Текст книги "Рассвет"
Автор книги: Генри Райдер Хаггард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Филип, в свою очередь, принимал поздравления от мужчин и покорно благодарил, не имея мужества опровергнуть сказанное отцом. Он чувствовал себя полностью во власти воли отца – ничего с этим поделать было нельзя, и потому молодой человек погрузился в пучину отчаяния, скрытую под маской спокойствия. Однако если бы все эти люди могли сейчас заглянуть ему в душу и увидеть тот водоворот ненависти, ужаса и ярости, который бушевал в груди Филипа, пока он сидел и непринужденно потягивал портвейн своего прапрадеда, они были бы весьма удивлены.
Наконец, торжественный вечер подошел к концу; простившись с последними гостями, отец и сын остались вдвоем в опустевшей гостиной. Филип сидел за столом, закрыв лицо руками, а Дьявол Каресфут стоял к нему спиной и смотрел на умирающий огонь в камине, нервно постукивая золотыми очками по каминной полке. Именно он и нарушил зловещее молчание.
– Ну, Филип, как тебе понравилась моя речь?
Его сын вскинул голову – лицо его было белым как полотно.
– По какому праву, – прошептал он, – ты объявил нас с мисс Ли помолвленными?
– По какому? По своему собственному, разумеется. Ты сам сказал, что вы помолвлены. Я решил, что это больше не должно оставаться тайной.
– Ты не имел права говорить об этом! Я не женюсь на мисс Ли, пойми раз и навсегда – я не женюсь на ней!
Говоря все это, Филип готовился принять на себя удар той дикой фамильной ярости, которая подарила прозвище его отцу – однако, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Синие глаза старика лишь приобрели стальной блеск, однако отвечал он спокойно и вежливо.
– Видишь ли, Филип, то, что ты не собираешься жениться на девушке, о помолвке с которой уже объявлено публично – это позор. То, что я так торжественно объявил о браке, в который ты не собираешься вступать… что ж, это ставит меня в смешное и нелепое положение. Очень хорошо, мой дорогой Филип – пожалуйста-пожалуйста! Я же не могу силой заставить тебя вступить в брак. Однако ты не должен думать, что меня можно безнаказанно ставить в смешное положение. Позволь, я обрисую тебе альтернативу. О, я вижу, что ты устал, но я не задержу тебя надолго. Присядь-ка в кресло. Итак: этот дом и земля вокруг него, а также драгоценный сервиз, который нельзя продать – кстати, перед тем, как пойти спать, будь добр, убедись, что он надежно спрятан и заперт – все это, разумеется, должно бы принадлежать тебе. Здешняя отчуждаемая земля приносит около 1000 фунтов в год, в плохие времена чуть меньше; неотчуждаемая в целом дает около 4000, мое личное имущество – около 900 фунтов. Если ты будешь упорно отказываться жениться на мисс Ли, либо ваш брак каким-либо образом будет разрушен, за исключением обстоятельств, совершенно не зависящих от вас, то я должен предупредить тебя: пользуясь твоим же восхитительно выразительным языком, «пойми раз и навсегда», что в этом случае твое имя из моего завещания будет вычеркнуто, а вместо него появится имя твоего кузена Джорджа. Ты получишь только неотчуждаемое имущество. Поступай как угодно, Филип, мне это совершенно безразлично. Я очень люблю Джорджа и буду рад сделать ему такой подарок – если ты меня на это вынудишь, хотя мне немного жаль было бы разбивать собственность, которую наш род собирал так долго. Вероятно, тебе понадобится около недели, чтобы обдумать и решить: предпочтешь ли ты девицу, которую нашел себе в городе – ну да, да, я знаю, что у тебя там кто-то есть! – и откажешься от наследства, или женишься на мисс Ли и сохранишь семейную собственность. Это весьма интересная проблема для любвеобильного молодого человека – но вполне разрешимая. Не стану больше тебя задерживать. Доброй ночи, Филип, доброй ночи. Не забудь проверить сервиз. И помни – у тебя в этом деле личный интерес.
Филип молча поднялся и вышел из комнаты, однако после его ухода настала очередь его отца закрыть лицо руками.
