Текст книги "Рассвет"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Вставай, Анна, и не неси эту сентиментальную чушь. Однако странно, – добавил он с усмешкой, – странно и довольно забавно слышать, что ты жалеешь свою более удачливую соперницу.

Она вскочила на ноги; мягкость, мольба – все это исчезло с ее лица, теперь взгляд ее был мрачным и мстительным.

– Мне жаль ее?! – воскликнула она. – Да я ее ненавижу! Послушай, если мне и придется это сделать, единственным моим утешением будет осознание того, что сделанное опустит мою соперницу ниже моего собственного уровня. Я страдаю – она будет страдать еще больше; я знаю, что ты дьявол – она с тобой погрузится в ад; она чище и лучше, чем я когда-либо была – ничего, скоро ты сделаешь ее грязнее и хуже, чем я могла бы представить. Ее чистота будет опозорена, ее любовь будет предана, ее жизнь превратится в такой хаос, что она перестанет верить даже в своего Бога, а в обмен на все это я дам ей – тебя. Твоя новая игрушка пройдет через мою мельницу, Джордж Каресфут, прежде чем попадет к тебе в руки; и я с лихвой отплачу ей за все, что выстрадала от тебя!

Изнемогая от брошенных оскорблений, собственной ярости и неистовства порочных страстей, Анна Беллами упала на стул и откинулась на спинку. Джордж смерил ее насмешливым взглядом.

– Браво, Анна! Вполне в вашем старом стиле. Осмелюсь предположить, что юной леди потребуется немного шлифовки, и тут уж трудно найти лучшие руки, чем ваши. Однако имейте в виду – никаких фокусов! Я не собираюсь лишиться своей невесты в самый неподходящий момент.

– Не бойся, Джордж, я не стану ее убивать. Я не верю в насилие; это последнее средство, к тому же оно для дураков. Если бы я верила… тебя бы уже не было в живых.

Джордж несколько неуверенно рассмеялся.

– Ну что ж, мы снова добрые друзья, так что нет нужды говорить о таких вещах! – сказал он. – Кампания будет трудной – на этом пути много препятствий, к тому же я не думаю, что моя суженая прониклась ко мне особой симпатией. Вам придется заработать свои письма, Анна; однако прежде всего потратьте день или два, чтобы все хорошенько обдумать и составить план действий. А теперь прощайте; у меня сильно болит голова, и я собираюсь прилечь.

Она встала и ушла, не сказав больше ни слова; однако необходимость приступить к этому постыдному заданию была вскоре отложена известием, которое пришло к леди Беллами на следующее утро.

Джордж Каресфут серьезно заболел.

Глава XXII

Экипаж, который нанял Артур, принадлежал старомодной гостинице в приходе Рютем, стоявшей примерно в миле от Рютем-Хаус (который только что перешел в руки Беллами) и в двух милях от Братемского Аббатства – сюда Артур и направился. Кучер, известный всей округе под именем Старина Сэм, был старым конюхом, служившим при гостинице «Голова Короля»; начинал он еще мальчиком, лет пятьдесят назад. От него Артур собрал много довольно туманных сведений о семействе Каресфут, включая несколько искаженную версию о смерти матери Анжелы и лишении Филипа наследства.

Честно говоря – что может быть лучше небольшой гостиницы? Это не огромный лондонский отель, где вас называют «номер 48», и вам приходится запирать дверь своей комнаты, когда вы выходите из нее, и сдавать ключ надзирателю в холле; нет, это старомодное деревенское заведение, где вам готовят завтрак именно так, как вам нравится, и подают крепкий эль, а в комнате вас ждет кровать с балдахином. По крайней мере, именно к этому выводу пришел Артур, сидя в гостиной, покуривая трубку и размышляя о странных превратностях судьбы. Вот он здесь, и все его надежды, все интересы его жизни полностью изменились за двадцать шесть часов. Ведь двадцать шесть часов назад он еще не был знаком ни со своим почтенным опекуном, ни с сэром Джоном и леди Беллами, ни с Филипом и его дочерью. Он с трудом мог поверить, что только сегодня утром впервые увидел Анжелу. Казалось, прошли недели, и если бы время можно было измерять иначе – по событиям, а не по минутам – то этот срок растянулся бы на недели. Колесо жизни, думал молодой человек, вращается с какой-то странной неравномерностью. В течение целых месяцев и лет оно медленно и неуклонно двигается под постоянным давлением однообразных событий – но в один прекрасный день неожиданный прилив тревожит ленивое течение бытия, раскручивает колесо – и уносится прочь, к океану, называемому прошлым, оставляя колесо скрипеть и вертеться, вертеться, вертеться, а может быть – и разбивает его вдребезги.

