Текст книги "Рассвет"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Да, звезда может взойти – и продолжить свой путь, возможно, за пределами горизонта, или вовсе закатиться, прежде чем он научится понимать ее красоту – редко, очень редко бывает так, чтобы она проливала свой совершенный свет на человека всю его жизнь. Она может взойти и закатиться; сладчайшие губы, чье прикосновение все еще волнует его после стольких лет, могут начать лгать «за голой кладбищенской стеной», или, что еще хуже, продадутся какому-нибудь более богатому владельцу.

Но если однажды звезда воссияла, если однажды губы встретились, то память останется; душа не ведает забвения, и тоненькая ниточка воспоминаний о жизни, однажды вытянутая наружу, потребует своего. Ибо договор, который тогда заключил человек, – святее всего святого; любовь, которую он постиг, имеет свою собственную природу, а не физическое воплощение: она непостижима, как смерть, и вечна, как небеса.

Да, свет воссиял; к добру или к худу, к утешению или к отчаянию, для мира или во имя вечности – он любит ее! Отныне эта любовь, столь легко и вместе с тем столь безвозвратно данная ему, станет руководящим духом его внутренней жизни, настойчиво обтесывая его судьбу, направляя его цели и проникая своими воспоминаниями и надеждами сквозь всю ткань его существования, как плетеная золотая нить. Он может согрешить против нее, но он никогда не сможет забыть ее; другие интересы и связи могут заслонить ее, но не смогут погасить ее; он может утопить ее нежное благоухание в ароматах сладострастия, но когда он пресытится ими, и они станут ему ненавистны, благоухание вернется, чистое и сладкое, как прежде. Время или разлука не могут уничтожить эту любовь – ибо она бессмертна; разум не сможет ее заглушить, боль может только освятить ее. Она будет для него как маяк для измученного штормом моряка, говорящий о доме и мире на берегу, как обещание скорой радуги на небе. Она одна из всех вещей, относящихся к нему, будет противостоять натиску пожирающих его жизнь лет, и когда он, старый и увядший, приготовится умереть, она, наконец, предстанет перед его стекленеющими глазами – воплощенная радость, одетая в сияющие одежды и дышащая воздухом Рая!

Ибо такова любовь для тех, кому она была дана, чтобы они могли воочию узреть Бога…

Глава XX

В то утро Артур так и не ловил рыбу; он даже удочку в воду не забросил – просто сидел, погруженный в свои мечты, и смутно надеялся, что Анжела вернется. Но она не вернулась, хотя трудно было бы сказать, что ей помешало, ибо – ах, если бы он только знал об этом – она уже целый час сидела в сотне ярдов от него и время от времени выглядывала, чтобы с некоторым любопытством понаблюдать за его ловлей. Этот метод, размышляла она, совершенно не похож на то, что практиковал Джейкс. Кроме того, ей хотелось, чтобы Артур заметил ее и подошел поговорить; но среди других новых ощущений она была теперь жертвой необъяснимой робости и не могла решиться открыть свое местонахождение.

Наконец Артур очнулся от своих долгих раздумий, и внезапная боль в желудке подсказала ему, что он ничего не ел со вчерашнего вечера и, следовательно, страшно проголодался. Взглянув на часы, он также обнаружил, что уже двенадцать часов, и, кроме того, он совсем одеревенел от долгого сидения в одной и той же позе. Поэтому, вздохнув при мысли, что такая вульгарная необходимость, как потребление пищи, заставит его уйти, он положил свою так и не использованную удочку и отправился в Айлворт, куда прибыл как раз в тот момент, когда прозвенел гонг к обеду.

Джордж принял его с холодной учтивостью и спросил, чем он занимался, на что Артур был вынужден ответить: ничем.

– Виделись с кем-нибудь?

– Да, я познакомился с мисс Каресфут.

– Ах! Доверьте девушке выслеживать мужчину… Какая она из себя? Я помню ее худенькой девочкой лет четырнадцати с прекрасными глазами.

– Я думаю, что она самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, – холодно ответил Артур.

– Ба! – сказал Джордж с грубоватым смешком. – Молодость всегда полна энтузиазма, особенно когда речь идет о снятии сливок.

