Текст книги "В союзе с Аристотелем"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Часть третья
В союзе с Аристотелем

Глава первая
СЕМЕЙНОЕ ТОРЖЕСТВО

Приближался Юркин день рождения.

Мальчишка возвещал об этом дне уже не раз: за полмесяца, за неделю и, наконец, вчера, за три дня до торжества, и тем не менее он боялся, что родные все равно забудут и, естественно, не купят подарков. К тому же ни Василиса Андреевна, ни Петр Иванович не заикаются об этом и не делают никаких приготовлений. С ума можно сойти!

– В прошлом году ко дню моего рождения был торт, – сказал он вчера за ужином.

– Это не вы с пацанами забирались на крышу? – спросил Петр Иванович. – Две плиты шифера раскололи. Они вот-вот сорвутся и пристукнут кого-нибудь. Надо заменить.

Юрка сердито покосился на отца и ничего не ответил, думая, что бы еще такое ввернуть насчет именин.

– Валерка, наверное, не придет нынче на день рождения– не выхворается, – наконец проговорил он.

– Не будете лезть где попало. Холодина, снег, а им на гэсу надо. Ишь ведь какие герои!.. Нагероились! Один чуть не нырнул, а второй при смерти, – неожиданно разгневалась Василиса Андреевна.

– Ну уж и при смерти! Просто ангина. И то уже скоро пройдет!

– Пройдет! Хорошо, что ты на электричестве сидел, а то бы тоже или валялся сейчас, или бы искали тебя сетями на дне морском, вылавливали, прости господи, покойничка.

Аркадий прыснул. Василиса Андреевна стукнула его полотенцем по спине:

– И ты тоже, анжинер, куда повел ребятенок! И учительница!.. Всех бы вас надо…

– Зря ударила. Валерка мог с таким же успехом простыть и дома. Кстати, он каждый ноябрь болеет ангиной. И в воду никто не собирался нырять. Просто один мальчишка соскользнул с камня, когда мы шли по берегу, и искупался по пояс. Так что возьми свой удар обратно.

Юрка допил чай и поднялся из-за стола. Именины явно проваливались. Подарки улыбались откуда-то издалека, с прилавков магазина.

Все это мальчишка припомнил сейчас и отметил, что никаких изменений за день не произошло. Он забыт начисто. Хотя подсознательно чувствовал, что не может этого быть, чтобы его позабыли. Ведь девять лет не забывали, с какой стати па десятый забудут. Он присматривался ко всем кулькам и сверткам, которые приносили мать с отцом, желая видеть в них что-то угловатое, тяжелое, предназначенное ему. Почему угловатое и тяжелое, Юрка не знал, но именно так представлял подарок. Кульки и свертки раскрывались. Сахар, макароны, гречка. Красный кусок замороженного мяса. Тоже угловатый и тяжелый…

У Аркадия сегодня стипендия. Не было случая, чтобы треть от всех денег он не расходовал на пути из института домой, и не было случая, чтобы Василиса Андреевна после этого не ворчала, жалея рубли, «пущенные на ветер», в то время когда «сам без штанов».

«Если Аркадий сегодня ничего не купит, то крышка», – подумал Юрка, включая и выключая настольную лампу.

– Любуйся, отец, – сын опять книжки тащит в обеих руках, – услышал мальчишка Василису Андреевну и выскочил из комнаты.

Аркадий долго в сенях вышаркивал ноги, потом вошел и, смущенно улыбнувшись, спросил:

– Можно?

– А куда вторую-то стопу дел? – осведомилась Василиса Андреевна.

– Какую – вторую? Вот всё тут. Показалось.

– Ну хорошо, коли показалось, все меньше будет.

– Книги?

– Два учебника, Лесков и три томика Шекспира… Остальное вот – прошу. – Он вытащил пачку троек, еще что-то скомканное, положил на стол, поцеловал Василису Андреевну в щеку, подмигнул Петру Ивановичу и отбыл в свою «келью».

Юрка вьюном следом. Развязал бечевку, раскинул бумагу. Да, одни книги… Юрка не мог сдержаться, не мог больше говорить иносказательно, намеками.

– Значит, мне ничего не купил!

– А собственно, чего тебе надо?

– А собственно ничего… Просто послезавтра день моего рождения.

– Разве? – удивился Аркадий.

– Да.