– О Боже! – тихо простонал старик. – Неужели все мои планы пойдут прахом… Немыслимо думать, что все рушится – и я бессилен предотвратить катастрофу, словно дитя, пытающееся удержать падающее дерево… Единственное, что мне осталось – месть, но мстить я должен собственному сыну! Слишком долго я живу – и последние дни этой жизни горьки!
Глава IX
Бедняжка Хильда отнюдь не находила, что жизнь в Лондоне так уж приятна, и потому несколько раз просила Филипа позволить ей поселиться где-нибудь в сельской местности. Однако он категорически отказывал ей в этом по двум причинам: во-первых, ездить в Лондон было гораздо удобнее, во-вторых – большой город был самым безопасным убежищем.
Итак, Хильда продолжала влачить свое одинокое существование, изредка нарушаемое короткими и нервными визитами мужа. У нее не было друзей, и она не осмеливалась их заводить. Единственным человеком, который мог бы хоть как-то скрасить ее одиночество, была хозяйка дома, миссис Джейкобс, вдова торговца сыром, который разорился по причине пьянства и других порочных склонностей и оставил своей безутешной жене только доходный дом в Линкольн Инн Филдс.
Как и большинство людей, знававших лучшие времена – не то что нынешние – миссис Джейкобс обожала рассказывать о своих несчастьях и коварстве мужчин, и поскольку Хильде, бедной девочке, некого было больше слушать, в ее лице достойная вдова нашла самую внимательную аудиторию. Вполне естественно, что коль скоро речь шла не только о внимательной слушательнице, но и об очаровательной молодой женщине, добрая миссис Джейкобс вскоре полюбила Хильду всем сердцем, а обстоятельства ее жизни и историю с мужем Хильды нафантазировала самостоятельно, поскольку не смогла получить достаточно удовлетворительной информации из первых рук. Одной из любимейших версий миссис Джейкобс было то, что красавец-муж обманом вывез Хильду откуда-то из-за моря и держал ее в одиночном заключении, чтобы не подпустить к ней ненавистного соперника. Другой, более сдержанный, вариант предполагал, что муж просто держит Хильду под замком, чтобы иметь большую свободу для себя самого.
Со временем обе эти версии завладели разумом миссис Джейкобс, она поверила в них и, говоря о Хильде с кем-либо из других постояльцев, неодобрительно качала головой и несколько туманно выражалась в том смысле, что Хильда – бедный ягненочек и жертва…
Что до самой Хильды – она, разумеется, и не подозревала о мрачных догадках своей доброй хозяйки, однако с каждым днем становилась все более подвержена депрессии и тревогам, а то и подозрениям – ко всему этому Хильда становилась все более чувствительной по мере того, как приближалось некое событие…
Она не могла не заметить изменения в поведении Филипа – в те редкие часы, когда он вырывался навестить ее. Наиболее заметны были теперь его молчаливость и раздражительность. Сдержанность, которая с течением времени становилась все более и более заметной, заставила ее чувствовать, что между ними вырастает некая невидимая стена – пытаться пробиться сквозь нее Хильде не позволяла гордость, однако само присутствие подобной преграды раздражало ее все сильнее. Незадолго до событий, описанных в предыдущей главе, она воспользовалась очередным визитом Филипа, чтобы, наконец, пожаловаться на свое положение; Хильда умоляла мужа сказать, когда же она сможет занять свое законное место рядом с ним… Филип ничего определенного ответить не смог. Видя, что он уходит от ответа, Хильда с врожденным женским тактом сменила тему и спросила его о Марии Ли (к которой испытывала искреннюю привязанность). Когда он виделся с девушкой в последний раз, как она выглядит, не собирается ли замуж – результатом этих невинных вопросов стал жестокий и совершенно необъяснимый приступ раздражения со стороны Филипа. Он устроил нечто вроде сцены – и около пяти часов дня внезапно уехал, отговорившись тем, что ему непременно нужно успеть на поезд.