В хозяйской манере разговаривать было что-то настолько дерзкое, что Артуру захотелось швырнуть в Джорджа тарелкой, но он сдержался и не стал поддерживать тему.

– Позвольте поинтересоваться – вы ведь только-только вернулись домой из Индии, не так ли? – спросил Джордж через некоторое время.

– Я вернулся в начале прошлого месяца.

– Чем вы там занимались?

– Путешествовал и охотился.

– Вот как? И велики ли достижения?

– Нет, мне не слишком везло, однако нам с моим спутником удалось убить двух тигров, а потом мы преследовали слона, но он чуть не убил нас самих. Впрочем, неплохая охота была в Кашмире.

– И что же вы теперь собираетесь делать? Ваше образование было невероятно дорогим, особенно Кембридж. Вы собираетесь каким-то образом применить его в жизни?

– Пожалуй, да. Для начала попутешествую еще с год, а затем буду читать лекции по юриспруденции. Не хотелось бы, чтобы меня обзывали неопытным юнцом, так что я хочу сначала повидать мир.

– А! Как я вижу, праздности подобрано прекрасное определение.

– Право, я не могу с вами согласиться! – сказал Артур, немедленно выходя из себя.

– Конечно, не можете, но каждый человек имеет право сам выбирать дорогу. Ну же, – прибавил он со злорадной улыбкой, заметив, что Артур покраснел, – не сердитесь; видите ли, я в каком-то смысле заменяю вам родителей и чувствую себя обязанным высказать свое мнение.

– Я должен поздравить вас – вы успешно примеряете на себя эту роль! – ответил Артур, теперь уже совершенно расстроенный. – Но поскольку все, что я сделал или собираюсь сделать, вам так неприятно, полагаю, жаль, что ваш совет немного запоздал.

Джордж лишь рассмеялся в ответ, и вскоре они расстались, ненавидя друг друга еще сильнее, чем прежде.

В половине четвертого, когда Джордж все еще отсутствовал, так как сразу после ленча он ушел вместе со своим управляющим, Филипа и его дочь проводили в гостиную, где – в этом мы могли не сомневаться – их ждал Артур.

– Мистер Каресфут еще не вернулся, – сказал он, – но я не думаю, что он задержится надолго.

– О! Он скоро будет здесь, – сказал Филип, – ведь я сказал ему, что мы придем с визитом. Как ваша рыбалка? Неужели ничего не поймали? Мне очень жаль. Вы должны попробовать еще раз… Ах! Я и забыл, что вы уезжаете. Кстати, мистер Хейгем, а зачем вам уезжать именно сейчас? Если вы любите рыбную ловлю и вам больше нечем заняться, погостите у нас в Аббатстве; мы люди простые, но места у нас достаточно, и вам будет оказан самый радушный прием. Вы согласны?

Любому постороннему человеку было бы забавно наблюдать за лицом Анжелы, когда она услышала это поразительное предложение, потому что на ее памяти отец никогда и никого в их дом не приглашал. Прежде всего, на нем выразилось полнейшее изумление, которое вскоре сменилось выражением абсолютного ужаса.

«Согласится ли он?! – метались мысли в голове Артура. – Неужели он попадет в рай при жизни? Примет ли он скромное предложение даром поселиться в Эдемском саду?» Восторг так ярко сиял в каждой черте его лица, что Филип заметил это и улыбнулся.

Едва Артур собрался с удовольствием принять приглашение, как вдруг заметил расстроенный взгляд Анжелы. Он похолодел, словно его внезапно окатило ледяной водой; она не хотела, чтобы он приходил, пронеслось у него в голове, она не любила его. Вынужденный, однако, дать ответ, он сказал:

– Я буду очень рад, если, – тут он поклонился ей, – мисс Каресфут не будет возражать.

– Если бы вы, отец, – нерешительно заметила Анжела, – могли устроить так, чтобы мистер Хейгем приехал завтра, а не сегодня, это было бы гораздо удобнее. Мне нужно приготовить комнату.

– Ах, бытовые подробности; я о них забыл. Я полагаю, это можно устроить – да, Хейгем?

