Текст книги "Последняя любовь лорда Нельсона"

Автор книги: Генрих Шумахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Глава тридцать первая

К Неаполю. Еще одна ночь.

Эмма оставалась с Нельсоном на юте. Облокотившись рядом друг с другом о парапет, они смотрели на сверкающие в лунном свете волны. Разговаривать осмеливались только шепотом.

Ожидание грядущего легло на них тяжким грузом. Воспоминание о прошлом вплетало в это ожидание темные нити.

Сегодня было двадцать четвертое июня. Прошло ровно полгода с того дня – двадцать четвертого декабря, когда в этих же водах, по которым «Фоудройант» сейчас прокладывал блистающую серебром борозду, «Вэнгард» вел жестокую борьбу за спасение. «Вэнгард» нес отчаявшихся беглецов в неведомое будущее; «Фоудройант» возвращал торжествующих мстителей к верной победе.

И вот в первых лучах солнца появились дымящийся Везувий, Пунта делла Кампанелла, Сорренто, Кастелламаре, райский амфитеатр Неаполя с его мысами, островами, горами…

Высоко над городом, вонзаясь в расплавленное золото неба, – башни и бастионы…

Санто-Эльмо.

Протянув руку, Нельсон указал наверх.

Над Санто-Эльмо еще развевался трехцветный флаг Французской республики. Но над Кастель Нуово, Кастель д’Ово, Понте делла Маддалена, над Прочидой, над британскими и сицилийскими суда ми, в гавани – везде реяли белые флаги перемирия!

Свидетельство предательского договора? Знак позора?

Резко прозвучал голос Нельсона, обращенный к офицеру у сигнальной мачты.

Взвились пестрые флажки, образуя меняющиеся сочетания. Корабли эскадры ответили, и на каждом из них величественно поднялся королевский флаг Сицилии и распростерся под британским Георгиевским крестом. И в это же время над морем разнесся гром королевского орудийного салюта. Угрожающее, подобное реву рассвирепевшего чудовища, прокатилось это приветствие над мятежным городом.

На кораблях, стоявших в гавани, началось движение. Внезапно повсюду появились сицилийские флаги. И со стороны входа в гавань ответили пушки быстро приближающегося стройного брига.

Эмма узнала его с первого взгляда. Когда-то «Мьютин» принес в Неаполь первую весточку об Абу-Кире.

Капитан Хост поднялся на борт.

По поручению Фута он как раз собирался разыскать адмирала в Палермо или у острова Маритимо. Передать ему оправдания Фута и текст соглашения, достигнутого с «патриотами».

Ибо была подписана капитуляция. В ночь с двадцать первого на двадцать второе, два дня тому назад.

Вопреки категорическому, часто повторявшемуся запрету короля, Руффо предоставил запятнавшим себя кровью мятежникам возможность беспрепятственно покинуть город, гарантировал им полную безнаказанность, оказал военные почести и признал за ними права воюющей стороны.

Если такова награда за государственную измену, то какой же честолюбивый солдат посвятит тогда королю свой меч, свою жизнь?

* * *

Флот с шумом вошел в гавань. Остановившись у окончания мола, он в боевом порядке встал на якорь: от Прочиды к нему подошли канонерки и суда, вооруженные мортирами, чтобы защитить его фланги. В это же время Нельсон обменялся сигналами с Футом.

Внезапно белый флаг Руффо исчез. Вместо него взвился британский военный флаг, разрывая перемирие и капитуляцию.

Фут явился на «Фоудройант». В оправдание своей подписи сослался на королевское всемогущество Руффо. Нельсон холодно его выслушал.

– Я не признаю ваш образ действий. Единственным вашим оправданием служат добрые намерения. Да и где вам одолеть коварство кардинала Руффо. Этого низкого человека, который теперь старается создать в Неаполе новую партию, враждебную королю[58]58
  Исторический факт. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Вот вы и поставили имя британца под позорным документом. Вы другого мнения? Тогда ваш долг – протестовать[59]59
  В 1807 году, после смерти Нельсона, Фут пытался оправдаться, издав брошюру, в которой заявил, что поведение Нельсона повело к нарушению договора; он бросил ему упрек в том, что Нельсон, поддавшись чарам леди Гамильтон, позволил превратить себя в орудие мести Марии-Каролины. Если Фут придерживался этого мнения и в 1799 году, он как человек чести должен был протестовать, а в случае, если бы это не возымело действия, подать в отставку. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. – Он мгновение ждал, но Фут молчал. – Хорошо, Смотрите только, как вам оправдаться перед королевой!

