Текст книги "В союзе с Аристотелем"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава четвертая
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Ребята спрыгнули с электрички на ходу и выбежали на асфальт проспекта. Они спешили на первый сеанс в кинотеатр «Пионер», где шел мультипликационный фильм.

– У тебя сколько денег? – спросил Юрка.

– Полтинник, – ответил Валерка. – Да еще отец велел на булку хлеба оставить, а то, говорит, жирно получится.

– А у меня рубль, – показал Юрка бумажку.

– А сколько обратно вернуть?

– Почем ты знаешь – вернуть или не вернуть?

Валерка пожал плечами. Но Юрка вздохнул, спрятал деньги и хмуро ответил:

– Семьдесят копеек вернуть… Все они такие. Попробовали бы сами на тридцать копеек съездить в город, посмотреть кино, купить мороженое, напиться газводы и еще чего-нибудь. – Для доказательства явной нелепости этого жеста взрослых – давать тридцать копеек – Юрка хотел предложить массу мероприятий, которые совершенно необходимо провести, раз уж попадешь в город, но на душе стало тоскливо от одной этой мысли, и он замолчал.

– Папка мне хочет баян купить, – вдруг проговорил Валерка.

– Иоган Штраус, – сказал Юрка.

– Это кто?

– Композитор. Такие штуки надо знать. Он сочинил: «Я – цыганский барон». Вот купят тебе баян, ты будешь играть Штрауса и других: Чайковского, Римского-Корсакова.

– Композиторов в оперном театре ставят, – сказал Валерка.

– Знаю.

– Помнишь, мы «Доктора Айболита» смотрели всем классом?

– Помню, – ответил Юрка. – Пойдем сегодня в оперный? Посмотрим кино и – в оперный.

– А билет на что брать?

– Фу-у, мы без билета! – восторженно воскликнул Юрка. – Я тебя научу.

Юрка знал три способа проникновения в театр без билета. Первый способ: сделать плаксивую физиономию перед билетершей и клятвенно уверять ее, что билет безвозвратно потерян. Билетерша пожалеет и пропустит. Второй способ: честно признаться, что билета у тебя нет и не было, но ты страстно жаждешь послушать оперу или что там идет. Билетерша похвалит за любовь к музыке и пропустит. Третий способ: затереться среди взрослых и проскользнуть мимо контроля. Прошел – хорошо, но если тебя позорно выставили в вестибюль, то ни первый, ни второй способы уже не помогут: контролеры сразу очерствеют душой и даже не обратят внимания на все твои мимические упражнения.

Юрка все это выложил Валерке одним духом и спросил, какой способ тот предпочитает.

– Хорошо бы все-таки с билетом, – вздохнул Валерка.

– Рохля ты! С билетом, конечно, хорошо. А если нет билета, то как? Вообще-то мы на месте посмотрим, как лучше.

Еще не погас свет в зале, а Юрка уже улыбался и возился на сиденье, устраиваясь поудобнее; а когда медленно растаял свет и вспыхнул экран, Юрка уже рассмеялся, заранее приготовляясь к истерическому хохоту. Когда же на экран проворно выскочила белка и хвостом ловко написала название фильма, мальчишка закатился. А дальше?.. Если бы его вдруг опутали веревками, то наверняка все эти веревки полопались бы – таков был Юрка, когда ему было действительно смешно. Смеялся и Валерка, смеялся весь зал. Рядом с ребятами кто-то почти кудахтал, а впереди визжали, позади скрипели голосом. Юрку по затылку стукнула чья-то кепка… Все это мальчишки вспомнили потом, когда, усталые, обессиленные, страдая икотой, они вышли на улицу. Напомнив друг другу несколько наизабавнейших ситуаций из картины, они замолчали.

С полчаса ребята побродили по магазинам, прицениваясь к разным интересным вещам, а в половине двенадцатого отправились в оперный.

Это здание внушало мальчишкам чувство не только удивления, но и какого-то священного страха, торжественности. Хорошо видимый с Перевалки, оперный и оттуда представлялся чрезвычайно необыкновенным, а вблизи он подавлял маленьких людей своим величием.

Прежде чем войти в него, ребята, задрав голову, некоторое время осматривали колонны. У самых капителей кружили голуби, то и дело садясь на лепной карниз и выступы барельефов, срываясь снова и планируя вниз на асфальт. Они чувствовали себя здесь дома.