Вскоре после его отъезда миссис Джейкобс принесла чай и обнаружила Хильду в слезах – она была слишком горда, чтобы расплакаться при муже, и только сейчас дала себе волю. Миссис Джейкобс, обладавшая обширным личным опытом в подобных вопросах, справедливо предположила, что между супругами произошла ссора, вину за которую она немедленно возложила на уехавшего Филипа.
– Миленькая моя миссис Робертс (так назвалась Хильда)! Вы не берите близко к сердцу, все они грубые скоты – и больше ничего! Видали бы вы моего Сэмюэля, который помер уж лет десять назад и лежит себе в могилке на Кенсальском кладбище. А ведь он ни гроша не оставил, чтоб даже за место это заплатить, не считая тридцати пяти бутылок бренди. И все же он был красавчик, бедный мой дорогой муженек – никакого сравнения с вашим!
– Позвольте заметить, миссис Джейкобс, что мой муж – вовсе не грубая скотина, как вы изволили выразиться! – с достоинством возразила Хильда.
– Ах, миссис Робертс, да ведь и я всегда защищала моего Сэмюэля, хотя он и был самой грубой скотиной на три окрестных графства. И не в обиду всем им будет сказано – я всякого из них назову грубой скотиной, коли он приходит к законной жене два раза в месяц, не говоря уж о том, что такой ангел, как вы, из-за него плачет!
– У мистера Робертса есть свои обстоятельства, миссис Джейкобс, и вы не должны так о нем говорить.
– Да-да, мой Сэмюэль точно так же говорил, когда по три ночи кряду дома не ночевал, да только однажды-то я отправилась за ним следом и повидала это его Обстоятельство – довольно хорошенькое, надо сказать, все размалеванное и в перьях с блестками. Вертлявая такая, и глаза, как плошки. У мужиков вечно «обстоятельства», о которых они не говорят. А вы бы лучше оделись и прошлись немного – вечер такой теплый! Вы себя чувствуете разбитой, но это ничего, в интересном положении нужно делать физические упражнения. Я вот, помню…
Тут Хильда поспешно прервала достойную хозяйку и принялась одеваться, лишив себя, таким образом, интереснейших воспоминаний миссис Джейкобс.
Вечер и в самом деле был прекрасный, ясный и теплый, так что Хильда, обычно гулявшая вдоль Линкольнс-Инн-Филдс, решила пройтись подальше и отправилась мимо Линкольн-Холл на Новую площадь. Здесь она вошла в одну из арок напротив того места, где ныне стоят новые здания суда. Здесь обитали книготорговцы, и в витринах их лавок были разложены многочисленные сокровища юридической и иной мысли, способные привлечь студентов, торопящихся в суд, или судейских клерков, желающих освежить свои знания. В данный момент у одной из таких витрин стоял некий молодой человек, и когда Хильда вошла в арку, он как раз изучал брошюру, посвященную правам наследования. Этим молодым человеком был Джордж Каресфут: он пытался выяснить, унаследует ли он хоть что-нибудь, если его дядя умрет скоропостижно.
Молодой человек приехал в Лондон по делам фирмы, а теперь лениво ждал вечера, чтобы окунуться в вихрь удовольствий, как он их понимал, ибо Джордж был в душе весьма веселым и разбитным малым.
Еще он был крайне наблюдателен – и потому сразу обратил внимание на тень, упавшую на разложенные в витрине книги. Осторожно обернувшись, Джордж мигом заметил обладательницу тени – статная молодая дама, по всей видимости, решила отдохнуть в тени арки от яркого солнечного света. Что-то в ее облике показалось Джорджу знакомым; он дождался, когда незнакомка остановится, двинулся вперед, затем быстро обернулся – и с первого взгляда узнал Хильду фон Хольцхаузен, очаровательную компаньонку мисс Ли, которая сейчас должна была находиться в одной из глухих провинций Германии. Глаза Джорджа блеснули – и целый вихрь разнообразных идей фейерверком озарил его весьма способный мозг.
– Ставлю соверен – вот я тебя и поймал! – пробормотал Джордж.