– Странно. Как быстро летит время!.. Да-да, припоминаю, именно послезавтра. Ах ты, как глупо получилось.

Юрка презрительно усмехнулся и, чувствуя, что слезы где-то уже близко, прямо посмотрел брату в глаза.

– Но ничего, ничего, не горюй. Я тебе сделаю моральный подарок, – шепотом сказал вдруг Аркадий. – Ценнейшая штука!

Мальчишка часто заморгал, отпугивая слезы, и с очень отдаленным доверием спросил:

– Это какой, в коробке?

– В коробке. В черепной.

– Нет, правда?

– Правда, в черепной. Я тебе подарю мысль. Все принесут рубашки, игрушки, носовые платки, а я – мысль. Игрушки порвутся, рубашки износятся, носовые платки ты уработаешь, а мысль – крепкая штука. И, если голова у тебя недырявая, мысль никогда не потеряется… Радуйся, братуха, не каждый день такие подарки преподносят.

Глаза Аркадия улыбались хитро и обнадеживающе. У Юрки затрепетало сердце – он понял, что, кроме мысли, получит еще что-то.

– Знаешь, – пригнувшись к Юркиному уху, проговорил Аркадий, – я нарочно стипендию тройками попросил, чтобы матери больше казалось, чтобы замаскировать расходы.

– Она ведь сосчитает.

– Ну, пока она сосчитает… Как в школе?

– Хорошо. Катька сегодня у доски две задачи подряд сама решила, трудные. И даже никто не подсказывал. Только в одном месте сбилась. Галина Владимировна ей четверку поставила. Я говорил, что она меня в два счета догонит.

– Так убегать надо. Тебя догоняют, а ты хоть бы хны.

– Пусть сперва во всем догонит.

– Кого думаешь приглашать в гости-то?

– Валерку.

– И всё?

– Всё.

– Что же, друзей больше нет?

– Есть, но… никого больше не хочу. Вот… Галину Владимировну бы, но нельзя, по-моему, неудобно, да?

– Конечно, неприлично. А Катю не желаешь?

– Катю?.. Хм. Не знаю. А вдруг тоже неприлично?

– Нет, почему же? Вполне прилично. Валерка, ты, Катя, ну и мы все – будет очень толково.

– Я подумаю.

– Непременно… Как самочувствие Валерки?

– Сейчас к нему пойду.

Юрка оделся и вышел в сени. «Может быть, мамке вовсе и не показалась вторая стопа у Аркаши? – вдруг озарило Юрку. – И потом, чего это он долго ноги тут чистил? Не грязь ведь – снег. Стукнул раз о косяк – и всё…» Юрка хотел было обследовать сени, но раздумал, чтобы не разочаровываться, если ничего не найдет. А так, может, и в самом деле где-нибудь что-нибудь припрятано.

К Юркиному удивлению, Валерка был во дворе. Он стоял под навесом, в пимах, в отцовском полушубке, повязанный огромной шалью, так что голова его была шириной с плечи. В узкой щели сверкали только Валеркины глаза, да из складки против рта вырывался парок от дыхания. Вокруг него шумно сновали куры, за которыми с обычным восторгом следил Тузик, одетый в старую телогрейку с наполовину обрезанными рукавами и подпоясанный ремнем, – ну, прямо сбежал из какого-то бродячего цирка.

– Ну что, Тузенций, привык к наряду? Не брыкаешься больше? – спросил Юрка. – Тебе бы еще чулок на хвост и – хоть на полюс, в Антарктиду, пингвинов пугать… А ты чего, Валерк, выскочил? Мало простыл? (Валерка рукавом полушубка начал было раздвигать витки шали на лице.) Молчи. Тебе нельзя разговаривать на морозе. Вижу, что кур пичкал.

Да, мальчишка кормил птиц. Он любил их кормить, любил наблюдать за их бестолковой беготней, когда, мгновенно расхватав из тарелки все, что там есть, они еще минут десять носятся, подозрительно заглядывая друг другу в клювы – не осталось ли чего, чтобы выхватить. Мистер во время этих представлений стоял обычно посреди двора, как распорядитель, и только поворачивался то в одну, то в другую сторону. Сам он питался неизвестно когда и неизвестно чем – все отдавал подругам. Петух был предельно честен.

