сумятица усиливались, все больше приближаясь к замку.

Префект полиции, задыхаясь, вновь появился в комнате.

– Они прорвали цепь, разогнали моих людей. Теперь они столпились у дверей, ваше величество, что…?

– Чего вы от меня хотите? – прервал его охваченный диким страхом король. – Разве я – префект полиции? Замок битком набит солдатами, а вы спрашиваете, что вам делать! Если эти канальи не хотят иначе, велите стрелять, сударь, велите стрелять!

– Но войска… я опасаюсь…

Побледнев, Фердинанд тупо уставился на него.

– Эти трусы! Эти трусы! – проговорил он со стоном. – Даже в своих собственных четырех стенах я не в безопасности!

Внезапно кровь бросилась ему в лицо. Он в ярости схватил Караччоло за руку и стал изо всех сил трясти ее.

– И ты еще хочешь, чтобы я оставался здесь? В этом рассаднике вероломства и предательства? Ах, ты… знаешь, что я думаю? Ты, ты сам…

– Государь! – закричал герцог, с силой вырвавшись из рук Фердинанда. – Ваше величество хочет лишить себя самого верного из своих слуг?

Его глаза горели, он скрежетал зубами, лицо под белыми волосами пылало.

Фердинанд отшатнулся.

– Если бы ты был королем… – пробормотал он, словно извиняясь, – если бы ты был королем…

По лицу Караччоло промелькнула хмурая улыбка.

– Будь я королем, я бы постарался, чтоб моим друзьям не было так трудно хранить мне верность. Моим друзьям и моему народу. Потому что я всегда и до последнего вздоха буду повторять: народ Неаполя верен своему королю. Желает ли король испытать его? Что ж, пусть он покажется своему народу, произнесет лишь несколько скупых успокоительных слов, слов глубокого убеждения и веры – и этот самый народ, убивающий сбиров короля, чтобы к нему проникнуть, бросится ему в ноги и будет слепо повиноваться мановению его руки.

Он с надеждой склонился перед Фердинандом и умоляюще посмотрел на него.

– Ваше величество…

Короля окружили также Пиньятелли, Галло и другие придворные и настаивали, чтобы он хоть на мгновение вышел на балкон соседней комнаты.

– Да позволит мне король пойти впереди него и прикрыть его своим телом от любого покушения, – умоляюще проговорил префект полиции.

Фердинанд не отвечал. Закусив губу, прижав руки к вискам, он застыл в молчаливом отчаянии.

Караччоло ударил об пол шпагой.

– Неужели дом Бурбонов лишится Неаполя? – закричал он громким голосом. – Неужели его величество король боится?

И наконец Фердинанд уступил.

Прикрывая короля, его окружили Караччоло, Пиньятелли, Кастельчикала, Галло. Перед ним шел префект полиции. В таком порядке они вышли на балкон соседней комнаты.

Их встретили ликующими криками. Затем воцарилась мертвая тишина.

И в этой тишине король Носач обратился к своему народу…

Если народ сохранит спокойствие, если Караччоло и его друзьям удастся унять страх короля… ведь только страх был тем, что гнало его из Неаполя.

Нетерпение Эммы становилось непереносимым. Спрятавшись за портьерой, она смотрела в окно.

Руффо хорошо разглядел толпу. Это действительно были представители третьего сословия, купцы, студенты. Они внимательно слушали Фердинанда. Только когда он делал паузы, они с воодушевлением подавали голос; раздавались громкие выкрики. Простирая к нему руки, люди просили, чтобы он остался. Били себя в грудь. Предлагали ему свое имущество и жизнь. Требовали, чтобы он вел их на врага.

Кто же они? «Патриоты»? Богоотступники? Республиканцы? Или Караччоло был прав, утверждая, что они – не враги короля, и не напрасно считал, что недоверие к ним Марии-Каролины – заблуждение, которое постоянно подогревалось политикой сэра Уильяма и клеветой карьериста Ванни?

Если это было так…

Ее мысли путались. Тяжелым грузом давило сомнение. В ней поднялось вдруг что-то темное и страшное. Желание, дикое, жестокое, страстное желание, чтобы хоть один из людей там внизу поднял камень, швырнул его в этого бахвала-короля, прикидывающегося храбрецом, и тем доказал бы правоту Нельсона, Эммы, Англии!

Кто-то тронул ее за руку. Вздрогнув, она обернулась. Перед ней стоял Руффо.