– О, да, разумеется, благодарю вас.

Как только он произнес эти слова, дверь распахнулась, и фраза «леди Беллами!» прозвучала с той энергичностью, которую любой лакей всегда уделяет произнесению титула, а в следующую секунду в комнату вплыло великолепное создание в роскошном наряде.

– Ах! Как поживаете, мистер Каресфут? – спросило видение тем низким, звучным голосом, который Филип так хорошо помнил. – С тех пор как мы виделись, прошло уже немало времени, но я прекрасно помню старые деньки, когда все мы были молодыми людьми.

– Во всяком случае, леди Беллами, вы за это время не приобрели ни малейших признаков возраста, более того, если мне будет позволено так выразиться, вы выглядите еще красивее, чем когда-либо.

– Ах, мистер Каресфут, вы не забыли, что такое галантность, но позвольте мне сказать вам, что все зависит от того, при каком освещении я появляюсь. Если бы вы увидели меня в свете одной из этих новомодных электрических иллюминаций, вы бы отметили, что я действительно постарела; но чего и ожидать в сорок лет?

Тут ее взгляд впервые упал на лицо Анжелы, и она сильно вздрогнула; зрачки ее расширились, и на мгновение лицо исказилось странной и мрачной гримасой. В следующую секунду она овладела собой.

– Неужели эта красивая девушка – ваша дочь? Впрочем, помня ее мать, я не стану спрашивать. Взгляните на нее, мистер Каресфут, а потом на меня – и скажите, постарела ли я. А кто этот молодой человек? Ее возлюбленный, я полагаю – во всяком случае, он так выглядит; но, пожалуйста, представьте меня.

– Анжела, – сказал Филип, подходя к окну, где разговаривали Анжела и Артур, – позволь представить тебя леди Беллами. Мистер Хейгем – леди Беллами.

– Я очень рада познакомиться с вами, мисс Каресфут, хотя и считаю, что это очень великодушно с моей стороны.

Анжела выглядела несколько озадаченной.

– Вот как! – сказала она растерянно.

– Что? Разве вы не догадываетесь, в чем великодушие? Так посмотрите на себя в зеркало – и поймете. Когда-то у меня была, скажем, некоторая возможность претендовать на звание красавицы, но я никогда не могла бы сравниться с вами и в лучшие свои годы, тем более – теперь… Ваша мать, даже когда я была молода, без труда затмевала меня, если мы находились в одной комнате, а вы – вы прекраснее своей матери.

Анжела сильно покраснела от этой прямолинейной похвалы и, вспомнив восклицание, вырвавшееся у Артура этим утром, внезапно пришла к выводу – ибо, как ни странно, она никогда прежде не задумывалась об этом всерьез – что она, должно быть, и впрямь очень хороша собой; этот вывод заставил ее почувствовать себя чрезвычайно счастливой, хотя она и сама не знала, почему.

Именно в тот момент, когда Анжела так мило краснела и выглядела необыкновенно счастливой и прелестной, Джордж, возвращаясь с прогулки, случайно заглянул в окно и увидел девушку; привлеченный ее красотой, он замер, его глаза пристально ощупывали ее, и выражение его грубого лица наполнилось жутковатой смесью голодной злобы и радостного изумления. Таким его увидели Артур и леди Беллами. Филип, разглядывавший картину в углу комнаты, не заметил кузена, впрочем, как и Анжела. Этот взгляд ни с чем нельзя было спутать, и снова темные брови леди Беллами нахмурились, а расширенные зрачки сверкнули мрачным огнем под тяжелыми веками. Что же касается Артура, то его почти тошнило от беспричинной тревоги.

В следующую минуту Джордж вошел в комнату с глупой улыбкой на лице; он выглядел ошеломленным, как летучая мышь, которую вдруг вынесли на солнце. Небесная красота Анжелы явилась для его грубой натуры откровением; она очаровала его, он потерял над собой контроль.

– О! Наконец-то вы здесь, Джордж! – сказала леди Беллами, всегда называвшая его по имени. – Мы все здесь были, словно овцы без пастуха, хотя я видела, как вы следили за нашим стадом через окно.