Тем временем Хильда неторопливо миновала Ченсери-лейн, затем свернула налево, достигла Холборна и другим путем вернулась на Линкольнс-Инн-Филдс. Само собой разумеется, Джордж следовал за ней на почтительном расстоянии, не упуская, однако, из виду. Первым его порывом было заговорить с Хильдой, однако он отказался от этой мысли.
На пороге дома, в котором скрылась Хильда, стояла хозяйка – она отчитывала мальчишку мясника, весьма энергично характеризуя и качество мяса, и некоторые личные качества мальчишки. Паузу она сделала всего однажды, когда Хильда проходила мимо нее в дом и сказала ей что-то, заставившее достойную женщину рассмеяться. Мальчишка мясника воспользовался этим и сбежал – остаток своей нотации миссис Джейкобс пришлось кричать ему вслед. Тем временем Джордж понял, в чем состоит его шанс…
Приблизившись к миссис Джейкобс и вежливо поклонившись, он в самых изысканных выражениях поинтересовался, не является ли она хозяйкой дома, а когда она ответила утвердительно, спросил, не сдает ли она комнаты.
– Благодарю покорно, сэр, – отвечала миссис Джейкобс, – но я не сдаю комнаты одиноким джентльменам.
– Ах, вы ошибаетесь, мэм. Я женат.
Миссис Джейкобс посмотрела на него с некоторым сомнением.
– Полагаю, сэр, вы не будете против, если я спрошу у вас рекомендации?
– Да хоть десяток, если угодно, мэм, но, быть может, взглянем сперва на комнаты?
Миссис Джейкобс признала это разумным, и они поднялись наверх. Джордж шел впереди. На первом этаже возле одной из дверей стояли дамские туфли для прогулок, и он догадался, кому они принадлежат. Безмятежно схватившись за ручку двери, Джордж спросил:
– Комнаты здесь, не так ли?
– Нет-нет, сэр, здесь живет миссис Робертс. Прошу вас – следующий этаж.
– Миссис Робертс? Полагаю, это та привлекательная молодая леди, которая недавно вошла сюда? Не в обиду будь сказано, мэм, но мужчина должен быть осторожен, когда собирается привести в незнакомое место свою супругу. Надеюсь, миссис Робертс – респектабельная особа?
– О Господи, да! Бедняжка! – с некоторым негодованием выпалила миссис Джейкобс. – Они тут поселились в тот самый день, когда поженились – прямиком из церкви Сент-Джуд, что в Баттерси, приехали сюда.
– Разумеется, она и выглядит очаровательно. Надеюсь, супруг ее достоин! – рассеянно заметил Джордж, осматривая комнаты на втором этаже.
– Ну, что касаемо внешности – так он красавчик, как и все смуглые мужчины, только не нравятся мне красавчики, навещающие своих законных жен два раза в месяц. Впрочем, – внезапно оборвала себя миссис Джейкобс, – не мое это дело.
– А я с вами согласен, это весьма предосудительно. Как женатый человек, полностью разделяю вашу точку зрения. Очаровательные комнаты, мэм, просто очаровательные. Я обязательно сниму их, если женушка одобрит мой выбор, и дам знать вам завтрашней почтой, миссис… Джейкобс? Благодарю вас. Доброго вечера, мэм.
С этими словами Джордж удалился.
Вечером он не пошел, как намеревался, развлекаться, а сел вместо этого в курительной комнате своей гостиницы и долго о чем-то думал. Кроме того, он написал письмо миссис Беллами.
На следующее утро он сел в кэб и отправился в церковь Сент-Джуд в Баттерси, где потратил некоторое время на изучение записей в книге регистраций, в результате которого попросил выдать ему заверенную копию следующей записи:
«1 августа 1856 года Филип Каресфут, холостяк, джентльмен, сочетался браком с девицей Хильдой фон Хольцхаузен. Подписи: Дж. Фью, викарий. Свидетели Фред Натт, Элиза Чемберс».
Тем же вечером Хильда получила анонимное письмо, написанное округлым старательным почерком, какой мог принадлежать какому-нибудь клерку: отправлено оно было из Сити, адресовано миссис Робертс, а говорилось в нем следующее:
«Доброжелатель извещает миссис Филип Каресфут, что муж обманывает ее, изменяя с молодой особой, с которой он недавно познакомился. Сожгите это письмо, ждите и наблюдайте!»