– Ну, пошли, – сказал Юрка. – Сегодня, видишь, «Лебединое озеро». У нас лягушиное озеро, а тут лебединое.

Пружинистая дверь швырнула ребятишек в вестибюль. Невидимые вентиляторы гудели в тамбуре, поднимая там настоящий ветер.

– Здравствуйте, – поприветствовал Юрка билетершу, девушку.

– Здравствуйте, – ответила она приветливо.

И Юрка сразу сообразил, что, если назвать ее тетей, это может кое-что дать.

– Тетя, – обратился он не медля.

– Что, дядя? – спросила девушка, подавляя улыбку.

– У вас сегодня идет «Лебединое озеро»?

– Да. «Лебединое озеро».

– Это где лебеди пляшут?

– Скорее танцуют, – поправила билетерша. – Лебеди – нежные создания.

– Конечно, – согласился Юрка. – Наверное, очень интересно?

– Очень.

Юрка вздохнул.

– Вот у нас с Валеркой нет билетов.

– Жаль.

– А так вы нас не пропустите?

– Пожалуй, нет.

– А если бы у нас были билеты, вы бы, тетя, пропустили?

– Разумеется.

– А вы представьте, что эти билеты у нас есть.

– Для этого нужно слишком богатое воображение.

– Что вы, это представить легко. Просто невидимые билеты. Мы вот так проходим, протягиваем вам руки, а вы вот так вот в воздухе отрываете контроль – и всё.

Девушка рассмеялась.

– Я вижу, вам действительно очень хочется посмотреть балет.

– Еще как! – воскликнул Юрка.

Контролерша оглянулась в фойе, посмотрела по сторонам и сказала шепотом:

– Ну, проходите. Только живо. Забирайтесь на третий ярус и ни гугу, а то и вас выгонят, и мне влетит.

– Ладно, тетя! – Юрка хотел сказать тихонько, но почти крикнул и, схватив Валерку за руку, побежал мимо гардеробных прилавков.

На паркете они чуть не растянулись, затем мигом исчезли на боковой, слабоосвещенной лестнице.

Валерка был здесь второй раз, поэтому толком не знал ни лестниц, ни ходов, ни дверей. Юрку же иногда водил Аркадий, так что он уже присмотрелся кое к чему и теперь уверенно тянул друга наверх.

– Может, мы прошли, Юрк?

– Нет еще.

– Смотри, а то на чердак попадем.

– В оперном нету чердака – один купол, и всё, а там – небо.

Наконец они оказались в полукруглом коридоре.

– Третий ярус. Вон вход в зал, – указал Юрка.

– Там тетенька стоит, – тревожно заметил Валерка.

– Верно.

– Она ведь тоже может выгнать?

– Может. Тут любой может выгнать. Может, и в театре не работает, а возьмет и выгонит.

Горькая мальчишеская судьба! Счастливая мальчишеская судьба – постоянно жить в тревоге и радости!

Мальчишки прошли к другой двери, которая никем не «охранялась», и проникли в зал. Под самым куполом вдоль стен высились огромные фигуры богов и богинь. Аркадий в одно из посещений объяснил, что это мифические боги, то есть выдуманные людьми существа. Но люди выдумали их так ловко и интересно, что они до сих пор живут, как живые, настоящие. Но это вовсе не те боги, перед которыми преклоняются глупые люди, это почти сказочные герои, удивляющие своей красотой и силой.

С потолка гигантской юлой свисала люстра. Юрка прикинул примерно, куда она шлепнется, если вдруг трос не выдержит ее тяжести и лопнет. Третий ярус она не заденет и второй тоже, а вот в первый краем попадет, но основной удар придется на партер, на задние ряды партера. От зрителей останутся одни лепешки!.. Юрка обвел взглядом тех несчастных людей, которые сидели в воображаемом круге бедствия, и удивился их спокойствию: никто не озирался с опаской, никто вообще не задирал голову к люстре. Юрка глубоко вздохнул – он, кажется, не дышал во время этих катастрофических размышлений. Затем он снова обратился к богам и сперва сосчитал, сколько среди них мужчин и сколько женщин, потом – сколько из них смотрят на сцену и сколько отвернулось; на сцену смотрело большинство.