Размышляя так, Артур отправился спать. Каскад событий этого дня утомил его, и некоторое время он спал крепко, но по мере того, как усталость тела проходила, ум пробуждался, и тогда Артур начал видеть смутные, но счастливые сны об Анжеле, которые мало-помалу обретали четкие формы и очертания, пока не предстали ясно перед его мысленным взором. Ему снилось, что они с Анжелой, два счастливых путника, путешествуют по зеленым полям летом; мало-помалу они добрались до темного входа в лес, куда и нырнули, ничего не боясь. Нависшие ветви стали гуще, тропинка уже, и теперь они шли, обнявшись, словно влюбленные. Но вот они подошли к тому месту, где тропинка раздваивалась, и Артур наклонился, чтобы поцеловать Анжелу. Он уже чувствовал трепет ее тела, когда невидимая сила вырвала девушку из его объятий и повлекла по тропинке вперед, пока он оставался на месте. Все же он мог ее видеть – Анжела шла вперед, ломая руки от горя; вдруг он увидел леди Беллами, одетую, как египетская колдунья, с письмом в руке, которое она протянула Анжеле и что-то прошептала ей на ухо. Девушка взяла его – и через мгновение письмо превратилось в огромную змею с головой Джорджа, которая обвилась вокруг Анжелы кольцами и впилась в ее тело клыками… Затем все поглотила ночная тьма, и из нее донеслись дикие крики, издевательский смех и сдавленные предсмертные стоны… Тут Артур во сне лишился чувств.

Когда зрение и чувства вернулись к нему, он увидел, что все еще идет по лесной тропинке, но листва нависающих деревьев была теперь гораздо зеленее. Воздух был сладок от аромата незнакомых цветов, вокруг порхали прекрасные птицы, а издалека доносился шум моря. И пока он брел с разбитым сердцем, прекрасная женщина с нежным голосом шла рядом с ним, целовала и утешала его, пока, наконец, он не устал от ее поцелуев, и тогда она оставила его, плача, и он пошел дальше один, ища свою потерянную Анжелу. И вот, наконец, тропинка сделала неожиданный поворот, и он очутился на берегу бескрайнего океана, над которым разливался странный свет, как будто там, где он находился, «тихий вечерний закат улыбается милю за милей…».

Здесь, осиянная этим мягким светом, игравшим в ее волосах, со слезами радости в серых глазах стояла Анжела, еще более прекрасная, чем прежде, и ее руки были протянуты к Артуру… Потом наступила ночь – и он проснулся.

Его глаза открылись в тот первый, торжественный и прекрасный час, когда пробуждается заря; трепетная беззащитность ночных сновидений еще властвовала над ним. Артур встал и распахнул решетчатое окно. Из сада снизу поднимался сладкий аромат майских цветов, совсем не похожий на тот, что был в его сновидении, но все же приятно щекотавший ноздри, а с соседнего куста сирени доносились звонкие трели соловья. Рассвет становился все ярче, и соловей умолк – но ему на смену зазвучал чистый, ясный и звонкий голос певчего дрозда, возносящего мелодичную хвалу и славу своему Создателю.

И пока Артур слушал их пение, великое спокойствие овладело его духом, и, стоя на коленях у открытого окна, ощущая дыхание весны на челе и слыша голоса счастливых птиц, он начал от всего сердца молиться Всевышнему, чтобы тот в милосердии своем воплотил этот сон в жизнь, ибо Артур вполне готов был терпеть страдания, если с их помощью возможно было достичь такой радости… Поднявшись с колен, чувствуя себя лучше и сильнее, он смутно осознавал, что это дело благословенно, и потому в такой торжественный час не боялся молить Бога направить, охранить и довести его до конца.

