Текст книги "Возвращение. Части 1-3 (СИ)"
Автор книги: Геннадий Ищенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)
– Я тебя люблю! – сообщила мне Люся. – Ты у меня самый хороший!
– Самая хорошая у нас это ты! – сказал я, снимая ее со своих коленей. – А я самый умный, поэтому брысь отсюда, пока я еще терплю.
Мы сидели вечером после визита к Брежневу в моей комнате. Сначала говорили о будущем выступлении, а потом долго целовались. Терпеть ее после этого на своих коленях я не мог.
– Как ты думаешь, нас покажут? – второй раз за вечер спросила она.
– Запись сделают почти наверняка, – подумав, сказал я. – А показать… Если потом не вырежут, то покажут. Вряд ли Суслов будет влиять на комиссию. Сведет нас с режиссером, а дальше уже сами.
– Тогда точно вырежут, – пригорюнилась Люся. – Там такие артисты!
– Ничего я там такого особенного не припомню, – ответил я. – Пару песен спела Пьеха, потом еще Магомаев пел сам и с Мондрус. Да, Кристалинская была и этот… Адамо. И непонятно для чего выпустили Палада Бюльбюль-оглы. Это в павильонах. А еще вставляли песню из "Кавказской пленницы" и что-то там на тройке. Все остальное это танцы, балет и музыка. Сатирические куплеты, песенку ведущих и пение кукольного тигра под фонограмму я за пение не считаю. Это то, что касается "Сказок". А на почту "Огонька" нас с тобой не приглашали. Ничего, с твоим голосом и моими песнями – это только вопрос времени. Ты у меня многих заставишь потесниться, разве что для Пьехи ты не конкурентка, а до Пугачевой вам обеим далеко. Вот кому бог дал голосище, удавил бы своими руками за то, что она с ним сделала.
– А что?
– Никогда не пей и не кури! – наставительно сказал я. – И голос потеряешь, и целовать я тебя не смогу. Всю жизнь не мог терпеть табачной вони, слава богу, что и в вашей семье никто не курит.
– Ты завтра поедешь меня встречать из школы?
– Если буду заниматься столько, сколько сказал тренер, то не успею. Но, скорее всего, все-таки меньше. Забирать нас с тобой должна одна машина, так что и я должен заканчивать раньше. Наверное, прямо с тренировки за тобой и поеду.
В понедельник я проводил Люсю в школу, а на обратном пути охрана заехала за мной, и уже через полчаса я занимался с тренером разминкой. Потом где-то с час он мне показывал то, что нужно было отработать в ближайшие дни, и поправлял мои ошибки, а потом ушел на три часа, оставив меня заниматься самостоятельно. Незадолго до отъезда он вернулся и занялся тем, что пообещал с самого начала – начал меня лупить. Когда тебя бьют, даже если это делается на законном основании и с твоего согласия, это очень неприятный процесс, особенно для того, кого в жизни почти никогда не били. Я старался, как мог, но никак не мог зацепить этого кабанчика. Скорость у него была больше моей, сил тоже было больше, а об опыте и говорить нечего. Одним словом, как раз тот случай, когда нужно убегать. Вот только сделать это я не мог.
– Нет в тебе гибкости, – заключил он, закончив эту экзекуцию. – Кое-чему научу, но это так… для разборок на лестничной площадке.
И это он меня лупцевал, чтобы выяснить мою полную непригодность? Честное слово, я разозлился и решил сделать все, чтобы хоть раз заехать по его физиономии. Ничего, я прочитал в свое время много книг по самым разным системам. По сути, они были очень схожи и не содержали ничего чудесного. Все чудеса давал многолетний тяжелый труд. Много лет я измываться над собой не стал бы, но почему бы не напрячься с год, если это даст относительную свободу для меня и для Люси. Решено, начну кое-что отрабатывать дома. А партнеров найти несложно, если тренер и дальше будет меня надолго бросать. Здесь занималось немало народа, думаю, мне никто не откажет врезать по физиономии, особенно если хорошо попросить. А там посмотрим, получится это у них или нет.
