Текст книги "Возвращение. Части 1-3 (СИ)"
Автор книги: Геннадий Ищенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)
В понедельник я поменял парту. Люба, сидевшая за одной партой с Люсей, не горела желанием с третьей парты пересаживаться на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов на ближайшие два-три дня. На большой перемене я пошел в туалет, расположенный на первом этаже, и увидел мать, выходившую из кабинета директора.
– Ты что здесь делаешь? – удивился я. – Вызвали из-за Тани?
– Пришло письмо из редакции, – пояснила мама. – Они хотят, чтобы ты к ним заехал. Я договорилась с директором о том, что завтра тебя освободят от занятий.
– А для чего я им нужен, не написали?
– Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.
Поездка получилась интересной. Я вообще ездил в Минск очень редко и всегда вместе с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я, естественно, надел новый костюм, да и мама принарядилась. Пришли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые издали было видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, пустили тепловозы, и мы перестали нюхать угольную вонь. На поезде до пригородного вокзала ехали всего сорок минут, а потом еще с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В тот кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трех мужчин разного возраста.
– Молодое дарование? – спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. – А где рукопись?
Чем-то он мне сразу не понравился, а я редко ошибался в людях.
– Все мои рукописи уже в работе, – сказал я ему, опередив мать. – Сейчас вызвали для личной беседы.
Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да еще в моем присутствие.
– Да? – удивился он. – И о чем рассказ?
– Я на мелочи не размениваюсь, – любезно ответил я. – У меня повесть, хоть и не очень большая. Вы, извините, профессионал, или любитель? Много книг опубликовали?
– Я не пишу книги, – ответил он, глядя на меня с удивлением. – Я пишу критические статьи.
– И хорошо платят? – спросил я, вогнав его в ступор.
– Гена, отстань от человека! – пришла ему на помощь мама. – Извините, пожалуйста!
Дверь в кабинет отворилась, выпустив какую-то женщину с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.
– Наверное, соавторы, – сказал я матери. – Садись на стул, отдыхай.
Мы сели, а критик остался стоять, переместившись к двери кабинета. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешно зашел в кабинет. Я подумал и занял его место.
– Ты чего вскочил? – спросила мама.
– Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? – сказал я. – А он здесь, похоже, частый гость. Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Я терпеть не могу чего-нибудь ждать, ты же знаешь, поэтому никого без очереди пропускать не собираюсь. А ты сиди.
Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора быстрым шагом вышел мужчина лет сорока в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.
– Тебе что здесь нужно, мальчик? – спросил он меня.
– Мне абсолютно ничего здесь не нужно, – ответил я. – Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что на прием сейчас моя очередь.
– Я член редакционной коллегии, – ответил он. – У вас есть пригласительное письмо?
– Да, конечно, – ответил я. – Сейчас покажу. Мама, дай письмо.
Он быстро прочитал письмо, кивнул и вместе с нашей бумагой скрылся за дверью. Через минуту он открыл дверь и пригласил нас проходить. Помещение, куда мы вошли, было не кабинетом, а, скорее, комнатой для совещаний. Кроме критика и члена редколлегии, там был еще симпатичный полноватый мужчина, который, наверное, и был редактором.
– Этот? – перестал улыбаться редактор, разглядывая меня даже не с удивлением, а с подозрением. – Я вас помню, но я думал, что ваш сын учится в выпускном классе, а вы привели какого-то мальчишку!
– Считайте, что я обиделся! – сказал я редактору. – Не на мальчишку, а на все остальное. Я тебе говорил, мама, что нужно было идти в "Детскую литературу", там отношение к авторам более уважительное. Да и женщину в том издательстве не заставили бы стоять. Забрать, что ли, свою рукопись? Как ты думаешь? В договоре предусматривались условия его расторжения автором?
– Извините, прошу вас сесть, – редактор показал маме рукой на стул. – Сколько вам лет, молодой человек?
– Четырнадцать, – ответил я. – Почему вас так заинтересовал мой возраст?
– Представленная вашей матерью вещь написана взрослым человеком, – сказал он. – Написана очень необычно и несомненно талантливо. И мне совершенно непонятно, почему авторство приписывают вам.