Джордж вздрогнул. Он не предполагал, что за ним наблюдают.

– Я не знал, что вы все здесь, иначе вернулся бы раньше, – сказал он и принялся пожимать гостям руки.

Подойдя к Анжеле, он одарил ее нежным пожатием пальцев и изысканной и высокопарной приветственной речью, которая была ей невыразимо неприятна. Но тут вмешалась леди Беллами и искусно втянула его в разговор, к которому присоединился и Филип.

– Вам леди Беллами никого не напоминает? – шепнула Анжела Артуру, как только гул общего разговора стал настолько громким, чтобы их беседу не могли подслушать.

– Кажется, египетскую колдунью. Только посмотрите на этот низкий широкий лоб, вьющиеся кольцами волосы, полные губы и непроницаемое выражение ее лица.

– На мой взгляд, она – идеальное воплощение Власти. Я очень боюсь ее, а что касается его, – Анжела кивнула в сторону Джорджа, – то он мне не нравится даже больше, чем я ожидала… Кстати, мистер Хейгем, вы не должны быть столь опрометчивы, чтобы принять приглашение моего отца.

– Если вы не хотите меня видеть, то я, конечно, не приеду, – ответил он обиженно и разочарованно.

– О, это вовсе не так; как вы могли так подумать, когда только сегодня утром мы договорились быть друзьями?

– Так в чем же дело? – спросил он печально.

– Видите ли, мистер Хейгем, дело в том, что мы – то есть моя старая няня и я, потому что мой отец ест, когда ему вздумается, и всегда в полном одиночестве – живем очень скромно, и мне попросту стыдно просить вас разделить наш образ жизни. Например, у нас на завтрак не бывает ничего, кроме хлеба и молока! – Тут золотая головка Анжелы в некотором смущении опустилась под веселым взглядом Артура.

– О! Так это единственная причина? – весело сказал он. – Я очень люблю хлеб и молоко.

– И потом, – продолжала Анжела, – мы никогда не пьем вина, а джентльмены, насколько я знаю, пьют…

– Я трезвенник, так что это не имеет значения.

– Неужели?

– Да, именно так.

– Но знаете ли, мой отец иногда запирается у себя на весь день, так что вам не с кем будет поговорить, кроме меня.

– На этот счет не беспокойтесь. Я уверен, что мы поладим.

– Ну, если, несмотря на все это и многое другое… ах! очень многое, о чем я не успела вам рассказать… вы все еще хотите погостить у нас, я сделаю все возможное, чтобы развлечь вас. Во всяком случае, мы можем читать вместе; это будет кое-что, если вы не сочтете меня слишком глупой. Вы должны знать, что я получила только частное образование и никогда не училась в колледже, как вы. Я буду рада возможности навестить моих классиков; я пренебрегала ими некоторое время и потому недавно совершенно запуталась в одном отрывке из Аристофана, который и попрошу мне разъяснить.

Этого оказалось достаточно для Артура, чье знание классики ограничивалось обычной университетской программой; он поменял тему с поразительной быстротой.

– Скажите мне, – сказал он, глядя Анжеле прямо в лицо, – вы рады, что я остановлюсь у вас?

Серые глаза немного опустились перед его дерзким взглядом, но она ответила без колебаний:

– Да, я рада, очень рада – за себя, но боюсь, что вам будет очень скучно.

– Пойдем, Анжела, нам пора, я хочу быть дома без четверти шесть! – окликнул дочь Филип.

Она тотчас же встала и пожала руку сначала Артуру, пробормотав: «До свидания, до завтрашнего утра», а затем – леди Беллами.

Джордж тем временем с самым непривычным для него гостеприимством уговаривал Филипа остаться к обеду, а когда тот отказался, объявил, что намерен навестить его завтра. Наконец Филип ушел, но не раньше, чем леди Беллами сердечно попрощалась с ним.

– Вы и ваша очаровательная дочь должны навестить меня в Рютем-Хаус, когда мы переедем. Как, разве вы не слышали, что сэр Джон купил его у душеприказчиков бедной Марии Ли?

Филип побледнел, как смерть, и поспешно вышел из комнаты.