Письмо выпало из рук Хильды, словно в нем таилось ядовитое жало…
– Миссис Джейкобс была совершенно права! – с горьким смешком произнесла она вслух. – У мужчин всегда есть… «обстоятельства». О, пусть же Филип остережется!
Она вскинула свою красивую головку, и большие голубые глаза ее засверкали опасным блеском, как у змеи, готовящейся укусить. Меч ревности, до сих пор отражаемый щитом доверия к мужчине, которого она любила, вонзился глубоко в ее душу, и если б Филип мог видеть Хильду сейчас, он бы понял, что у него и в самом деле есть повод «остерегаться».
– Неудивительно, – продолжала Хильда, – что его так раздражало, когда я произносила ее имя! Без сомнения, для него это осквернение… О!
Она закрыла руками лицо и разрыдалась слезами ревнивой ярости.
– Итак, – сказал Джордж миссис Беллами, когда они вместе возвращались домой после званого ужина в доме Каресфутов (пусть читатель не будет этим шокирован – мистер Беллами сидел на козлах) – когда же мы нанесем удар? Мне отправиться к старику завтра и показать заверенную копию? Не следует терять время. Он может умереть в любой момент.
– Нет, мы должны действовать через миссис Филип.
– Почему?
– Это более изощренно – и более забавно.
– Бедняжка… Для нее это будет ударом. Вы так не любите ее? Она вам не нравится?
– Нет.
– Отчего же?
– Потому что она мне не доверяла – и потому что она меня затмевает своей внешностью. Я буду рада возможности уничтожить ее.
– Вы очень безжалостная женщина.
– Когда у меня есть цель, я просто иду к ней прямо и не колеблюсь, вот и все. Впрочем, не обращайте на меня внимания… вот мы и дома. Завтра утром отправляйтесь в город первым же поездом и отправьте еще одно письмо: расскажите ей, что здесь произошло. После этого возвращайтесь и ждите.
«Да уж, – размышлял Джордж, – поистине замечательная женщина… которую неплохо бы держать в узде…»
Мы оставили Хильду рыдающей, однако ее отчаяние длилось недолго. Вскоре она поднялась и распахнула окно – ей казалось, что она задыхается. Затем Хильда села и принялась размышлять. Что ей делать? Исчезнуть бесследно? Нет, пока нет. Объявить о себе и потребовать признания? И снова нет. Для подобных крайностей время еще не пришло. Упрекать Филипа в неверности? Но у нее нет доказательств. Что там сказано в проклятом письме? Ждать и наблюдать… Да, именно это она и станет делать.
Однако здесь она оставаться не могла – ей казалось, что если она не сменит обстановку, то сойдет с ума или умрет. Миссис Джейкобс как-то рассказывала об одной деревне, всего в двух часах езды от Лондона – один из прошлых жильцов останавливался там и нашел это поселение совершенно очаровательным. Решено – она отправится туда на неделю-другую и будет наблюдать, как весна окутывает своей мантией землю, слушать смех ручьев… Она попытается забыть и свою любовь, и свою жгучую ревность – и постарается хотя бы эту неделю побыть такой же счастливой, какой была когда-то в детстве, бродя по лесам родной Германии…
Увы! Хильда совсем забыла, что счастье нам дарит наше сердце – а не то место, где мы находимся.
В тот же вечер она написала письмо мужу, где сообщила, что ей необходимо сменить обстановку, и потому она на несколько дней уезжает из Лондона в одно тихое местечко, откуда будет писать ему. Впрочем, он не должен ждать, что она станет писать часто – ей хочется хорошенько отдохнуть.
На следующее утро она уехала, и если сладкий весенний воздух и не принес ей покоя, то уж, во всяком случае, укрепил ее силы. За все время она написала Филипу всего однажды, сообщив, что вернется в Лондон днем первого мая. Письмо это Филип получил утром того дня, когда был назначен прием – случайно или намеренно, но обратного адреса на конверте не было.