– Приятно, когда ко мне обращаются на "вы", – сказал я. – Может быть, вы будете вежливым и в остальном? Например, пригласите меня присесть на один из ваших стульев. А то вы все сидите, а я здесь вроде бедного родственника.
– А не боишься за нахальство вылететь из этой комнаты? – с любопытством спросил редактор.
– Я только добиваюсь уважительного отношения, – ответил я, пожимая плечами. – Если вам это не нравится, верните рукопись, и я уйду.
– Часть рукописи уже в наборе, – сказал он. – Сборник утвержден, и никто вам рукопись не вернет.
– Тогда для чего меня сюда позвали?
– В книге применяются английские слова там, где вполне можно было бы обойтись русскими, – сказал член редколлегии. – Например, английское слово "спейс".
– Коротко и красиво, – возразил я. – И используется в сложных словах. Попробуйте поставить вместо него слово "пространство", и что получится? В науке и технике подобное применяется сплошь и рядом. Или кто-то нашел это непатриотичным? Давайте тогда и из физики выбросим всякие там гаммы и беты и заменим их буквой "ы".
– Ладно, – сказал редактор. – Давайте все-таки определимся с авторством. Ты умен, но у написавшего книгу большая эрудиция и не твой уровень знаний.
– Вы уже оценили мой уровень знаний? – по-английски спросил я. – Когда только успели? На рукописи стоит мое имя и моя подпись, что вам еще нужно? Эрудиция? Я не против, можете ее проверять.
– Молодой человек сказал, что не против того, чтобы мы проверили его эрудицию, – в сокращенном виде перевел член редколлегии, который, очевидно, в отличие от редактора, хорошо владел английским. – Проверим, Валентин?
– Ты у нас занимаешься наукой, ты и проверяй, – сказал редактор. – Федор Юрьевич, давайте займемся вашим вопросом позже, сейчас не получится.
– Ничего, Олег Петрович! – сказал редактору критик. – Позже, так позже. С вашего позволения я здесь немного задержусь. Любопытно, знаете ли.
– Хорошо, – согласился редактор. – Оставайтесь. Сергей, начинай, только постарайся уложиться в десять минут.
– Ваше имя я уже слышал, – сказал я очкастому Сергею после того, как ответил ему на два десятка самых разных вопросов. – А как вас по батюшке?
– Сергей Давыдович, а что?
– Не понимаю я, Сергей Давыдович, какое отношение к моей эрудиции имеет последний вопрос? Я что, в повести где-нибудь использовал интегралы?
– Все в порядке, Валентин, – сказал член редколлегии. – Я не знаю, откуда он такой взялся, но книгу он написать мог.
– Можешь написать для нас еще что-нибудь? – спросил редактор.
– Сюжет у меня есть, – ответил я. – Но повесть будет раза в четыре больше, и мне потребуется примерно полгода.
– Сейчас Сергей Давыдович отведет тебя к тем, кто занимается составлением сборника, – сказал мне редактор. – У них есть замечания по тексту и варианты замены. Посмотрите вместе. Твоя повесть идет первой, поэтому и сборник назовем по ней. Повестей там больше не будет, одни рассказы. Иди, а я пока поговорю с твоей мамой.
От любителей править текст я отбивался минут сорок. Из семи проблемных мест пять мне удалось отстоять, в двух ввели правку. Потом меня отвели в большую комнату, где мать угощали чаем с печением. Я тоже попил чай, и мы пошли в гардероб.
– О чем вы говорили с редактором? – спросил я, когда мы под мелким и противным дождем шли к автобусной остановке.
– У них есть план по молодым авторам, – пояснила мама. – А тебя они, как он выразился, хотят раскрутить. Он уже при мне звонил в комитет комсомола.
– В какой комитет? – растерялся я.
– В центральный, – объяснила она. – В отдел пропаганды. Таких молодых авторов, пишущих серьезные вещи, у них нет. Он сказал, что ты для них находка. Но там кого-то не было, а я сказала, что мы не будем долго ждать. Все равно тебя будут вызывать на всякие мероприятия, там и поговорите.
Охренеть! Написал, называется, повесть!
– А ты что, не могла сразу отказаться? – набросился я на маму. – Я учусь и не хочу пропускать уроки ради ерунды! Ты же знаешь, что мне постоянно не хватает времени!
