Текст книги "В союзе с Аристотелем"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Чудак. Зачем сдавать-то? – Катя непонимающе и с еле заметной улыбкой посмотрела на Юрку.

– Нет, я, конечно, не нарочно. Ну, а вдруг так получится?

Добираться до дому можно было двумя путями: во-первых, по одной из улиц и затем огородами; во-вторых, по железнодорожной линии и затем на свою улицу. Мальчишки пошли было улицей, но вдруг вдали Юрка увидел знакомую фигуру трясуна, двигавшуюся навстречу, и торопливо утянул друзей в переулок, который вел к железнодорожной линии. Мальчишка почувствовал, как Кате будет неприятно и, может быть, даже страшно увидеть этого убогого человека, который, разумеется, сразу напомнит ей и старуху нищенку, и хождение по вагонам, и наверняка еще что-нибудь темное, не известное пока им, мальчишкам. И потом, Кате просто нелегко будет перелезать через несколько заборов и петлять по огородам.

Юрка, балансируя раскинутыми руками, семенил по одному рельсу, Валерка – по другому. Катя шла сбоку, по тропинке.

Юрке хотелось многое узнать от девочки, но все эти вопросы были явно каверзными, каковых Галина Владимировна просила не задавать. Но в каверзности одного из вопросов мальчишка усомнился и после некоторого колебания задал его:

– Катьк, а та бабка рядом с вами живет?

– Нет, в городе.

Юрка остановился и свистнул. Катя посмотрела на него.

– Мы же ее однажды видели в вашем огороде.

– Она просто приезжала.

Валерка заморгал другу, мол, не надо говорить на эту тему, но Юрка не смотрел на него.

И тогда Валерка открыто вмешался:

– А у тебя, Кать, все учебники есть?

– Все.

– Тогда хорошо.

В том месте, где линия поворачивала и уходила через сырую переваловскую низину к возвышенности Нового города, начиналась, собственно, их родная улица. Первым стоял дом Фомки Лукина, несколько отодвинутый в глубь участка, с огородом перед окнами, разделенным пополам дорожкой к калитке.

Когда ребята проходили мимо этой калитки, из-за нее высунулась рожа Фомки и прокричала:

– Учители-мучители!.. Женихи и невеста!

– Вот дурак-то! – вырвалось у Валерки.

А Юрку точно кто укусил. Он бросил сумку, быстро схватил валявшуюся рядом четвертушку кирпича и со всей силы врезал ее в калитку.

– Ма-ма! – заорал Фомка, отступая. В руках у него был лук со стрелой.

– Бежимте! – испугалась Катя.

– Нечего бежать. Сам заработал. – Юрка поднял сумку и не спеша вытер ее о планки забора. – А мать прибежит, так я и матери…

Фомка издали трахнул в забор комком земли, который рассыпался на крошки. Катя охнула и согнулась, зажав рукавом один глаз.

– Попало? – спросил Юрка и тут же понял, что, конечно, попало.

Юрка снова швырнул сумку и кинулся к калитке. Она оказалась незапертой. И мальчишка помчался прямо к Фомке. Тот, на какой-то миг опешив, сперва непонимающе глядел на приближающегося Юрку, затем вдруг выронил из рук стрелу с луком и бросился в сени. Юрка – за ним. С воплем Фомка заскочил в комнату и спрятался за мать, которая что-то разглаживала на столе. Юрка прыгнул через порог, слегка оттолкнул женщину, почти не осознавая, что делает, и закатил Фомке оплеушину. Мальчишка закричал благим матом и сел на пол, но, прежде чем мать его осмыслила происшедшее, Юрка уже был таков.

– Вот теперь бежим, – запыхавшись, выговорил он. – Скорей!

Пролетев метров тридцать по скользкой дороге и обляпав себя грязью, они шмыгнули в переулок и затаились за углом. Когда Лукина с ругательствами выскочила из калитки, улица была пуста.

– Уж не померещилось ли? – с недоумением прошептала женщина, но донесшийся из сеней трубный рев сына, вышедшего посмотреть, пойманы или нет обидчики, рассеял сомнения, и она еще раз оглядела улицу. А Фомка, поняв, что противники улизнули безнаказанно, добавил рева.

– Что ты ему сделал? – спросила Катя, шоркая покрасневший глаз.

– Морду набил.

– Зачем? Мне уже не больно.