Он сделал прощальный жест. Фут, побледнев, поклонился и ушел.

Для того чтобы на британское имя не упала даже тень упрека в несправедливости, следовало сообщить об отмене перемирия и капитуляции французам в Санто-Эльмо и «неаполитанским якобинцам» в Кастель Нуово и Кастель д’Ово. Составив обращение к ним, Нельсон дал им два часа сроку на то, чтобы сдаться. И только при этом условии разрешил французам беспрепятственный вывод войск.

Он сделал три копии и отправил их через капитанов Трубриджа и Болла кардиналу Руффо с просьбой передать эти копии по соответствующим адресам и объединить свои отряды с вооруженными силами капитанов.

На той же лодке, которая доставила капитанов к Понте делла Маддалена, Руффо прибыл на «Фоудройант».

Нельсон приветствовал наместника салютом из тринадцати орудий, встретил его на трапе и провел в свою каюту, где его уже ждали Эмма и сэр Уильям.

Начались переговоры.

Руффо протестовал против возобновления военных действий, настаивал на сохранении условий капитуляции и дал объяснение относительно тех обстоятельств, которые заставили его эту капитуляцию подписать.

После недавнего письма короля, сказал Руффо, он все время опасался, что с минуты на минуту появится «Галлиспана». Надо было приложить все усилия, чтобы овладеть замками раньше. Переговоры велись при постоянном согласовании их с Футом и при его участии. Имя капитана под документом – гарантия его законности.

Вместо Нельсона ему отвечал в качестве переводчика сэр Уильям. Монархи, сказал он, не имеют обыкновения вступать в переговоры с мятежными подданными. Договор содержит не только полное признание республики в качестве воюющей стороны, он также ставит королевство в нетерпимое положение. Получается, что люди, которые публично осыпали королевский дом бесстыдными оскорблениями, теперь вправе, не принося даже извинений, противиться воле короля и королевы в их же собственной столице. И пребывание там разрешено им не благодаря королевской милости, а является их законным правом, которое они добыли, как равные у равных, силой оружия.

Руффо возразил. Если бы капитуляция заслуживала такого безоговорочного осуждения – чего он, однако, не признает, – то тогда, пожалуй, имелись бы основания не подписывать ее. Но это ни в коей мере не дает права не выполнить уже заключенное соглашение.

Возник горячий обмен мнениями, никто не хотел уступить. Прошел час, но стороны не продвинулись ни на шаг. Сэр Уильям обессиленно откинулся на спинку стула.

Его сменила Эмма.

Подписанную капитуляцию следует соблюдать? А вообще имел ли кардинал право, имел ли он полномочия ее подписывать? Разве не запретили ему категорически и король и королева вступать в переговоры с мятежниками как с воюющей стороной и давать им согласие на беспрепятственный вывод войск? Разве он не получил семнадцатого еще одно послание от Марии-Каролины, в котором это запрещение было повторено в самых недвусмысленных выражениях? И несмотря на это, он девятнадцатого, то есть два дня спустя, одобряет постыдный договор.

Ни при каких обстоятельствах, ни на основании частного, ни на основании публичного права нельзя вынудить кого-либо признать то, что вопреки его воле, вопреки данным ему полномочиям было подписано кем-то другим.

Руффо снова хотел возразить. Но Нельсон поднялся и отодвинул свой стул.

– Довольно споров! Адмиралу кардинала не переспорить. Кроме того, его преосвященство изволит все время называть предателей и мятежников патриотами. Я больше не в состоянии выносить такое унижение этого слова. Еще один лишь вопрос! Я прошу ваше преосвященство ответить на него по совести. Что предпримет ваше преосвященство, если я буду настаивать на отказе от перемирия и капитуляции и начну военные действия?

Кардинал встал.

– Милорд не запятнает славы Абу-Кира нарушением договора!

Ни одна черта не дрогнула в лице Нельсона.

– Ваше преосвященство соблаговолит предоставить мне самому заботу о моей славе.

– В таком случае, милорд… Я сдам все позиции, которые уступила мне по условиям капитуляции противная сторона. Я выведу свои войска. Я предоставлю милорду самому завоевывать замки.