– Немного ужмешься! – сказала она. – Такие связи лишними не будут, да и не станут они тебя часто дергать. Ты со своей повестью очень удачно попал. У них этот сборник рассказов уже полгода на рассмотрении из-за того, что на полноценную книгу не хватало объема.
– А мною заполняют перерыв! – запел я. – Арлекино…
– Замолчи немедленно! – дернула меня за пальто мама. – Люди оглядываются! Что-то ты, Геник, совсем не знаешь границ! Как ты с редактором разговаривал? Я думала, они нас выгонят из редакции!
– Лучше бы выгнали! – мрачно сказал я. – Как ты не можешь понять, что я не хочу известности!
– Не могу, – честно призналась она. – Ну что плохого, если тебя покажут по телевидению?
– Что, он и об этом говорил? – с ужасом спросил я.
– Нет, не говорил, но я думаю…
– Мама, давай прекратим говорить на эту тему. Мне и так уже в школе не хочется появляться из-за этой известности! Кто-то прыгает вокруг в щенячьем восторге, кто-то завидует. А я хочу просто жить и дружить с ребятами, как все остальные!
– Мы все равно скоро отсюда уедем.
Утешила, называется.
– Я не хочу отсюда уезжать, – признался я.
– Это из-за Лены? – спросила мама.
– Это из-за многого. А Лена – это уже пройденный этап.
– И давно ты его прошел?
– Я ей не был нужен раньше, не нужен и теперь со всеми своими достоинствами. Сейчас я дружу с Люсей. Сегодня даже парту поменял.
– Парта – это серьезно, – сказала мама. – Люся Черзарова? Умная девочка и славная. Только вы еще слишком молоды, а скоро вообще разъедетесь.
– Зря смеешься, – сказал я. – Я с Ленкой четыре года рядом просидел. И отрывать мне ее от сердца было больно. И найди хоть одного подростка в четырнадцать лет, который не считал бы себя взрослым. Я себя им считал с тринадцати. И уезжаем мы не в Америку. Люся, знаешь, что мне сказала? Только, говорит, позови, и я приеду!
– Это серьезно, – забеспокоилась мама. – Такими словами не бросаются. Я надеюсь на твое благоразумие. Если допустите лишнее, можете испортить себе всю жизнь. Дружите, переписывайтесь, вам никто не будет мешать. Сохраните чувство – пусть приезжает. Все равно, когда придет время, жену ты себе будешь выбирать сам. Почему не она?
Подъехал нужный троллейбус, и мы прервали разговор. В вагоне было достаточно много народа, поэтому мы и там не разговаривали, занятые каждый своими мыслями. Разговор возобновился, когда мы сошли с поезда, перешли железнодорожные пути и по лесной дороге направились в городок. По этой же дороге прошло еще несколько людей, но мы не спешили и всех пропустили вперед.
– Скажи, чего ты добиваешься? – неожиданно спросила мама. – Ты стал отличником, занимаешься спортом, музыкой… Я, конечно, рада, но ты так изменился во всем, что я перестала тебя понимать. Только внешне ты оставался прежним, а сейчас меняется и внешность. У тебя уже такие мышцы, каких не было у твоего отца, если сделать поправку на возраст. Даже голос после этой твоей йоги начал меняться.
– Разве это плохо? – спросил я. – Вспомни, каким я был еще совсем недавно!
– То был мой ребенок, – сказала она, вздохнув. – И я знала все, чем ты жил, знала, чего от тебя можно ожидать. А теперь ты живешь своей жизнью и нас с отцом в нее не пускаешь. И это очень обидно. Все дети рано или поздно отдаляются от родителей, но не в четырнадцать же лет!
– Я по-прежнему люблю вас с папой! – сказал я, обнимая ее за плечи. – И во многом я остался прежним. Есть один секрет, но о нем вы тоже узнаете, я папе это уже обещал. Я из-за него еще не хочу известности. Нет, выспрашивать не стоит, пока все равно не скажу. Могут же у человека быть хоть какие-то секреты?
– Чем сейчас думаешь заниматься?
– Чем обычно, только сначала сбегаю к Сергею узнать, что задали на дом.
Бежать к Сергею не пришлось: на въезде в городок я увидел поджидавшую нас Люсю. Минский дождь, видимо, добрался и до нас, а вдобавок еще поднялся ветер. Брюки почти никто из девчонок не носил, а на Люсе я их вообще никогда не видел, поэтому она мерзла на ветру, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Совсем сбрендила!