Валерка разглядывал расписной потолок. От того места, где крепилась люстра, расходились во все стороны какие-то зеленые волнистые линии, точно стебли растений. На концах они переходили в пестрый орнамент, который, как кружево, обрамлял весь потолок. Подобные рисунки были и в других театрах, но чего нигде Валерка не встречал, так это диковинных физиономий, намалеванных между зелеными стеблями. Это были страшные, никогда не виданные лица, с чрезмерно пухлыми или, наоборот, чрезмерно впалыми щеками, с глазами то слишком прищуренными, то слишком раскрытыми, с острыми и длинными бровями.

– Юрк, похожа вон та рожа на Поршенничиху?

– Какая?

– Да не в зале – на потолке. Вон, с выпяленным языком.

– Ага! Вылитая! А рядом – черт!

Свет начал таять, и ребята притихли. В сумраке портал сцены казался больше, и еще казалось, что не найдется такой силы, чтобы раздвинуть огромнейший занавес, который в малиновом свете прожекторов представлялся отлитым из металла. Но такая сила нашлась, и занавес раздвоился.

Мальчишки забыли и про маски на потолке, и про сходство с кем-то, и про себя. Даже угрожающая жизни люстра выскочила из Юркиной памяти. Только сцена была перед ними, переполненная светом, красками, декорациями и людьми в странных одеяниях.

Когда спектакль кончился, мальчишки столкнулись в фойе с девушкой-контролершей.

– Ну, как музыка?

– Музыка?

– Да.

И оба вдруг обнаружили, что музыки-то они и не слушали, уловили только самое начало, а дальше – ни ноты. Они могли перечислить, кто где прыгал, бегал, извивался, но звучала ли в это время музыка – этого они сказать не могли. Неискушенные сердца мальчишек восприняли сперва более яркое, а ярким для них были танцы. И девушка поняла это, поняла, что музыку ребята восприняли вместе с танцами и теперь не могут одно отделить от другого, но что позже музыка оживет в них самостоятельной силой и прорвется решительным напевом.

До отхода электрички оставалось десять минут – ровно столько, сколько нужно, чтобы взмыленно, без памяти добежать до последнего вагона и уже на ходу упасть на подножку.

И мальчишки припустили вниз по улице.

Людей с таким предельно тонким расчетом оказалось больше, чем смогла вместить подножка, и поэтому часть из них осталась на перроне. Но мальчишки чудом прилепились. Юрка одной рукой держался за поручни, другой обнял ногу какого-то дяденьки, который поддерживал его еще и со спины. Юрка знал, что орать и просить передних потесниться бесполезно. Переваловцы, которым нужно только перескочить мост, никогда не проходят в вагон, но всегда до стонов и охов набиваются в тамбуры, и пробить этот затор иногда бывает не под силу и ревизорам.

В полуметре от затылков мелькали мощные переплеты мостовых ферм. Под ногами чувствовалась бездна. Все это приятно волновало Юрку.

– Валерк, крепко стоишь?

– Крепко. Только на одной ноге.

– Ничего… Слышь, Валерк, давай в Толмачихинскую съездим, аэродром посмотрим, а? Там ТУ-104 приземляется.

– Кто-то нас пустит на аэродром?

– Ну, хоть издали. Издали тоже видно. Там реактивных много… Поехали. В Толмачихинской пересядем на встречную и вернемся. В шестом часу будем дома.

– Поздно.

– Тогда в пятом. Идет?

– Идет.

На Мостовой тамбуры освободились. Ребята прошли в полупустой вагон и устроились у окна. Внизу, уходя вдаль, простиралась родная Перевалка, серая и плоская. Еле видимая в осенней мути, тянулась насыпь от лесозавода. Низкое небо вызывало такое сильное чувство ожидания дождя, что казалось, будто дождь и в самом деле начинается.

Юрка подумал, что скоро наступит зима и сиденья в электричках будут подогреваться.

В Новом городе пассажиров прибавилось. Мест не хватило, и многие столпились в проходе. Валерка оглядел тех, что стояли поблизости, но не обнаружил среди них достаточно пожилого человека, которому следовало бы уступить место.

Против Юрки сел летчик, усатый, и развернул газету. Юрка тотчас отметил, что усы нынче редкость, а вот раньше, до революции, почти все мужчины ходили небритыми. У Аркадия есть папка с портретами русских композиторов. Так из пятнадцати композиторов двенадцать с усами и бородами. Мальчишка, затенив глаза ладонью, стал рассматривать лицо летчика. Вдруг уши дяденьки вздрогнули и дернулись несколько раз взад-вперед. Юрка только рот разинул. Уши снова шевельнулись. Мальчишка окончательно смутился и, опустив голову, отвернулся к окну. «Может, человек больной, может, у него какой-нибудь родимчик, а я, как дурак, вылупился». Но тут же он опять украдкой взглянул на летчика и неожиданно встретился с ним глазами.