– Ваше преосвященство не поддержит меня?

– Ни одним человеком, ни одной пушкой!

– А если мятежники попытаются прорваться к берегу?

– Я не стану им препятствовать. Напротив, именно к этому я и буду их призывать[60]60
  Руффо выполнил эту угрозу. Однако республиканцы, питавшие к кардиналу недоверие, опасались, что на суше они не смогут избежать встречи с отрядами Маммона и Фра Дьяволо, и настаивали на капитуляции и посадке на корабли. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Нельсон отвернулся, несколько раз прошел по каюте. Взял себя в руки.

– Хорошо. О своих решениях я сообщу вашему преосвященству письменно.

С той же церемонной вежливостью, с которой он встретил кардинала, он проводил его к трапу, дождался, пока лодка отплыла, и вернулся в каюту.

Весь день он совещался с сэром Уильямом и Эммой. Разработал вместе с ними меморандум для Руффо. И выразил в нем окончательное, не подлежащее отмене решение: достигнутое соглашение не может проводиться в жизнь без утверждения его королем, графом Сент-Винсентом и лордом Кейтом.

Этот документ он вручил Трубриджу и Боллу для передачи кардиналу. А также записку сэра Уильяма.

«Милорд Нельсон просил меня заверить Вас в том, что с его стороны не последует никаких действий, нарушающих перемирие, которое заключено Вашим преосвященством с замками Неаполя.

Уильям Гамильтон.»

Трубридж и Болл должны были также объявить, что Нельсон не будет возражать против погрузки мятежников на корабли и примет на себя защиту Неаполя против нападений с моря.

Однако на это они были уполномочены лишь в том случае, если Руффо признает основное: что только король вправе принять решение о законности капитуляции. И если он разрешит довести до сведения мятежников манифест Нельсона, в котором их призывают к безоговорочной покорности воле и милости их сюзерена.

Утром двадцать шестого Трубридж и Болл отправились к Понте делла Маддалена.

К вечеру они вернулись.

Предложения Нельсона были приняты, мятежники согласились с условиями манифеста, сдались на милость короля.

Нельсон немедленно отдал приказ солдатам морской пехоты высадиться на берег, занять замки, поднять на них королевские флаги, сдавшихся людей доставить на борт стоящих наготове транспортных барков.

Верили они, что отделаются высылкой во Францию? Они охотно следовали за британскими солдатами. Не видели ничего плохого в том, что барки, пришвартованные вплотную друг к другу, снялись с якоря под пушками флота.

Разве все они не знали короля? Разве не глумились над ним, когда он на рынке торговал своей рыбой, когда дурачился с лаццарони, бросал на женщин влюбленные взгляды?

Он был бы рад дешево отделаться от критиканов, отправив их во Францию. Плохой правитель, он был хорошим человеком.

* * *

Утром двадцать восьмого Харди доложил о прибытии сицилийского корвета.

Он прибыл из Палермо. Доставил письма от короля и Актона Нельсону и сэру Уильяму, от Марии-Каролины Эмме.

«Палермо, 25 июня 1799

Моя дорогая миледи!

Я получила Ваше милое письмо вместе с письмом от шевалье для Актона и немедленно отправляю этот корабль назад. Актон сообщает лорду Нельсону волю короля, и сам король прилагает собственноручную записку для дорогого адмирала. Я полностью с ними согласна.

С пятнадцатого до двадцать первого мы ни разу не получали от кардинала известий, и сегодня он пишет Актону с величайшим небрежением Нам же – ни строчки. О переговорах он пишет немного, о своих действиях – совсем ничего и только вскользь перечисляет назначенных им чиновников. Среди них – виновные или подозреваемые, которым ни в коем случае нельзя было разрешить занимать какие-то посты.

Дальше я излагаю основные положения, из которых король и я исходим. Мы представляем их на рассмотрение нашего дорогого адмирала, его превосходного сердца и ума.

Заключить соглашение с этими канальями – мятежниками совершенно невозможно. Следует положить переговорам конец. Французский гарнизон Санто-Эльмо должен быть выведен оттуда и в сопровождении парламентера отправлен в Марсель или Тулон. Что же касается мятежных патриотов, то они должны сложить оружие и сдаться на милость короля. Главных вожаков и участников следует наказать в назидание другим, остальных можно выслать, после того как они дадут подписку, что под страхом смертной казни никогда не вернутся в земли короля. Это же относится и к женщинам, которые участвовали в революции.