– Здравствуйте, Галина Федоровна! – поздоровалась она с матерью. – Я решила прогуляться и отнести Гене свои тетради.
– Да ты вся замерзла! – воскликнула мама. – Живо бегите в квартиру! Надо было тебе зайти к нам, а не мерзнуть на ветру!
– А я здесь совсем недавно, – начала она оправдываться. – Я подгадала к четырехчасовому поезду и стою здесь только десять минут. Бежать не нужно, я с вами дойду.
Через три минуты мы уже раздевались в прихожей.
– Таня! – крикнула мама. – Поставь, пожалуйста чай, у нас гостья. Замерзшая. Да и мы немного согреемся. Паршивая погода. Ты не обедала?
– Я не успела, – ответила Люся. – Но вы не беспокойтесь, я поем дома.
– Сейчас поешь с нами! – приказным тоном сказала мама. – Но сначала чай. Пока все приготовим, идите разбираться с тетрадями.
– Заходи в мою комнату, – пропустил я вперед подругу. – Зря таскала тетради, теперь нужно пройтись утюгом, а то получишь замечание от Зинаиды. Садись на стул.
Она такими глазами осмотрела комнату, словно каждый предмет в ней был ей мил только потому, что принадлежал мне. Мне за нее стало страшно. И из-за того, что я никогда не видел таких сильных чувств у людей ее возраста, и из-за того, что сам я к ней таких чувств не испытывал.
– Это твоя гитара? – она сняла с гвоздя в стене гитару и тронула струны. – На пианино играть научилась, а гитару слышала только в кино. Ни у кого из знакомых или родственников ее нет, кроме Иры, но у них играет только отец. Можешь сыграть что-нибудь для меня?
Вот почему мы сначала делаем, а потом начинаем думать? Не мог я, что ли, предугадать, как на нее повлияет эта песня? Совсем мозги на улице отморозил, дурак! Едва прозвучали последние звуки песни Стаса Михайлова "Все для тебя", как я услышал всхлипывания.
– Прекрати немедленно! – я бросил гитару на кровать, вытащил из кармана брюк чистый платок и стал вытирать ей лицо. – Люсенька, да не реви же ты! Честно, никогда больше ничего не сыграю!
Угроза возымела действие: сделав над собой усилие, она начала приходить в себя.
– Это ты для Ленки разучивал? – спросила она, в последний раз шмыгнув носом.
– Что было, то прошло! – не стал я ей врать. – Теперь эта песня только для тебя. В полном соответствии с названием.
– Ты сжульничал! – внезапно сказала девочка. – Тогда у подъезда! Обещал поцеловать и что?
– Поцеловал, – ответил я, уже заранее зная, что она мне сейчас скажет.
– Так ты можешь целовать свою сестру! В щеку это не поцелуй.
– Могу поцеловать в лоб.
– Я хоть и замерзла, но еще живая!
– Люсь, – сказал я разошедшейся подруге. – Ты думаешь, мне тебя не хочется поцеловать по-настоящему? А что потом? Ведь захочется еще и еще, а с поцелуев все только начинается. А нам с тобой еще ждать столько лет! Давай обойдемся?
– Ты так не уверен в себе?
– Я уверен, но мне придется ежедневно на тебя смотреть, вспоминать вкус твоего поцелуя и все остальное, и терпеть, повторяя про себя все запреты по очереди, начиная от того, что тебе просто рано, и кончая уголовным кодексом.
– Ну один-то разочек можно?
Я тоже не железный! Сколько можно отбиваться, когда сам хочешь того же самого? Видимо, она где-то прочла, или узнала от более взрослых подруг, потому что когда наши губы соприкоснулись, она попыталась… В общем, французский поцелуй у нее не получился и пришлось помочь.
– Дети, вы там скоро? – спросила мама через дверь, заставив нас отскочить друг от друга.
– Заканчиваю дописывать, – ответил я. – Сейчас придем.
– И что будем делать? – спросил я. – По твоему виду только слепой не догадается, чем мы с тобой занимались.
– Я открою форточку и высунусь наружу.