«Хорошо, – размышляла леди Беллами, наблюдая за тем, как действует пущенная ею отравленная стрела. – Нужно дать ему понять, что я никогда ничего не забываю».

Однако Анжеле, несмотря на уход ее отца, путь оказался закрыт.

– Как! – воскликнул Джордж, который, придя в доброе расположение духа, становился худшим из всех видов нахалов, эдаким шутливым нахалом. – Вы тоже собираетесь удрать с урока, моя прелестная племянница? Нет-нет, сперва вы должны заплатить штраф, впрочем, не слишком обременительный!

С этими словами он обвил ее талию своей длинной рукой, готовясь заключить в родственные объятия.

Поначалу Анжела, не привыкшая к шуткам подобного рода, не поняла его намерений, однако поняв и будучи чрезвычайно сильной физически молодой женщиной, она быстро положила им конец, оттолкнув Джорджа от себя одним движением своего гибкого тела так резко, что дядюшка, споткнувшись о скамеечку для ног, растянулся во весь рост на полу. Увидев, что она наделала, Анжела повернулась и побежала за отцом.

Что касается Артура, то для его расшалившихся нервов это было уже слишком, и он буквально покатился со смеху, да и леди Беллами была близка к этому, как никогда.

Джордж побледнел от гнева.

– Мистер Хейгем! – сказал он. – Я лично не вижу ничего смешного в несчастном случае.

– Разве? – спросил Артур. – Вы правы, но это самый нелепый несчастный случай, который я когда-либо видел.

Джордж отвернулся, пробормотав то, чего его гость, вероятно, не расслышал, и тут же набросился с упреками на леди Беллами.

– Мой дорогой Джордж, – хладнокровно возразила она, – пусть это маленькое приключение научит вас, что мужчинам средних лет не следует позволять себе чрезмерной галантности по отношению к молодым леди, и особенно к хорошо развитым физически молодым леди. Доброй ночи!

В ту же минуту лакей доложил, что Артура ждет экипаж.

– До свидания, мистер Хейгем, до свидания! – сказал Джордж с гневным сарказмом. – В течение двадцати четырех часов вы убили мою любимую собаку, обиделись на мой добрый совет и высмеяли мое несчастье. Если мы еще когда-нибудь встретимся, вы, без сомнения, приготовите мне новые сюрпризы, – и, не дав Артуру времени ответить, он вышел из комнаты.

Глава XXI

Рано утром на следующий день после отъезда Артура из Айлворта леди Беллами получила записку от Джорджа Каресфута, в которой он просил ее, если это будет удобно, прийти к нему сегодня утром, так как ему нужно переговорить с ней о чем-то очень важном.

– Джон, – обратилась она к мужу за завтраком, – не хочешь ли ты сегодня утром нанять экипаж?

– Нет, не хочу. С чего бы?

– С того, что я еду в Айлворт.

– А не лучше ли в таком случае вам нанять экипаж, погрузить туда свои вещи и переселиться в Айлворт? Это избавило бы нас от лишних хлопот – посылать коляску туда и обратно! – с едким сарказмом процедил ее муж.

Он растянулся во весь рост

Леди Беллами срезала верхушку яйца одним решительным движением – все ее движения всегда были решительными – прежде чем ответить.

– Я полагала, – сказала она, – что мы покончили с этой чепухой несколько лет назад. Вы хотите начать снова?

– Да, леди Беллами, это именно так. Я больше не собираюсь терпеть издевательства и насмешки этого проклятого негодяя Каресфута. Кроме того, я не собираюсь терпеть ваши постоянные визиты к нему!

– Вы терпели их двадцать лет, теперь уже поздно возражать, не так ли? – холодно заметила она, принимаясь за яйцо.

– Никогда не поздно исправиться; вам тоже еще не поздно спокойно остаться дома и исполнять свой долг перед мужем.

– Большинство людей сочли бы, что я хорошо его исполняла. Двадцать лет назад вы были никем, и у вас не было, если можно так выразиться, ничего. Теперь у вас есть титул и от трех до четырех тысяч в год. Кого вы должны благодарить за это? Уж точно не самого себя.