Здесь не требуется государственного суда. Речь не идет ни о процессе, ни о подозрениях; дело достоверно, доказано, очевидно. Если преступники не захотят подчиниться внушающей уважение власти адмирала, следует в случае необходимости ввести войска извне, бедным женщинам и детям, обеспечить свободный отъезд, силой захватить оба замка, с виновными действовать по законам военного времени.

Итак, дорогая моя миледи, посоветуйте милорду Нельсону поступить с Неаполем, как с каким-либо мятежным городом Ирландии, который вел себя таким же образом. С количеством считаться не следует; несколько тысяч преступников не сделают Францию сильнее, в то время как мы почувствуем себя лучше. Речь идет о нашем спокойствии в будущем. Этого требует наш верный народ.

Ваш навеки верный друг Шарлотта.»

В своей записке Нельсону Фердинанд высказывал то же самое отрицательное суждение о какой бы то ни было капитуляции и ссылался на большое письмо Актона, содержащее его пожелания.

В свою очередь Актон от имени короля просил уничтожить все невыгодные для трона соглашения, захватить мятежников и вплоть до вынесения им приговора держать их под стражей на британских судах. На том же корабле был доставлен приказ кардиналу подчиниться Нельсону, способствуя ему в его действиях. Если же он тем не менее станет Нельсону противиться, тот вправе воспользоваться предоставленными ему полномочиями – взять Руффо под стражу и отправить его в Палермо как арестованного за преступления против государства.

* * *

Тем же вечером Нельсон отправил Фута в Палермо с сообщением, что он разорвал соглашение о капитуляции. Затем он приказал обыскать барки, доставить всех республиканских высших чиновников и деятелей на борт «Фоудройанта», заковать их в кандалы и поместить в темный, превращенный в тюрьму кубрик[61]61
  Помещение на нижней палубе между грот-мачтой и бизань-мачтой, во время сражений служит пунктом медицинской помощи, в обычное время – место пребывания судовой команды. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Спрятавшись за перегородкой, Эмма смотрела, как они проходили мимо. Она узнала почти всех. Когда-то мирно с ними общалась; улыбаясь, слушала, как они восхваляли красоту, грацию, искусство «белокурой Мадонны».

И вот… Они шагали молча, с гордым презрением на ставших суровыми лицах. Габриеле Мантоне, военный министр республики; Оронцио Масса, Бассет, генералы; Эрколе д’Агнезе, Доменико Чирилло, президенты комитетов…

Увидев Чирилло, она бросилась вперед. Схватила его руку, хотела что-то сказать и разразилась слезами.

Он взглянул на нее и тихо покачал головой, как делал раньше, предостерегая ее от проявлений чрезмерной пылкости. Мягко отодвинул ее руку и пошел дальше.

С ним – длинная вереница спутников. Звеня кандалами, они исчезали в черном провале люка.

Глава тридцать вторая

На следующее утро Харди доложил, что схвачен Караччоло.

Переодетый крестьянином, герцог нашел убежище у одного из своих прежних слуг. Но слуга этот, польстившись на обещанную за голову Караччоло награду, сообщил о нем полковнику «Армата Кристиана» Шипьоне делла Марра. Марра, разделявший общее недоверие к кардиналу, утаил от него этот донос, сам во главе нескольких приближенных лиц ночью напал на спящего герцога, велел заковать его в кандалы и отправил на «Фоудройант».

На губах Нельсона промелькнула улыбка, полная горького презрения.

– Что же вы сделали с этим образцом всех клятвопреступников, Харди?

Капитан посмотрел ему прямо в глаза.

– С позволения вашего лордства… Я приказал снять с него наручники, предложил ему прохладительные напитки. А так как он от них отказался, я поместил его в пустую каюту, поставил у дверей двух человек с заряженными ружьями и поручил лейтенанту Паркинсону его охранять.

Глаза Нельсона засверкали.

– Скажите Паркинсону, что он отвечает за жизнь этого человека своей честью. А сами вы, Харди, приготовьтесь отправиться с посланием к графу Турну на «Минерву». Быстро прошу вас, быстро!

Капитан поспешно удалился. Нельсон сел за письменный стол и начал писать.

Эмма тихо подошла к нему.

