Текст книги "В союзе с Аристотелем"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Ур-ра-а! – крикнули Юрка с Валеркой, вздымая почти пустые стаканы. – Чтобы всю жизнь была такая вкусная картошка!

– Спасибо, родненькие, спасибо. Уж буду стараться!.. Катенька, тебе, может, чайку, да вон с яблочками? Давай, дочка, а то их не переждешь. Юрка-то сейчас вздохнет, потянется, помнет кулаками брюхо да опять за ложку.

– Нет уж, все, – проговорил Юрка. – Я тоже за яблоки возьмусь. Валерка, кончай, видишь – сколько вкуснятины. А ну-ка!..

Мальчишка дотянулся до вазы, взял самое крупное и румяное яблоко, повертел его в соблазнительном раздумье и положил перед Катей, затем достал еще два, без выбора: для себя и Валерки. Нахрустывая, Юрка погладил, как кошку, фильмоскоп, стоявший на подоконнике, и заметил:

– Были бы ленты – сейчас бы кино показали…

– Ух, братцы! – воскликнул вдруг Аркадий. – Забыл! – Он вскочил, сбегал в свою комнату и принес пригоршню серебристых баночек с диафильмами.

– О-у! – Юрка чуть не подавился яблоком.

– Принимайте! – И Аркадий по одной стал выставлять баночки на стол, оглашая: – «Как братец Кролик победил Тигра», «Метелица», «Илья Ефимович Репин», «Три поросенка», «Франсуа Рабле» и «Гёте». Всё… Кое-что вы тут не знаете. Красота живописи и литературы поразит вас позднее. Но ведь жить-то надо начинать сейчас, а не позднее. Как мы с товарищем Аристотелем договорились?.. Жить! Так давайте жить в союзе с Аристотелем, восстановим связь времен, которая, по словам Гамлета, распалась!.. За всех хороших людей, живших, живущих и будущих жить на земле!

Аркадий с Петром Ивановичем выпили еще по одной.

– Знаете, кажется, «будущих жить» неверно сказано, – заметил задумчиво Аркадий. – Да, неверно. Испортил хороший тост.

– Все верно, – сказала Василиса Андреевна. – Жить и после нас будут, и через тысячу лет, и все лучше и лучше…

– Цветная! – крикнул Юрка, вытащив одну из лент. – Валерк, ну-ка пошли… Катьк, пойдем кино смотреть.

– Да, – заметил Аркадий, – хорошо бы сделать или найти для баночек полочку какую-нибудь или шкафчик, а то живо растеряются.

Ребята уединились в комнате Аркадия, установили фильмоскоп, заправили диафильм и «дали свет». На стене, выше ковра, отпечаталась рамка. Юрка навел резкость и двинул ленту.

– «Три поросенка»! – ликующе прочитал Валерка. – Кать, смотри – «Три поросенка»…

Катя замерла, перестав жевать и прижав к груди яблоко. Она смотрела на эти два крупных цветных слова, вдруг выплывших из-за темной кромки, как на чудо. Валерка с сожалением сказал:

– Только плохо видно – светло. Юрк, давай темноты дождемся, чтоб сразу ярко.

– Погоди, несколько кадров.

– А как это? – спросила Катя с улыбкой, начиная медленно жевать яблоко.

Она много раз бывала с классом в клубе и видела настоящие фильмы, но этого вопроса «как?» не возникало, потому что то ведь был клуб, там работали взрослые люди, там жужжали какие-то машины – поэтому и получалось кино. А если такое же кино «делают» Юрка с Валеркой, то, естественно, как?

– Очень просто, – ответил Юрка. – Перед лампочкой ставится пленка, и эта пленка отбрасывает на стену тень, а эта тень и есть кино.

Он прокрутил кадриков пять, но изображение было бледноватым, и мальчишка со вздохом отключил аппарат.

– Елки. Где бы полочку найти?.. Полезли на чердак, там полно всякой всячины. Катьк, полезли с нами? Ты, наверное, ни разу не лазила на чердаки?

– Нет.

– Ну вот. Одевайся.

Взрослые все еще сидели за столом, о чем-то рассуждая. Ребята накинули пальто и выскочили в сени.

– Лезь первая. (Катя задрала голову.) Не бойся, чертей нету, мы неверующие. Лезь. (Девочка полезла.) Шубы не испугайся.

Мальчишки стали подниматься следом. Едва Катя ступила на дощатый потолок, как вскрикнула и чуть не сорвалась в люк – увидела повешенного человека.