– Будь прокляты титул и деньги! Я предпочел бы быть бедным адвокатом с большой семьей и пятью сотнями фунтов в год на ее содержание, чем жить так, как живу я, разрываясь между вами и этим вульгарным чудовищем Каресфутом. Это собачья жизнь, а не человеческая! – бедняга Беллами был так потрясен своими реальными или воображаемыми обидами, что слезы действительно покатились по его пухлому личику.

Жена посмотрела на него с некоторым удивлением.

– Мне кажется, – заметила она, – что ты жалкое создание, Джон.

– Может быть, и так, Анна, но я скажу тебе, что даже жалкое создание может зайти слишком далеко, если его довести. Возможно, тебе стоит быть немного осторожнее.

Она бросила на мужа быстрый взгляд, не лишенный некоторой опаски, потому что в его голосе прозвучало нечто такое, что ей не понравилось, но вид у него был до смешного жалкий, и это ее успокоило. Она доела яйцо, а затем, медленно водя ложкой по скорлупе, сказала:

– Не угрожай мне, Джон; это дурная привычка и она свидетельствует о том, что ты плохой христианин; кроме того, она может вынудить меня уничтожить тебя… в порядке самозащиты, разумеется, ты же знаешь.

С этими словами, оставив после себя жалкие обломки скорлупы и сэра Джона, леди Беллами приказала подать экипаж.

Расправившись с мужем, она в положенное время отправилась навестить своего надсмотрщика, ничуть не догадываясь, что ее ждет в его доме. В конце концов, в мире есть некоторая поэтическая справедливость.

Малыш Смит, только что выпущенный из материнского фартука, жестоко избит школьным задирой Джонсом, и для него Джонс – всемогущий, жестокий дьявол, чье положение исключает всякую возможность возмездия. Однако если бы малыш Смит мог видеть, как всемогущего Джонса лупит его папаша-священник, отмечая тем самым двойное событие – прогул школы и излишнее количество выпитого хереса – то, вероятно, его оскорбленные чувства были бы значительно смягчены. И ведь на этом ничего не заканчивается. Сквайр Робинсон отбирает приход у преподобного и резко отзывается о нем перед епископом, называя его плохим пастырем, не заботящемся о своем облачении; вскоре после этого сэр Бастер Браун, председатель квартальной сессии, в довольно свободной манере высказывает свое мнение о сквайре Робинсоне в качестве судьи – ибо, в свою очередь, получил самую неслыханную взбучку от судьи Ее Величества барона Мадлбоуна за то, что не выказал тому почестей, которые он привык получать от Верховного шерифа графства. И даже над августейшей персоной самого судьи нависает страх того единственного, что он не вправе посчитать неуважением – общественного мнения. Справедливость! Да весь мир переполнен ею, жаль только, что по большей части она зиждется на фундаменте несправедливости.

Леди Беллами нашла Джорджа сидящим в столовой рядом с сейфом, который так заинтересовал недавно ее мужа. Сейф был открыт, и Джордж читал одно из писем, которые читатель, возможно, уже видел у него в руках.

– Как поживаете, Анна? – осведомился он, не вставая. – Вы сегодня восхитительно выглядите. Никогда не видел более изысканно одетой дамы.

Она не соизволила ответить на приветствие, но побледнела как смерть, не сводя глаз с письма в его руке.

– Что это? – хрипло спросила она, указывая пальцем на письмо. – Что вы делаете с этими письмами?

– Браво, Анна, очень трагично. Из вас получилась бы настоящая леди Макбет! Как там… «все благовония Аравии не надушат эту маленькую ручку… О! О! О!»… продолжайте же?

– Что вы делаете с этими письмами?

– Разве вы никогда не усмиряли собаку, показывая ей кнут, Анна? У меня есть к вам маленькая просьба, но я хочу сначала привести вас в великодушное расположение духа. Послушайте, я прочту вам несколько пассажей из прошлого, которое так живо запечатлено на этих листках.

Женщина опустилась в кресло, закрыла лицо руками и застонала. Джордж, чье лицо выдавало некоторую нервозность, взял желтоватый листок бумаги и начал читать.

