Текст книги "Рассвет"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Могу ли я поинтересоваться, – холодно спросил мистер Беллами, – над чем вы смеетесь?

– Над вашим немного вульгарным, но ярким сравнением – сразу ясно, откуда вы черпаете вдохновение. Правда, лучше было бы упомянуть маргарин, а не масло – тогда было бы идеально.

Ее муж нервно покосился на свою маленькую пухлую фигурку, отразившуюся в зеркале.

– Должен ли я сделать вывод, что вы называете меня «маргарином», миссис Беллами?

– О, если угодно. Масло или маргарин – не столь важно, но учтите, что вы непременно растаете, если будете кипятиться.

– Я совершенно не кипячусь, я холоден и спокоен, мадам! – отвечал он, задыхаясь от ярости. Тут взгляд его упал на ожерелье. – Что это за ожерелье? Кто дал его вам? Я требую ответа!

– Вы требуете? Поосторожнее со словами, прошу вас. Мистер Джордж Каресфут подарил мне это ожерелье. Оно стоит тысячу фунтов. Вы удовлетворены?

– Нет, я не удовлетворен! Ноги этого проклятого Джорджа Каресфута здесь больше не будет. Я отошлю ему его проклятое ожерелье! Я буду отстаивать свои гражданские права, как англичанин и супруг, я…

– Вы сейчас сядете и выслушаете меня.

Тон, которым были произнесены эти слова, заставил мистера Беллами позабыть обо всех абсурдных лингвистических и юридических эскападах, срывавшихся мгновение назад с его уст – и он уставился на свою супругу. Она встала и указывала ему на стул. Лицо ее было спокойно и бесстрастно, только зрачки пульсировали с пугающей быстротой. Беллами хватило одного этого взгляда. Он струсил и послушно уселся на стул.

– Вот и хорошо, – спокойно сказала Анна Беллами. – Теперь мы можем побеседовать в спокойной обстановке. Джон, вы юрист и потому, я полагаю, более или менее светский человек. Теперь я прошу вас взглянуть на меня повнимательнее. Скажите – как юрист и светский человек – считаете ли вы вероятным или возможным, чтобы я вышла замуж за вас по любви? Буду говорить прямо: ничего подобного, конечно, не произошло. Я вышла за вас, потому что вы более всего подходили для моих целей. Если вы поймете и признаете сей факт, это избавит нас обоих от большого количества неприятностей. Что же касается ваших слов о самоутверждении и использовании своего авторитета, то это просто глупость. Вы хороши в своем деле, вы прекрасный и честный адвокат, но неужели вы полагаете, что хоть в чем-то равны мне? Если вы так думаете – вы совершаете ужасную ошибку. Будьте осторожны и более не ставьте подобных опытов. Впрочем, не думайте, что с моей стороны был только голый расчет, это не так. Если вы будете вести себя должным образом и станете руководствоваться моими советами, я сделаю вас одним из самых богатых и влиятельных людей в графстве. Если откажетесь – я избавлюсь от вас в тот же момент, как только буду в силах. Я должна занять высокое положение – и если вы не последуете за мной, я займу его одна, без вас. Что касается ваших жалоб на то, что я вас игнорирую, не забочусь о вас – этот мир очень велик, дорогой Джон. Найдите себе утешение в другом месте. Я не стану ревновать, обещаю. Ну, думаю, я все объяснила. Намного удобнее, когда все всё ясно понимают. Пойдемте обедать?

Однако мистеру Беллами расхотелось обедать.

В перерывах между приступами мучительной головной боли, вызванной вспышкой гнева, он бормотал себе под нос у себя в кабинете:

– Рано или поздно час отмщения настанет, миссис Беллами, и когда это случится – вы еще пожалеете…

– Я холоден и спокоен, мадам!

Глава XV

Возможно, настало время, чтобы читатель узнал немного больше о старинном доме и поместье, где жили персонажи, чья история изложена на этих страницах.