– Ну что, долго мы тут стоять будем? – спросил Юрка. (И Валерка опять начал было освобождать рот.) – Куда тянешься? Вот, елки, человечина! Ему говорят, надо молчать на морозе, а он тянется… Загонять, что ли, твоих голозадых? Тоже ведь не обрастают. Тоже штаны шить придется.

Валерка что-то промычал. Юрка зашел в курятник, заманил птиц, захлопнул двойные двери, и по молодому, чистому снегу, помеченному крестиками куриных лап, мальчишки направились к крыльцу.

Юрка помог Вере Сергеевне распутать Валерку. Валерка осунулся и побледнел.

– Идите в комнату, сядьте на кровать спинами к печке, – сказала Вера Сергеевна. Ребята так и сделали.

– Ну как?

– Ничего, – прохрипел Валерка, обматывая горло шерстяным шарфом.

– Легче?

– Легче. – Он, сморщившись и перекосив голову, глотнул слюну. – Противно.

– Какая дрянь.

– Шишки – во! – в горле. Карандаш между ними едва пройдет. В январе, когда мороз сильнее будет, пойдем делать операцию, а то задавит.

– Неужели задавливает?

– М-м…

– Вот елки. А почему в мороз?

– Врач говорит, что легче при морозе после операции. И еще сразу надо мороженое есть.

– Да-а… Ты давай скорее вылечивайся, а то нас вот-вот в пионеры будут принимать.

– Я и больной приду, когда принимать будут.

– Конечно, но здоровому лучше.

Вера Сергеевна принесла чаю со смородинным вареньем, два стакана. Валерка мучительно, но жадно начал пить.

– Смородина лучше всяких лекарств. Размягчает. Мама, еще стакан. – Голос его в самом деле стал четче. – Хорошо кипяченое молоко, но я его не могу пить – тошно… А два года назад какая-то тетка надоумила маму дать мне керосину. А я откуда знаю, что мне подносят, – хватил целую столовую ложку. И как начало меня мутить, как начало, думал умру.

– Гадость!

– Что ты!.. А знаешь, как хочу холодной воды? Сейчас бы ковшик со льдом после всех чаев.

Мальчишки помолчали.

– А я Мистера вспомнил, – сказал Валерка.

– Мистера? Ты бы узнал ворюгу, если бы встретил? – спросил Юрка вдруг.

– Конечно, узнал бы. На нем плащ вот с таким колпаком.

– А если он переоденется?

– Переоденется? – переспросил Валерка и, отхлебывая чай, сосредоточил память на том моменте, когда разглядывал бородача шагов с четырех, сидя за столом, и когда тот в упор глянул на него. Если бы Валерка старался запомнить физиономию пришельца, то, возможно, он нашел бы в ней что-нибудь особенное, но он не старался. Только бородку запомнил. Но если сектант переоденется, то, естественно, и бородку сбреет.

– Не знаю, – проговорил Валерка, легким кашлем прочищая горло. – Он такой высокий.

– Растяпа! Я бы его до печенок разглядел… У Катьки надо расспросить.

– Галина Владимировна не велела же.

– Ну, это когда не велела? Давно. А сейчас – пожалуйста… Только она ничего не скажет. Или, как вот ты, скажет, мол, высокий и в плаще. Тоже растяпа. А сектанта рано или поздно нужно выследить. Может, он в это время кого-нибудь другого подговаривает бросить школу, стращает сковородками и чертями. – Юрка говорил тихо, чтобы не услышала Вера Сергеевна. – Или жертву требует – под поезд…

Валерка задумчиво помолчал, плотнее прижимая шарф к горлу, потом вздохнул.

– Да-а… Юрк, а ты чего-нибудь боишься?

– Чего?

– Ну, чего-нибудь…

– Не знаю. По-моему, нет. Чего бояться? А ты разве чего-нибудь боишься?

– Кто – я? Хм, я… Важно, как ты. – Валерка посмотрел в глаза другу. – Понимаешь, я почему-то боюсь встретиться с ним или с бабкой.

Юрка только брови сдвинул. Валерка же поспешил объяснить:

– Ну, не то чтобы очень боюсь, а как-то так… Это сейчас. А когда встречу, я не испугаюсь, вот увидишь. – Мальчишка сосредоточенно посмотрел на абажур, точно там видением промелькнул божий поверенный.

– Вам еще чаю?