– Видел? – спросил летчик с улыбкой.

– Что?

– Сигнализацию.

– Видел. Это вы нарочно?

– Нарочно. Когда я хочу познакомиться с каким-то человеком, я ему вот так сигнализирую. И мы непременно становимся друзьями.

– А каким вы это мускулом шатаете? – доверчиво спросил Юрка.

– Сам не могу понять. В общем, где-то на шее, – прошептал летчик, чуть склонившись к мальчишке. – Я еще в детстве научился.

– Я тоже научусь! – запальчиво заявил Юрка. – Так ведь можно переговариваться, да?

– Разумеется. Условиться, что, например, двадцать раз дернуть ушами – это одно, а сто раз – другое.

– А вы в Толмачихинскую едете?

– В Толмачихинскую.

– На аэродром?

– На аэродром.

И Юрка тут же попросил летчика взять над ним с Валеркой шефство и, по возможности, познакомить с авиацией. Дядя согласился.

– Подайте-подайте… Несчастным на пропитание, – донеслось из конца вагона. – Пять – десять копеек вам не убыль, а слепой это кусок хлеба… Ради Христа, спасителя нашего, помогите горемычным, да ниспошлет господь милость на ваших ближних…

За свою жизнь Юрка видел нескольких нищих. Запомнил же только двух. Первого встретил как-то в вагоне, заросшего щетиной мужика, у которого на обеих руках целиком не было пальцев, но который таскал с собой гармонь и култышками каким-то чудом извлекал из нее мотив «По диким степям Забайкалья» и хрипло подпевал. Люди ему подавали, и было ясно, что жалеют они его не из-за гармони, не из-за песни, а из-за несчастья – култышек. Второй время от времени попадался на глазах у них на Перевалке. Он сидел то возле чьего-либо дома на скамейке, то возле магазина, то у клуба. Все тело его тряслось, ходило ходуном: ноги, руки, голова, челюсти и даже веки; казалось, что когда-то он насквозь продрог и теперь безуспешно пытается этими движениями разогреться. Иногда он щелкал семечки. Трясущимися руками доставал их из кармана, совал, ударяя по губам, в трясущийся рот, но шелуху выплевывать не мог, и она цепочкой вместе со слюной тянулась на грудь. Никто не видел подле него ни кепки или шапки, ни какой-либо жестянки для подаяний, никто не видел, как ему подают, но все считали его нищим. Однажды этот бедняга сидел у ограды школы, и одна девчонка положила перед ним гривенник. Он вдруг что-то замычал, неожиданно ловко поднял монету и протянул девчонке обратно. Та испуганно отпрянула и побежала, а он встал и, не переставая мычать и не опуская вытянутой руки, неуклюже пошел следом. И лишь у самого подъезда какой-то мальчишка посмелей взял у него десятник, сказав, что передаст девчонке. Лишь тогда этот немой трясун повернулся, покинул двор и отправился куда-то вдоль забора.

Юрке само собой припомнилось все это. Между тем голос нищенки звучал уже рядом.

– Подайте-подайте… Слепой и бедной сироте… Подайте… Кто как, кто что… С миру по копейке – нищему похлебка… Ради Иисуса…

Слышался частый стук мелочи о дно чего-то жестяного: кружки или консервной банки. Нищая никого не благодарила.

Валерка вспомнил про двадцатник, оставленный на хлеб, сунул руку в карман, нащупал монету и стал вертеть ее в пальцах. Булка стоит семнадцать копеек. Три копейки можно было бы отдать, но как? Не просить же сдачу.

– Христа ради просим, – монотонно выводила слепая, протискиваясь к лавке, где сидели ребята.

Она толкала перед собой маленькую девочку, которая мелко перебирала ногами и равнодушно-отрешенно смотрела вперед. Валерка с Юркой взглянули на девочку и вскинули брови.

– Катька! – прошептал в ужасе Юрка.

Девочка быстро подняла голову и, узнав ребят, испуганно попятилась, толкнув нищую.

– Чего ты шаришься, прости господи! – сперва грубо, потом как-то смягченно проговорила бабка, стараясь отделить от себя девочку.