– Удивительно, не правда ли, как спокойны эти люди! Пожалуй, Караччоло все-таки выиграет партию. Если только ничто не помешает.

Не угадал ли он ее мысли?

Он пошевелил губами, затем встал опять за стулом короля и устремил взгляд на площадь.

Внезапно крики заглушили голос Фердинанда. Они донеслись из того угла площади, где начиналась улица, ведущая к гавани.

Рывком распахнув окно, Эмма высунулась из него.

На площадь ринулись темные оборванные фигуры. Замелькали палки, молотки, металлические прутья. Над ними развевалось нечто вроде знамени: черный крест на обрывке парусины.

Впереди с непокрытой головой вихрем мчался один-единственный человек. Он несколько раз спотыкался, падал, снова поднимался. И продолжал свой бег.

Подбежав к площади, он увидел толпу перед замком, оторопел и попытался свернуть в боковую улицу, но преследователи отрезали ему путь. Издав отчаянный крик, он бросился в свободное пространство между дворцом и толпой.

Навстречу ему несся рев разнузданной своры:

– Бейте его, бейте! Это шпион, французский шпион!

На этот рев откликнулась внезапным криком толпа. В общем порыве она устремилась навстречу бегущему.

Перед порталом она его настигла. Брошенный кем-то молот попал ему по ноге. Подняв руки, он рухнул на землю.

По нему прокатился людской вал. Его грудь протыкали ножи, его члены дробили металлические прутья.

– Долой якобинцев! Смерть врагам Неаполя! Да здравствует король!

Грубые руки вновь подняли его, подтащили под балкон и подбросили вверх, к Фердинанду. На мгновение лицо умирающего показалось над бушующим морем голов.

– Феррери! – закричала Эмма. – Феррери!

Не промелькнула ли тень улыбки на бледном лице?

Феррери снова исчез под ногами беснующейся толпы. Боровские руки обшарили его, сорвали с него одежду и оставили его лежать обнаженным. Однако он еще вздрагивал, и тогда какой-то мальчишка подобрался к нему и камнем размозжил ему голову.

* * *

Около Эммы послышалось невнятное бормотанье.

– Я не хотел этого… не хотел… не хотел.

С закрытыми глазами, скрестив руки на груди, стоял Руффо. Он был совершенно неподвижен, и только губы его шевелились. Из них толчками вырывались слова, как будто какая-то невидимая рука выжимала эти звуки из его горла.

– Я не хотел этого… не хотел… не хотел.

Эмма с ужасом смотрела на него. Она вдруг вспомнила, что именно посоветовал он Феррери и что кричала потом эта свора[35]35
  Феррери был убит, так как он в гавани по-французски осведомился о лодке. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Казалось, ее взгляд проник сквозь его веки. По его лицу пробежала дрожь, он умолк. Открыв глаза, он попытался взглянуть на Эмму и выдавить улыбку.

– Вы человек счастливый, миледи, а кто счастлив, тот прав. Пожалуйста, засвидетельствуйте мое почтение сэру Уильяму и лорду Нельсону.

Он отдал ей глубокий поклон и удалился бесшумными, скользящими шагами. Мрачный, словно тень из потустороннего мира.

* * *

Часом позже Эмма через потайной ход привела в комнату Марии-Каролины Нельсона и сэра Уильяма. Королева встретила их радостным возгласом.

Фердинанд побывал у нее, помирился с ней и наконец-то согласился на бегство в Сицилию. Приготовления, осуществление отъезда, назначение временного правительства в Неаполе – все это он предоставил ей, поставив лишь одно условие – из его имущества ничто не должно пропасть.

Казалось, Мария-Каролина преисполнена нового мужества, новых надежд. Ее глаза горели жаждой повелевать. Совещание она начала с воодушевлением.

Позднее к ним присоединился Фердинанд. Из любопытства он настоял на том, чтобы его лейб-врач осмотрел тело Феррери в его присутствии. Он насчитал сорок две ножевых раны.

– Я вообще не понимаю, как это произошло. Дать поймать себя таким канальям, позволить заколоть себя, как быка! Конечно, он вел себя бессмысленно, как болван.

И обругав погибшего, он бросил Эмме то, что лейб-врач нашел в его горле – изжеванный, размякший кусочек бумаги.