Так называемый Эбби-Хаус был на самом деле частью монастыря: на протяжении поколений именно здесь жили настоятели. Как и древние руины, он был построен из серого камня, окончательно изменившего свой цвет из-за лишайника и мха, полностью заполонивших его стены, прочные и толстые. Внешне это было длинное неказистое здание, крытое старинной узкой черепицей, которая с течением лет сменила свой цвет с красного на рыжевато-коричневый. Парадный зал находился в отдельной пристройке на северной оконечности дома, соединенной с главным зданием крытой галереей. Фасад смотрел на запад, перед ним простирался парк, по большей части заросший могучими дубами, некоторые из которых, возможно, выпустили свои первые листья еще при Вильгельме Завоевателе. Весной их яркая зелень оттенялась красно-коричневой листвой благородного орешника, росшего вдоль проселочной дороги длиной примерно в полмили, по которой можно было попасть на большую дорогу, ведущую в Роксем.

Позади дома раскинулся сад, обнесенный стеной; разбитый еще монахами аббатства, он славился тем, что зацветал на две недели раньше, чем все остальные сады в округе. Пройдя вдоль южной стены этого сада – и сделав при этом около сотни шагов – посетитель оказывался возле руин старого монастыря, которые в течение нескольких поколений служили каменоломней для близлежащих деревень; впрочем, несмотря на это, до сих пор пребывали в сохранности великолепные ворота, по которым можно было судить, насколько величественной и большой была эта постройка когда-то. Пройдя через эти ворота, вы оказывались возле ограды, отмечавшей границы старого кладбища, ныне распаханного фермерами, а затем и возле церкви – вполне хорошо сохранившейся, с высокой башней, однако не слишком интересной с точки зрения архитектуры, если не считать прекрасных медных украшений и большой статуи монаха, вырезанной из дуба – предположительно, это было изображение настоятеля аббатства, умершего во времена Эдуарда I. Примерно в ста пятидесяти шагах от церкви стоял домик викария – довольно современное здание, вовсе не имевшее никакой архитектурной ценности и построенное все из того же серого камня.

К югу от Эбби-Хаус простиралась небольшая лужайка, а за ней – сад, окаймленный кустарником и украшенный двумя великолепными кедрами. Одно из этих прекрасных деревьев стояло на самом краю участка, а прямо под ним пролегала тропа сквозь густой кустарник. Эта аллея, вдоль которой росли величавые липы, называлась «Туннелем» и заканчивалась небольшой поляной, на которой стоял Посох Каресфута. Озеро было отчасти естественным водоемом, расширенным и облагороженным монахами; длиной оно было примерно в милю, шириной – от пятидесяти до двухсот ярдов. Формой озеро напоминало мужской башмак: каблук был обращен на запад, как и дом, самая узкая часть башмака, «подъем», находилась напротив, а «подошва» уходила в восточном направлении.

Аббатство Братем в целом было прекрасным старинным уголком Англии, однако самой примечательной его чертой была атмосфера мира и покоя, царившая здесь с незапамятных времен. Здесь дух наш не был потрясен тем религиозным благоговением, которое обычно охватывает нас под сводами древних соборов – однако с не меньшей силой воздействовала на человека здешняя природа. Из поколения в поколение этот дом был местом обитания людей, схожих с нами; они ушли и были забыты, но дом – дом остался единственным свидетелем истории их жизни. Руки, давно обратившиеся во прах, сажали эти старые дубы и кусты орешника, которые до сих пор одеваются зеленью по весне, а осенью сбрасывают листву и всю зиму стоят, словно огромные скелеты, простирающие костлявые руки к небу в ожидании новой весны…

Здесь повсюду чувствуется бремя чужих жизней – давно закончившихся, иссякших, но, тем не менее, реальных. Здешний воздух полон воспоминаний, наводящих на те же размышления, что и серая пыль в каком-нибудь хранилище. Даже летом, в момент полного расцвета природы, это место навевает грусть. Зимой же, когда ветер стонет в голых ветвях деревьев, когда мокрый снег застилает пепельное небо, когда безмолвны птицы, а на почерневших лугах не видно скота – унылая меланхолия этого места становится физически осязаемой.