Я принял душ, вытерся уже своим полотенцем и, одевшись, стал ждать машину. Через пятнадцать минут появился Сергей, и мы уехали. Когда прибыли на место, к школе опять пошли вдвоем. И хорошо сделали: если бы пошел один я, наверняка случилась бы драка. Вслед за Люсей из дверей школы вышел здоровенный парень. Он ее обогнал, загородил дорогу и начал что-то горячо объяснять. Она отрицательно мотнула головой и попыталась его обойти. Ухажер задержал ее, схватившись рукой за портфель.
– Сейчас она его треснет! – сказал я, ускоряя шаг. – Или это сделаю я.
– А я здесь для чего? – сказал Сергей. – Стой здесь и не вмешивайся. Драки нам еще не хватало.
– Молодой человек! – повысил он голос. – Отстаньте от девушки!
– А вы ей кто? – неприязненно спросил парень.
– Брат, – соврал Сергей. – Ну, я кому сказал? Неужели такой тупой, что не понимаешь, что ты ей не нужен? Или для тебя важны только твои желания? Так это можно поправить. Пойдем, сестра.
– Ген, у меня появился братик! – похвасталась Люся, у которой заметно поднялось настроение.
– Что-то мне это напоминает, – задумался я. – А, вспомнил! Финальную сцену из "Кавказской пленницы", когда запугивали Саахова. Сестра, сделай звук погромче…
– Спасибо, Сергей, – поблагодарила Люся. – И за сестру, и за помощь. Еще немного, и я бы ему врезала. А это опять разбирательство, и хорошо еще, если с директором, а не с завучем.
– Я сделал глупость, – признался я. – Надо было не спешить и сдать все за девятый класс вместе с тобой, а потом ты бы уже сидела дома, а я сдавал бы все остальное. Захотелось раньше заняться борьбой, а о последствиях подумал слишком поздно.
– Я на субботу договорилась насчет сдачи математики, – сказала Люся, когда мы уселись в машину. – А дальше будет еще проще: чем больше экзаменов сдам, тем больше будет свободного времени для подготовки. Так что я думаю, что освобожусь гораздо раньше.
– Ну, рассказывай, как съездил, – спросил Брежнев Дербинина, который по его личному заданию ездил разбираться с готовностью конструкции новой серии космических кораблей.
– Надо откладывать пилотируемые запуски, Леонид Ильич, – сказал Валентин. – "Союзы" должны дать новый толчок нашей космонавтике, но пока там все еще слишком сырое. Мишин был очень красноречив и уверен в результатах, но ему в космос не лететь. Глушко его тоже поддерживает, но более осторожно. Они все рвутся добраться до Луны, а такой энтузиазм приводит к спешке. Я, конечно, сам не бог весть какой специалист, но и мне стало ясно, что многое нуждается в доработке. Большинство узлов не прошли проверку в режиме полетов. Я передал им вашу записку…
– И что? – поинтересовался Брежнев.
– Сказали, что переработают схему управления двигателями коррекции, а в парашютной системе полностью уверены. А на меня после этого начали смотреть с подозрением. Ясно ведь, что кто-то нам на них настучал. Я поговорил кое с кем в неформальной обстановке. Нет у них такой уверенности, какую демонстрирует руководство. При Королеве так не работали. Уже готовые "Восходы" уничтожили, а на них можно было многое отработать.
– Демонстрируют они, – проворчал Брежнев. – Посадить в кресло вместо космонавта, уверенности поубавилось бы. Жаль, что мы отстали. Американцы производят запуск за запуском, а у нас ничего. Ладно, лучше ничего, чем пышные похороны. Передайте, чтобы провели серию беспилотных запусков. Вот и посмотрим, насколько все надежно. За каждый неудачный запуск, будем их наказывать рублем. Пусть подумают, что лучше: что-то нам демонстрировать, или еще раз проверить свою разработку.