Любовная записка горничной…

Глава двадцать пятая

День и ночь осаждал народ дворец. Слуги сновали с испуганными лицами, ловили каждый взгляд, прислушивались к каждому слову. Могли ли они не опасаться, что их убьют, как Феррери, лишь только толпа, заметив побег Фердинанда, в ярости кинется на штурм замка?

Побег мог быть успешным лишь при условии соблюдения строжайшей тайны.

«Кампания троих отважных» началась.

Чтобы рассеять подозрения и отвлечь внимание общества, послы держав, дружественных Неаполю, – Англии, Австрии, России, Португалии и Турции – устроили ряд блестящих празднеств. Парадные кареты со скороходами и факельщиками проезжали по заполненным народом улицам, фасады посольств были украшены иллюминацией, их двери и окна раскрыты, чтобы смех гостей, звуки музыки, звон посуды и бокалов достигли ушей зевак. И сияя весельем, перед избранным обществом Неаполя появлялась Эмма, исполняла помпейские танцы, демонстрировала свою красоту в новых живых картинах. Можно ли было заподозрить, что Мария-Каролина предпринимает последние отчаянные шаги, если ее ближайшая подруга живет так беззаботно, только удовольствиями.

Все остальное время Эмма в лихорадочной спешке отдавала работе. Следовало выполнить условие, поставленное Фердинандом, – спасти его состояние. Иначе он вполне мог в последний момент от всего отказаться и броситься в объятия Караччоло или Руффо.

Вернувшись после празднеств домой, еще в легком бальном платье, кое-как защитившись от холода наброшенной на себя шалью, она прочитывала поздно ночью тайные, переданные с надежными посыльными письма Марии-Каролины.

«Моя дорогая миледи, у нас с четверга нет никаких известий от Мака. Я умираю от сердцебиений и страха. Сегодня вечером я пошлю Вам наши испанские деньги, короля и мои. Их 60/т [36]36
  Так в оригинале. 60 000 дукатов в испанской монете. (Примеч. авт.)


[Закрыть] . Это все наше достояние; к сожалению, мы никогда не экономили. Драгоценности всей семьи я отправлю завтра вечером, чтобы вверить их порядочности лорда Нельсона. Об остальных деньгах генерал Актон с ним уже говорил, они должны пойти на оплату армии, флота и т. д. и т. д. Их повезет Саверио, человек верный и надежный.

Я написала это письмо еще вчера, но зная о празднике в Ницце, не хотела затруднять Вас дополнительно. Поэтому посылаю все сегодня вечером.

Прощайте, мои приветы шевалье, уважаемому милорду – нашему спасителю, всей его отважной нации. Сохраните Вашу дружбу ко мне. Ах, как много доказательств ее Вы мне уже дали. Прощайте. Навеки

Ваш благодарный, верный друг

Шарлотта.»

Из ночи в ночь новые послания, новые записки. Непрерывно прибывали сундуки, кофры, тюки, в которые Мария-Каролина при содействии принцесс и посвященных в тайну дам из ближайшего окружения паковала в течение дня то, что было необходимо для поездки.

«Моя дорогая миледи, при этом посылаю еще три кофра и маленький сундучок. В трех первых немного льняного белья для моих детей, которое понадобится на корабле; в сундуке несколько платьев. Надеюсь, я Вас не слишком утруждаю. Прощайте, моя дражайшая. На всю мою жизнь обязана я Вам вечной благодарностью.

Ваша верная

Шарлотта.»

Все это следовало подготовить в подвалах палаццо Сесса к перевозке морем и, снабдив надписью крупными буквами «Собственность лорда Нельсона», передать этот груз матросам, которые днем перетаскивали его на «Вэнгард» и в нанятые сэром Уильямом сицилийские фелуки. Чтобы держать в узде подозрительность и алчность лаццарони, транспорт передвигался по улицам под британским флагом.

К этому добавлялось все то, что Фердинанд желал во что бы то ни стало спасти для себя.

Он хотел взять с собой все, не оставив ни одной вещи. От не представляющих никакой ценности пустяков он отказался лишь тогда, когда выяснилось, что на кораблях не хватит помещений. Он был вне себя от необходимости расстаться со своими собаками, однако шествие сквозь уличную толпу тявкающих королевских любимцев неминуемо вызвало бы подозрение.