Этот старый дом, возможно, был порталом в те тусклые земли, которые мы называем Прошлым; камни его с печалью смотрят на безумное легкомыслие тех, кто вскоре неминуемо пересечет этот порог – и на мудрость умеющих слышать отголоски уроков прошлого, предупреждающих грядущие поколения.

Именно здесь и росла юная Анжела Каресфут.

Прошло около девяти с половиной лет с тех событий, что были описаны на предыдущих страницах. Однажды вечером мистер Фрейзер, священник, подумал, что весь сегодняшний день он провел в помещении, да еще и собирается посвятить себя чтению до глубокой ночи – так не лучше ли немного поразмяться.

Это был высокий худощавый человек, чье сложение выдавало нервную и развитую натуру; у него были темные глаза, чувствительный рот, он сутулился и отличался той особой бледностью, которую почти всегда приобретают любители академического учения – у него буквально на лице было написано «студент».

История жизни мистера Фрейзера была достаточно распространенной. Он обладал весьма хорошими академическими способностями, в молодости отличился в колледже, причем как в классическом, так и в математическом направлении. Будучи еще совсем молодым человеком, он был назначен в местный приход, благодаря некоторым связям – и вполне удовлетворился этим: доход получился приличный, население же было невелико. Освободившись таким образом почти от всех жизненных тягот, он погрузился в свои книги, занимаясь приходскими обязанностями, скорее, в качестве отдыха и развлечения, и никогда не стремился отказаться от своих бесцельных занятий в пользу борьбы за славу и успех.

Мистер Фрейзер был из тех, кого принято называть способными людьми, не нашедшими себе применения. Впрочем, если бы люди знали получше его застенчивую чуткую натуру, они бы поняли, что он, вне всякого сомнения, в большей степени создан для одинокого и мирного образа жизни, избранного им, нежели для того, чтобы стать частью активной и жадной толпы тех, кто на протяжении веков активно борется за возможность поскорее вскарабкаться по скользким склонам горы, которую венчает храм величайшего из наших богов – бога Успеха.

Таких людей довольно много вокруг нас; ты, мой читатель, наверняка знаешь одного или двух. С бесконечным терпением они трудятся, накапливая мёд знаний, прилежно собирают данные статистики, вычисляют путь звезд – и так без конца и без определенной цели. Как правило, они не пишут книг – они собирают знания ради самих знаний, ради обучения и ради чистой любви к ним, радуясь этому процессу и не считая его пустым трудом. Так продолжается из года в год их жизнь, покуда не иссякнет золотая чаша, не разобьется кувшин, которым они черпают из фонтана неведомого, и собранные ими знания не канут туда, откуда пришли. Увы! Одно поколение не может передать свою мудрость и опыт – особенно опыт! – другому поколению в совершенной и законченной форме. Если бы такое было возможно, мы, мужчины, стали бы богами при жизни.

Итак, стоял тихий осенний вечер в конце октября, когда мистер Фрейзер отправился на прогулку. Луна уже светила с небес, когда он вернулся от озера, по берегам которого бродил, обратно на церковный двор, через который ему предстояло пройти к своему домику. Однако к его удивлению, возле ворот в этом уединенном месте он заметил маленькую фигурку, сидевшую возле того места, где покоились останки старого сквайра и его невестки Хильды. Мистер Фрейзер пригляделся: фигурка, казалось, не сводила взгляда с могил. Потом она повернулась – и священник узнал большие серые глаза и золотые волосы маленькой Анжелы Каресфут.

– Анжела, моя дорогая! Что ты делаешь здесь так поздно? – с некоторым удивлением поинтересовался мистер Фрейзер, протягивая девочке руку.

Она немного покраснела и ответила довольно неловким рукопожатием.

– Не сердитесь на меня! – сказала она тихо. – Я была так одинока сегодня – вот и пришла поискать себе компанию.

– Поискать компанию здесь? Что ты имеешь в виду?

Анжела опустила голову.