– А я вовсе не из-за тебя, а вообще… И не три глаз. Навазёкала до ушей. Мать опять закричит: издевались над девчонкой!.. Интересно, кто издевался… Пойдем на озеро – умоемся.

Ребята дошли до Гайворонских и свернули к озеру, где Катя сполоснула лицо, а Юрка вымыл вконец увоженные сапоги.

– Когда-то мы тут купались и прыгали вот с этих мостков, – с грустью проговорил Юрка. – А сейчас… Ты умеешь плавать?

– Нет, – ответила Катя.

– Мы тебя летом научим… Ага, Валерк?.. И нырять научим. Хочешь научиться нырять?

Девочка безразлично пожала плечами.

– Только ты не будь этой… мямлей. Говори, шевелись…

– Мне домой идти неохота… и боязно.

– А ты не бойся. Подними голову и вот так… А чуть чего – мы тут.

И они расстались.

От еды Юрка отказался. На душе было противно. Он, вздыхая, принялся бесцельно бродить по всем трем комнатам, потом забрался на чердак, стукнул кулаком шубу, оглядел хаос и подумал, что надо, пожалуй, прибраться, нужно весь этот хлам рассортировать, сложить как следует. Только вот темновато, не разберешь, что тут путное, а что нет. Юрка прошел к окошечку и обрывком газеты стер со стекол пыль. Но глубь чердака все равно тонула во мраке. Жутко покачивалась шуба. Белела печная труба… Юрка начинал понимать, за что он ненавидит Фомку. За то, что он выродок. За то, что он совершенно не такой, какой он, Юрка. Глубже этих общих понятий мальчишка не мог проникнуть мыслями, но сердцем чувствовал глубже. И дал он затрещину Фомке не столько из-за Катьки, сколько действительно вообще.

В шестом часу пришел Аркадий и тотчас спросил:

– Катя была в школе?

– Была.

– Ага… Ну, славно. Однако я все же схожу к Галине Владимировне, уточню.

– Да была же, – уверил Юрка. – Что я, врать, что ли, буду? Мы с ней даже после уроков оставались на дополнительные занятия. Нас было человек десять. Мы ей по арифметике объясняли.

– Вот видишь, как прекрасно получается. Но я все же схожу, – с улыбкой проговорил Аркадий.

Поев, он ушел и вернулся уже в десятом часу. Родители отдыхали, а Юрка в комнатке Аркадия возился с клеткой, возводя балкон.

– Убедился?

– Конечно.

– Я говорил: зря сходишь.

– Слушай, – шепотом сказал Аркадий, – а ты никому не проболтался про вчерашнее?

– Никому!

– Ни матери, ни отцу?

– Нет.

– Молодец! Ну-ка, что это ты тут гнешь?

– Аркаша, я думаю, что тебе завтра еще раз придется идти к Галине Владимировне.

– Почему?

– Да-а… Сегодня опять история произошла. Я одному морду набил. Правда, не в школе, а по дороге.

– За что?

– Да так, в общем не зря… Но жаловаться будут. Это люди такие.

– М-да… Ну что ж, к Галине Владимировне я схожу, но надо, братец, жить скромнее. Так не годится. Это – во-первых. А во-вторых, батя-то рано или поздно разнюхает.

– Конечно, – вздохнул Юрка. – Но знал бы ты, какой это противный тип!

Братья до двенадцати часов просидели на полу, мастеря клетку, и втихомолку, как заговорщики, перебрасывались фразами о самых разных вещах. Юрка вспомнил, что летчик Дятлов шевелил ушами, сам попробовал и вовлек Аркадия. Но ни у того, ни у другого уши не шевелились, только шеи раздувались да собирались складки на лбу. Потом Аркадии говорил, что дело Поршенниковых на возвращении Кати в школу не оканчивается, что нужно разорить это гнездышко до конца, но напрасного шума поднимать пока не следует.

– Да, Аркаша, бабка-то не здесь живет, мы разузнали. Так что выследить ее будет трудно. Днем она теперь не явится к Поршенниковым.

– Ничего. Раз Поршенникова отпустила Катю в школу, значит, она боится нас, значит, видит возможность своего разоблачения. Найдем и мы эту возможность… А пока нужно ближе сойтись с Катей, чтобы выветрить из ее головы божий бред, болотный туман. Соображаешь? Ей нужна сейчас порядочная, здоровая компания.