– Я же сказал: не испугайся шубы! – рассердился Юрка, добравшись до нее.

– Я не знала…

– Все вы не знаете. Как увидят, сразу – а-а!.. Сейчас я ее вообще сдерну. Сколько можно болтаться! – Юрка обхватил шубу, как борец, приподнял, чтобы вешалка соскочила с гвоздя, и грохнул о шлаковую засыпку. – Вот сразу лучше стало… Знаете, мы тут летом кинотеатр устроим. Смотрите, как здорово будет: сюда экран прибьем, а здесь вот доски разложим по чурбачкам, над сенями… О, это дело мы обтяпаем! Темнота в любое время, окошко только прикрыть. Вот здорово будет! Ага, Валерка?

– Пожалуй. Высоты хватит.

– Хватит. Проведу розетку, приберусь и толково будет.

Юрка так размечтался, что позабыл, зачем и забрался на чердак, но Валерка прервал его, предложив скорее покончить с делом да спуститься, а то он уже начал мерзнуть.

– А-а! Ну-ну. Сейчас мы живо найдем что-нибудь, – спохватился Юрка, проходя вперед.

После недолгих поисков в углу, под тяжелой кипой старых газет, Юрка наткнулся на киот со стеклянной дверцей. Он осторожно поднял его, смахнул пыль и снег, пробившийся сквозь шиферное покрытие, повернул к свету и подозвал друзей. За дверцей ребята увидели невыразительное, с длинным носом, плоское лицо, обрамленное складками фольги. Вокруг лица белели цветочки, похожие на ромашки, сделанные тоже из фольги.

– Бог! – прошептал Валерка.

– Он, у нас висел. Аркаша его снял… – сказал Юрка. – Видела такого? – неожиданно обернулся он к Кате.

– Нет.

– А каких видела?

– Никаких.

– А на кого же ты молилась? – запальчиво спросил мальчишка и сам удивился неожиданности своего вопроса.

Однако вопрос этот давно засел в мальчишеский ум. Юрка почувствовал безжалостность своих слов и поспешил смягчить их:

– Или ты не молилась?

Катя склонила голову.

– Молилась.

– Значит, ты веришь богу? Вот этому… Мы его на чердак швырнули, под старые газеты, в пыль, а ты ему веришь.

Девочка подняла голову, быстро глянула повлажневшими глазами на Юрку, на киот в его руках и тихо проговорила:

– Я… не знаю… Я мало молилась… Мне стало страшно. Все кричат, плачут. Вот так. – Катя вдруг сложила ладони лодочкой, чуть приподняла их над коленями и зашептала: – Дай господи! Дай господи!..

Мальчишки смотрели на девочку, разинув рты. Пальто сползло у Валерки с плеч, но он не ощущал холода.

– Ну и чего он дает? – спросил Юрка.

– Не знаю. Я ничего не видела, чтобы давал.

– Да что он может дать? – Юрка встряхнул киот.

Дверца отворилась, и ребята четче увидели постный божий лик. Они некоторое время молча рассматривали его, затем вдруг Юрка потянулся пальцами к одному из цветков и взял его за лепестки – цветок отлип с каким-то щелчком.

– Не надо! – вскрикнула Катя испуганно. – Ой, не надо, Юр. Бог наказывает! Положи это, и пойдемте отсюда. – И она, ожидая чего-то сверхъестественного, съеживаясь, задрала голову к коньку крыши.

От неожиданности мальчишки тоже подняли голову, оглядели черный шифер, прислушались, потом уставились на Катю, точно ожидая дальнейших указаний. И девочка молча смотрела на них. Порыв ветра скользнул по крыше, и из щелей посыпались снежинки.

– Что должно было быть? – спросил Юрка.

– Я не знаю, – тихо ответила Катя. – Но бог сразу наказывает за грех.

– Ах, сразу! – повторил Юрка, глянул на цветочек, который все еще держал в руке, бросил его через плечо и быстро оторвал еще один венчик. – Вот, пожалуйста!.. И хоть бы что! Ни огня, ни дыма, ни грома. Вот я, вот Валерка, вот ты, мы сидим, как сидели… Бога нет! Поэтому он и не наказывает, и на сковородке не поджаривает… Валерка, ну-ка, и ты сорви.

Мальчишка не постеснялся, и еще один цветок выпал из наряда небесного отца.