– Ну же! – подбодрил ее мистер Фрейзер. – Скажи мне.

– Да я и сама толком не знаю, как же я вам объясню?

Священник выглядел еще более озадаченным, и девочка заметила это.

– Я постараюсь вам объяснить, но только вы не сердитесь на меня, как Пиготт, когда она не может меня понять. Иногда я чувствую себя ужасненько одинокой… Как будто я что-то ищу и не могу найти. Тогда я прихожу сюда, стою здесь и смотрю на могилу моей мамы – и чувствую, что я уже не одна, и мне не так одиноко. Вот и все, что я могу вам сказать. Вы считаете меня глупой, да? Пиготт считает.

– Я думаю, что ты очень странное дитя, Анжела. Ты не боишься приходить сюда ночью?

– Боюсь? О, нет! Сюда никто не приходит; люди из деревни не осмеливаются приходить сюда после наступления темноты, они говорят, что руины полны призраков. Джейкс мне сказал. Я все-таки, наверное, глупая, я их не видела ни разу, но очень хочу увидеть. Я надеюсь, это ведь не дурное желание? Только вот я однажды сказала об этом папе, а он весь побелел и разозлился на Пиготт за то, что она учит меня глупостям – только Пиготт здесь совсем ни при чем. Нет, я не боюсь сюда приходить; мне здесь нравится, здесь так тихо… Я думаю, если человек достаточно долго побудет в тишине, то сможет услышать то, чего не слышат другие люди.

– А ты что-нибудь слышишь?

– Да я слышу разное… только не могу понять, что. Вот послушайте ветер в ветвях этого каштана, с которого сейчас падают листья. Он что-то говорит… если бы я только могла расслышать!

Он узнал большие серые глаза и золотые волосы

– Да, дитя мое, ты в каком-то смысле права: вся Природа рассказывает нам одну и ту же вечную историю – если бы только наши уши могли ее слышать! – отвечал священник со вздохом; на самом деле разговор с ребенком пробудил в нем мысль, которая не раз приходила и ему в голову; более того, слова девочки глубоко заинтересовали его – в них была странная, древняя мудрость.

– Хороший сегодня вечер, не так ли, мистер Фрейзер? – сказала девочка. – Хотя всё вокруг умирает… В этом году всё умирает тихо, без боли, а в прошлом году погибало под дождем и ветром. Взгляните на это облако, плывущее через луну, – разве оно не прекрасно? Интересно, чья это тень… Мне кажется, все облака – это тени кого-то на небесах.

– А если облаков на небе нет?

– О, значит, небеса спокойны и счастливы.

– Но ведь небеса всегда счастливы.

– Правда? Я не понимаю, как они могут быть всегда счастливы, если мы туда уходим. Ведь из-за этого так о многом можно жалеть и грустить.

Мистер Фрейзер задумался: на последнее замечание Анжелы трудно было найти ответ. Он взглянул на пушистое облако и сказал, постаравшись ответить Анжеле в ее стиле:

– Мне кажется, это облако – тень орла, который несет ягненка своим орлятам.

– А мне кажется, – уверенно возразила девочка, – что это тень ангела, который несет дитя домой.

Ее слова снова заставили священника умолкнуть – идея Анжелы была куда более поэтична, нежели его собственная. Мистер Фрейзер подумал: «Это дитя обладает очень странным умом!»

Не успел он обдумать это хорошенько, Анжела заговорила совсем другим тоном:

– Вы видели Джека и Джилл? Они такие забавные!

– Кто такие Джек и Джилл?

– О, мои вороны, разумеется! Я их достала из старого дерева с дуплом, того, что на берегу озера.

– Дерево на берегу озера! Да ведь дупло с вороньим гнездом футах в пятидесяти над землей! Кто тебе их достал?