И много дней спустя, в других краях книга его жизни снова открывалась на этой прекрасной странице, и он видел слабый свет на бледном, розовеющем, разгорающемся небе, и слышал сильное и сладкое пение дрозда, летящее к небесам, и вспоминал свою молитву – и мир, который снизошел после этого в его душу.

К десяти часам утра Артур, его собака и его чемодан стояли перед крыльцом Эбби-Хаус. Не успел Артур сделать и шага по гравию, сплошь поросшему мхом, как двери распахнулись, и на пороге появилась Анжела; она приветствовала гостя, выглядя при этом, как выразился впоследствии старый конюх Сэм, рассказывая про эту встречу своему помощнику, «совсем как ангел с оторванными крыльями». Джейкс тоже вышел встретить гостя и саркастически поинтересовался у Анжелы, опасливо косясь на Алека: «а чевой-то джентльмен сразу уж льва посвирепее из зоосада не приволок?»

Выразив таким образом свои чувства по поводу бульдогов, Джейкс взвалил на плечо чемодан и поднялся с ним наверх. Артур последовал за ним, осторожно ступая по широким дубовым ступеням, каждая из которых была вырублена из цельного бревна, и остановился на площадке, чтобы взглянуть на картину, изображавшую статного джентльмена с суровым лицом, повешенную так, чтобы статный джентльмен смотрел через большое окно прямо на парк; Артура поразила вырезанная на раме надпись: «Дьявол Каресфут». Ее было видно даже снизу.

Гостю отвели самую большую комнату на втором этаже – в ней когда-то умерла мать Анжелы. С того печального дня комнатой ни разу не пользовались, и в небольшой нише между шкафом и стеной до сих пор стояли сложенные старые козлы для гроба, задрапированные истлевшей черной тканью – Анжела впопыхах не заметила их, пока готовила комнату.

Эта просторная, но несколько мрачноватая комната была увешана портретами Каресфутов прошлых веков, многие из которых имели заметное сходство с Филипом, однако Артур тщетно искал в их лицах хоть малейшее сходство с Анжелой. То, что девушка побывала здесь, он сразу понял по двум большим вазам с цветами, стоявшим на старинном туалетном столике из темного дуба.

Как раз в тот момент, когда Джейкс закончил разбирать чемодан гостя, за что взялся со стонами и кряхтением, и уже собирался поскорее удалиться, опасаясь, что его попросят сделать что-нибудь еще, Артур заметил козлы.

– Что это такое? – весело спросил он.

– Козлы для гроба! – последовал резкий ответ.

– Козлы для… гроба?! – воскликнул несколько ошарашенный юноша, ибо любому неприятно, когда так внезапно и бесцеремонно упоминают мелкие детали, связанные с последним концом. – Какого черта они здесь делают?

– Их принесли, чтоб поставить на них гроб последней, кто спал в этой постели – вот и стоят с тех пор.

– А вам не кажется, – мягко заметил Артур, – что вам лучше их убрать?

– Никак невозможно, сэр! Положено им тут стоять – вот и пусть стоят, для следующего, кто тут помрет. Может, даже и для вас! – И садовник-мизантроп исчез с сардонической ухмылкой.

Джейкс не мог смириться с унижением: его заставили разбирать чужие вещи и позволили какому-то бульдогу запросто обнюхать его ноги.

Артура неприятные намеки Джейкса расстроили, и он отправился вниз, решив каким-то образом уладить вопрос с похоронными принадлежностями. Внизу он нашел Анжелу, которая ждала его в холле и уже успела окончательно подружиться с Алеком.

– Не зайдете ли вы на минутку к моему отцу, прежде чем мы уйдем? – спросила она.