В среду Сергей сообщил, что сегодня у нас проба на телевидении.
– Назначено на четырнадцать часов, – сказал он, когда я, как всегда, вышел провожать Люсю к машине. – Поэтому съездишь на занятия на три часа, а потом мы тебя заберем. К вашему директору я зайду сам: Люсю нужно освободить от двух последних уроков. Отвезем вас домой, а потом за вами приедет машина из телецентра. Они же вас отвезут обратно.
Записи у нас в тот день не было, просто режиссер передачи прослушал наш номер в одной из студий на Шаболовке.
– Юрий Суренович, – представился он нам при встрече. – Вас я знаю. Вы же в Минске выступали? Мы ваши записи тоже пару раз прокручивали. Каким же ветром вас сюда занесло?
– Давайте вы нас выслушаете, а потом будем разговаривать дальше, – сказал я, заставив его удивленно поднять брови. – Мы, конечно, и вдвоем не тянем на Эдиту Пьеху, но вот одного Бюльбюль-оглы заменить можем. Ну а вырежет комиссия, значит, не судьба.
– Что вам нужно для выступления? – спросил он.
– Как минимум нужна гитара, а еще лучше вместе с роялем.
– Идите за мной! – сказал он и привел нас в помещение, очень похожее на студию в минском телецентре. – Вот вам рояль, сейчас будет и гитара.
– Здорово! – сказал он после окончания выступления. – Песня хорошая, и поете вы ее хорошо. Я не против того, чтобы вставить ее в фильм. Во второй части после выступления оркестра Орбеляна должен остаться рояль. Наверное, мы вас вставим после Адамо и дагомейцев перед Магомаевым. Мне нужно время доработать сценарий и договориться с артистами, которые выполняют роли ведущих. Когда все приготовим, я вас приглашу. А дальше ваша судьба в руках комиссии. Съемки будут не здесь, а на Мосфильме, туда вас и отвезут. Меня там по имени-отчеству мало кто знает, поэтому ищите Саакова. А вообще-то, с вами будет сопровождающий, так что не заблудитесь. Примерно ориентируйтесь на понедельник. Вот здесь напишите свой номер телефона.
В субботу Люся сдала математику на отлично и договорилась насчет английского языка.
– Толку его учить, – сказала она мне. – Меньше четверки не получу, а неделя сидения за учебниками ничего не даст. Слушай, через пять дней твой день рождения. Что хочешь в подарок?
– Единственное, что у меня осталось общее с тем стариком – это отношение к дням рождения, – сказал я ей. – В детстве я им всегда радовался и с нетерпением ждал. Я и сейчас жду с нетерпением, но только из-за тебя. Нет ничего хорошего в том, что тебе осталось жить на год меньше. Поэтому для меня это не праздник, и без подарков вполне можно обойтись.
– Ну и дурак! – сказала подруга. – А еще голова будущей семьи! Для меня день твоего рождения – это самый главный праздник, а каждый прожитый год делает тебя богаче и умнее! Я не о деньгах говорю. А подарок не обязательно должен быть полезным, главное, чтобы в него вложили кусочек души!
– Ты прямо, как Кикабидзе, – сказал я. – Тот тоже все пел, что его года – это его богатство. Говорят, что его обокрали воры и написали на стене эти самые слова.
– Ну и подло! – сказала Люся. – Что еще от ворья ожидать!
– Да шучу я, шучу! – сказал я, обнимая подругу. – Ты у меня умница и замечательно сказала. Может быть, тебе не песни петь, а речи сочинять для Суслова? А то они у него… прекрати кусаться! Ты мне лучше скажи, зачем пригласила Вику?