Сухость и жесткость звенели в ее голосе. Старое, в заплатах и дырах пальто висело на теле нищей, как на колу. И вдруг Юрка вздрогнул. Он узнал нищенку. Это была та старуха, которую они с Валеркой и тетей Верой видели в огороде Поршенниковых и которая ответила им, что дома никого нет. Да, да! Та самая старуха. Она стояла среди подсолнухов и походила на пугало.

Мальчишка, повернувшись почему-то к летчику, проговорил:

– Мы знаем эту бабку… Валерка, помнишь?

– Помню.

– Мы знаем ее. И Катьку знаем. Она не сирота.

Старуха между тем, почуяв что-то недоброе, выгребла из кружки деньги, ссыпала их нервно в карман, сунула туда же кружку и с приподнятым лицом двинулась к выходу, цепляясь за скобки сидений и таща за собой Катю.

– Что же делать? – испуганно спросил Юрка.

– А вы уверены?

– Конечно.

– Тогда действуйте.

Мальчишки недоумевающе смотрели некоторое время в глаза летчику, затем Юрка схватил Валерку за рукав:

– Идем!

Они протиснулись следом за старухой, затем с трудом, отдавливая кому-то ноги, опередили ее и замерли перед нищей.

Платок с ее головы сполз, открыв жиденькие короткие волосы, точно приклеенные. С впалыми щеками, с глубоко сидящими глазами, голове этой, казалось, будет очень легко превращаться в череп.

Юрка ухватился за скобу. За эту же скобу взялась и старуха. Кожа на ее руке высохла и почернела, а жилы так резко выделялись, точно поверху опутывали кисть. Мальчишку пронзила мгновенная неприязнь, но он не разжал пальцев.

Старуха тыкала второй рукой то в плечо Юрки, то в грудь, стараясь протиснуться, а он не мог справиться с комками, подступавшими к горлу, только перебрасывал лихорадочные взгляды с Катьки на старуху, со старухи на пассажиров.

– Ну-ка, пустите, кто тут? – прохрипела бабка.

Она вдруг плечом резко двинула в Юркино плечо. И мальчишка отшатнулся, освобождая проход. Валерка сам посторонился, втиснувшись между какими-то парнями.

Кто-то ругнул ребят, мол, что это за безобразие, мечутся по вагонам, наступают на ноги да еще пристают к людям, и без того обиженным судьбой.

– Мы их знаем! – крикнул наконец Юрка. – Это не нищие! Это Катька Поршенникова, наша ученица. У нее и мать есть.

В вагоне воцарилось молчание.

– Спаси нас, господи, ото зла, – проговорила старуха, живо крестясь и стараясь пролезть вперед.

– Товарищи, тут надо разобраться! – раздался мужской голос.

И к виновникам всей этой сцены пробрался летчик. Он тронул бабку за руку, желая повернуть ее к себе лицом.

– Не надо от нас открещиваться, мы вам зла не желаем, – заговорил летчик, но старуха вырвала локоть и опять закопошилась, расклинивая сгрудившихся пассажиров, однако стена еще более уплотнилась подоспевшими любопытными. – Вы погодите, не вырывайтесь… Ребята говорят, что эта девочка учится…

– Учится, – перебил Юрка. – Она с нами учится, в третьем классе, и вот уже с полмесяца или больше не ходит в школу.

– Вот как? А я уже с полмесяца или больше встречаю ее в вагонах вместе с этой слепой женщиной.

– Слепой? – вдруг переспросил Юрка, как-то забыв, что бабка действительно прикинулась слепой. Он быстро глянул на старуху, представил ее глаза открытыми и злыми, как тогда, на огороде, и крикнул: – Она же не слепая! Она врет!

Вагон ахнул. Над столпившимися возник второй ярус, от вставших на сиденья.

– Ах, даже вон как! – проговорил летчик. – Вот видите, как интересно получается, а вы, гражданочка, спешили скрыться… Да откройте, откройте глаза, а то веки вон в самом деле дрожат, устали. – Летчик присел перед Катей. – Девочка, а мама у тебя есть?

– Ироды! – прошипела вдруг старуха, открывая глаза и окатывая людей ненавистью. – Ироды! Пустите меня!

И она полезла прямо на людей, размахивая руками как попало и нервно исторгая из горла какие-то прерывистые звуки. Но пройти было совершенно невозможно. И бабка в бессильной злобе, все более и более подвывая, начала колотить в грудь стоявшего первым паренька. Сперва он как-то смущенно и даже с улыбкой загораживался руками, но, когда старушечий сухой кулак каким-то образом проскользнул и угодил ему в зубы, паренек энергичным движением сцапал ее руки и сжал, багровея от гнева. Старуха в полной истерике хотела было грохнуться на пол, но, поскольку парень держал ее крепко, только повисла и задрыгала ногами, брякая кружкой и рассыпая мелочь.