– Значит, мы с Валеркой порядочные?

– Ну, относительно, конечно.

– Хитер! – проговорил Юрка и тут вдруг обнаружил, что они с Валеркой предвосхитили братово пожелание: пошли на сближение с Катей, только не потому, что захотели развеять в ней божий дурман, а просто так, от чистого душевного движения… Но неужели этот дурман в ней так засел, что нужны особые усилия, чтобы избавиться от него?.. Что ж, если его, Юркина, дружба может в чем-то помочь, то пожалуйста!

Глава седьмая
КИЛОВАТТНЫЙ АРЕСТАНТ

Юрка завершал клетку. Он сидел на чердаке и наматывал на гвоздь тонкую стальную проволоку, изготовляя пружины для хлопков. Он выбрал верхний тип хлопков, а не боковой. На многолетней практике мальчишка убедился, что клетка с верхними хлопками ловит лучше – чаще, потому что в самой птичьей природе заложена манера садиться на верх предмета, а не лепиться на его бок. Пружины обещали выйти толковыми. Юрка вспомнил, что надо накрутить Валерке двенадцать пружин. Саму клетку-то он выпилил, а пружины не выпилишь. «Интересно, почему он не показывает уже готовые детали?..»

Хлопнули ворота. Кто-то спеша и, кажется, грузно прошел вдоль дома, ввалился в сени.

– Тут Гайворонские живут? – Голос был женский, смутно знакомый.

– Тут, – ответила Василиса Андреевна, встречая пришелицу.

– Ну, тогда здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Юрка – это, видно, ваш сынишка?

– Да.

– Я Лукина.

Юрку мгновенно прошиб озноб. Он отложил гвоздь с накрученной проволокой, встал и осторожно стал приближаться к люку. Возле шубы он замер. А Лукина между тем продолжала:

– Я мать вашего, то есть нашего, то есть ихнего одноклассника, то есть вашего Юрки. И дело в том, что я желаю надрать ему уши в вашем присутствии.

– Кому?

– Вашему Юрке.

– А-а… Как это?

– Он излупил моего Фомку в моем присутствии, а я желаю отлупить его самого в вашем присутствии. Он прямо вбежал к нам в дом, оттолкнул меня и закатил Фомке пощечину. Вы понимаете?.. Где ваш сын?

– Что-то не совсем. Сейчас я его позову… Юра! Юра, спустись-ка… Сынок!

«Что делать? Что делать? – думал Юрка. – Вот почему Лукина не пришла жаловаться в школу. Что делать?» Задрожали концы лестницы, торчавшие из люка. Василиса Андреевна лезла. Юрка хотел кинуться за трубу, но вокруг нее валялись стеклянные банки: забренчат – выдадут… Шуба! Мальчишка мигом раскинул полы, ступил туда и запахнулся.

– Юра, где ты?.. О господи, за ним разве уследишь. Удрал, видно, к Валерке…

Юрка слышал, как мелко застучали стойки о край лаза и как, дрогнув последний раз, лестница успокоилась. Юрка не дышал эти мгновения. Он вылез и опять замер возле шубы.

– Ну, коли что было, так мы разберемся с отцом, – проговорила Василиса Андреевна. – Я знаю, что он у нас задиристый, но чтоб так…

– Так, матушка моя, так! Вот этак толкнул меня и, знаете, сыну в рожу…

Женщины еще долго судачили. Юрка боялся, что придет отец и все узнает от самой Лукиной, а не от матери, которая бы сгладила резкости и вообще смягчила бы всю картину.

И Петр Иванович пришел, звякнули только брошенные в угол когти. И жалоба Лукиной поднялась на еще более высокую ноту. Она уже раза три описала страшную сцену избиения ее ребенка, сгущая и сгущая краски, когда Петр Иванович, не проронивший пока ни слова, сказал:

– Ясно. Хорошо. И можете надергать ему уши. Ловите где хотите и дергайте. Пожалуйста. Только, конечно, не при нас. Зачем мы будем повторять ребячьи ошибки.

– Вы уж примите меры. Он уж и галошей кидал в моего Фомку, и чернильницей – забижает и забижает…

– Обещаю. Обязательно. Можете идти спокойно.

Они вышли провожать Лукину и до самых ворот уверяли ее, что все будет сделано честь честью.