– Горацио…

Но Харди уже вернулся. Нельсон вручил ему письмо. Подождал, пока Харди ушел, и затем повернулся к Эмме.

– Военный суд из офицеров неаполитанского флота под председательством Турна вынесет приговор Караччоло. Его преступления общеизвестны. Нарушение присяги и служебного долга, государственная измена, явно враждебное отношение к флагу, кораблям, к товарищам, отданным под его командование. Если его судьи – люди чести, то будет просто вынести приговор: смертная казнь через повешение.

Эмма вскочила, дрожа:

– Горацио! Вспомни, он старик… из уважаемого рода…

– Разве седые волосы и дворянство дают привилегию совершать подлости?

– Но… говорят, что якобинцы угрозами заставили его…

– Кто может заставить честного человека поступать недостойно? И даже если он на какое-то мгновение поддался слабости, почему он потом не поступил так же, как сотни других, бежавших на Прочиду? Ему достаточно часто представлялась такая возможность. Однако он остался. Повел свои канонерки против «Минервы». Потому что он рассчитывал на «Галлиспану»! Но для того, чтобы в случае самого плохого исхода иметь оправдание, он сделал вид, что его заставили. Лицемер он, трусливый предатель, бесчестный солдат. Не стоит и щепотки пороха. Если приговор будет таков, как я ожидаю…

Она со страхом схватила его за руку.

– Ты ведь не позволишь сделать это, Горацио? Ты подождешь приезда короля?

– Короля? При чем тут король? Мне поручено наказать кого-либо в пример другим. Можно ли найти что-нибудь лучше? Я – верховный судья, уполномочен решать вопросы жизни и смерти. Не забывай, что капитуляция Руффо никак не защищает Караччоло. Его не было в замках, когда ее подписали. Как солдат-дезертир он подлежит суду по законам военного времени. Приговор будет приведен в исполнение. Он не прав, правда на моей стороне. – Его губы тронула горькая усмешка. – И тем не менее я знаю, что мои недруги поднимутся против меня, обвинят в нарушении договора, в жестокости, в мстительности. И в том, что поддаюсь наущению леди Гамильтон… Не прерывай меня, возлюбленная моя! Разве ты не видишь, как тяжело мне об этом говорить?

Чтобы успокоить ее, он попытался привлечь ее к себе. Но она высвободилась и, бледная, пристально смотрела на него.

– Поэтому? Поэтому все последнее время ты держался со мной так замкнуто?

Он кивнул.

– Я хочу один нести ответственность за все, что здесь происходит. Тебя не должно коснуться злословие. И поэтому я прошу тебя, будь сегодня подальше от меня. Запрись в своей каюте. Не впускай никого, пока я сам не приду. Обещаешь мне это? Ради нашей любви.

Он нежно привлек ее к себе на грудь. Гладил ее волосы. Целовал ее дрожащие губы.

Оглушенная странным сочетанием в нем нежной заботливости с угрюмой сосредоточенностью, она согласилась. Сделала так, как он сказал.

Один раз ей показалось, что кто-то остановился перед ее дверью и нажал на ручку[62]62
  Лейтенант Паркинсон, по просьбе Караччоло, искал Эмму, чтобы уговорить ее заступиться за герцога. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Но, наверно, она ошиблась. Шаги прозвучали дальше… затихли.

* * *

Наконец в четыре часа пришел Нельсон. Повел ее к обеду в свою каюту. Там уже был сэр Уильям. И какой-то гость.

Совершая увеселительную прогулку по Средиземному морю, лорд Нортвик час тому назад прибыл на своей яхте в Неаполь, чтобы выразить победителю Абу-Кира свое восхищение.

Он восторженно приветствовал Эмму; заявил, что счастлив познакомиться одновременно с величайшим героем-моряком и с самой прекрасной женщиной на земле, и повел Эмму к столу. И пока подавали на стол, он рассказывал о Палермо, где провел два дня. Он привез множество новостей и смог даже рассказать о комической ситуации в духе Боккаччо, в которую, по слухам, недавно попал король.

– Это бросает яркий свет на так называемую бешеную ревность итальянцев, – сказал он смеясь. – Миледи знает княгиню Лючию Мильяччо?

Эмма рассеянно кивнула. Ей казалась невыносимой его манерная болтовня, в то время как ее терзали думы о сегодняшних страшных событиях.