Артур согласился, и она повела его в кабинет, где всегда сидел Филип – в ту самую комнату, где умер его отец. Хозяин дома, как обычно, расположился за письменным столом, разбираясь со счетами с фермы. Поднявшись, он вежливо поздоровался с Артуром, не обратив, однако, никакого внимания на дочь, хотя и не виделся с ней со вчерашнего дня.

– Итак, Хейгем, вы решили бросить вызов этим диким варварам, не так ли? Я очень рад вас видеть, но должен предупредить, что, кроме трубки и стакана грога вечером, у меня для вас не так уж много развлечений. Мы довольно любопытная семья. Не знаю, говорила ли вам Анжела, но, во-первых, мы не жалуем совместные трапезы, так что вам придется выбирать между столовой и детской – ибо моя дочь еще не вышла из детской. – Тут Филип усмехнулся. – В общем, пожалуй, вам лучше отправиться в детскую; во всяком случае, там вам будет гораздо интереснее, чем в обществе такого угрюмого старика, как я. И, кроме того, я очень нерегулярен в своих привычках. Анжела, ты опять смотришь на меня; я был бы очень признателен, если бы ты отвернулась. Я только надеюсь, Хейгем, что эта старая Пиготт не станет морочить вам мозги; у нее ужасный язык. Ну что ж, не буду вас больше задерживать, сегодня прекрасный день для этого времени года. Постарайтесь как-нибудь развлечься, и я надеюсь, что Анжела будет заниматься вами не так, как мной – на меня она обычно смотрит так, будто хочет исследовать мои мозги и позвоночник. Что ж – до свидания.

– Что он имел в виду? – спросил Артур, как только они оказались за дверью. – Вы действительно так пристально на него смотрите? А почему?

– Это несправедливо! – отвечала бедная Анжела, которая, казалось, вот-вот расплачется. – Жаль, что я не могу вам объяснить; я знаю только, что отец не выносит, когда я смотрю на него – он всегда жалуется на это. Вот почему мы и не едим вместе, по крайней мере, я так думаю. Он ненавидит даже мое присутствие рядом с ним. Я не знаю почему; это делает меня очень несчастной. Я лично не замечаю в своих глазах ничего, что отличалось бы от чьих-либо еще глаз, а вы? – и она обратила свои серые очи, полные слез унижения, прямо на Артура.

Артур очень внимательно вглядывался в их глубину, да так пристально, что вскоре девушка снова отвернулась, покраснев.

– Ну, довольно! – сказала она. – Я уверена, что вы достаточно долго смотрели. Отличаются?

– Очень! – с энтузиазмом ответил эксперт по глазам.

– Чем же?

– Ну, они такие… большие!

– И это все?

– И еще они глубокие!

– Глубокие – это еще ничего. Я хочу знать, производят ли они на вас какое-нибудь неприятное впечатление… Я имею в виду, отличаются ли они от глаз других людей?

– Ну, если вы спрашиваете именно меня, то я боюсь, что ваши глаза производят на меня странное впечатление, но не могу сказать, что неприятное. Но вы и не смотрели на меня достаточно долго, чтобы у меня сложилось действительно здравое мнение. Давайте попробуем еще раз?

– Нет, не буду: мне кажется, что вы смеетесь надо мной. По-моему, это очень нехорошо! – И она молча зашагала дальше.

– Не сердитесь на меня, а то я буду ужасно несчастен. Я вовсе не смеялся над вами; просто, если бы вы знали, какие у вас чудесные глаза, вы бы не задавали о них таких нелепых вопросов. Ваш отец, должно быть, странный человек, раз ему в голову приходят такие мысли. Я вот был бы счастлив, если бы вы смотрели на меня весь день. Но расскажите мне еще что-нибудь о вашем отце: он меня очень интересует.

Анжела почувствовала, как предательский румянец вновь расцвел у нее на щеках, когда Артур похвалил ее глаза, и с досады закусила губы; ей казалось, что она внезапно заразилась эпидемией румянца.