– Я сама. Сэм – вы знаете Сэма? – очень боялся туда лезть. Он сказал, что упадет и что взрослые птицы выклюют ему глаза. Ну вот, поэтому я встала утром пораньше и пошла туда. На шее у меня висела сумка. Я пришла и полезла наверх. Это было довольно трудно, я даже чуть не упала один раз, но потом все-таки залезла на ветку возле самого дупла. Она очень качалась, она совсем гнилая была, просто ужас! А внутри было гнездо, и там огромные разинутые рты. Я забрала двоих птенцов, а одного оставила родителям. Когда я уже почти слезла, взрослые птицы набросились на меня, били меня крыльями и клевали – о, они очень больно клюются! Смотрите-ка! – и Анжела показала священнику шрам на руке. – Вот тут они меня клюнули. Но я крепко держала сумку и все-таки слезла. И я очень рада, что у меня получилось, потому что теперь мы большие друзья, и я уверена, что взрослые вороны были бы рады, если б знали, как хорошо я присматриваю за их детьми, учу их всему… и манеры у них самые милые. Только, мистер Фрейзер, вы не говорите Пиготт, ладно? Она-то не умеет лазать по деревьям и не любит, когда я это делаю. Она не знает, что я сама их достала.

Мистер Фрейзер рассмеялся.

– Я не скажу ей, Анжела, но ты, моя дорогая, должна быть осторожна – однажды ты можешь упасть и убиться.

– Не думаю, что это случится, мистер Фрейзер, если, конечно, это не предназначено именно мне. Бог приглядывает за мной – и когда я на дереве, и когда я на земле.

И снова священнику не хватило слов – он не мог разрушить веру девочки.

– Пойдем-ка, я провожу тебя домой, моя милая. Скажи мне, Анжела, ты хотела бы учиться?

– Учиться? Учиться чему?

– Читать книги, учить разные языки, на которых говорили другие народы, даже те, которых уже давно нет; учиться считать и измерять расстояния…

– Да, я хотела бы учиться очень многому! Только кто же меня научит? Все, что знает Пиготт, я выучила уже два года назад, а теперь я пытаюсь побольше узнать о деревьях, цветах и звездах – но только смотрю на них, а понять ничего не могу.

– Ах, моя дорогая, единение с Природой – это прекрасно, Природа – лучший учитель! Однако чтобы иметь разум, способный оценить ее дары, нужно приобрести фундаментальные знания, и над этим нужно работать. Необразованный человек малочувствителен к красоте и чудесам, что таятся вокруг, он глух к небесам. Если хочешь, я буду учить тебя, Анжела. Я ведь почти ничем не занят, и мне это доставит огромное удовольствие, но ты должна пообещать, что будешь прилежной ученицей и станешь выполнять все, что я тебе говорю.

– О, как вы добры! Конечно же, я буду трудиться! Когда мы начнем?

– Я не знаю… завтра, если хочешь. Однако сначала я должен поговорить с твоим отцом.

Лицо девочки погрустнело при упоминании об отце, а потом она тихо произнесла:

– Моему отцу все равно, учусь я или нет. Я почти не вижу его; я ему не нравлюсь. Я не вижу никого, кроме Пиготт, вас, старика Джейкса и Сэма. Вам необязательно спрашивать моего отца – он не станет скучать по мне, пока я учусь. Спросите лучше Пиготт.

В этот момент им навстречу выбежала и сама Пиготт, крайне взволнованная.

– Ох, вот вы где, мисс Анжела! Где вы были, непослушная девчонка? Снова любовались на звезды? Честное слово, когда-нибудь вы меня убьете своими выходками. Это очень нехорошо с вашей стороны, мисс Анжела!

Девочка посмотрела на Пиготт с необычайно радостной улыбкой и сжала натруженную ладонь женщины своими крошечными ладошками.

– Не сердитесь на меня, дорогая Пиготт! Я не хотела напугать вас. Я не могла вернуться раньше – правда, не могла – а потом мы беседовали с мистером Фрейзером.

– Ах, хотела бы я знать, кто сможет сердиться на вас, когда вы говорите таким голоском! Что это – ножки промокли? Так я и думала! Бегите скорее переобуваться.