– Я ее видела несколько раз. Она очень хороша собой. Говорят, король ухаживает за ней, но безуспешно.

Лорд Нортвик улыбнулся.

– Кто знает! Однажды ночью Мильяччо выиграл в карты невероятно большую сумму и поэтому неожиданно рано вернулся домой. Увидев, что в спальне жены еще горит свет, он вошел к ней, чтобы сообщить о своем выигрыше. Ибо говорят, что донна Лючия предпочитает и в отношениях с супругом выступать в роли Данаи, раскрывая ему сердце лишь под золотым дождем. Но когда Мильяччо принялся играть роль Зевса, из-под кровати послышался вздох. Князь в ярости бросился за своей шпагой, извлек вздыхавшего и увидел погонщика мулов. И хотя этот человек старался спрятать лицо, Миньяччо узнал нос Бурбонов. Это был его величество, король Носач.

Лорд Нортвик сделал паузу, чтобы увеличить эффект.

– А Мильяччо? – спросил сэр Уильям. – Что он сделал?

Лорд хотел продолжить. Но в этот момент раздался грохот пушечного выстрела, сопровождаемый глухим барабанным боем.

Удивленный Нортвик обратился к Нельсону.

– Это стреляют по Санто-Эльмо? Или, быть может, я даже буду иметь удовольствие присутствовать на рандеву вашего лордства с легендарной дамой «Галлиспаной»?!

Нельсон покачал головой.

– Мне жаль, что приходится разочаровать вас, милорд. Это был лишь сигнал к исполнению приговора. На «Минерве» повесили дезертира.

Эмма почувствовала, что лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Она судорожно схватилась обеими руками за свой стул, чтобы не упасть.

– Караччоло? – с усилием проговорила она. – Это Караччоло?

Сэр Уильям кивнул. Захихикал. Плоско пошутил.

– Бедный герцог так часто клялся в верности своей головой, что ему не следует удивляться, если ее в конце концов отняли у него.

Нельсон бросил на него сердитый взгляд. Затем обратился к Нортвику.

– Разрешите мне, милорд, ввести леди Гамильтон в курс дела. Как видите, я до такой степени нахожусь под влиянием миледи, что она даже не знает о происшедшем.

И он объяснил.

В десять часов Караччоло предстал перед военным судом. Он немедленно назвал графа Турна своим личным врагом. Но так как он не привел никаких доказательств, а Турн, сославшись на присягу, заявил о своей беспристрастности, Нельсон как председатель суда отвел возражение Караччоло. Затем Караччоло стал оправдывать свою измену тем давлением, которое оказывали на него республиканцы. Однако на вопрос, почему он не воспользовался многократно представлявшейся ему возможностью бежать на Прочиду, он ответить не сумел. Затем, видя, что дело его проиграно, он обрушился с дикими обвинениями на короля. Он заявил, что Фердинанд своим постыдным бегством первый подал пример дезертирства и государственной измены. И под конец обвинил судей в том, что они вынесли приговор заранее. Пусть, сказал он, возмездие господне падет на них, их детей и детей их детей.

Приговоренный к смертной казни через повешение, он через лейтенанта Паркинсона обратился к Нельсону с просьбой заменить ее менее позорной смертью.

– В приговоре были изложены все подробности, – серьезно сказал Нельсон. – Его должны были повесить на фок-рее «Минервы», прежде служившей его флагманским кораблем, против которого он повернул орудия. Его тело должно висеть там как предостережение у всех на виду до захода солнца, а затем будет перерезан канат, и оно упадет в море. На съедение рыбам. Дабы ничто на земле не напоминало о тех, кто попрал честь. Его судили строго по закону его же соотечественники, его же товарищи по оружию. Я не имел никакого права возражать им и вынужден был отклонить его просьбу. Я смог лишь дать ему время на то, чтобы он получил утешение от своей религии. Это свершилось, так что миледи может быть спокойна. Честь британского имени не запятнана смертью этого предателя.

Он кивнул ей, улыбнулся. И как бы демонстрируя, что совесть ничуть его не тревожит, он шутливо обратился к лорду Нортвику, повторив вопрос сэра Уильяма:

– А Мильяччо, милорд? Что он сделал, узнав короля?

– Мильяччо? Он низко поклонился. Забормотал извинения. Вложил шпагу в ножны. Сгреб деньги, поцеловал супруге ручку и исчез.