Утром первого мая, то есть через два дня после званого ужина у Каресфутов, состоявшегося двадцать девятого апреля, Хильда поднялась пораньше и начала собирать вещи с помощью толстушки-служанки, которая прислуживала в старинном фермерском доме, где остановилась Хильда. За окошком послышался свист – пастух Джим шел через маленький садик, уже украшенный распустившимися крокусами и тюльпанами, прямо к крыльцу и размахивал конвертом.
– Глядите-ка! – удивилась толстушка, высунувшись в окно. – Неужто Джим письмо получил?
– Возможно, это для меня! – немного нервно воскликнула Хильда (почта в последнее время ее изрядно нервировала). – Ты не посмотришь, Салли?
Письмо действительно было адресовано ей – и написано почерком миссис Джейкобс. Хильда вскрыла конверт и увидела внутри еще один, при взгляде на который к горлу подкатила тошнота, а ноги ослабели. Хильда не могла набраться мужества прочесть его – и не хотела читать в присутствии служанки, не доверяя своей выдержке.
– Салли! Я чувствую себя немного уставшей. Я полежу немного, а потом позову тебя.
Салли удалилась – и Хильда вскрыла второй конверт.
Четверть часа спустя Салли услышала звонок из комнаты миссис Робертс. Она прибежала и нашла Хильду смертельно бледной, с очень странным выражением лица.
– Надеюсь, вам полегчало, мэм! – сказала Салли, ибо была доброй девушкой.
– Полегчало? Ах, да… Спасибо, Салли, я совершенно здорова… Совершенно! Пожалуйста, поторопись с вещами – я уезжаю на девятичасовом поезде!
Глава X
Ночь после приема Филип провел без сна, хоть его отец и отметил, что сын выглядит весьма утомленным; заснуть он не мог и все ходил и ходил по своей огромной, обшитой дубовыми панелями спальне, словно беспокойный призрак, до самого рассвета, пока не начали подкашиваться ноги; он все думал, думал, думал, пока его беспомощный и растерянный разум не уткнулся в мертвую и неподвижную стену отчаяния. После всех этих хождений и размышлений, после странного ступора, не дававшего прийти спасительному сну, выяснились два факта. Первый заключался в том, что Филип возненавидел своего отца, как только может ненавидеть погибшая душа демона, который терзает ее – возненавидел слепо, безумно, бессильно; второй – в том, что Хильду следовало посвятить во все происходящее, откладывать это более было нельзя. Затем Филип вспомнил про письмо, которое получил от своей жены прошлым утром. Он торопливо схватил его – и увидел, что на нем нет обратного адреса; Хильда сообщала, что будет в Лондоне к полудню первого мая, то есть – завтра. Это давало некоторую отсрочку – и Филип не жалел о ней, ибо ему предстояло рассказать жене не самую приятную историю.
К счастью для Филипа, на 30 апреля была назначена долгая встреча с арендаторами – предстояло оценить земли и обговорить детали окончания аренды с теми, у кого выходил срок. Это избавляло его от необходимости встречи с Марией Ли, поскольку события предыдущего вечера предполагали, что он должен бы нанести ей визит. В результате Филип с самого раннего утра занялся делами и вернулся домой очень поздно, так что даже не виделся в тот день со своим отцом.
Утром первого мая он позавтракал в половине девятого, а затем, так и не повидавшись с отцом, поехал в Роксем, чтобы сесть на поезд, который и доставил его в Лондон без двадцати двенадцать. Когда поезд медленно подъезжал к станции Паддингтон, с другой стороны платформы готовился к отправлению еще один состав, и если бы Филипу пришло в голову внимательно всмотреться в лица пассажиров первого класса, неторопливо занимавших свои места в вагонах, он мог бы заметить кое-что интересное; однако он, вполне естественно, был слишком занят своими мыслями, чтобы позволить себе потворствовать праздному любопытству. Сойдя с поезда, он сел в кэб и без промедления направился на Линкольнс-Инн-Филдс, к известному дому, где и спросил, дома ли миссис Робертс.