Анжела убежала с веселым смехом, а Пиготт сказала священнику:

– Вот, сэр, так она мной и крутит, всю голову мне заморочила! Поручусь чем угодно, вы нашли ее там, на церковном дворе, верно?

– Да, верно.

Пиготт подошла поближе и понизила голос.

– Вот я прям уверена, сэр, что этот ребенок видит разные вещи. Она самое странное дитя, которое я когда-либо встречала. Ничего ей не мило так, как выскользнуть темной ночью из дома и пойти на этот страшенный погост, спасибо – хоть вы там были – «для компании», как она говорит. Нечего сказать, хороша компания! И с ветром то же самое. Помните тот ужасный шторм с месяц назад, который повалил чуть не всю Северную рощу и сорвал шпиль с церкви в Рютеме? Ну так вот, когда буря была в самом разгаре, я сидела и молилась, чтобы ветер не сорвал крышу с нашего дома. Оглянулась – а Анжелы-то и нет. Не иначе, снова ее вечные выходки – думаю, и тут миссис Джейкс прибегает и говорит, что Сэм видел, как маленькая Мисси идет по Туннелю к озеру. Я так перепугалась, что схватила Сэма – потому как старый Джейкс сказал, что нипочем не выйдет в этакую бурю, когда деревья летают по воздуху, как соломинки – даже за тысячу фунтов не выйдет – и мы побежали за ней!

Тут Пиготт даже застонала, вспомнив ту ужасную прогулку. Мистер Фрейзер, тем временем, был весьма заинтересован этой историей – его вообще интересовало все, связанное с этим странным ребенком.

– Ну же, Пиготт, и где вы ее нашли?

– Ах, сэр! Знаете то место, где древняя стена уходит в воду – неподалеку от Посоха Каресфута? Там еще столб с кольцом, к которому привязывают лодки. Так вот, вы не поверите: именно там и стоял этот ужасный ребенок, привязавшись шарфом к кольцу на столбе! Стоит спиной к столбу, лицом прямо к самой буре, брызги воды летят ей в личико, а она ручки свои вытянула, шляпки на ней нет, волосы дыбом вокруг головы – и глазенки сверкают, будто бы в них огонь горит, а вокруг громадные деревья так и валятся, любой бы испугался! Мы ее спасли тогда, спасибо Господу, да только я и понятия не имею, долго ли мы сможем ее удержать. То она в озере чуть не утонула, потому что училась нырять, как утка, то падающие деревья ей чуть шею не сломали, а теперь она вздумала ходить в гости к призракам на церковный двор – «для компании»! Ох, рассыплются скоро мои старые кости, вот что!

Мистер Фрейзер невольно улыбнулся – ибо «старые кости» Пиготт были, по правде говоря, заключены в весьма крепкую и привлекательную оболочку.

– Послушайте, – заметил он, – да ведь вы бы не расстались с ней ни за что на свете, несмотря на все ее проказы.

– Расстаться с ней?! – вскричала Пиготт в негодовании. – Расстаться с моей маленькой красавицей? Да я бы предпочла расстаться с собственной головой! Никогда не было таких, как она, и не будет – милая моя маленькая красоточка! И если я что-нибудь понимаю в юных девицах, то уж она будет первой красавицей Англии, вот увидите! Из нее вырастет прекраснейшая из женщин – вы только поглядите на ее глаза, лоб и волосы! Видели ли вы что-нибудь подобное? А что касаемо ее странностей – так чего и ожидать от малого дитяти, у которого ума много, а учить – некому, даже и поговорить-то не с кем, кроме как с простой теткой, вроде меня, или с отцом этим… – тут она понизила голос, – который как есть скряга и злыдень, и ненавидит свою плоть и кровь?

– Тише! Вы не должны говорить такое, Пиготт! Послушайте-ка лучше меня: я собираюсь попросить у вашего хозяина позволения учить мисс Анжелу.

– Я очень этому рада, сэр! Она умненькая, она будет хорошо учиться, и вам самому понравится ее учить. Если вы сможете сделать так, чтобы ее разум не отставал от ее тела, то когда-нибудь, помяните мое слово, кто-то станет настоящим счастливчиком! Спокойной ночи, сэр, и большое спасибо, что привели мисси домой!