«Знаете ли вы, сколько мне сегодня исполнилось лет? Мне девятнадцать, и я замужем уже полтора года. Ах, какой счастливой девушкой я была до замужества, как боготворили меня в моем старом доме! Они всегда называли меня «королева Анна». Что ж, теперь все они мертвы, и я молю Бога, чтобы сон их был крепок, и они не могли ничего ни увидеть, ни услышать. Да, полтора года – год счастья, полгода ада; счастье, пока я не знала тебя, ад с тех пор, как я увидела твое лицо. Какой тайный источник зла ты затронул в моем сердце? У меня никогда не было дурных мыслей до того, как ты появился. Но когда я впервые увидела твое лицо, я почувствовала, что со мной произошла какая-то странная перемена: я узнала свою злую судьбу. Как ты обнаружил мое злое очарование, как ты привел меня к злу – тебе лучше знать. Я не трусиха, я не хочу искать себе оправданий, но иногда мне кажется, что ты должен за многое ответить, Джордж. Я слышу плач моего ребенка, моего прекрасного мальчика с глазами отца… Знаешь, мне кажется, что ребенок стал меня бояться: он отталкивает меня своими маленькими ручонками. Я думаю, что даже моя собака теперь не любит меня. Они – дитя и зверь – знают меня такой, какая я есть; природа подсказывает им; все знают меня, все, кроме него. Сейчас он вернется домой, навестив своих больных и бедных, поцелует меня и назовет своей милой женой, а я буду лгать, лгать, лгать ему. О Боже, я больше не могу этого выносить…»

– Есть и другие, того же сорта, – холодно заметил Джордж. – Это очень интересное исследование, своего рода психическая анатомия, но у меня нет времени дочитывать это письмо. Мы перейдем к другому.

Леди Беллами не двигалась; она сидела, дрожа и закрыв лицо руками.

Джордж взял второе письмо и начал читать отмеченный отрывок.

«Жребий брошен, я приду; я больше не могу сопротивляться твоему влиянию; оно становится сильнее с каждым днем, и теперь оно делает меня убийцей, потому что потрясение убьет его. И все же я устала от однообразия и ничтожества моей жизни; мой ум слишком силен, чтобы быть зажатым в столь узкие оковы…»

– На самом деле весьма смешной отрывок, – критически заметил Джордж. – Но не расстраивайтесь, Анна, Я собираюсь прочесть всего лишь еще одно, датированное годом позже предыдущего. Слушайте!

«Я несколько раз виделась с человеком, которого вы мне прислали; он глуп и довольно презренного вида, а что хуже всего, выказывает явные признаки того, что влюбляется в меня; но если вы этого хотите, я пройду с ним через брачную церемонию, с бедным маленьким дурачком! Вы не женитесь на мне, и я сделала бы и больше, чтобы быть рядом с вами; в самом деле, у меня просто нет выбора, я должна оставаться рядом с вами! На днях я ходила в Зоологический сад и видела, как гремучая змея охотилась на живого кролика; бедняжке было куда убежать, но он не мог, он был зачарован, он сидел неподвижно и только кричал. Наконец змея убила его, и я подумала, что ее глаза похожи на ваши. Я так же беспомощна, как это несчастное животное, а вы гораздо более жестоки, чем змея. И все же мой разум бесконечно сильнее вашего во всех отношениях. Я не могу этого понять. В чем источник вашей власти надо мной? Впрочем, теперь я совершенно безрассудна, так что какая разница? Я сделаю все, что позволит мне быть вне пределов досягаемости закона. Вы знаете, что мой муж мертв. Я знала, что он умрет; он умер с моим именем на устах. Ребенок, как я слышала, тоже умер, от приступа крупа; сиделка ушла, и некому было за ним присмотреть. Честное слово, я вполне могу позволить себе быть безрассудной, ибо таким, как вы и я, нет прощения, а что касается малыша Б., то я, кажется, говорила вам, что буду руководить им и выйду за него замуж; во всяком случае, я сделаю ему состояние; я должна посвятить себя чему-нибудь, а амбиции захватывают человека более, чем что-либо другое – по крайней мере, я добьюсь каких-то высот. Спокойной ночи; я не знаю, что болит у меня сильнее – голова или сердце…»

– Пожалуй, этот отрывок станет интересным чтением для Беллами, не так ли?