Отчетливо проявились его жадность, его низкое корыстолюбие. Глухой к доводам Пиньятелли и Караччоло, что нельзя забирать у государства все средства, необходимые для обороны от внешнего врага, он настоял на том, чтобы опустошить казну. Пусть эти подлые чиновники увидят, каково им будет управиться! Разве за долгие годы мира они с помощью мошенничества и надувательства не набили свои карманы? И если им придется вернуть награбленное, это будет лишь справедливым возмездием.

Но при этом он наистрожайше приказал, Пиньятелли, которого оставлял королевским наместником, оказывать максимальное сопротивление и возложил на него ответственность за любую ошибку, любое упущение. Даже самых доверенных лиц он упорно продолжал мистифицировать, утверждая, что поездка на Сицилию – лишь временная перемена местопребывания, а никак уж не бегство и тем более не отречение от престола.

Таким образом, на какой-то момент все богатства Неаполя оказались в руках Эммы. Миллионы государственных денег в монетах, сокровище святого Януария, золото и серебро в слитках. Сокровища королевских замков, музеев Капо ди Монте и Казерты, раскопок Помпеи и Геркуланума. Ювелирные изделия, кружева, одежда, бумаги, рукописи, документы…

Она на все давала расписки и препровождала полученное Нельсону, а тот в свою очередь посылал подробные сообщения Сент-Винсенту.

«14 декабря с тремя кораблями португальского флота в здешнюю гавань прибыл из Ливорно маркиз де Ницца. В это время угроза личной безопасности сицилийского короля час от часу возрастала; обнаружились новые тайные заговоры, даже предательство самого военного министра Бегство во всех его подробностях было подготовлено с достойным восхищения умом перепиской леди Гамильтон с королевой. Их многолетняя привычка ежедневно переписываться не позволила в чем-то их теперь заподозрить Из ночи в ночь леди Гамильтон получает имущество королевской семьи и багаж тех многочисленных персон, которые должны отправиться в плавание По моей описи у меня на хранении добрых два с половиной миллиона фунтов стерлингов…»

Ни одной минуты не думала Эмма о себе. Она была словно в опьянении, наслаждаясь своим самопожертвованием. Ради спасения своего имущества она и пальцем не шевельнула. Сэр Уильям с трудом запаковал ценные картины, греческие вазы, античные скульптуры и отправил их на «Колоссе» в Англию. Все прочее было оставлено.

В нескольких наскоро набросанных строках Эмма просила Гревилла принять и сохранить все посланное.

«Мы оставили три полностью меблированных дома, всех наших лошадей, шесть или семь экипажей. Надеюсь, это удовлетворит нищих французов! Взять с собой больше мы не могли, иначе навлекли бы на королевскую семью подозрение в бегстве.»

В трудах и заботах пролетали дни. Все ближе было двадцать первое декабря, день побега, а с ним и новые тяготы. Появились просители, как осведомленные, так и приведенные слухами, распространившимися по городу. Они стремились избегнуть ярости черни, разграбления имущества врагом и хотели плыть с королевской семьей в Сицилию. Все они требовали от Эммы посредничества в получении разрешения от Марии-Каролины. Их число все время росло, приемная никогда не бывала свободна от людей, ожидающих помощи.

Явился и Ванни…

Некогда – обвинитель казненного юноши.

Когда Эмма увидела его, ей показалось, что перед ней первопричина всех тех несчастий, которые теперь опустошали благословенные поля и нивы итальянского рая. Руки этого человека были обагрены кровью убитых юношей, и из этой крови, подобно ядовитым грибам, проросли в королевский дом Неаполя побеги разрушения. У истоков стояла ложь…

Вспугнутый наступающими французами, страшась мести патриотов, он прибыл в Неаполь из своего укрытия. И теперь обратился к Эмме с просьбой об убежище на одном из кораблей. Он сказал, что готов довольствоваться самым темным углом в трюме, куском сухого хлеба. Только бы жизнь спасти, жизнь!

Но места было мало. На тысячи людей приходилось едва ли двадцать пять судов. Эмма не осмелилась принять решение сама и передала его просьбу Марии-Каролине.

Он приходил ежедневно. Утром, днем, вечером. Робко проскальзывал через боковую дверь. Ждал в углу приемной. Не осмеливался задавать вопросы и только с немою мольбой ловил взгляд Эммы.

Не забыла ли его королева?

Эмма испытывала отвращение – и сострадание. Его взгляд, лихорадочное подергивание его губ внушали ей ужас.