– Я тебе открою! – пригрозил я. – Мало того, что намерзлась, еще не хватало схватить воспаление легких. Сейчас я заболтаю маму, а ты идешь в ванную комнату мыть руки. Заодно не забудь помыть холодной водой лицо. Может быть, и не догадаются.
Через пять минут мы уже пили горячий чай. Мама сидела с нами за столом, а сестра приветливо улыбнулась Люсе и ушла к себе в комнату.
– Надо было купить в городе пирожные, – сказала мама, вставая из-за стола, когда опустели чашки. – Пойдите пока в комнату, а я согрею борщ.
– Садись на кровать, – сказал я Люсе. – А я быстро просмотрю, чем вы занимались.
Мне понадобилось буквально три минуты, чтобы все просмотреть и записать, что задали на дом. Как только я закрыл последнюю тетрадь, на мои плечи легли ее ладони, лица коснулась прядь волос и, поцеловав меня в щеку, она шепнула:
– Спасибо!
Лучше бы и я ее в прошлый раз так же поцеловал. Слишком много всколыхнулось в душе, подняв наверх такой пласт воспоминаний, которому лучше было до времени лежать на дне моей памяти. Вот надо подсовывать голодному книгу о вкусной и здоровой пище? Как я говорил, так и вышло. Что-то я в последнее время стал часто делать глупости. Возвращаюсь к прежнему состоянию? И ведь всех неприятностей можно было избежать, если бы я просто сел и обдумал последствия.
– Пойдем, – вздохнул я. – Мама уже, наверное, управилась.
Мы уже заканчивали свои порции, когда пришел отец.
– У нас гостья! – радостно улыбнулся он Люсе.
– Это Люся Черзарова, – представил я подругу. – А твое имя она знает.
Мама варила такие борщи, в которые можно было ставить ложку. Мяса и сметаны в них тоже было с избытком, поэтому поев борщ, я часто уже не мог осилить второго. Сейчас мы тоже наелись первым, после чего я сказал, что пойду провожать подругу. Я помог ей одеться, оделся сам и прихватил свой портфель и мамин зонт. В портфеле лежали тетради, а зонт я старался держать так, чтобы моя спутница меньше промокла. Всю дорогу шли молча и только в подъезде, забирая свои тетради, она спросила, почему я поспешил от нее избавиться.
– Я каждый вечер должен выполнить уйму дел, – сказал я чистую правду. – Кое-что можно отложить, но очень немногое. Остальное я делаю в обязательном порядке. Не спрашивай что и почему, пока это секрет. Долго это не продлиться, но пока я сильно ограничен в свободном времени. Не обижайся, ладно? И спасибо за то, что ты пришла.
Я застегнул портфель и выбрался из подъезда под противный осенний дождь. Дома ко мне подкатила сестра.
– У тебя с Черзаровой серьезно?
– Тебе это так интересно? – удивился я.
– Откуда взял песню, которую ей пел?
– Подслушивала?
– Только песню, – кивнула сестра. – Потом сразу ушла, но ее рев услышать успела. Потому и спрашиваю. Такие песни наедине поют только любимым, а я в тебе любви не вижу. Так откуда песня?
– Тань, извини, но этого я тебе сказать не могу.
– Ты стал совсем другим, – задумчиво сказала сестра. – И я никак не могу понять, плохо это или хорошо.
– А что в этом может быть плохого? – с недоумением спросил я. – Я многого достиг и достигну еще большего.
– Ты жил… – она ненадолго задумалась, подбирая слово. – Беззаботно. Пожалуй, даже слишком. Таким и должно быть детство. А сейчас ты вечно озабочен и на что-то нацелен. Эти бесконечные занятия и куча секретов… Тот брат, который у меня был, исчез. Ты сильнее и умнее его, но вот лучше ли?
– Хуже, что я отлично учусь и заработал кучу денег?
– Деньги это хорошо, – кивнула она. – Но все равно, когда я вспомню, каким ты был, почему-то становится грустно. Ладно, забудь.