– Да, мам. И Юрке, вот его стакан.

– Печка теплая?

– Теплая.

Над Валеркиной кроватью Юрка увидел грамоту в рамке. Рамка была странной, не прямоугольной. Это вообще была не рамка, а нечто похожее на волну или на снежный вихрь, застывший на лету.

– Когда это ты выпилил?

– А я все время пилю. Сейчас чаю напьюсь и опять. Правда, трудно, голова кружится, от горла, но с перерывами ничего… Катька остается после уроков?

– Остается.

– А ты?

– Что – я?

– Остаешься?

– Зачем?

– Помогать.

– Да-а, так себе, через день. Там и без меня хватает учителей. А торчать на задней парте надоело. И вообще Нелька одна ее здорово подучит. – И Юрка рассказал о сегодняшнем Катином успехе. (Валерка заулыбался.) – Да! Учти, что послезавтра – день моего рождения. Как хочешь, но выздоравливай.

– Послезавтра?.. Так к послезавтра я не успею.

– Успеешь. Иначе весь год будешь валяться в постели!.. Еще тут одно дело. Аркаша советует Катьку пригласить. Как, по-твоему, стоит или нет?

– По-моему? – Валерка перестал швыркать чаем, но губ от стакана не отнял. – По-моему, стоит… С нами ей будет веселей, чем дома одной или с матерью. Да и нам будет веселей. Какие-нибудь игры придумаем. Стоит.

– Тогда все – приглашаю.

– Только потихоньку. А то Фомка опять задразнится.

– Конечно… Да, на вот тебе номера примеров и вот страницы, где учить. – Юрка положил другу на колени газетный клочок, сполз с кровати и, отряхивая выпачканную известкой спину, несколько раз покружился, как кот, к хвосту которого привязали бумажный бантик.

По радио артист запел «Скажите, девушки». Валерка, вытянув шею, хрипло и совершенно не под мотив начал подвывать. Юрке тоже нравилась эта песня. Слушая, он обшаривал комнату взглядом, пытаясь определить, где замаскирована Валеркина чудо-клетка о двенадцати хлопках. Именно о двенадцати, потому что Валерка просил сделать двенадцать пружин. Неужели возможно сделать двенадцатихлопку?.. Валерка ничего не показывал, несмотря на чуть ли не каждодневные просьбы. Юрка даже сердился, но сейчас он и не просил и не сердился, надеясь захватить друга врасплох или раскрыть тайну случайно. Но ни то, ни другое пока не удавалось. Сколько он ни оглядывался, нигде ничего подозрительного не выпучивалось и не выпирало.

– Ну ладно, – сказал Юрка, оделся и вышел.

Ему навстречу, потягиваясь, выбрался из конуры Тузик. Юрка остановился перед ним и, тыча в его сторону пальцем, торжественно, с дрожью продекламировал:

 
Расстанься с глупой маскою
И сердце мне открой!
 

Тузик принял это на свой счет, повалился на спину, задрал лапы, облизнулся, прищурил глаза и замер с виновато-рабским видом.

– Тряпка ты, Тузенций, а не полярник, – проговорил Юрка и ногой швырнул в него снегом.

Пес вскочил и залаял.

Юрка так и не понял, откуда взялись торт, виноград, яблоки, шоколадные конфеты и прочие яства. Все это возвышалось на столе, как остров изобилия.

Василиса Андреевна дожаривала картошку. Петр Иванович, потирая руки, расхаживал возле стола.

Юрка, от волнения не зная, что делать, выставил клетку с двумя уже пойманными синицами на тополь и теперь, поднырнув под штору, следил за ними в незамерзшую кромку окна. Прилетел жулан и принялся бродить по куполу садка с растопыренными крыльями, должно быть шипя на пленных и кичась своей свободой. Юрка знал эту птичью манеру. Но сейчас ему было безразлично, врежется жулан в хлопку или улетит… Приближалось назначенное время.

Хлопнула дверь.

– Ну-у, – воскликнул Петр Иванович, – раз больной встал, значит, все в порядке!

– Здравствуйте, – сказал Валерка все еще не своим голосом.

Юрка, улыбаясь, вышел из комнаты. В правой руке Валерка держал что-то большое, окутанное простыней. У Юрки затрепыхало сердце. Он хотел что-то сказать, но все забыл и только смотрел на это нечто, предполагая в нем подарок.