– Ну вот. Попробуй сама. – Юрка приблизил киот к девочке. (Катя сперва чуть отшатнулась, потом выпрямилась, с робостью протянула руку к богу. Щелчок – и венчик оказался в пальцах.) – Видишь – земля не раскололась. Срывай еще! (Катя довольно решительно дернула цветок над самой головой боженьки.) Смелей, смелей! Вот так! – И Юрка всей пятерней скребанул два раза, содрал начисто фольгу, скомкал и так резко бросил, словно это было пойманное ненароком опасное насекомое. – Вот! – сказал Юрка, а Катя охнула и прижала руки ко рту.

Оставшись без мишуры, бог вдруг как-то съежился, померк и стал похож или на самого последнего нищего, или на облезшую обезьяну.

– Забавный какой, – улыбнулся Валерка.

– Еще бы, – поддержал Юрка. – Лысый хрыч. Слизняк… Валерка, знаешь, это ведь законный шкафчик под ленты. Как раз. Бога соскребем ножом или просто бумагой чистой оклеим, и порядок. Смотри-ка, прямо как по заказу… А ну, пойдемте в дом.

Когда спускались по лестнице, Юрка проговорил:

– Опять бога в избу тащим, но с другой целью. Ага, Валерк?.. С современной целью!

Киот они тайком, чтобы не заметила Василиса Андреевна, пронесли в «келью» и позвали Аркадия.

– Гениально! – воскликнул Аркадий, увидев обезображенный божий лик. – Я его выселил на чердак, а вы его там прикончили – безбожником стал наш дом!

– Гениально! – повторил Юрка. – Мы его у тебя под книжками повесим, ага?.. Аркаш, признайся, что фильмоскоп ты еще купил тогда, позавчера, вместе с этим… с Шекспиром.

– Признаюсь.

– Значит, маме не показалась вторая стопа?

– Не показалась.

– Я это понял. Я знал, что в сенях что-то припрятано!

– Ну, понятно… Между прочим, хоть эта затея и была моей, но утверждалась она семейным советом. И, поверь, победа далась мне нелегко.

– Да? Хм… Ну, спасибо… Катьк, ты чего в пальто стоишь? Снимай, сейчас кино будем смотреть.

И ребята, пригласив Василису Андреевну и Петра Ивановича, прокрутили три диафильма.

– Все ведь научно, полезно, – заметил Петр Иванович.

Проводив Валерку и Катю до калитки и сунув им по яблоку, Юрка вернулся и занялся аппаратом вплотную. Он долго прочищал его, продувал, что-то подкручивал, потом отнес в горницу и поставил на стол, не накрывая крышкой, чтобы то и дело восхищенно посматривать на него. Подарок! Настоящий, а не какой-нибудь моральный, в черепной коробке. Хотя и моральный тоже интересный: есть – чтобы жить, жить – чтобы есть… Значит, мудрецы считают, что еда не главное, главное – жить. Забавные мудрецы, и даже не забавные, а странные.

– Юрка! – позвал из кухни Аркадий. – Это что?

Юрка выглянул. Брат вертел в руках что-то завернутое в бумагу.

– Не знаю.

– На табуретке под вешалкой лежало.

– А-а! Это Катька принесла. Подарок Катькин! Она забыла. И я забыл. Ну-ка!

Мальчишка живо развернул бумагу. Блеснул золотистый переплет, и перед глазами явилась толстая, с плотными корочками книга.

– «Советская опера», – прочитал Юрка и удивленно вскинул брови. – Что за «Советская опера»?

– А ну?.. В самом деле. Капитальный труд. Подарочек солидный.

– Это ошибка. Это не мне.

– Ну как же? Если Катя принесла, значит, тебе.

– Ну, тогда Поршенничиха спятила. Это она в последний момент сунула Катьке. На, говорит, подари… Елки, «Советская опера»… А надпись есть?

– Нету.

– Конечно, она не успела.

– Считай, что это мне преподнесли. Согласен?

– Пожалуйста.

– Только на Катю не сердись, она ни при чем. Поршенниковой, по-моему, понравилось слово «советская». «Советская опера»! Звучит! Самое подходящее для такого парня, как ты, если, конечно, не знать, что такое опера… А может быть, она такого высокого мнения о тебе, считает, что ты запросто перевариваешь такие талмуды?

– Знаю, какого она обо мне мнения, – сказал Юрка. – Аж зубами скрипит.

Братья вошли в комнату Аркадия.

– Аркаша, а кто такой Аристотель?