Забудешь тут! Сначала мама, теперь она. Беззаботности им во мне не хватает! По-моему, мне наоборот не хватает осторожности и предусмотрительности. Все время тянет выпендриваться. Точно ребенок резвиться! А теперь еще нужно ждать неприятности от издательства. Чувствую, отольется мне гонорар за ворованную книгу кучей неприятностей! И ждать все эти неприятности следует после выхода в свет сборника. По плану это февраль следующего года. Вздохнув, я пошел заполнять две тысячи пятый год. Скоро закончу третью тетрадку и нужно будет начинать следующую. Как же надоела эта писанина! Писал я всего полчаса и закончил октябрьскими беспорядками во Франции. В ноябре вспомнились только испытания "Тополя-М", а в декабре вообще ничего важного не было.
Обычно я не просыпался ночью, этой я проснулся и не сразу сообразил, что увидел. Я лежал ногами к окну, выходившему на площадку, где у нас играли в баскетбол и у забора стояли скамейки. В ночное время там горел фонарь, и сейчас в его свете неслись и кружились бесчисленные снежинки. Утром за окнами все было покрыто снегом, а термометр показал минус пять. Дома, как и в школе, давно топили, поэтому было тепло, на улице после осенней сырости было холодновато, но хорошо! У меня было теплое осеннее пальто, а до школы идти всего ничего, поэтому из зимних вещей я взял только меховую шапку и теплый шарф.
– Как хочешь, – не стала настаивать мама. – Сегодня же займусь вашими вещами. Не думала, что за одну ночь так похолодает.
Я вышел из дома за десять минут до звонка и сразу же увидел идущего к забору Сергея. Он оглянулся на звук моих шагов и остановился подождать.
– Привет, – поздоровался друг. – Как съездил, нормально?
– Вызвал удивление всей редакции, – ответил я. – Они думали, что мне на несколько лет больше. Что вчера было в школе?
– А тебе разве Люся вчера не сказала? – спросил он. – Меня послали в магазин, и я ее увидел у въезда. Мне ее, честно, стало жаль. Никогда не ожидал такого от Черзаровой.
– Надеюсь, что, кроме тебя, ее никто из наших не видел, – вздохнул я. – Для меня это тоже было неожиданностью. Она вчера намерзлась на ветру, только бы не заболела.
Мы потопали перед входом в школу, очищая обувь от снега, и забежали в вестибюль. Почему-то мы с Сергеем почти всегда появлялись в классе перед самым звонком. Вот и сейчас он раздался, когда мы подходили к дверям класса. Я быстро занял свое место, привычно отвечая на приветствия и вытащил из портфеля учебник истории.
– Ты как? – спросил я Люсю. – Не простыла?
– Пока нет, – ответила она. – Скажи спасибо своей маме.
– Сама скажешь, – шепнул я. – Я надеюсь, ты к нам не последний раз пришла.
Вошла учительница, и все разговоры пришлось прекратить. Наверное, из-за первого снега она была в хорошем настроении, поэтому урок прошел бескровно. Она не столько спрашивала нас, сколько рассказывала сама, причем не просто пересказывала текст из учебника, так что послушал и я. На перемене никто из класса не вышел: всем было интересно, для чего меня вызывали в редакцию.
– Обычная правка текста, – утолил я их любопытство. – По договору они это могли сделать и без моего участия, но хорошо, что поехал. Почти все места, которые они хотели править, удалось отстоять.
– А когда выйдет книга? – спросила Ира.
– По плану должна выйти в феврале, – ответил я. – Ребята, хватит об этом, давайте я вам лучше расскажу анекдот.
За первым анекдотом последовал второй, и, когда звонок загнал всех за парты, с лиц большинства не сходили улыбки.
– Что это вы сегодня все такие веселые? – спросила Зинаида, когда мы поздоровались. – Из-за снега? Ладно, начинаем заниматься. Посмотрим, как вы усвоили материал прошлого урока. Добнар к доске.
Когда углубляешься в свою память, время летит незаметно. Я быстро перерешал все уравнения и вспоминал две тысячи шестой год, когда зазвенел звонок.
– Ты не забыл о своем обещании? – перед тем как уйти, спросила классная. – Сегодня у нас пение, а прошло уже не два месяца, а больше.
– Об обещании я не забыл, – ответил я. – Я гитару не взял. Зинаида Александровна, я за ней сбегаю на большой перемене. Только мне ее не хочется нести в класс. Можно я ее оставлю в учительской, а вы принесете на последний урок?
– Да, – сказала она. – Пожалуй, так будет лучше.