– Она сама напросилась! Выпытала, когда ты родился, и побежала докладывать деду. Ген, завтра воскресение. Что, если Брежнев опять пришлет машину? Мне, если честно, надоело по полдня проводить с его внучкой. Вы там разговариваете, а я должна выслушивать эту малолетнюю сплетницу и рассказывать ей о тебе. Очень мне это приятно! И вообще, я себе наше будущее как-то не так представляла. Если все вокруг начнут с пеленок в тебя влюбляться, да еще внучки таких особ… Я долго не проживу.
– Она еще жалуется! – сказал я. – Это мне нужно рвать волосы на голове, когда ты одним своим присутствием баламутишь целую школу. Я что-то не припомню, чтобы мне девушки не давали прохода. А что будет после того, когда тебя покажут на "Огоньке?" А к Брежневу, если пригласят, нужно ехать. И обижать его отказом нельзя, и каждый раз я ему что-то подбрасываю. Ничего, скоро отчитаешься за девятый класс, и у нас все дни станут выходными. Такой умнице, как ты, освоить программу десятого класса – это тьфу!
Никто нас в воскресение не позвал, а сами мы тоже никуда не выбрались. Пошел сильный дождь, временами начинал срываться снег, и поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь мимо окон, поэтому никуда не хотелось ни идти, ни ехать.
В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.
– Сегодня у вас опять сокращенный рабочий день, – сказал Сергей, когда забирали Люсю. – К трем часам повезем вас на съемки.
– У меня сегодня последним уроком математика, так что отпрашиваться не придется, – сказала из салона Люся. – Успеем себя привести в порядок.
– Там все равно выступать в зимней одежде, – сказал я. – Поезжайте, а я пошел собираться.
Тренер мое сообщение о сокращении занятий воспринял равнодушно. Свои обязанности он выполнял добросовестно, но я его по большому счету не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись часа четыре, я принял душ, оделся и пошел к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.
– Режиссер брал мой телефон, – сказал я Сергею. – Интересно, почему не позвонил?
– Мы его предупредили, – пояснил он. – Садитесь быстрее, опаздывать ни к чему. Нам еще искать нужный павильон.
Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только заикнуться о "Сказках русского леса". Хороший такой павильончик, заблудиться, конечно, не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если сильно не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.
– Молодцы, что приехали раньше! – сказал он. – Сейчас я вам дам лист с вашими словами, и вы их по-быстрому выучите. Там их всего десяток, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съемочная группа. Один раз отрепетируем и, если все пойдет нормально, будем снимать.
Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.
– А кто это сочинил? – спросил я, прочитав написанное.
– Я, а что?
– Юрий Суренович, у вас ручка есть?
– Держи, – протянул он мне авторучку. – Что ты хочешь делать?
– Подождите пару минут, – сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. – Как вам это?
– А что, – сказал он, прочитав мою писанину. – Так даже лучше. Только нужно переучивать текст.
– У меня прекрасная память, а Люсе вообще почти ничего говорить не придется. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь вообще все настолько просто, что можно даже импровизировать.
– Ну, давайте попробуем, – решил он. – Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.
– Что ты там сочинил? – спросила Люся, когда мы по проходу вышли на лесную поляну, на которой стоял белый рояль.
– Режиссер написал… ерунду. У него вообще сюжет очень слабый, можно было все сделать куда интересней. Но в чужой монастырь… Я написал, что мы с тобой сами сюда приперлись, возмущенные несправедливостью.
– И в чем эта несправедливость заключается?
– В Советском Союзе четверть населения это дети и подростки. Если я и преувеличил, то ненамного. И многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. Дискриминация, однако. Слушай, идут. Полосатый рейс помнишь?
– Это тот самый Леонов?
– Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты, скорее всего, не увидишь: в этом фильме он был в зимней шапке. А Анофриев тоже уже снимался, но ты его вряд ли запомнила. Я его больше помню как певца и композитора.
– Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссера? – спросил до жути знакомый голос Леонова.
– Дарования, но уже не совсем детские, – сказал я, поворачиваясь к пришедшим. – Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?