– Аристотель?.. Философ. Карл Маркс называл его величайшим мыслителем древности. А ты что, не доверяешь союзу с ним? Напрасно. Это очень порядочный человек. Я бы мог тебя просветить, но ты многое не поймешь – философия, извини. Кстати, Аристотеля и Ленин ценил. Вот так… – Аркадий притянул братишку к себе и посадил на одно колено. – Ну как, по-твоему, прошел день рождения?

– Хорошо. А по-твоему?

– На троечку.

– Ну да?

– Не больше. Куда это годится: вместо того чтобы устраивать гостей, ты, как дикарь, кидаешься первым к столу. Щепетильный гость в этом случае хватает шапку и прощается.

– Неужели они сами не могут сесть?

– Нельзя!..

– Зато я Катьке самое большое яблоко отдал, – напомнил Юрка.

– Поэтому и тройка, а так бы двойку вкатил.

– Хорошо, что ты не учитель, а то бы замучил всех.

– Да, кое-кому бы досталось.

– А ты бы видел, как мы цветки с бога срывали. Сперва я сорвал, а Катька говорит: тебя бог накажет. А я еще сорвал, потом Валерка, а потом она сама… Она ведь больше не будет богу верить?

– Все это не так просто, братец, но если уж на господа она подняла руку, то… понимай сам. Видел, какой она задумчивой ушла?

– Нет.

– Надо быть внимательнее к друзьям. Взбаламутили девчонку, и хоть бы хны. Может, у нее в душе сейчас революция происходит: верить богу или нет?

– Ну уж…

– Вот и «ну уж»! Быть чутким – тоже союз с Аристотелем. Ты, конечно, понимаешь, что Аристотель – это иносказание.

– Что?

– Образ. Я просто хочу, чтобы ты был порядочным человеком. Понял?

– Я понял, что основное не еда, а жизнь.

– В общем-то, я этого и хотел. А попутно узнать Аристотеля тоже нелишне… Ну, завтра у меня семинар по философии, надо полистать конспекты, так что, апостериори, прочь с колена!

Юрка вышел в кухню, но тут же вернулся.

– Интересно, сколько стоит эта «Советская опера»?.. О-о! Два рубля! Лучше бы деньгами дала, я бы десять книжек купил, елки!

– Да, ограбили тебя. Ну ничего, крепись, – заметил Аркадий, улыбаясь.

Спать еще не хотелось, но мальчишка решил лечь, чтобы поразмышлять и помечтать, – в темноте Юркино воображение работало лучше. Но, прежде чем нырнуть под одеяло, он так повернул фильмоскоп, чтобы фиолетовый зайчик, появлявшийся в объективе от света уличного фонаря, был виден с кровати.

И тотчас поплыли, поплыли думы…

Глава вторая
СЕАНСЫ У ГАЙВОРОНСКИХ

Если Юрка и ждал сон, то совсем не такой, какой ему привиделся. А снилась сплошная белиберда. Над их домом прокладывали высоковольтную линию. Монтеры хватались руками без резиновых перчаток за оголенные провода, их дергало и бросало на землю. Но монтеры не убивались. Они вскакивали, снова взбирались на мачты и снова цеплялись за провода. Их опять швыряло вниз. Юрка стоял где-то наверху, чуть ли не на облаке, и тревожно охал, потом начал смеяться и даже сам решил попробовать, как бьет током. Он спрыгнул на землю и быстро, как муравей, вскарабкался на мачту до гирлянд изоляторов. Дул ветер со снегом. Юрка был почему-то в трусах, но не мерз. Раскаленные провода потрескивали. Юрка, закрыв глаза, схватил ближайший провод и повис на нем, как на турнике. Он не почувствовал удара, но почувствовал, что летит, летит, кувыркаясь, видя то землю, то небо. Упал он в сугроб и оказался в пимах и теплых штанах. Рядом с ним в сугробе торчал Валерка и улыбался.

«Я видел, как ты пикировал, – сказал Валерка. – Я тоже пойду сейчас пикировать, только ты смотри, чтобы Галина Владимировна не заметила. Ну, я полетел».

Он действительно, как волшебник, взвился в воздух и пропал в вышине. Юрка хотел позвать его, но вдруг увидел сектанта, который, оглядываясь украдкой, улепетывал куда-то в темноту, держа под мышкой Катьку Поршенникову, а в другой руке – фильмоскоп, блеснувший фиолетовым зайчиком. Юрка крикнул, рванулся из сугроба, но ноги его в чем-то вязли, а бородач уходил все дальше и дальше… Потом, нарастая, возник какой-то странный звон…

От этого звона Юрка проснулся. Трещал будильник. Фильмоскоп стоял на тумбочке.