Юрка слез с чердака и сел на табуретку в кухне. Он знал, что киловаттный арест ему обеспечен, и с судьбой хотел столкнуться лицом к лицу.

– Я все слышал, – сказал он, когда родители вернулись.

– А где ты был? – спросила Василиса Андреевна.

– На чердаке.

– Она все правильно рассказала? – спросил Петр Иванович.

– Да. Только она не сказала, из-за чего вышла драка. А это – главное.

Юрка поднял голову. Он не боялся ни морали, ни наказания, ничего не боялся. Ему только вдруг захотелось, чтобы и мать и отец поняли его, его главное. И он как мог рассказал и о том, как они втроем шли, и как Фомка обозвал их, и как он затем кинул камнем и крошкой попало Кате в глаз. Не прерываясь, Юрка вспомнил, как весной Фомка наживал деньги на резиновых сапогах.

Петр Иванович и Василиса Андреевна молчали.

Наконец Петр Иванович проговорил:

– Когда человека не взлюбишь, его так можешь разрисовать, что родная мать не узнает.

– Я точно говорю.

– Да. И все будет точно. И такой-то он, и сякой, и разэтакий – и все точно… Я допускаю и даже верю, что тип этот, как ты говоришь, противный. Так что же теперь – бить его? Значит, ты и милиция и суд в одном лице? Кто это тебе дал такие функции? – Петр Иванович выждал некоторое время, потом со вздохом заключил: – Ну, вот что. Пятнадцать киловаттов это многовато, а уж десять отсидишь… Аркадия я вздувал за такие дела, так же вздувал, как и меня в свое время вздували. А тебе, оголец, повезло: и электричество изобрели, и книжки противоременные пишут – все за вас, проходимцев, заступаются… Так что, десять киловаттиков. Червонец. Залезь-ка, посмотри, сколько там на счетчике… Ничего, – заметив соболезнующий жест Василисы Андреевны, добавил он.

Сердясь, Петр Иванович часто говорил это слово – «ничего». Оно в его употреблении означало, что все идет правильно, как надо. Он произносил его по-особенному, задерживая дыхание перед «ч», он просто декламировал его – «нич-чего».

Юрка ощутил в себе какую-то холодную пустоту. Десять киловатт-часов! Это может растянуться на восемь-девять дней, если тайно не подключать плитку с утюгом. Но и плитку и утюг отец сегодня же спрячет в шифоньер, это понятно.

Аркадий, узнав об аресте, только развел перед братом руки.

– Сочувствую. Я ли не был прав?

Но самое страшное произошло на следующий день, когда Галина Владимировна объявила, что в воскресенье, то есть через два дня, весь класс поедет на экскурсию на строительство гидростанции.

– Через два дня? – повторил ошеломленный Юрка и вдруг вскочил. – А позже нельзя, Галина Владимировна? В то воскресенье?

– Нет, Юра. Мы уже договорились с автобусной станцией, и нам дают отдельный автобус. К тому же через неделю дороги могут обледенеть, они и так уже ночами промерзают. А зачем тебе позже?

– Да-а, так…

Юрка не сказал, что он не сможет ехать. Он опустился на парту и почувствовал себя несчастнейшим человеком. Валерка, разумеется, знавший печальный приговор, только оглядывался, но ничего утешительного сказать не мог.

На дополнительные занятия с Катей Гайворонский не остался. Он побрел домой, думая о том, что надо умереть, потому что его жизнь никому не нужна.

В воротах он столкнулся с матерью.

– Я в город, по магазинам. Ключ под доской. В духовке щи и каша.

Ключ под доской! Десять киловатт-часов! Юрка отомкнул замок и постоял некоторое время в сенях. Потом вошел в избу и замер посреди кухни. Десять! Убийственно!.. Интересно, сколько-нибудь смотало?. Он забрался к счетчику. Смотало. Почти полтора киловатта. Наверное, мать много пользовалась плиткой. За четыре часа – полтора. Еще бы четыре часа – и еще бы полтора киловатта долой. Итого отпало бы три. Отец придет в шестом часу. Мать – в это же время, если не позже, пока магазины обойдет. Сейчас – двенадцать. За пять часов киловатта два с половиной смотает, а вечером мать опять, может быть, включит плитку. Значит, к завтрашнему утру половина срока пройдет. А завтра все это повторить – и в воскресенье можно ехать на строительство… Юрка некоторое время вдумывался в эти арифметические выкладки, затем выскочил в сени и метнулся на чердак. Где-то здесь должна быть старая плитка. Все пимы и ботинки, все мешки из-под картошки и прочее барахло – все это в один миг было перевернуто вверх тормашками. Наконец мальчишка обнаружил убогие остатки плитки. Он бережно, боясь развалить окончательно, перенес их на кухню и принялся за починку.