– На меня меньший спрос, – ответил Анофриев. – Приятно, когда тебя помнят.
– Откуда такой пессимизм? – спросил я. – Так мог бы сказать актер, на склоне лет, встретивший поклонника своего таланта. Замените "помнят" на "знают", и будет нормально.
– Съел? – сказал Олегу Леонов. – А ведь я вас знаю. Прекрасно поете, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя – замечательный.
– Волка изобразить сумеете? – спросил я Олега. – Или показать?
– Ну покажи, – сказал он.
Вот что у меня всегда отлично получалось, так это имитация волчьего воя.
– Да ну тебя! – сказал вздрогнувший Леонов. – Таким воем только телезрителей пугать. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Вот так сойдет. Давайте репетировать, мне еще нужно возвращаться в театр.
Они взяли свои духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первыми вышли на поляну мы.
– Смотри, рояль! – воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. – Настоящий!
– И гитару бросили, – сказал я, беря прислоненную к роялю гитару. – Осталось только найти тех, кто снимает фильм.
– Смотри, дети! – сказал Леонов Анофриеву. – Что вы в такое время делаете в лесу, ребята?
– Мы не дети! – гордо говорит Люся.
– А если волки? – вкрадчиво говорит Леонов.
Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.
– А вы нас не пугайте! – говорю я. – Мы ради справедливости готовы и ночь в лесу с волками провести!
– Не понял? – удивился Леонов. – О какой справедливости речь?
– Вы фильм снимаете? – спросил я.
– Ну снимаем, а что?
– А то, что четверть всех зрителей это дети и подростки! А в вашем фильме ни тех, ни других нет! Дискриминация по возрасту! А в Советском Союзе никакой дискриминации быть не должно!
– И чего же вы хотите?
– Спеть, конечно! – говорит мои слова Люся. – А если нет операторов, давайте мы хоть вам споем, зря, что ли, на ночь глядя сюда забрались?
– Здорово спели, – сказал Леонов после нашего исполнения. – И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.
– Все прекрасно получилось! – сказал довольный Сааков. – Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к вашему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Все, я пошел за съемочной группой.
Когда нас после съемок привезли домой, я пообедал и пошел в свою комнату работать. Я уже несколько дней, отставив написание книги, попеременно делал записи в две обычные ученические тетради. Обе я хотел отдать Брежневу. Одна из них касалась его лично. В ней были два раздела: медицинский и кадровый. В первом я расписал все, что знал о его болезнях и дурных пристрастиях, которыми он себя гробил. На первом месте было снотворное, к которому его пристрастили некоторые доброхоты. "Вам нужно отдыхать днем, Леонид Ильич! Не получается заснуть? Есть средства!" Чазова от него вообще нужно гнать. Мало быть хорошим кардиологом, нужно еще уметь настоять на своем. Видеть, что твой пациент, у которого масса проблем с сердечно-сосудистой системой, постоянно лопает снотворное, да еще запивает водкой по рекомендации некоторых идиотов, и не прекратить это безобразие… Его друзья и родные пытались бороться вплоть до того, что заказывали "пустышки" или подсовывали валерьянку, а толпа медиков во главе с Чазовым, вертевшаяся возле генсека, не сделала ничего. Он и мямлил часто из-за снотворных. Во второй части я, как мог, охарактеризовал все его окружение. О его помощниках, референтах и консультантах я знал мало. В воспоминаниях кое-кого из членов ЦК мелькали фамилии Иноземцева, Бовина, Черняева, Шахназарова и Загладина, которые отличались подхалимажем и немало способствовали тому, что к концу жизни Леонид Ильич уверился в собственной непогрешимости и исключительности. Его помощника Голикова, который писал за Леонида Ильича книги, нужно было гнать поганой метлой. Я в подробностях расписал отстранение Подгорного для освобождения его поста для самого Генсека, историю наград звездами Героя, а так же опалу других людей из состава ЦК, дав всем этим случаям оценки, которые в свое время вычитал из разных источников. Захочет – сделает выводы. Многое я ему уже рассказывал, но не все и не с такими подробностями.