– Елки! – сказал Юрка, садясь, затем опять откидываясь на подушку и опять садясь.

– Проснулся? – спросил Аркадий, входя со стаканом чая и жуя. – На вот записку, передай Галине Владимировне. Обязательно. Серьезная штука.

– Ладно. Я сон видел.

– Я тоже. Так не забудь. – И ушел на первую электричку.

Когда шагали в школу, Юрка рассказал сон Валерке. Валерка прослушал серьезно и внимательно, потом сказал, что тоже видел сон и тоже страшный: будто Юрка был с ними на экскурсии и будто он толкнул Фомку с плотины, а Фомка, падая, ухватил Юрку за рукав, и оба ухнули в пучину; все закричали, а Галина Владимировна вдруг перепрыгнула через перильца и тоже исчезла в потоке. Больше Валерка ничего не видел – он проснулся от страха.

– Да-а, – сказал Юрка. – Только я бы толкнул Фомку так, чтобы он не сумел за меня зацепиться.

– Фомка тоже ловкий.

– Ерунда.

Валил густой крупный снег. Валил без ветра, медленно, точно каждая снежинка опускалась на парашюте – снежный десант. Он был такой рыхлый, что разлетался, если идти, шлепая ногами. Он даже шевелился, если на него подуешь, не сгибаясь. Удивительная это штука – снег! Вот он падает, падает, будет падать месяц-два, всю зиму, и не надоест ему падать. Он садится на заборы, на провода, на собак, на язык, когда его высунешь. Крыши сливаются с небом, и дома кажутся без крыш некрасивыми, как лысый человек, которого привык видеть с шевелюрой. Снег такой белый, что если уронить чистый лист бумаги, то его не различишь.

Возле школы кипел бой. Воевали все классы. Включились и Валерка с Юркой. Кидали, не целясь, и все равно в кого-нибудь попадали. Юрке кто-то съездил по носу, до слез, и он пасмурный пошел в класс.

Тут Фомка гонял девчонок, натягивая руками нитку с вертящейся пуговицей. Она жужжала и если прикасалась к волосам, то закручивала их и выдергивала.

Девочки пищали, а некоторые уже хныкали, сидя за партами и приговаривая:

– Вот погоди, придет Галина Владимировна.

Юрка подумал, что и ему было бы не худо сделать такую вертушку и погонять девчонок. Тут он встретил взгляд Кати Поршенниковой, подмигнул ей и отметил вдруг про себя, что ее-то он бы не тронул. В это время Фомка подкрался к Поршенниковой сзади и поднес к ее волосам вертушку. Катя порывисто схватилась за голову и сморщилась, не издав ни звука.

Юрка вздрогнул, почти ощутив, как ей больно. Он в два скачка очутился перед Фомкой, который со смехом выпутывал из Катиных волос свою кусучую пуговицу, и толчком сбил его с парты на пол, в проход. Фомка гулко стукнулся и перестал смеяться. Смеялись теперь девчонки.

– Держите его! – крикнул Юрка. – Верхом, верхом на него! Мы ему сейчас самому лысину сделаем.

Он первым оседлал Фомку, свел ему на спине руки. Фомка начал дрыгаться и егозить. Но кто-то из девочек сел на его ноги.

– Давай сюда пуговицу!

Катя выпутала наконец вертушку и отдала Юрке.

– А-а-а! – заорал Фомка, когда нитка, закручиваясь, дернула ему волосы. – А-а-а!

Затрещал звонок, а Юрка снова и снова заводил вертушку в Фомкин чубик. Он все припоминал и приговаривал:

– Вот тебе, вот тебе… Недаром тебя Валерка во сне видел… Вот…

Когда вошла Галина Владимировна, ребята еще суетились, пробираясь к своим партам. Фомка хотел было остаться лежать в проходе, но тоже вскочил и поплелся к последнему ряду, слезливо швыркая носом и утирая глаза пыльным рукавом. Учительница поняла, что была стычка, но вида не подала. Раз Лукин не воет во всеуслышание и не падает ниц на парту, значит, пострадал не зря. Галина Владимировна поискала глазами противника Фомки, но все мальчишки были красными, вспотевшими, точно только что вылезли из общей кучи малы.

– Как здоровье, Теренин? – спросила учительница.

– Хорошо.

– У него вот такие шишки были! – сказал Юра. – Карандаш не проходил.

– Садись, Валера.