Тут она вдруг стремительно бросилась вперед и едва не схватила письмо. Однако Джордж был быстрее, он швырнул письмо в сейф, стоявший рядом с ним, и молниеносно захлопнул тяжелую дверцу.

– Нет, нет, моя дорогая Анна, эта собственность слишком ценна, чтобы с ней расстаться, разве что за достойное вознаграждение.

Потерпев неудачу, Анна Беллами снова опустилась на стул.

– За что вы меня мучаете? – хрипло спросила она. – Есть ли у вас какая-нибудь цель в том, чтобы разбудить призрак моего мертвого прошлого, или это для вас просто забава?

– Разве я не говорил, что хочу попросить вас об одолжении, для чего нужно сначала привести вас в надлежащее расположение духа?

– Одолжение… Вы хотите сказать, что затеваете какое-то злое дело, но вы слишком большой трус, чтобы сделать его собственными руками. Выкладывайте. Я слишком хорошо вас знаю, чтобы удивляться.

– О, прекрасно! Вы ведь вчера видели здесь Анжелу Каресфут, дочь Филипа?

– Да, я видела ее.

– Отлично. Я собираюсь жениться на ней, и вы должны добиться ее руки для меня.

Леди Беллами сидела совершенно неподвижно и ничего не отвечала.

– Теперь вы понимаете, – продолжал Джордж, с облегчением обнаружив, что его слова не вызвали ожидаемой вспышки гнева, – зачем я читал вам эти отрывки. Я твердо намерен жениться на этой девушке, во что бы то ни стало, и ясно вижу, что без вашей помощи мне это сделать не удастся. С вашей помощью дело пойдет легко, ибо никакое препятствие, кроме, разве, смерти самой девушки, не может противостоять вашей обычной железной решимости и безграничного изобилия ресурсов.

– А если я откажусь?

– Я, должно быть, зря читал эти отрывки, раз вы говорите об отказе. Что ж… Если вы откажетесь, меня внезапно одолеют угрызения совести, и я буду вынужден передать эти письма, в особенности те, которые касаются его самого, в руки вашего мужа. Конечно, мне и самому это будет неприятно, но я смогу спокойно путешествовать год или два, пока разговоры не улягутся. Для вас же все изменится. У Беллами и без того нет причин любить вас; подумайте, что он почувствует, когда узнает всю правду. Он едва ли будет держать эту историю в тайне, да даже если бы он и сделал это, она легко может выйти наружу другими способами, и в любом случае вы будете разорены. Все, над чем вы трудились и что замышляли в течение двадцати лет, будет отнято у вас в одно мгновение. С другой стороны, если вы не откажетесь – а я не верю, что вы откажетесь – то в день моей свадьбы я сожгу эти неприятные записки у вас на глазах… или, если захотите, вы сожжете их сами.

– Вы видели эту девушку всего один раз; возможно ли, что вы всерьез хотите жениться на ней?

– Неужели вы думаете, что я разыграл всю эту сцену ради шутки? Да никогда в жизни я не был так серьезен! Я влюблен в нее, говорю вам, так сильно влюблен, как если бы знал ее много лет. То, что случилось с вами в отношении меня, случилось и со мной по отношению к ней… ну, или что-то очень похожее, так что жениться на ней я должен – и женюсь.

Услышав эти слова, леди Беллами вскочила со стула и бросилась перед ним на пол, обхватив руками его колени.

– О, Джордж, Джордж! – воскликнула она прерывающимся голосом. – Сжалься надо мной, не заставляй меня совершать этот отвратительный поступок. Неужели твое сердце сделано из камня… или ты и в самом деле дьявол, раз такими жестокими угрозами хочешь заставить меня стать орудием моего собственного позора? Я знаю, что я есть, я не обеляю себя; но ради кого я стала такой? Джордж, разве я не могу рассчитывать на твое сострадание, если не на твою любовь? Подумай еще раз, Джордж, и, если ты не желаешь отказываться от Анжелы, выбери какой-нибудь другой способ погубить бедную девушку.