Неслышно вошел Валерка и, откинув полу пальтишка, протянул Юрке плитку:

– Подключай. Мама сказала, что тетя Васеня куда-то ушла. Ну я и притащил.

– Елки! – воскликнул Юрка. – Валерка, ты же молодчина! Ты же гений!.. Сейчас мы!..

– На вот еще кипятильник, – сказал Валерка, вытягивая из кармана продолговатый предмет. – Только он плохой. Мама его выбросила. На него, говорит, пробок не напасешься.

– Напасемся. У нас много пробок! Давай!

Он сунул в розетку тройчатку, подключил обе плитки и с тревогой и радостью уставился на их огненные лабиринты. Они жрали энергию беспощадно.

Валерка сбегал за водой. Юрка опустил кипятильник в ведро и подключил. Под водой сверкнула молния. Над головами щелкнули пробки, и лабиринты почернели.

– Я же говорил, – испуганно напомнил Валерка.

Юрка вытянул кипятильник и старательно оглядел его.

– Где-то коротит, – проговорил он. – Сейчас я развинчу его… Да, пробку-то надо сменить, пусть пока плитки работают.

Он сбегал в сени, принес пробку. Диск счетчика бешено завертелся. Но тут со вспышкой перегорела старая плитка. Ее изношенная донельзя спираль была составлена из множества кусочков с растянутыми витками, поэтому раскалялась неимоверно, и Юрка понял, что с ней придется хлебнуть лиха. Он зачистил медную проволоку и бросил в разрыв. Плитка ожила. Затем он взялся за кипятильник. Клеммы заржавели, гайки не свинчивались. Юрка откусил их пассатижами и прикрепил провода по-своему, в другом месте. И кипятильник заработал. Вода в ведре загудела и запузырилась.

Юрка почти физически ощущал облегчение на своих плечах.

– Юрк, вода скипела. Куда мы ее будем сливать?

– Сливать?

– А если обратно в колодец?

– В колодец?.. Правильно. В колодец.

Они отнесли ведро в огород, слили кипяток в колодец и набрали новой воды.

– Вот бы прямо в колодец кипятильник провести, вот бы смотал – хоть сто киловатт, – проговорил Юрка.

Когда начало бурлить третье ведро, Валерка сказал, что чем-то пахнет. Юрка внюхался.

– Резиной… Горелой… – Он быстро выдернул тройчатник и потрогал шнур. Шнур был горячим. – Елки! Перегрелись провода. Пусть остынут, а то как вспыхнут – будет тогда.

До прихода Петра Ивановича оставалась еще бездна времени, а смотано почти два киловатт-часа. Обжигаясь, Юрка проверил контур старой плитки, подвернул гайки на контактах и сказал:

– Мы поведем всех туда, где летом были. Ага, Валерк?.. Мимо портальных, по железным мостикам – к дырам, где вырывается вода.

– Только радуг, наверное, уж не будет и брызги, наверное, сильно холодные.

– Ничего, пусть посмотрят на борьбу с природой. Современность… Понюхай-ка. По-моему, резиной уже не пахнет.

Только в шестом часу мальчишки кончили свои рискованные эксперименты и попрятали все принадлежности. До свободы осталось четыре киловатт-часа.

– Ура! – крикнул Юрка, распахивая настежь все двери, чтобы комнаты проветрились.

Петр Иванович не заметил ничего. Из «кельи» Аркадия Юрка услышал, как щелкнул замок шифоньера – отец проверял, не тронут ли утюг.

Аркадий весь вечер как-то странно посматривал на братишку и наконец уже перед сном спросил:

– Вам говорили об экскурсии?

– Говорили.

– Ну и как?

– Двадцать семь.

– Что – двадцать семь?

– А что как?

– Ты не сопоставлял десять киловатт-часов и воскресенье? Никаких подсчетов не делал?

– Нет, – ответил безразлично Юрка.

– Хм, – сказал Аркадий, опять глянув испытующе. – Ну, как знаешь. Дело в том, что и я еду с вами, то есть с ними.