– Она еще не вернулась, сэр, – ответила миссис Джейкобс. – Сегодня утром я получила от нее записку, в которой говорилось, что она будет здесь к двенадцати, но сейчас уже двадцать минут первого, поэтому я полагаю, что она опоздала на поезд или передумала; в три часа будет еще один, так что, возможно, вам лучше подождать ее, сэр.
Филип был потрясен этим недоразумением – однако в то же время почувствовал и некоторое облегчение: у него появилось время, чтобы набраться сил перед неизбежным и ужасным моментом разоблачения и позора… ибо теперь он боялся своей жены.
Пробило три часа, однако Хильды по-прежнему не было. Филип всерьез забеспокоился; других поездов в этот день не было, поэтому он вынужден был сделать вывод, что Хильда отложила свой приезд по какой-то причине. Теперь он должен был либо отправиться туда, где Хильда остановилась – адрес он выяснил у миссис Джейкобс, – либо поехать домой и вернуться в Лондон завтра. По причинам, которые самому Филипу казались весомыми, но нам нет нужды вникать в них, он выбрал второе; оставив жене записку, он в отвратительном настроении поехал обратно на станцию Паддингтон, чтобы успеть на пятичасовой поезд до Роксема.
Теперь давайте вернемся в Эбби-Хаус – пока Филип метался по дому в Линкольнс-Инн-Филдс, здесь происходила довольно любопытная сцена.
В час дня старый мистер Каресфут, как и было у него заведено, уселся обедать – сам он считал обед довольно скромным, хотя за ним ему прислуживали и лакей, и дворецкий. Когда трапеза уже подходила к концу, к дому подъехал легкий экипаж, нагруженный чьим-то багажом. Лакей побежал к дверям.
– Симмонс! – сказал старый сквайр дворецкому. – Выгляните и скажите, кто там.
Симмонс выполнил указание хозяина и доложил:
– Не могу сказать точнее, сэр, но это леди, удивительно высокого роста.
Тут вернулся лакей и сказал, что дама не назвала своего имени, но хочет немедленно переговорить со сквайром наедине.
– Вы уверены, что леди не имеет в виду мистера Филипа?
– Нет, сэр, она сначала спросила мистера Филиппа, и когда я сказал ей, что его нет, она спросила вас, сэр. Я провел ее в кабинет.
– Хм! Что ж, во всяком случае, она совершила путешествие и, должно быть, голодна. Поставьте для нее прибор и пригласите сюда.
В следующий миг раздалось шуршание шелкового платья, и в комнату вошла дама в длинном плаще и шляпе с густой вуалью. Мистер Каресфут поднялся с обычной для него учтивостью, поклонился и пригласил даму присесть, а слугам жестом велел покинуть комнату.
– Мадам, мне сказали, что вы хотите поговорить со мной; могу ли я спросить, к кому я имею честь обращаться?
Дама быстрым движением откинула вуаль и сняла шляпу, явив пытливому взгляду старого джентльмена свое красивое лицо.
– Вы не знаете меня, мистер Каресфут? – спросила она с заметным иностранным акцентом.
– Разумеется, знаю: вы – та юная леди, которая была компаньонкой Марии… мисс фон Хольцхаузен.
– Да, так меня звали раньше. Теперь мое имя – Хильда Каресфут. Я жена вашего сына Филипа.
Едва прозвучала эта поразительная новость, сквайр изменился в лице. Целая гамма чувств пробежала по нему – недоверие, удивление, ярость стремительно сменяли друг друга, а затем лицо мистера Каресфута словно сковало льдом. В следующее мгновение он заговорил с убийственной вежливостью.
– Что ж, мадам, тогда я должен поздравить самого себя с приобретением весьма привлекательной невестки.
Возникла пауза – оба собеседника были слишком взволнованы, чтобы нарушить ее; наконец, старик заговорил совсем другим тоном:
– Нам есть о чем поговорить, а вы, должно быть, устали. Снимите плащ и поешьте – а я немного подумаю.
Женщина повиновалась, и сквайр воочию убедился, что перед ним не только жена его сына – вскоре она должна подарить миру наследника рода Каресфутов. Это открытие заставило его задуматься еще сильнее, однако при этом он не забывал о галантности. Женщина ела немного, но с большим достоинством.