– Поздравляю с годовщиной, – проговорил Валерка торопливо. – Возьми от меня.

Юрка взял, поставил на табуретку, откинул углы простыни. Это была клетка… Нет, это была не клетка, а сказочный птичий терем. Двухэтажная, с двенадцатью хлопками, по шесть с каждой стороны, вся резная и очищенная шкуркой, без единой проволочки, не считая пружин, которые тоже прикрывались деревянными накладками. Василиса Андреевна. Петр Иванович, Юрка – все стояли подле табуретки и молчали.

– Нет, – сказал вдруг Юрка, – я не возьму ее.

Валерка удивленно поднял брови.

– Слушай, Валера, – проговорил Петр Иванович, – давай-ка завернем ее да в уголок поставим, а домой пойдешь – прихватишь.

И он начал было прикрывать клетку, но Валерка отстранил руку Петра Ивановича и испуганно спросил:

– Да почему?

– Нельзя, Валерка, – заметила и Василиса Андреевна. – Нельзя. Это не шутка. Нельзя!

– Да ведь это я ее сделал! Я сам! Что вы?.. Я сделал, и я дарю ее Юрке. Вы почему?.. – Он чересчур поднажал на голосовые связки и закашлялся.

– Давай-давай ее, Валера, завернем и поставим в уголок, а пойдешь домой…

– Тогда я сейчас пойду домой. – На глаза мальчишки навернулись слезы. – Раз не хотите, то не надо…

– Да нет же. Ты пойми – такие штуки надо в музее выставлять, а не дарить всяким шалопаям.

– Если надо, я для музея еще сделаю, а эту – Юрке.

Вошел Аркадий, ахнул, увидев клетку, осмотрел ее, не раздеваясь, согласился, что это «изделие не для дома», но раз оно дарится от чистой души, то отчего бы и не принять. Валерка поддакнул. Юрка неуверенно поднял клетку до уровня глаза, отнес ее в горницу и поставил на диван.

– Я и птиц в нее не буду садить.

– Почему?

– Они всё тут загадят.

– Чистить будешь. А лучше опилок посыпать или золы. Мы курицам и то и другое подсыпаем.

– Мощнецкая!.. Я ведь тебе совсем не такую рисовал, хуже. И ведь без чертежей, да?

– На ходу придумывал.

– У тебя, брат, голова работает. Я тоже иногда придумываю толковые клетки, но с ними копаться долго. Ну, думаю, сейчас шестихлопку сделаю. Пока рейки заготавливаю – на четыреххлопку перейду, а как сколачивать – куда мне, думаю, такая махина, раз – и двуххлопка… Да, мощнецкая!

– Давай к весне скворечники сделаем такие. Я сегодня вычитал, как самому сделать приборчик для выжигания. Выжжем красиво – все скворцы наши будут. Я завтра начну приборчик. Он простой: вот такой брусочек с дырочкой, на конце прикрепить кусочек спирали, а от нее…

– Ну-с, за стол! – скомандовал Петр Иванович. – Люблю грозу в начале мая!

Юрка выскочил на кухню и торопливо проговорил:

– Нет, погодите.

– Что, еще кого-то ждете?

– Да.

– Кого?

– Это… – Юрка замешкался, как-то задвигал руками.

– Даму, – сказал Аркадий.

– Даму? – удивился Петр Иванович и тыльной стороной кисти провел по щеке, при этом послышалось шуршание. – Так надо же побриться, раз дама.

– Да какая дама – Катька Поршенникова! – возмутился Юрка, краснея, и в порыве самозащиты заявил: – Тогда садимся! Вовремя не пришла – не надо.

– Экий ты, братец, горячий, – посетовал Аркадий. – К скольким ты просил?

– К трем.

– Сейчас без пяти три. К тому же сам бог велел женщине чуть-чуть опаздывать. Так ведь, мам?

– Да я уж и не помню, что бог-то велел, но подождать конечно, надо. Пусть и картошечка еще попреет. Кто же это – одноклассница?

– Ну, – сердито ответил Юрка.

– Пойдемте-ка в подкидного дурака сыграем, – проговорил Петр Иванович. – Минут десять.

Десять минут прошло. Прошло пятнадцать. Юрка то и дело косился на будильник, злился, играл не вдумчиво, наконец посреди кона хлопнул картами о стол и поднялся.