– Я не могу много рассказать вам о своем отце, потому что знаю очень мало; его жизнь для меня в значительной степени закрытая книга. Но говорят, что когда-то он был совсем другим человеком, я имею в виду, совсем молодым. Его отец – мой дед, вы видели его портрет на лестнице – умер внезапно, а через день или два умерла и моя мать; я тогда только родилась. Все эти события совершенно сломили его, и он стал таким, как сейчас. Вот уже двадцать лет он живет так, как теперь, целыми днями корпя над счетными книгами и очень редко видя кого-либо, потому что все свои дела он ведет письменно, или почти все, и у него нет друзей. Была, впрочем, какая-то история о его помолвке с дамой, которая жила в Рютеме, уже после того, как он женился на моей матери – вы, вероятно слышали об этом, но я сама знаю о тех событиях совсем мало. Однако, мистер Хейгем, – тут она понизила голос, – я непременно должна предупредить вас: у моего отца иногда бывают странные фантазии. Он ужасно суеверен и думает, что общается с существами из другого мира. Я считаю, что все это чепуха, а вам сообщаю об этом, чтобы вы не удивлялись ничему, что он говорит или делает. Он несчастный человек, мистер Хейгем.

– Видимо, да. Я не могу представить себе счастливого человека, который при этом еще и суеверен; это самое ужасное рабство в мире… А где же сегодня ваши вороны?

– Не знаю, я редко их вижу в последние две недели. Они свили гнездо на одном из больших деревьев позади дома, и я полагаю, что они там, или, возможно, охотятся – они ведь всегда кормятся сами. Но я могу позвать их для вас.

С этими словами Анжела негромко, но пронзительно свистнула.

В следующую минуту раздался шум крыльев – и большой ворон, на мгновение зависнув в воздухе, уселся девушке на плечо и потерся своей угольно-черной головой о ее лицо.

– Вот видите, это Джек; я думаю, что Джилл сейчас занята и сидит на яйцах. Лети, Джек, и присматривай за своей женой! – она хлопнула в ладоши, и огромная птица, укоризненно каркнув, расправила крылья и исчезла.

– Вы обладаете странной властью над животными, раз эти птицы так слушаются вас.

– Вы полагаете? Я думаю, это только потому, что я, живя в полном одиночестве, успела изучить все их повадки и подружиться с ними. Видите вон того дрозда? Я его хорошо знаю, я кормила его прошлой зимой в мороз. Если вы немного отойдете вместе с Алеком, я покажу вам…

Артур немедленно повиновался, спрятался за густым кустом и стал наблюдать. Анжела снова присвистнула, но уже на другой манер, и это привело к любопытному результату. Не только дрозд, о котором шла речь, но и целая дюжина других птиц разных видов и размеров закружились вокруг девушки, некоторые садились у ее ног, а одна маленькая малиновка даже уселась на ее шляпку. Наконец Анжела отпустила их, как отпустила ворона – хлопнув в ладоши – и повернулась к Артуру.

– Зимой, – сказала она, – я могла бы показать вам и более любопытные вещи.

– Мне кажется, вы ведьма! – прошептал Артур, совершенно потрясенный увиденным.

Анжела рассмеялась и ответила:

– Единственное колдовство, которое я использую, – это доброта.

Глава XXIII

Пиготт, старая няня Анжелы, ничуть не огорчилась, узнав о визите Артура в Аббатство, хотя, будучи в молодости служанкой в хороших домах, была несколько огорчена тем, как его приняли. Огорчалась она, впрочем, недолго: главным образом Пиготт думала о том, что ее ненаглядной девочке давно пора поглядеть поближе на одного-двух молодых людей, чтобы «узнать, каков этот мир». Пиготт отнюдь не была сторонницей безбрачия, и будущее Анжелы было частым предметом ее размышлений, так как она очень хорошо знала, что теперешний образ жизни девушки едва ли соответствовал ее происхождению, красоте и способностям. Не то чтобы она когда-нибудь, в своих самых высоких мечтах, представляла себе Анжелу знатной дамой или одной из великосветских звезд; скорее, она любила представлять ее в каком-нибудь тихом, счастливом доме, в окружении любящего мужа и детишек, таких же прекрасных, как она сама.