Юрка еле удержал радостный возглас, только взгляд вспыхнул.

– Я настаивал на следующем воскресенье из-за тебя, но меня убедили, что дальше откладывать нельзя, – продолжал Аркадий. – Вот такие, братец, дела. Проступки так или иначе наказываются.

Юрке и приятно было слышать это соболезнование и немного смешно, потому что соболезновать было нечему. «Да, нечему, – мысленно повторил мальчишка, забираясь под одеяло. – Потому что я буду вместе со всеми, даже впереди всех».

Последний урок был самым муторным. Он тянулся бесконечно. Думая, что звонок прозвенит вот-вот, Юрка собрал сумку, но звонка все не было и не было. К Юркиному ужасу, Галина Владимировна сказала: «А сейчас запишите такой пример…» Пришлось расстегнуть сумку и вытащить тетрадь. Когда же наконец прозвучал звонок, то, представьте себе, нашлись такие оболтусы, которые что-то недопоняли из объяснений учительницы и взялись расспрашивать. Галина Владимировна, успокоив всполошившийся было класс, охотно стала разъяснять. Никому и в голову не приходило, что он, Юрка, вообще ничего не понял и тем не менее не задает вопросов и не задерживает того, у кого, быть может, жизнь зависит вот от этих нескольких минут.

Кто-то заглянул в класс и поманил учительницу.

– Поршенничиха! – прошептал Валерка. – Гляди.

Юрка обернулся. Да, это была Поршенникова. Галина Владимировна, сказав: «Минутку, ребята», подошла к Поршенниковой, и та, улыбаясь, что-то сказала ей. Учительница жестом пригласила ее пройти в класс и вернулась к столу.

– Ну, ребята, если вопросов нет, то занятия окончены.

В присутствии постороннего не сразу сорвалась с парт шумная братия, выстраиваясь у доски цепочкой, от дверей до окна, где поворачивалась и кончалась в проходе между рядами парт. Юрка какой-то момент сидел бездумно, забыв, что только что метался и рвался прочь. Затем вдруг на него нахлынуло то состояние духа, та настороженная, опасливая заинтересованность, которая сопровождала его во всех этих историях с Поршенниковой. Юрке захотелось узнать, о чем здесь будут говорить учительница и Катькина мать. Узнать во что бы то ни стало. Из-за дверей не услышишь – в коридоре галдеж. Спрятаться в классе!

– Валерка, не жди меня! – быстро прошептал Юрка, и, прежде чем друг успел что-либо спросить, он, воспользовавшись обычной сумятицей построения, пригнувшись, перебежал на последнюю, Фомкину, парту и шмыгнул под нее.

В другое время Галине Владимировне пришлось бы добиваться полной тишины и строгого порядка, прежде чем вывести ребят, но тут она только окликнула нескольких, велела подравняться и, поскольку все были спокойны и молчаливы, разрешила выходить, назначив для присмотра старшего.

– До свидания, Галина Владимировна!

– Галина Владимировна, до свидания!

– До свидания, ребята, до свидания.

Класс утих. Юрка сидел, согнувшись в три погибели.

Сердце било в коленку.

– И ведь каждому надо попрощаться, – проговорила Поршенникова.

– Садитесь… Я вас слушаю.

– Так чего меня слушать. Я чего?.. Я за Катьку узнать.

– Почему вы говорите «за», а не «про»?

– Чего «про»?

– Не по-русски. Впрочем, простите… Ну что же, Катя сильно отстала. Сильно. Она и до этого слабо училась, а теперь ей вовсе трудно.

– Так ведь каждый заболеть может, – заметила Поршенникова. – Что вы, что я, что кто хочешь…

– Вы настаиваете на Катиной болезни?

– Так как же. Куда ж денешься, раз болела. Вот ведь только оклемалась… Вы вот поверили ей, а чего, господи, ребенок может знать о себе, кроме как жив он или нет.

– Мне непонятно, почему вы лжете, и так упрямо. Боитесь? Так мы пока ничем не пугаем. Мы просто хотим знать, в чем дело… Хитрите?

– Ну ведь зазря все, Галина Петровна.

– Владимировна. Оставим это. – Учительница вздохнула. – Катя подтянется. И единственное, что от вас требуется, – не мешать ей. Если вам угодно якшаться бог весть с кем, то оградите от этого девочку.

– Ой, да что вы такое валите на меня!