– А вы, милорд? Откуда вам это известно?

Лорд лукаво подмигнул.

– Мне рассказала об этом сама княгиня Лючия[63]63
  27 ноября 1814 года, через восемьдесят один день после кончины Марии-Каролины, последовавшей 8 сентября, Фердинанд вступил с княгиней после смерти ее мужа в морганатический брак.


[Закрыть]. Когда я осматривал место действия…

* * *

«Палермо, 2 июля 1799.

Моя дорогая миледи!

С сердечной благодарностью получила я Ваши четыре письма и список арестованных якобинцев. Это – перечень величайших преступников из всех, когда-либо у нас существовавших. Я уже читала о печальном, но заслуженном конце несчастного безумца Караччоло. Могу себе представить, что выстрадало при этом Ваше жалостливое сердце, и тем больше моя благодарность Вам. Сегодня вечером прибыл португальский бриг «Баллон» с письмами нашего дорогого адмирала королю. В связи с ними король склоняется к тому, чтобы завтра вечером отправиться в Неаполь. Это стоит мне горьких слез и будет стоить еще больше; король не счел разумным, чтобы я ехала с ним.

Его должен сопровождать Актон, а также Кастельчикала и Асколи. Они поплывут на нашем фрегате «Сирена», эскортируемом судами «Сихорс» и «Баллон».

Теперь я вынуждена воззвать к Вашей дружбе, милейшая миледи, и просить Вас писать мне абсолютно обо всем, что только будет там происходить. Ибо все мои корреспонденты стали замолкать. Вероятно, они считают, что я больше не смогу быть им полезна, и опасаются скомпрометировать себя. Но я надеюсь, что мой дорогой друг не забудет изгнанников в Палермо.

Пусть это будет мне наукой. Ах, сердце мое переполнено. Как много могла бы я еще сказать!

Прощайте, моя дорогая миледи. Посочувствуйте мне и не забывайте меня. Я заклинаю Вас писать мне обо всем. И будьте уверены, что я от всего сердца и на всю жизнь есть и остаюсь искренне преданным и благодарным Вам Вашим другом.

Шарлотта.»

* * *

Весть о приближении короля с быстротой молнии распространилась по Неаполю. Когда он 10 июля появился на «Сирене» в заливе, бесчисленные барки окружили корабль, толпы людей всех сословий заполнили набережную Кьяйя и Маринеллы.

Со всех военных кораблей гремели пушечные выстрелы – королевский салют. Осадные батареи Трубриджа, придвинутые на шестьсот шагов к стенам Санто-Эльмо, с удвоенной яростью извергали огонь по тому единственному в Неаполе месту, над которым еще развевался трехцветный флаг Франции. Люди на берегу и на воде в восторге выкрикивали нескончаемые приветствия.

Это перемежалось с яростными требованиями мести, воздаяния. Потрясая оружием, обезумевшие лаццарони и члены «Армата Кристиана» призывали смерть и гибель на всех «патриотов» и «якобинцев», требовали для них смертных приговоров: Guistizia! Правосудие!

Сияя, посылая во все стороны воздушные поцелуи, Фердинанд поднялся на «Фоудройант», который он, дрожа от страха перед ядрами с Санто-Эльмо и перед вероломными кинжалами якобинцев, избрал своей резиденцией. Вокруг него безостановочно гремели приветственные крики толпы. Но ликование достигло кульминации, когда он на палубе обнял Нельсона, поцеловал руку Эмме и похлопал сэра Уильяма по плечу.

Viva il re! Viva Nelson! Viva lady Hamilton!

Viva il ambasciatore inglese![64]64
  Да здравствует король! Да здравствует Нельсон! Да здравствует леди Гамильтон! Да здравствует английский посол! (Примеч. пер.)