Это были весьма скромные мечты в отношении человека, столь несравненно одаренного, как Анжела, но Пиготт была бы рада увидеть, как они осуществились. В последние годы в душе честной женщины росла неприязнь к окружению ее воспитанницы, которая порой доходила почти до отчаяния. Филипа же она всегда ненавидела – за его вечно озабоченный вид и странные манеры.

– Должно быть, – не раз говорила она себе, – есть что-то порочное в человеке, который боится, когда его собственная прелестная дочь смотрит ему в лицо, не говоря уже о том, что он такой подлый и жадный – жалеет лишний пенни ей на платье и готов держать в черном теле, как какую-нибудь служанку!

Именно поэтому, потихоньку осмотрев гостя из-за занавески и убедившись, что он хорош собой и примерно того же возраста, что и Анжела, Пиготт призналась себе, что от души рада приезду Артура, и решила, что, если им доведется познакомиться поближе, то молодой человек найдет в ней самого верного союзника в любых попытках завоевать расположение Анжелы.

– Надеюсь, вы не откажетесь пообедать в половине первого со мной и моей старой няней, – сказала Анжела, когда они вместе с Артуром поднимались по лестнице в комнату, служившую им столовой.

– Разумеется, буду очень рад!

Анжела кивнула и повела его по коридору в комнату, где, к своему удивлению, обнаружила, что обеденный стол был накрыт куда более роскошно, чем ей доводилось видеть за многие годы. Пиготт постаралась на славу – тем более, что Филип приказал ей не экономить на расходах, пока Артур был его гостем (об этом Анжела не знала).

«Какое расточительство! – глядя на кувшин с пивом, подумала Анжела, у которой под давлением обстоятельств давно развился весьма экономический склад ума. – Он же сказал, что он трезвенник…»

Громкое «хм!» Пиготт, привлекшее ее внимание, остановило дальнейшее обдумывание этого вопроса. Добрая дама, одевшаяся в честь гостя в черное парадное платье и чепец со множеством лент, стояла позади своего кресла, ожидая, когда ее представят Артуру. Анжеле пришлось соблюсти церемонию, которую прямолинейность Пиготт делала довольно утомительной.

– Няня, это тот самый джентльмен, которого мой отец пригласил погостить у нас. Мистер Хейгем, позвольте мне представить вам мою старую нянюшку Пиготт.

Артур вежливо поклонился, а Пиготт сделала два обязательных реверанса, после каждого из которых требовалось отступить на шаг, как бы освобождая место для другого. Ее речь, также тщательно подготовленная к этому случаю, достойна того, чтобы мы привели ее полностью.

– Акхм! Это такое удовольствие, сэр, что я и не ожидала, – заявила Пиготт. – Я, конечно, прекрасно понимаю, что обедать или чай пить в компании старухи – это не то, к чему вы, или такие, как вы, привыкли, но я надеюсь, сэр, что вы с этим смиритесь, поскольку наверняка уже поняли, что обычаи в этом доме можно запросто именовать странными – такими словами я ничуть не хочу обидеть мисс Анжелу, потому как, хоть и ее воспитание тоже можно считать довольно странным, она все это знает не хуже меня; так вот, это единственное извинение, которое я могу принести, ибо совершенно уверена, что любой молодой джентльмен, каким бы он распрекрасным ни был, согласится хоть в луже воды сидеть, лишь бы пообедать вместе с мисс Анжелой, а не то что со старой няней. Я не такая дура, какой могу показаться, и вам незачем краснеть, мисс Анжела. А теперь, сэр, с вашего позволения, мы присядем, потому как боюсь, как бы в подливке не застыл жир!

С этими словами, совершенно обессилев от избытка собственного красноречия, Пиготт опустилась в кресло, подав тем самым пример, которому Артур, поклонившись в знак признательности за ее приветственную речь, не замедлил последовать.

Первым делом он, по приглашению Пиготт, налил себе полный стакан пива, после чего, скажем честно, сделал изрядный глоток.

Анжела с интересом наблюдала за происходящим.

– Скажите, – вежливо поинтересовалась она, – а что вы подразумевали под словом «трезвенник»?