Во второй тетради я расписывал все, что помнил по кризису в Чехословакии. В моих прежних записях об этих событиях было всего несколько строчек. Я и сейчас многого не знал, но все же на половину тетради моих знаний хватило. В конце я записал свои рекомендации. До танков доводить было нельзя, как нельзя было тянуть с мерами до шестьдесят восьмого года. Нужно было срочно убирать Новотного и заменять его не замаранным в репрессиях и прагматичным Гусаком. Без реформ у них было не обойтись, уж слишком сильно "закрутил все гайки" Новотный. Убрать нужно было и Дубчека. Его "программа действий" однозначно вела к ликвидации социализма. И других деятелей того же толка вроде Рихта, Шика и Ауэсперга нужно было вычищать. Как это лучше сделать, пусть решают сами. Гусак тоже был не самой лучшей кандидатурой, но я просто не знал других авторитетных политиков в Чехословакии. Этот хоть не переступит черту, если ему прямым текстом сказать, что за ней прогревают моторы наши танки.
Хорошо, что я успел все закончить в понедельник, во вторник меня с тренировки забрала Белова.
– Фиг я чему научусь, если меня все время будут дергать, – попытался возражать я. – Кому я так понадобился, что это не может подождать?
– Ворчишь, как старый дед, – поддела меня Елена. – Раз отрывают, значит, надо. Поедешь туда, куда обычно возим.
– Тогда мне нужно сначала заехать домой, – сказал я. – Нужно кое-что забрать для хозяина.
– Сказали везти сейчас, – заколебалась она.
– А ты позвони, – сказал я, впервые назвав ее на "ты". – Скажут нельзя – поедем сейчас. Нам-то и нужно всего полчаса, даже меньше. Я сейчас побегу в душ, а ты – на телефон.
– Полчаса у нас есть, – сообщила Елена, когда я уже переодетый после душа вышел к гардеробу. – Пошли быстрее!
Мы все-таки провозились дольше, чем я рассчитывал, но Брежнев насчет опоздания ничего не сказал.
– Познакомься, – сказал он мне, представляя пожилого мужчину с седыми, зачесанными назад волосами. – Это Грушевой Константин Степанович. Он у нас генерал и обременен многими важными постами, но пока все их оставил ради нашего проекта. Он сейчас возглавляет большую группу работников самых разных ведомств, которые в своей работе используют твои материалы.
– Очень большую? – с неудовольствием спросил я.
– Около пятисот специалистов из самых разных организаций, – ответил он. – И будем привлекать еще людей, хотя уже не так много. Я понимаю, чего ты опасаешься. О тебе знают очень немногие. Человек сорок, не больше. Остальные либо вообще ничего не знают об источнике, либо считают, что все идет от белорусов.
– Все равно много, – вздохнул я. – Вы же понимаете, что при таких масштабах работы утечка – это просто вопрос времени? Сначала, естественно, в такое никто не поверит, но потом задумаются. Рано или поздно поднимется шум, а потом начнут искать источник. Белорусский дед для меня – это только отсрочка. Для вас в этом раскрытии могут быть плюсы, а для меня – сплошные минусы.
– Какие, по-твоему, плюсы? – спросил Грушевой.
– Будет больше веры вашим словам, – пояснил я. – Конечно, если вы начнете с трибуны ООН говорить о победе революции во всем мире, вам никто не поверит, а вот на слова о реальных угрозах цивилизации обратят самое пристальное внимание. Не нужно это только политизировать. Вы уже сейчас можете выступить с предупреждением о последствиях ядерной зимы. Эта теория будет выдвинута лет через пятнадцать и получит подтверждение моделированием на больших ЭВМ. Думаю, это малость охладит американцев.
– Что за зима? – спросил Брежнев. – В твоих записях о ней ничего нет.