Катя заплакала навзрыд. Летчик прижал ее к своим коленям, успокаивая.

– Ишь ведь что выплясывает, старая ведьма! Почуяла неладное и забрыкалась, – проговорила какая-то женщина. – И про Христа забыла.

– Шарлатаны проклятые, что делают!

– Девчонку-то, девчонку как настропалила!

– Да отпусти ты ее, пусть лбом поколотится – скорее в себя придет.

Но, запрокинув голову, бабка продолжала разыгрывать припадок. И никто уже не знал, что же, собственно, предпринять, как вдруг сзади послышалось поспешное, распорядительное:

– Разрешите… Дорогу… Дорогу, товарищи… У меня кстати оказался с собой шприц. Сейчас мы этой голубушке… позвольте… вспрыснем успокоительное.

Все обернулись. К середине, к этому кратеру своеобразного вулкана, пробирался человек, подняв над головой саквояж. Старуха, услышав о шприце, мгновенно успокоилась, подобрала ноги и встала, с силой рванув свои кисти из цепких пальцев парня.

– Издеватели! Что мы вам сделали, что вы над нами измываетесь?

Наконец тот человек, с саквояжем, протиснулся. Он оказался пожилым, в шляпе и в очках.

– Встала уже? Вот видите. Будь у меня на самом деле шприц, я бы ей непременно чего-нибудь вспрыснул, хоть и не доктор.

– Вы не доктор? – спросил летчик.

– Что вы, я бухгалтер. И, как заметили, очень находчивый бухгалтер. Дело в том, что и я не раз видел эту особу с девочкой, и всегда у меня щемило сердце… Я благодарен этим молодым людям за их решимость… – кивнул он на Юрку и Валерку. – А вас, уважаемая, нужно немедленно в милицию, немедленно!

– В милицию ее. Где живет, прямо там в милицию и сдать! – поддержали пассажиры.

– Ну что, ребята? – спросил летчик. – Что будем делать? Где, вы говорите, они живут?

– На Перевалке. Это остановка Мостовая. Обратно ехать.

– Обратно?.. Ну что же, давайте тогда к выходу. На первом же полустанке сойдем… Бабушка, прошу.

– Может, помочь? – спросил бухгалтер.

– Справимся, – ответил летчик. – Нас трое. Спасибо, что истерику сорвали.

– По-моему, мать этой девочки тоже… штучка. Разберитесь.

Пассажиры пропустили их, провожая советами и напутствиями.

На остановке, где был лишь дощатый навес, электричка замерла на десять секунд и покатилась дальше, постепенно тая в мутной и жухлой осенней дали.

– Отлично, пойдемте под навес, тут холодно, и подождем встречную. Она будет вот-вот.

И они отправились под навес, где уже укрылась старуха. Покосившись на нее, летчик вдруг проговорил:

– Эх, знали бы вы, как мне, пилоту, вот эта штука не по нутру, вот эти побирушки… И еще похоронные процессии, особенно те, что с музыкой, – ужас!.. Пилот владеет небом, он, можно сказать, бог всесильный, и вдруг видит, что люди могут быть и нищими, и могут умирать. Нет, это не для меня.

– Понятно, – сказал Валерка – Я тоже не люблю похороны. У меня аж мурашки по коже бывают.

– Вот именно… Так уточним нашу задачу. Приезжаем на Мостовую. И потом?

– Сдаем в милицию, – сказал Юрка.

– Все же в милицию?.. Ну что ж, в милицию так в милицию. Я, правда, ни разу не имел дел с милицией.

– Мы тоже, – заметил Валерка.

– Вот видите. Ладно, как-нибудь провернем. А вы знаете, где милиция?

– Знаем. Возле лесозавода.

– Отлично.

Катя стояла между летчиком и Юркой, съежившись, в латаном пальтишке. Платок почти развязался и надвинулся на глаза, но девочка не поправляла его. Она в самом деле походила на нищенку, сироту бездомную. Юрка все порывался спросить, как так получилось, что она стала шататься по вагонам, но сдержался, чувствуя, что Катя все равно ничего не ответит, а то еще и разревется.