Воспоминания о вчерашних откровениях вспыхнули в голове Артура, однако он оказался на высоте положения.

– Трезвенник, – серьезно отвечал он, – это человек, который пьет только пиво!

Анжелу вполне удовлетворило такое объяснение, несмотря на некоторую его противоречивость.

Это был очень приятный обед. Как же хорошо быть молодым и влюбленным! Как умеет любовь позолотить унылый пряник жизни, какие новые возможности наслаждения она нам открывает, а если уж на то пошло, то и страдания – тоже! Какими же чудовищными дураками она делает нас в глазах всех, кроме нас самих и – если нам повезет – тех, кого мы обожаем!

Остаток дня и вечер прошли почти так же, как и утро. Анжела провела Артура по всему дому и показала ему все места, связанные с ее странным и одиноким детством, о котором она рассказала ему множество любопытных историй. Можно сказать, что еще до конца дня он узнал всю историю ее невинной жизни и был поражен разнообразием и глубиной ее схоластических познаний, а также необыкновенной силой ее ума, которая в сочетании с ее простотой и полным незнанием светских обычаев производила впечатление столь же очаровательное, сколь и необычное. Нет нужды говорить, что с каждым часом знакомства Артур все больше влюблялся в Анжелу.

Наконец, около восьми часов, когда уже начало темнеть, она предложила ему пойти и немного посидеть с ее отцом.

– А что собираетесь делать вы? – спросил Артур.

– О, я немного почитаю, а потом лягу спать; я всегда ложусь около девяти, – и она протянула руку, чтобы попрощаться. Он бережно взял ее и сказал:

– Тогда спокойной ночи; ах, как бы я хотел, чтобы сейчас было уже «завтра»!

– Почему же?

– Потому что тогда мне сейчас нужно было бы сказать «доброе утро, Анжела», а не «спокойной ночи, Анжела». Можно мне называть вас просто Анжелой? Мне кажется, мы уже достаточно хорошо узнали друг друга.

– Да, конечно, – рассмеялась она в ответ. – Все, кого я знаю, зовут меня Анжелой, так почему бы и вам не называть меня так?

– А вы будете называть меня Артуром? Все, кого я знаю, зовут меня Артур.

Анжела заколебалась и покраснела, хотя точно не знала, почему.

– Д-да… полагаю, что да, если вы этого хотите… Красивое имя – Артур… Спокойной ночи… Артур! – И она убежала.

Когда его спутница ушла, Артур неторопливо вошел в дом. Дверь в кабинет была открыта, и он вошел без стука. Филип, сидевший и рассеянно смотревший на холодный камин, быстро обернулся, услышав шаги.

– Ах, это ведь вы, Хейгем? Наверное, Анжела ушла наверх; она очень рано ложится спать. Надеюсь, она вам не наскучила, а эта старая болтунья Пиготт не заговорила вас до полусмерти. Я уже говорил вам, что мы странная компания, но если вы находите нас более странными, чем ожидали, то могу только посоветовать бежать от нас прочь.

– Благодарю, но я чудесно провел этот день.

– Если так – я рад это слышать. Вас, должно быть, легко удовлетворить – ум обитателя Аркадии и все такое прочее… Выпейте немного виски и раскурите трубку.

Артур так и сделал, и вскоре Филип, взяв непринужденный тон джентльмена, всегда выгодно отличавший его от кузена, завел разговор о перспективах и делах своего гостя, особенно о его денежных делах. Артур отвечал ему достаточно откровенно, но разговор о деньгах явно не имел для него того очарования, какое он имел для хозяина дома. На самом деле Артура всегда отличало отвращение ко всему, что имело отношение к деньгам; утомленный, в конце концов, денежными подробностями и бесконечными исследованиями тайн инвестирования, он воспользовался паузой, чтобы попытаться сменить тему.

– Что ж, – сказал он, – я весьма признателен вам за советы, поскольку сам очень невежественен в этом вопросе и терпеть не могу иметь дела с деньгами. Я тяготею к вечным первозданным истинам и считаю, что нам всем было бы лучше жить без денег.