– Да, – вспомнил Юрка, – вам записка, Галина Владимировна.

– Какая?

– От брата.

– От брата? – переспросила Галина Владимировна, вдруг смутилась и сделала жест – мол, потом.

Но Юрка уже протянул сложенный вчетверо листок, и она взяла. Она хотела сунуть листок в журнал, но под напором ребячьих взглядов не смогла это сделать и развернула.

– Это вам, ребята, – улыбаясь, проговорила Галина Владимировна. – Слушайте: «Я, Юрий Гайворонский, приглашаю весь третий «б» с учительницей сегодня к себе. Буду показывать кино. Начало в семь часов».

– Там так и написано? – спросил Юрка.

– Именно так… Спасибо! Пойдем, ребята?

– Пойдем! – закричал класс.

– Елки! – тихо сказал Юрка. – Если бы знал, я бы эту записку проглотил бы. Это Аркаша подстроил. На, говорит, отдай… Елки!..

– Да пусть приходят, – ответил Валерка. – Пусть посмотрят. Что тут такого.

– Весь-то класс? Куда же он поместится? И Фомка припрется.

– Ну, хватит, ребята, хватит. – Галина Владимировна постучала карандашом по столу. – Успокойтесь… Урок продолжается.

– Елки! – сказал Юрка, почесывая затылок. – Куда я их всех дену?

Об этом же Юрка думал, придя из школы. Он рассказал о предстоящем сеансе Василисе Андреевне. И они вдвоем принялись планировать, куда повесить простыню-экран, куда поставить фильмоскоп, где рассадить зрителей.

– Тридцать пять человек! – то и дело восклицал Юрка.

– Все не придут. Кого матери не пустят, кто сам побоится плестись в темноте, – сказала Василиса Андреевна.

Петр Иванович, придя с работы и узнав о предстоящем визите, быстро побрился, надел чистую рубаху и представился:

– Как я – ничего?

– Сойдет, – сказал Юрка.

– Люблю грозу… – проговорил Петр Иванович, потирая подбородок перед зеркалом. – Посмотрим твою шпану.

Юрка ходил из горницы в кухню, потом в комнату Аркадия и опять в кухню, смотрел на потолок, на книжную полку, на будильник, точно старался что-то найти или вспомнить. Он сунул Мурку сперва в духовку, затем вытянул ее оттуда и посадил матери на плечо; сосчитал ленты, составленные в киоте, свистнул, посмотрел в окно. Темнело. Начал в третий раз проверять правильность установки и работы фильмоскопа.

Пришел Аркадий.

– Ну как – готовимся?

– Готовимся. Подвел меня, елки… На, говорит, записочку, а сам вон что написал.

– А что я мог написать? – невинно спросил Аркадий.

В половине седьмого прибежал Валерка, а около семи ввалилось сразу человек десять с посиневшими физиономиями. Они, видимо, долго толкались у ворот, поджидая, когда соберется гурьба побольше. Протяжно и разноголосо поздоровавшись, ребятишки замерли в какой-то настороженности, точно ожидали, что их сейчас же турнут, и точно приготовились моментально выскочить.

– Что ж, ребятки, садитесь. Вот сюда, – пригласила Василиса Андреевна. – Одежонку можете сымать, а можете и так… Юра, устраивай давай друзей.

Юрка, смущаясь, подошел к ним и, глядя куда-то в верхний угол кухни, произнес:

– Ну, чего вы стоите? Вот тоже!.. Да проходите вы, елки!

Но ребята молчали и не двигались, словно Юркины слова были не для них и словно Юрку они не знали и не могли с ним быть попросту. Петр Иванович стоял в дверях горницы и, полглаза поверх очков, полглаза в очки, разглядывал нерешительную толпу. Из «кельи» вышел Аркадий и, потирая руки, сказал с улыбкой:

– Вот и отлично. Сейчас начнем сеанс… Механик, заправляй ленту!

– А Галина Владимировна? – забеспокоился кто-то из гостей.

– Она тоже придет? – спросил Аркадий.

– Да. Она говорила, чтобы без нее не начинали.

– Ага. Ну хорошо. Учительнице должно повиноваться. Прошу, друзья, приземляйтесь.

Тут мимо окна еще протопал отряд, влился в сенки и принялся там шумно плутать, гремя ведрами. Им открыли дверь.

– Тут кино? – спросили из сеней.

– Тут, тут!