Девятнадцатого Мария-Каролина прислала большой список тех, кому следовало разрешить посадку на корабли, и образец удостоверения для капитанов кораблей. Три амурчика, гравюра по рисунку Буше; один из них, стоя под кипарисом, дул в трубу, а двое других жестами манили к себе. Под ними надпись рукой Марии-Каролины: Jmbarcate vi prega М.С.[37]37
  Пожалуйста, садитесь на корабль. М(ария)-К(аролина). (Примеч. авт.)


[Закрыть]

С чувством сострадания Эмма просмотрела список, поискала в сопроводительной записке…

Имя Ванни там не значилось.

Его лицо стало пепельно-бледным. Какое-то мгновение он колебался, затем подошел к ней и положил на ее письменный стол запечатанную записку. Осторожно, как бы боясь коснуться ее руки, дотронуться до ее платья.

– Если завтра утром я не приду… может случиться, что мне что-либо помещает… не пошлет ли миледи это королеве?

Завтра…

Она подняла на него испытующий взгляд, но он уже повернулся и вышел, медленно, как будто охваченный усталостью.

На следующий день Мария-Каролина прислала еще один список. Так как в приемной было полно ожидающих, Эмма просмотрела его до того, как прочитала сопроводительную записку. Имя Ванни стояло в списке!

Однако поверх этого имени была жирная черта, как бы проведенная дрожащей рукой.

Эмма поспешно прочитала приложенное к списку письмо.

«Дражайшая миледи! Ежедневное скопление народа, публичные убийства – разве это не показывает, что нам предстоит? Я чувствую в душе смерть. Если бы не наш спаситель… исполненная доверия, я с моими невинными детьми отдаю себя в его руки.

При этом посылаю список лиц, которым я дала удостоверения. Так как несчастливцы не осмеливались обратиться с просьбой, о них, пожалуй, могли и позабыть – по злобе или из мести. Прощайте. Ах, если бы я могла хоть раз показать Вам, как я Вам благодарна! Пребываю самой несчастной из жен, матерей, королев, но постоянно Вашим верным другом.

Шарлотта.

Душа моя разорвана, сердце кровоточит…

Ванни… Несчастный застрелился сегодня утром. Я осыпаю себя за него горькими упреками.»

«Завтра…» Снова зазвучал в ушах Эммы тот странный голос, каким произнес. Ванни это слово. И тут она вспомнила об оставленном им для королевы письме. Она нерешительно смотрела на него. Посылать ли? А если оно умножит печаль королевы, и без того охваченной отчаянием?

Она решительно прочитала письмо.

«Неблагодарный двор вероломно бросает меня на произвол судьбы, беспощадный враг преследует меня. И нет мне пристанища!

Я отказываюсь от жизни, которая мне в тягость. Пусть моя участь сделает судей мудрее.

Ванни.»

Нечто мрачное, тяжкое поднялось перед Эммой из кратких строк. Ей вспомнилось, что сказала когда-то Мария-Каролина о благодарности королей. Но она тут же отогнала мрачные мысли. Разве она когда-нибудь рассчитывала на награду?

К тому же Ванни погиб не из-за неблагодарности Марии-Каролины. Его погубила собственная вина. Он был одним из тех гниющих деревьев, которые тысячами валил ураган времени.

Она разорвала письмо и бросила обрывки к другим, ожидающим предания истребительному огню.

* * *

Двадцать первое декабря, день бегства…

Вечером Келим-Эффенди, турецкий посол, устроил пышный праздник в честь сэра Уильяма. В 9 часов Эмма появилась в новом обличье – Евфросинии, Талии и исполнительницы тарантеллы. А затем, пока сэр Уильям, улыбаясь, принимал в зале восхищенные похвалы гостей, Эмма быстро надела в гардеробной грубое платье женщины из народа и через боковую дверь выскользнула на улицу.

Перед дворцом группами слонялись лаццарони, осаждали портал, заглядывали в освещенные окна, выкрикивали чудовищные проклятия в адрес этих бессердечных чужеземцев, танцующих и смеющихся, когда вся страна в такой нужде. Затем они столпились вокруг одного из экипажей, который как раз подъехал и остановился перед порталом. Узнав герб сэра Уильяма на дверце, они разразились бранью в его адрес и в адрес Эммы.