«У этой женщины крепкие нервы!» – подумал Каресфут.
Затем он позвонил в колокольчик и велел Симмонсу подождать, пока он напишет записку.
– Немедленно отправьте Джеймса с этим письмом в Роксем. Вещи этой дамы отнесите в Красную спальню. К слову: меня ни для кого нет дома, кроме мистера Беллами.
Затем сквайр повернулся к Хильде.
– Теперь, если вы соблаговолите пройти в мой кабинет, мы продолжим беседу.
Он предложил ей руку, и они прошли в кабинет, где мистер Каресфут слабо улыбнулся и произнес:
– Здесь нам никто не помешает. Присядьте на этот стул. А теперь простите мне мою дерзость, но я должен спросить вас: я правильно понял, что вы являетесь законной супругой моего сына?
Хильда слегка покраснела и ответила:
– Да, сэр, именно так. Я позаботилась о том, чтобы предоставить доказательства – вот они.
С этими словами она достала из сумочки заверенную копию свидетельства о браке и протянула старику. Он внимательно прочитал его, надев очки в золотой оправе, и вернул бумагу женщине.
– Все в полном порядке. Хм! Насколько я понимаю – вы женаты уже восемь месяцев. Могу я поинтересоваться – почему же я впервые вижу этот замечательный документ? Коротко говоря – почему вы, словно ангел небесный, спустились с небес на нашу грешную землю именно сейчас?
– Я приехала из-за них, – просто ответила Хильда, протягивая сквайру два конверта. – Я приехала, чтобы узнать, правда ли то, что в них написано: либо мой муж дважды лжесвидетель, либо его оклеветали.
Мистер Каресфут прочитал оба анонимных письма. С содержанием первого из них мы уже знакомы, во втором же просто сообщалось о публичном оглашении помолвки Филипа и Марии Ли.
– Говорите! – произнесла Хильда с неожиданным отчаянием, и спокойствие ее лица растаяло, словно лед под потоками весенних ручьев. – Вы должны знать правду – скажите же мне ее! Решите мою судьбу.
– Девочка… Эти мерзкие письма правдивы от первого до последнего слова. Вы вышли замуж за моего сына – самого гнусного негодяя во всем графстве. Я могу лишь от всего сердца посочувствовать вам.
Хильда выслушала его молча, а затем поднялась со стула с жестом, бесконечно трагическим в своей простоте.
– Тогда все кончено; перед Богом и людьми я отрекаюсь от него. Послушайте… – Она устремила свой взор на свекра. – Я любила вашего сына, он покорил мое сердце, но хоть он и сказал, что любит меня, я подозревала с самого начала, что он легкомысленно играет и со мной, и с моим дорогим другом, с Марией Ли. Поэтому я решила уехать и сказала ему об этом. Тогда он предложил мне немедленно стать его женой, лишь бы я только переменила свое решение. Я любила его… я согласилась – да, я так сильно любила, что согласилась и на большее: скрыть наш брак от вас. Вы сами видите, к чему это привело. Я, последняя из рода фон Хольцхаузен, стою здесь, опозоренная и преданная. Над моей историей станут смеяться за каждым обеденным столом в здешних деревнях, мой позор падет и на голову моего ребенка. Вот как отплатил он мне за то, что я пожертвовала ради него собственной честью и уважением к себе, за то, что согласилась выйти за него замуж – он предал мою любовь и выставил меня на всеобщее посмешище…
– Вообще-то мы привыкли думать, – неожиданно перебил ее старый сквайр, чья гордость была несколько оскорблена, – что наша семья достаточно хороша, чтобы желать войти в нее. Похоже, вы не разделяете эту точку зрения?
– О, да, вы богаты – и это довод для тех, кому важно богатство. Но я сказала вашему сыну, сэр, что честь семьи не в этом. Не он оказал мне честь, женившись на мне – пусть я и была всего лишь немкой-компаньонкой, не имеющей иного приданого, кроме своей красоты. Это я оказала ему честь, – тут она вскинула голову с невыразимой гордостью. – Я, слышите? Мои предки, сэр, были принцами крови, когда его предки пахали землю!