На следующий день Анжела начала свое образование.

Глава XVI

Теперь, мой читатель, мы снова встретимся с Анжелой, причем встреча эта выйдет куда более подробной; однако следует быть готовым к тому, что во внешности ее произошли перемены, ибо занавес над предыдущей сценой опустился уже десять лет назад – именно тогда мы в последний раз видели девочку, чьи странные наклонности вызывали удивление и негодование Пиготт и интерес мистера Фрейзера; десять лет, как нам хорошо известно, могут произвести много перемен в истории мира и отдельных личностей. За десять лет одни фигуры были начисто сметены с доски, и места их заняли другие; некоторые стали богаче, многие беднее, некоторые печальнее, некоторые мудрее – и все мы, без исключения, стали на десять лет старше. Так вот, все это случилось и с малышкой Анжелой – той самой Анжелой, которую прежде мы знали так мало; десять лет – это огромная разница между худенькой девочкой девяти с половиной лет и почти двадцатилетней женщиной.

Когда мы видели ее в последний раз, Анжела только собиралась начать свое образование. Перенесемся же в тот памятный вечер, когда после десяти лет прилежной учебы мистер Фрейзер – строгий учитель, которому не так уж легко угодить – объявил, что он более ничему научить Анжелу не может.

Сегодня сочельник. Кап-кап-кап… с голых ветвей на промокшую землю капает дождь. Последние отблески дневного света, исполнявшего свои скучные обязанности последние несколько часов, постепенно меркнут, и зарождающаяся буря празднует этот факт, выказывая свою дикую радость по поводу приближения ночи тем, что все громче завывает в кронах деревьев и гоняет по небу рваные облака, принесенные с моря, так, что они мчатся, подобно призрачному табуну обезумевших лошадей.

Однако все это происходит за стенами домика священника; давайте же заглянем внутрь. В уютном кабинете, в потертом кресле рядом со столом, заваленным книгами, с несколькими листами бумаги в руках сидит мистер Фрейзер. Волосы у него немного поседели с тех пор, как он начал обучать Анжелу – примерно в той степени, в какой и положено поседеть мягким тонким волосам, принадлежащим человеку пятидесяти трех лет; в остальном он выглядит почти так же, как и прежде, и лицо его по-прежнему утонченно и благородно. Наконец он кладет на стол листы бумаги, которые внимательно изучал, и говорит:

– Ваше решение совершенно здраво, Анжела, но вы пришли к нему в свойственной вам манере и своим собственным путем. Не то чтобы ваш метод не имел никаких достоинств – прежде всего, он более лаконичен, чем мой; но, с другой стороны, он показывает женскую слабость. Невозможно проследить каждый шаг от ваших посылок до вашего заключения, как бы оно ни было правильно.

– Ах! – произносит довольно низкий женский голос с легким смешком (обладательница этого голоса занята какими-то чайными приготовлениями за пределами круга света, отбрасываемого двойной настольной лампой). – Вы часто обвиняете меня в поспешности выводов; но какое это имеет значение, если они верны? Весь секрет в том, что я использовала эквивалентную алгебраическую формулу, но скрыла подробное ее раскрытие, чтобы озадачить вас! – тут голос весело рассмеялся.

– Это недостойно математика! – сказал мистер Фрейзер с некоторым раздражением. – Это всего лишь трюк, tour de force.

– Вы говорите, что решение правильное?

– Вполне.

– Тогда я утверждаю, что оно и вполне математическое; ведь цель математики – прийти к истине.

– Vox et preterea nihil!^[4] Выйди из этого темного угла, моя дорогая. Я ненавижу спорить с человеком, которого не вижу. Но нет, нет, что толку спорить вообще? Дело в том, Анжела, что ты первоклассный математик, а я всего лишь второклассник. Я вынужден идти по старым следам; ты же проложила собственную римскую дорогу. Великие мастера имеют на это право. Алгебраическая формула никогда не приходила мне в голову, когда я решал задачу, и на это у меня ушло два дня.