Тупой, старый шут, кричали они, нелепый рогоносец, не видит, что жена обманывает его. Не довольствуясь ролью возлюбленной австриячки, она завела еще и любовника – английского лорда, этот кое-как зачиненный, собранный из кожи и костей остов некоего Нельсона. С тех пор эти трое правят Неаполем. Разве не они втравили короля в войну? Потому что им нужен предлог, чтобы тянуть еще больше соков из несчастного народа. Вот к ним и текут деньги рекой. Все видят, как они эти деньги транжирят. Каждую ночь рыжая на другом празднестве, на ней все лучшие платья, все более дорогие украшения. А тем временем австриячка держит короля в замке в заточении. Через своих ставленников распустила слух, что бежала с ним в Сицилию. Но никого она этим не обманула. Без своей леди она из Неаполя не уедет. Придет день, и они дождутся возмездия, когда народ штурмом возьмет замок, освободит короля и бросит всех иностранцев в выгребные ямы.

Эмма слушала все это, улыбаясь легковерию толпы. Экипаж остановился здесь по ее приказу, чтобы люди поверили, будто «рыжая» все еще на празднике; чтобы отвлечь внимание шпионов от боковой двери.

Прикрыв лицо краем головного платка, она смешалась с толпой, со смехом отвечая на грубые оклики мужчин шутками на языке простонародья, и будто праздно слоняясь, прошла меж них.

Пробираясь обходным путем к южному углу арсенала на Молозильо, условленному месту встречи, она ни на мгновение не испытывала страха. Все это было ей давно знакомо. Со времен нищеты и бедствий, когда она бродила по пропитанным туманом, наполненным криками пьяной матросни улицам лондонского портового квартала.

Быть может, предусмотрительная судьба старалась закалить ее нервы для этой ночи, когда должно было все решиться?

Вступив в спасительную тень арсенала, она увидала на воде лодку. Гребцы сидели неподвижно, погрузив весла в воду, как бы готовые к стремительному броску вперед.

Она испугалась. Где же те три барка, которые должны были переправить на корабли Нельсона королевскую семью, министров, послов союзных держав, свиту? Неужели бегство не удалось?

С бьющимся сердцем поспешила она к потайному входу в подземный коридор. Она решила пойти к Марии-Каролине, чтобы в час опасности быть с нею. И если все погибло, вместе с нею умереть.

Но пройдя несколько шагов, она остановилась. Ей навстречу двигался человек, он был один. Вот он назвал ее имя, и по голосу она узнала его. Нельсон.

Едва дыша, она подбежала, бросилась ему на грудь, стала его расспрашивать.

Он кратко рассказал ей, что ее мать добралась до «Вэнгарда», выехав последней каретой из палаццо Cecca. В половине десятого сам Нельсон поднялся по подземному ходу в комнату Марии-Каролины, нашел там всю королевскую семью и беспрепятственно вывел ее тем же путем. Час тому назад барки с беглецами отошли и, вероятно, уже достигли линии кораблей. Фердинанд спасся бегством от своего народа удачнее, чем Людовик XVI.

Эмма вздохнула с облегчением. Однако волнение все еще не отпускало ее. Сэр Уильям?

Ну что же спрашивать, где он. Этот ловкач, так хорошо знающий Неаполь, конечно, проберется на корабль. Но Нельсон… то, что она была с ним наедине…

Прижавшись к его груди, она слушала удары его сердца, внимала звучанию его голоса.

Он остался здесь с маленькой лодкой, поджидал ее и сэра Уильяма. Он, конечно, не предполагал, что они смогут быстро выбраться. Однако проходила минута за минутой, он представил себе ее одинокий путь в ночи… этот сброд на улицах… и уже готов был бросить все на произвол судьбы и бежать ей навстречу.

Еще и сейчас его голос дрожал от страха за нее. А его лицо…

Она придвинулась ближе, жадно вглядываясь в него.

Как он бледен! Он, герой, для которого собственная жизнь ничего не значила, почувствовал слабость при одной мысли об опасности, грозящей его возлюбленной.

Как сладостно было это ощущение. Оно пробудило в ней желание. Ночи Кастелламаре… С того момента не прошло и двух месяцев, но ей это казалось вечностью. Поездка на Мальту, в Сан-Джермано, в Ливорно, поспешные приготовления к побегу. Все время между ними вставало что-то, разделявшее их. Они никогда не бывали наедине.

Но теперь… Дело завершено. В их душах еще не утих азарт борьбы, триумф свершения.

В такой момент – зачать дитя…

Она крепко прижалась к нему, потянулась к его губам…

Но он… Он внезапно отстранил ее и пошел навстречу сэру Уильяму.