С вновь прибывшими была и Катя Поршенникова. Она как-то быстро, по-хозяйски разделась и лишь затем вдруг заметила, что остальные одеты, и начала сконфуженно натягивать рукава пальто. Однако, ободренные ее примером, ребятишки уже порасстегивали пуговицы и встряхивали плечами, так что через минуту в углу вырос ворох пальтишек.

Юрка принялся деловито возиться с фильмоскопом: открывал ламповое отделение, протирал линзы, что-то вставлял и вынимал.

Ребята, заполнив полкухни, невольно окружили стул с табуреткой, где был установлен аппарат, и, очарованные, наблюдали за уверенными Юркиными манипуляциями.

– Аркаша, у нас двести двадцать? – спросил сердито Юрка.

– Двести двадцать.

– Придется переставить напряжение в трансформаторе. У меня установлено на сто двадцать семь. – И Юрка вскрыл трансформатор, хотя там было все в порядке.

Кто-то привел своего маленького братишку и растолковывал ему:

– Серега, вон на той материи сейчас будет кино. Прямо отсюда – и туда.

– А мозно на стенку? – картавя, спросил Серега.

– Конечно, можно. Правда, Юрк?

– Хоть на потолок, – ответил Юрка. – Валерка, принеси ленту. Крайнюю. По порядку будем.

– А сейчас еще и не такие аппараты продают, – заметил Володька, тот, который не мог повторить скороговорку. – Ими можно живое кино показывать. Они лучше.

– Еще лучше сидеть у телевизора, – сказал Юрка. – А вот ты сам покажи.

– Юрк, вот этим резкость наводить?

– Резкость.

Петр Иванович принес из горницы низенькую скамеечку, на которой сиживал Юрка еще в ту пору, когда обычная табуретка служила ему столом, и, примостившись возле ребятишек, стал ближайших к себе расспрашивать, как их фамилии, велики ли их семьи и прочее в том же духе; всякий ответ принимал вдумчиво и серьезно. Аркадий незаметно разглядывал Катю, отмечая, что она поздоровела на вид и что с лица ее исчез тот налет пришибленности, который так явно означался раньше.

Пришла наконец Галина Владимировна, с ней – Фомка Лукин. Юрка показал ему кулак из-под табуретки, но Фомка так небрежно махнул рукой, что Юрка затрясся от злости. Ребятишки оживились и, не видя, куда бы сесть учительнице, раздвинулись, очищая ей место на полу, но Аркадий, приняв у Галины Владимировны пальто, велел никому не беспокоиться, провел учительницу в горницу и устроил ее на ящике. Туда же он направил Катю и еще двух девочек. Василиса Андреевна с Петром Ивановичем уселись на Юркину кровать, которую по этому случаю придвинули к дверям. Сам Аркадий сел в кухне на пол, среди мальчиков.

– Механик! – призвал он.

– Елки! – ответил Юрка. Он косился на Фомку и никак не мог вставить ленту. Наконец лента вошла. – Туши, – сказал он Валерке.

И точно вместе со светом отключили вдруг ребячье дыхание. Под общую тишину Юрка поставил первый кадр.

– «Ко-нец», – прочитал Аркадий. – И то вверх ногами. Халтура!

– На мыло, – сказал из горницы Петр Иванович.

– Ты чего же, Аркаша, там сел? – спросила Василиса Андреевна. – Ты бы уж это…

– Ничего-ничего, мама.

«Из-за него», – подумал Юрка, переставляя ленту и клянясь после кино набить Фомке морду.

Сеанс начался.

– «Гёте», – прочитал Аркадий. – Это, ребята, вроде журнала.

Читал Аркадий громко, не торопясь. Там, где надпись была слишком лаконичной и не могла дать полного разъяснения, он добавлял от себя ровным тоном, так что тот, кто не следил или не успевал следить за надписями, не чувствовал никаких добавлений. Ребят поразил облик Мефистофеля. Они попросили Юрку не спешить и долго рассматривали страшную физиономию демона с рожками.

– В оперном на потолке такая же есть, – сказал Валерка.

 
Вино, как кровь, вскипало в штофе.
Сверкал белками диких глаз
Лукавый дьявол Мефистофель
И пел про жизнь, любовь и власть, —
 

продекламировал Аркадий.

Затем Юрка поставил «Франсуа Рабле». Тут было много рисунков к роману «Гаргантюа и Пантагрюэль». Ребята и этих жирных забавных великанов разглядывали не спеша, а Валерка заметил, что и такие есть на потолке оперного. Потом под непрерывный смех пошли «Три поросенка» и «Как братец Кролик победил Тигра».