– Там только то, что произошло, – сказал я. – При взрыве тысяч ядерных зарядов в верхние слои атмосферы в виде мелкодисперсной пыли будут заброшены миллионы тонн грунта и сажа от сгоревших городов и лесов. Солнечный поток у поверхности Земли сократится в несколько раз, в зависимости от суммарной мощности зарядов. Самоочищение атмосферы займет месяцы, а температура повсеместно сильно упадет. Точно посчитать нельзя, потому что неизвестно слишком много факторов, но довоеваться можно и до ледникового периода.
– А что там насчет минусов? – спросил Брежнев.
– Долго скрывать свои достижения нельзя, – ответил я. – Иначе толку от них… И не забывайте, что мир не стоит на месте, и все, что я даю ученым, будет вскоре изобретаться. Мои сведения только немного ускорят этот процесс и приведут к тому, что мы будем идти в передних рядах, а не плестись в хвосте, как это было в моей реальности. А вот для меня минус большой. Не хотелось бы всю жизнь провести на хорошо охраняемой даче, поэтому число знающих обо мне людей не должно расти, а вам нужно будет подумать о еще каком-то прикрытии, помимо деда. Тому деду, кстати, жизни осталось лет пять, вряд ли больше.
– Что-нибудь придумаем, – пообещал Брежнев. – Займись, Константин.
– Это вам, Леонид Ильич, – сказал я, протягивая ему свои тетради. – В этой информация только для вас. Это то, о чем мы с вами говорили первый раз, я только дополнил. А в этой все подробности о кризисе в Чехословакии, которые мне удалось вспомнить. В конце я дал свои рекомендации.
– Интересно, – сказал Брежнев, перелистывая вторую тетрадь. – Мы уже предварительно обсуждали этот вопрос. Что тут у тебя?
– Его нужно не предварительно обсуждать, а прорабатывать и начинать действовать, – сказал я, заработав одобрительный и немного удивленный взгляд генерала. – Когда гнойник лопнет, всех обдаст гноем.
– Провести реформы? – удивился Леонид Ильич. – Суслов предлагал наоборот…
– Дело, конечно, ваше, – сказал я. – Я примерно представляю, что мог посоветовать Михаил Андреевич. Без реформ не обойдется ни их общество, ни наше. У нас просто это еще не горит. То, что подходит для одного этапа, уже не годится на другом. Жизнь меняется, поэтому нужно учитывать эти изменения, чтобы не очутиться за бортом. А у них Новатный работал под нашего Иосифа Виссарионовича с поправкой на местную специфику. Вот и доработался до отставки и контрреволюции. У них и терпения меньше, чем у нас, и при социализме живут всего ничего. Давить силой можно, толку то… Сами по себе реформы и послабления не страшны, главное – это что и как реформировать, и под чьим руководством и контролем. Затыкать рты это не лучший способ решения спора. Нужно так работать, чтобы меньше кричали, и иметь на руках больше козырей.
– Геннадий, меня не слишком устраивает порядок консультаций… – начал Грушевой.
– Извините за то, что перебиваю, Константин Степанович, – сказал я. – У меня есть предложение. – Давайте я на время отложу свое писательство и сделаю для вас развернутые комментарии по моим спискам. По некоторым событиям мне добавить особенно нечего, но другие я могу описать более или менее подробно. Дайте мне только один экземпляр распечаток. Тогда необходимости в частых консультациях вообще не будет, а вам так гораздо удобнее.
– Это совершенно секретные документы, – замялся Грушевой. – Работать с ними в квартире…
– Мое право на допуск к написанным мною бумагам не оспаривается? – спросил я. – А сохранность… Поставьте в моей комнате сейф. Сделанные мной записи будете периодически забирать. По-моему, это самое удобное, и я не буду лишний раз никуда мотаться.
– Так и сделаем, – подвел черту Брежнев. – А теперь давай от дел государственных перейдем к личным.