– Я всегда полагал, – отвечал Филип с полупрезрительной улыбкой, – что желание иметь деньги, или, если взять их эквивалент у дикарей, раковины и тому подобное, было как раз одним из первых принципов человеческой природы.

– Может быть, и так, но в таком случае я искренне желаю, чтобы о нем поскорее забыли.

– Простите мои слова, – рассмеялся Филип, – но это речь очень молодого человека. Если вы устраните деньги, то лишите жизнь главного интереса и разрушите социальную структуру мира. Что такое власть, как не деньги? Комфорт – деньги, социальное устройство – деньги… даже и любовь, и здоровье, и само счастье – это деньги, деньги, деньги. Скажите мне, – продолжал он, вставая и обращаясь к Артуру со странной серьезностью, – какой бог более достоин нашего поклонения, чем Плутон? Ведь если мы будем прилежно поклоняться ему, ставя его идолов на возвышенных местах, то он никогда не подведет нас в нужде.

– Подобное поклонение редко приносит с собой длительное счастье. Жадно стремясь к получению средств наслаждения – разве не теряем мы саму способность наслаждаться?

– Пфуй! Это отговорка глупцов, тех, кто не знает, не может чувствовать. Но я – знаю и чувствую, и говорю вам, что это не так. Собирание этих средств само по себе доставляет удовольствие, потому что дает осознание собственной силы. Не рассказывайте мне о Судьбе; этот соверен (тут он бросил монету на стол) – печать самой Судьбы. Я предстаю перед вами, по всей видимости, бедным и беспомощным человеком, социальным изгоем, которого следует избегать и даже можно безнаказанно оскорблять. Пусть так – но скоро деньги все это исправят. С их помощью я стану могущественным и любимым всеми. Да, уж поверьте мне, Хейгем, деньги – это живая движущая сила; оставьте их лежать в покое – и они станут накапливаться; расходуйте их – и они удовлетворят всякое ваше желание; берегите их – это обязательно, это важнее всего – и вы получите в свои руки рычаг, который способен перевернуть мир. Говорю вам, нет такой высоты, на которую они не могли бы привести вас, нет пропасти, через которую они не перекинут мост!

– Кроме, вероятно, – произнес Артур, воспользовавшись паузой, – утесов загробного мира и еще – могилы.

Его слова произвели странный эффект. Красноречие Филипа иссякло, и на мгновение в глазах появился страх.

Воцарилась тишина, которую никто из них, казалось, не хотел нарушать. Между тем внезапно поднявшийся ветер начал стонать и вздыхать среди полуодетых ветвей деревьев в саду, творя, как подумалось Артуру, весьма печальную музыку. Внезапно Филип положил руку на плечо своего гостя, и тот почувствовал, что рука эта дрожит, как осиновый лист.

– Скажите мне, – произнес Филип хриплым шепотом, – что вы там видите?!

Артур вздрогнул и проследил за направлением его взгляда: Филип смотрел на голую стену напротив окна, в том конце комнаты, где была дверь.

– Я вижу, – неуверенно сказал Артур, – какие-то движущиеся тени.

– На что они похожи?

– Право, не знаю, ничего особенного. Что это такое?

– Что это такое?! Это тени мертвых, посланные сюда, чтобы мучить меня! – прошипел Филип, лицо которого стало мертвенно-бледным от ужаса. – Смотри… она идет ему навстречу… старик что-то говорит ей… теперь она станет заламывать руки…

– Чепуха, мистер Каресфут, чепуха! – сказал Артур, опомнившись. – Ничего подобного я не вижу. Ведь это всего лишь тени, которые отбрасывают ветви деревьев в лунном свете. Обрежьте их, и они перестанут плясать у вас на стене.

– А! Конечно, вы правы, Хейгем, совершенно правы, – еле слышно проговорил хозяин, вытирая холодный пот со лба. – Это всего лишь лунный свет. Как смешно и глупо с моей стороны! Наверное, я немного не в духе – печень не в порядке. Дайте-ка мне виски, добрый вы малый, и я выпью за упокой всех теней… и деревьев, которые их отбрасывают. Ха-ха-ха!