– И потом, следите, чтобы одежда ее была чище.

– Так ведь гардеробов-то на нее нету, а что есть – пусть сама берегет и доглядывает, небось не маленькая, десять лет, слава богу. А что уроки – так никто ей не мешает ни писать, ни читать, ни, там, выучивать.

– Вот так… Оценки? Оценок пока нет. Какие могут быть сейчас оценки? Просто помогаем ей… Деньги? Зачем?

– За книжки, что вы Катьке дали.

– А-а… Только учтите, что это не моя обязанность.

– Я понимаю… И еще: вы уж справочку-то верните. Катька все равно в школу ходит, так ни к чему она теперь.

– Да нет, справочка мне еще нужна будет. Это ведь документ. Пусть полежит. А вот вам она действительно ни к чему.

После некоторого молчания Поршенникова вздохнула и поднялась.

– Ну, так ладно, я пойду, до свидания… А может, все же справочку вернете?

– До свидания.

Женщина удалилась. Чуть погодя вышла и Галина Владимировна.

Юрка выбрался из-под парты и с минуту стоял, упершись руками в бока и выгнувшись животом вперед. Затем резко встряхнулся, схватил сумку и кинулся из класса.

Торопливо одеваясь, мальчишка думал, что напрасно проторчал под партой чуть ли не полчаса – ничего интересного не было сказано, разве что о справке. Ишь, хитрая, верните ей! Запуталась, а теперь – верните. Надо же так отпираться. Если бы он, Юрка, не был свидетелем происшедшего в вагоне, он бы так и считал, что беспричинно подозревают человека. И тогда, на лесозаводе, тоже отпиралась, мол, не крала доски, мол, они сами прыгнули на телегу, возчика подвела. А тут не возчика, а собственную дочь, и не подвела, а вообще чуть не погубила, потому что сектант в конце концов заставил бы ее делать что-нибудь пострашнее. Гады ползучие!..

И все-таки Юрка жалел эти полчаса. Успеют ли теперь смотаться те злополучные киловатт-часы? Он прибавил шагу и затем побежал.

В кухне за столом сидел Петр Иванович.

– Здорово, парнище!.. Так вроде у Некрасова?

Юрка, застыв на пороге, некоторое время смотрел на отца в упор, потом, не раздеваясь, прошел в комнату Аркадия и без сил опустился на табуретку. Он ощутил в себе прежнюю пустоту, холодную пропасть. Все пропало…

Заглянула Василиса Андреевна.

– Ты чего? Садись, поедите вместе с отцом. Его пораньше отпустили, старика нашего, за переработки.

– Не хочу.

Юрка долго сидел так, неподвижно и молчаливо, словно его и не было в комнате. Ему ничего не хотелось: ни думать, ни двигаться. Былая энергичность казалась ему странно далекой, почти неправдоподобной.

Вошел Валерка, поздоровался и после обычных ответов на обычные вопросы Петра Ивановича: как, почему и отчего – пробрался к Юрке. На немой Валеркин кивок в сторону Петра Ивановича мальчишка только поднял и опустил плечи. Теперь они молчали вдвоем и молчали тоже долго. Потом Валерка отправился домой. И Юрка проводил его до калитки.

Во дворе было сыро. Падал редкий снег и тут же таял. Ночами лужи вымерзали, и теренинские куры, теперь свободно гулявшие по чужим огородам и дворам, клевали тонкие льдинки, принимая их, видно, за колотое стекло.

– А у нас горе, – печально сказал Валерка.

– Что?

– Тузик замерзает. За лето нисколько не оброс, так и остался, как остригли. Сегодня всю ночь скулил.

– Штаны шейте, чего же делать.

– Мама и так что-то там затевает… А отец твой знает про завтрашнюю экскурсию?

– Нет.

– Так ты скажи – отпустит. Потом, мол, отсижу. Нельзя же пропускать такое.

– Нет уж, проситься я не буду, раз ни за что посадил. Если бы за дело, попросился бы. А раз ни за что, буду сидеть назло.

Они некоторое время следили за крупными снежинками.

– Да, о чем там Поршенничиха говорила?

При иных обстоятельствах Юрка подробно описал бы подслушанный разговор и они бы вместе пофилософствовали, но сейчас мальчишке было не до душевных излияний, поэтому он только махнул рукой – дескать, пустяк – и медленно двинулся к крыльцу.