[Закрыть]

И как будто сам. Бог пожелал чем-то ознаменовать победу королевства – выстрел из орудий Трубриджа раздробил в это мгновение древко трехцветного флага на Санто-Эльмо[65]65
  Полковник Межан, французский комендант замка, уже давно вел переговоры с Руффо и англичанами, требуя за сдачу крепости полтора миллиона франков. Эта цена казалась Фердинанду слишком высокой, и в конце концов сошлись на 800 000, при условии, что Межан выдаст всех отдавшихся под его защиту неаполитанцев. Не было ли падение трехцветного флага заранее обусловленной комедией? Введенный в заблуждение движением судов в гавани, Межан уже за несколько часов до этого вывесил белый парламентерский флаг, но при появлении Фердинанда снова заменил его трехцветным. Выдача «патриотов» произошла на следующий день. Межан построил всех обитателей замка, так же как и свои войска, и вывел их, причем сам указал королевским комиссарам на тех, кто не является французом. Среди них и на таких людей, как бывшие неаполитанские генералы Матера и Бельпуцци, которые уже давно служили во французской армии. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Превратившись в клочья, знамя республики упало в пыль. Вместо него появился белый парламентерский флаг – знак капитуляции.

Затем на «Фоудройанте» появился Руффо. Выразив королю свои верноподданнические чувства, он заговорил о капитуляции и просил короля согласиться на нее.

Фердинанд прервал его.

– Я должен присоединиться к мнению милорда Нельсона, ваше преосвященство, – сказал он официально, избегая прежней доверительности. – Долг королей – вознаграждать заслуги, наказывать преступления. Поэтому я отвергаю капитуляцию и предаю мятежников специальному суду. Этого требует от меня, своего короля, и мой верный народ. Слышите, ваше преосвященство, как они кричат, призывая к правосудию? Глас народа – глас Божий!

Руффо, побледнев, заговорил об отставке.

– Государь, – с трудом проговорил он. – Если ваше величество больше не нуждается в моей службе…

Фердинанд медленно покачал головой. Упрямо сохраняя свою неестественную невозмутимость, он продолжал говорить. Он нанизывал слова без всякого выражения, как будто отвечал с трудом заученный урок.

– Я преисполнен благодарности за то великое дело, которое вы, ваше преосвященство, осуществили. Моя вера в преданность вашего преосвященства непоколебима. Поэтому, освобождая вас от ответственной должности наместника, введенной только в связи с чрезвычайным положением, я прошу вас как моего штатгальтера и главнокомандующего занять место председателя в Верховном государственном совете, который я собираюсь вновь создать. Подчиняясь единственно и исключительно мне, он будет получать мои указания через сэра Джона Актона и князя Кастельчикала. Пусть ваше преосвященство рассматривает как еще одно проявление моего уважения к вам поручение брату вашего преосвященства, Франческо, заслуженному инспектору моей отважной «Армата Кристиана», отвезти в Палермо взятые в качестве трофеев знамена французов и мятежников и положить их к ногам ее величества королевы как знак победы правого дела.

Он милостиво протянул кардиналу руку. И Руффо, склонившись, поцеловал ее.

Эмма следила за этим с чувством сострадания. Она видела замкнутое лицо человека, который из ничего создал армию, чтобы вновь посадить этого короля на трон. Видела насмешливые улыбки Актона, сэра Уильяма, придворных. Видела будущее Руффо таким, каким оно вырисовывалось из всемилостивой речи Фердинанда.

Окруженный сторонниками Актона, Руффо, поставленный во главе этого Государственного совета, будет просто ничего не значащей, одетой в пышную мантию марионеткой. Выставленной напоказ, если она скажет «да», отброшенной в сторону, если скажет «нет». В то время как брата будут держать в качестве заложника при дворе в Палермо.

Руффо лишен влияния, Караччоло мертв, патриоты уничтожены – Англия победила всех противников.

И тем не менее у Эммы не было ощущения триумфа.

Она шла подобно лунатику. Поднималась все выше и выше, обратив взор лишь к блистающим звездам в небесах. И вот, достигнув вершины, разбуженная тем громом, который возвещал смерть Караччоло, она оглянулась на пройденный путь, на мрачные тени поверженных жертв.

Ее охватил ужас. Перед собственными деяниями, перед колдовским очарованием той силы, которая привела ее сюда.

Мария-Каролина говорила о темной силе, которая жила в золотой диадеме королев. Теперь Эмма поверила в это. Теперь, когда она сама была королевой.

Не той королевой, радостной и блестящей, которая ехала навстречу победителю Абу-Кира. А королевой, в руки которой Мария-Каролина отдала свою власть. Власть над жизнью и смертью…

Имел ли в виду Чирилло манию величия, когда он назвал болезнь королев истерией? Болезнь, которая передается по наследству? Которая овладевает всеми, приблизившимися к ним?