– Вы пытаетесь разбудить во мне тщеславие. При этом вы забываете, что все, что я знаю – а этого достаточно, чтобы понять, как много мне еще предстоит узнать, я узнала от вас. Что касается вашего или моего превосходства в математике, я не думаю, что вы, как священник, должны об этом говорить. Вот ваш чай.

Тут обладательница голоса вышла, наконец, в круг света.

Она была выше обычного для женщины роста и обладала необыкновенной красоты фигурой, которую хорошо подчеркивало облегающее серое платье. Ослепительная белизна ее лица контрастировала с темными ресницами, обрамлявшими глубокие серые глаза. Само лицо было овальным и очень красивым, с широким чистым лбом, а волнистые волосы, скрученные в массивный узел, отливали золотисто-каштановым оттенком. Очарование этого лица, однако, не ограничивалось, как это часто бывает, только физической привлекательностью. В нем было нечто большее, гораздо большее. Но как можно описать на бумаге одновременное присутствие выражения изящества и достоинства, нежной прелести молодой женщины и еще более высокой духовной красоты? В Лувре висит картина Рафаэля, изображающая святого, который легкими шагами проходит над распростертым телом дракона. В этом вдохновенном небесами лице, равное которому редко, если вообще когда-либо, изображалось на холсте, есть смесь земной красоты и спокойного, внушающего благоговейный трепет духовного взгляда – того взгляда, того святого достоинства, которое может прийти только к тем, кто поистине и на деле «чист сердцем». Вот этот портрет и даст тем, кто знает его, лучшее представление об Анжеле, чем любое письменное описание.

Временами – но, ах, как редко! – возможно, мы встречали такое же выражение на лицах окружающих нас людей. Оно может быть вызвано великой печалью или сопровождаться всепоглощающей радостью. Оно может возвещать о свершении некоего возвышенного самопожертвования или передавать порывистую уверенность в вечной любви. Сходное выражение можно найти и в чертах счастливой матери, когда она целует своего новорожденного младенца, и в бледном лице святого, отходящего ко сну. Краткий момент, приближающий нас к Богу и к тому, чтобы хоть на миг пронзить взглядом завесу, скрывающую его присутствие – вот что вызывает его к жизни. Это красота, рожденная нежнейшим звуком небесных арф; это свет вечного светильника, слабо мерцающий сквозь его земное вместилище.

Этот одухотворенный взгляд, перед которым должно было отступить со стыдом всякое зло, нашел пристанище в серых глазах Анжелы. В девушке было какое-то странное благородство. Заключалось ли оно в ее величественной фигуре или в безмятежном челе, или в открытом и глубоком взгляде прекрасных глаз, сказать невозможно; но оно, несомненно, было частью ее самой, такой же самоочевидной, как ее лицо или черты. Она вполне могла быть вдохновительницей бессмертных строк:

«Истинно могущество возлюбленной, величие в ее власти;

Правда в глазах возлюбленной яснее дня;

Святая и чистая возлюбленная, незапятнанная и свободная;

Есть ли что-нибудь, возлюбленная, прекраснее тебя?»

Мистер Фрейзер рассеянно поставил на стол чашку чая, которую ему подала Анжела, пока мы взяли на себя смелость описать ее внешность.

– А теперь, Анжела, почитай мне немного.

– Что же мне почитать?

– О! Все, что угодно. Выбери сама.

Вдохновленная таким доверием, она подошла к книжной полке и, сняв с полки два тома, протянула один мистеру Фрейзеру, а затем, открыв наугад свой экземпляр, назвала выбранную страницу и, усевшись, начала читать.

Что это за звук, то мягкий и мелодичный, как вздох летнего ветра над южным морем, то похожий на далекий рокот, шум и стон сшибающихся в схватке волн? Что же это может быть, как не свиток тех великолепных гекзаметров, которыми Гомер столько очаровывает. И редко английские губы произносили их с более правильной интонацией.