Утром Юрка проснулся, когда Аркадия уже не было. Уехал. И Валерка, конечно, уехал. Все уехали. Прежней отрешенности и обиды мальчишка не почувствовал, хотя ему было жаль себя.

Василиса Андреевна попросила сходить на озеро за водой: колодезная жестковата, а ей нужно кое-что из белья замочить, чтобы к вечеру простирнуть. Вообще Юрка не был охоч до всяких хозяйственных просьб, но во время «киловаттного ареста» они становились желательными, потому что только благодаря им можно было вырваться на улицу на часок-другой. Василиса Андреевна, видимо понимая это и жалея сына, нет-нет да и выпроваживала его с каким-нибудь поручением. Петр Иванович особо не перечил и, лишь когда уж очень был сердит на сына, все исполнял сам, чтобы Юрка, значит, безвылазно сидел дома и тем полнее прочувствовал наказание.

Мальчишка стал одеваться, ожидая, что отец, читавший после завтрака газету, сейчас встанет и скажет: сиди, я сам. Но Петр Иванович только глянул поверх очков и опять уставился в газету.

– Слушай, мать, что пишут, – вдруг сказал он. – Поймали кашалота с задними конечностями.

– Урода, что ли?

– Почему урода? Просто кашалота с ногами. Это доказывает, что когда-то кашалоты бродили по земле и, может быть, произошли от обезьян.

Юрка искоса посмотрел на отца, действительно ли он читает по газете, и встретился с его хитроватым взглядом.

– А поскольку человек тоже произошел от обезьяны, – продолжал Петр Иванович, – то выходит, что человек – это кашалот.

«Вот сочиняет. Это он нарочно для меня, чтобы я возразил, заспорил… Значит, чувствует, что зря арестовал. Раз чувствует – мог бы поменьше дать киловаттов… Дал бы пяток – ехал бы я сейчас с классом в автобусе да покачивался на мягком сиденье… Нет уж, возражать я не буду, хоть что плети про кашалотов». Юрка вышел в сени, взял ведро и направился к озеру.

За ночь озеро застыло. Утки, вчера еще плававшие в свое удовольствие, толпами шатались вдоль берега по льду, водили по нему носами, как хоккейными клюшками, поскальзывались и оголтело крякали, пораженные превратностью судьбы.

Юрка ступил на низкие мостки, пробил дном ведра лед, зачерпнул и, отойдя шагов на пятнадцать, остановился – торопиться было неразумно. Три утки – из тех, что были неподалеку, – наткнулись на маленькую полынью у мостков, блаженно плюхнулись в нее и с гвалтом, мешая друг другу, стали окунаться, хорохорясь. Счастливиц заметили, и скоро более десятка уток, хлопая крыльями, окружили полынью, как окружают любопытные люди купающихся в проруби здоровяков.

Мальчишка усмехнулся, посмотрел на небо, вздохнул и поднял ведро. «Наши, конечно, уже доехали. Уже осматривают всё, елки…» Вылив воду в ванну, он удалился в комнату Аркадия и бухнулся на стул. Короткая, но такая свежая и чистая прогулка оттенила Юркину душевную мрачность и настроила его философски.

«Вот тебе и борьба с природой! Вот тебе и современность… Сиди и пялься в потное окно на свое затухлое болотце… Болотце… Затухлое». Эти слова сами воскресли в памяти и неторопливо потянули за собой весь тот не очень давний разговор с Аркадием о какой-то цивилизации, о боге, о болоте… Да, Аркаша прав. Сколько ненормальностей в жизни! Сектант, нищенка, Поршенникова, вся эта невероятная история с Катей – разве это нормально, разве это не болото?.. Самое настоящее. И Фомка, из-за которого он, Юрка, сидит дома, тоже болотный тип, и даже то, что вот приходится торчать в заточении, вместо того чтобы путешествовать с друзьями, что это – нормально?.. Ну, погодите, придет время – разгонят всех этих нищих, сектантов, поршенничих, этих фомок. И не будет не только нищих, но и таких убогих, несчастных людей, которые похожи на нищих, как тот трясун. Все будут сильными, веселыми, справедливыми!.. Скорей бы настало это время!

Юрка вырвал из альбома лист полуватмана, нарисовал на нем жуткую харю в черной шляпе, поставил ниже шесть крупных букв «болото», приколол к косяку и начал метать в харю ручку.