Когда Тигр оборвался с лиановой веткой в воду, Катя вдруг с громкой радостью воскликнула:

– Вот это брякнулся, не будет братца Кролика обижать!

Перегрелся аппарат, и сеанс пришлось прекратить, но он и так длился около двух часов, как в настоящем кинотеатре.

Просмотрели пять картин.

Ребята порастеряли в ворохе свои шапки и рукавицы и долго шумно копошились, обзывая друг друга Мефистофелями и Пантагрюэлями.

– Проводите с Валеркой Катю, – шепнул Аркадий Юрке. – До самого дома.

– Зачем?

– Ну, зачем – девочка ведь, она же побоится: в ту сторону никого нет. Кстати, и вчера следовало проводить.

Фомка удрал, едва включили свет. И теперь Юрка думал, что это даже лучше, иначе бы он вертелся возле Галины Владимировны и его бы нельзя было и пальцем тронуть.

– До свиданья, до свиданья, – отвечала Василиса Андреевна. – Милости просим каждый день. И вы, Галина Владимировна, заходите…

Стояла ночь. Куда-куда, но уж на Перевалку ночь приходила с радостью, здесь было ее логово, обиталище, где она нежилась до первых вздохов Авроры.

Галина Владимировна с Аркадием и ребятней повернули в одну сторону, а Юрка с Валеркой и Катей – в другую.

– Вы чего? – удивилась Катя.

– Так, – ответил Юрка.

– Тебе понравилось кино? – спросил Валерка. – По-моему, даже лучше, чем вчера.

– Лучше. Особенно про братца Кролика и братца Тигра.

– Тигр не братец, – заметил Юрка, – а просто тигр. Такие проходимцы братцами не бывают.

Юрка поднял голову. Гудели телеграфные столбы. Из-за большого, похожего на кукиш, облака выглянула луна, выглянула осторожно, как девчонка из-за угла, – далеко ли водящий и нельзя ли зачикаться; поскольку водящего не оказалось вовсе, луна смело покинула укрытие и поплыла в невесомости, чем-то несомненно довольная: то ли бескрайностью своего пути, то ли тихой ночью на земле, то ли гудением столбов, то ли тем, что по улице идут рядышком три человека и беседуют.

– А ты правда вчера от нас задумчивой ушла? – спросил Юрка.

– Какой?

– Задумчивой. Ну, ты о чем-нибудь думала?

– Думала.

– О революции?

– Нет. О боге.

– Ну да, о революции – в смысле о боге?

– Я думала, что бог необязательно наказывает сразу. Он может наказать потом: через десять лет, через двадцать или еще позже.

Юрка какой-то миг подумал, потом присвистнул и проговорил:

– Ерунда. Учителя вон сразу наказывают, тут же. Раз – и угол! Два – к директору! Я вон Фомке галошей треснул, так Галина Владимировна сразу записку родителям написала… А по-твоему выходит, что через пять лет она пригласит папку и скажет: вы знаете, товарищ Гайворонский, сейчас ваш сын восьмиклассник, но когда он учился в третьем классе, он Лукина чернилами обрызгал – его надо наказать… Смешно. Еще смешнее через десять лет, когда я буду работать уже на заводе.

– То учитель, а то бог, – заметила Катя.

– Учитель, если хочешь знать, в тыщу раз важнее бога, потому что он учит, а бог?.. Что делает бог? Где он?.. А-а! – Мальчишка махнул рукой и отвернулся – мол, это такая галиматья, что и говорить-то не хочется, но взглянул на луну и добавил: – Даже вон луна в тыщу раз важнее бога, потому что она светит.

Катя молчала – она опять думала. «Может быть, в ней все еще продолжается та революция?» – подумал Юрка, вспомнив слова Аркадия.

Валерке рассуждения друга о боге понравились, однако он решил сменить тему разговора – хватит донимать Катю.

– Тебя мать сразу отпустила? – спросил он.

– Нет. Сперва не хотела. Сиди, говорит, нечего, говорит, там делать, хватит вчерашнего.

– А потом?

– Потом я соврала – сказала, что за мной опять мальчишки придут. Тогда она сразу: ну их, говорит, к чертям, твоих мальчишек, уматывай, говорит.

– И ты умотала?

– Так видишь…

– Она нас боится, – с радостной значительностью заметил Юрка. – И ты совсем не соврала. Мы и вправду могли прийти… Ага ведь, Валерк? Увидели бы, что тебя нету, и – фьють! – прибежали бы, и не одни, а всем классом.