– Хватит! Раз не захотела – не надо.

– Юрк, – проговорил Аркадий, – а вдруг не «не захотела», а мать не пускает? Вдруг ей очень хочется, а мать – нет! – и все?

– Не знаю, – сказал Юрка.

– А я уверен, что именно так. К кому-кому, а к тебе-то Поршенникова не сразу отпустит дочь. Я подумывал об этом.

Юрка взглянул на брата и тотчас сообразил, о чем он сказал. Да, ведь они с Валеркой первейшие враги Поршенниковой, и, разумеется, к ним она не отпустит Катьку… Мало того, она, может быть, смеется над приглашением, издевается, выставляя его во всяких унизительных видах; сидит на табуретке и хихикает, блестя рожей… Юрке неожиданно захотелось сказать этой женщине что-то злое, желчное, чтобы передернулось у нее лицо и чтобы вся она так и обмякла.

– Валерк, сбегаем, а? – проговорил он.

– Давай.

– Молодцы! – проговорил Аркадий.

Мальчишки спешно оделись и выскочили. От холодного воздуха Валерка закашлялся и стал глубже прятаться в ворот.

– Ты без шарфа?

– Без.

– На мой.

Солнце закатывалось в одну из труб тепловой станции, которая громоздилась на ближайшей окраине Нового города. Начинало смеркаться. Ребята шли быстро, но молчаливо. Валерка не знал, что будет говорить, столкнувшись с Поршенниковой, и поэтому побаивался встречи, но ведь «надо поступать так, как поступать боязно». И мальчишка не отставал от друга. Юрку же подобное борение чувств не одолевало – он был полон решимости.

Юрка открыл калитку, и они пересекли двор. Однако на двери висел замок. И замок этот моментально уравнял мальчишек в их чувствах: оба они с одинаковым растерянно непонимающим видом переглянулись. Юрка несколько раз повернул замок с боку на бок и даже зачем-то дернул его. И вдруг в сенях скрипнула дверь, и кто-то спросил:

– Это ты, мам?

– Катьк! – крикнул радостно Юрка. – Это мы с Валеркой.

– Ребята? – поразилась девочка. И через миг мальчишки услышали ее голос прямо за досками двери, даже парок сквозь щель пробился. – Вы за мной, да?

– Конечно.

– Ой, а я закрыта. Мама ушла еще во втором часу. Посиди, говорит, я скоро, а все нет и нет. Я надела пальто и сижу возле плитки – у нас холодно.

– А ты отпрашивалась? – спросил Юрка.

– Отпрашивалась. Она сказала: посмотрим, а потом ушла.

– Хм, интересно…

– Что будем делать? – спросил Валерка, все озираясь и к чему-то настороженно прислушиваясь.

Юрка вновь подергал замок и проговорил:

– Пошарь-ка в карманах, нет ли чего острого.

– Зачем?.. Вот гвоздь, только погнутый.

– Еще лучше. Ну-ка… – И Юрка принялся ковыряться в скважине.

– Вы хотите меня открыть?.. Не надо, Юра, не надо. Мама ругаться будет! – испугалась Катя, поняв действия мальчишек.

– Не бойся… Этот замчище не гвоздем открывать, а ломом, – вздохнул Юрка и вдруг задумался: «А что бы произошло, если бы замок случайно открылся?» – и сам понял, что скреб гвоздем не с целью чего-то добиться, а так, непроизвольно, толкаемый неопределенным чувством. – Да-а… Замерзла? Иди в избу.

– А вы?

– Что – мы? Мы пойдем домой. Чего тут бесполезно торчать.

Но никто не двинулся с места.

– А окна у вас открываются? – спросил Юрка.

– Открываются, но только летом. А сейчас они заклеены и между рам вата.

– У нас тоже вата, – сказал Валерка.

– Вообще-то в этих сенках дважды два доску выбить, – заметил Юрка. – Хорошенько ногой садануть – и все. – Мальчишка даже для пробы несколько раз не сильно ударил валенком по гулкой пристройке.

– Эй-эй, кто там шарашится? – раздалось вдруг от калитки, и, обернувшись, ребята увидели большую фигуру Поршенниковой. Они молча и неподвижно следили за ее приближением. – А-а, это вон кто, – проговорила та с половины дороги миролюбиво. – Давненько вы у меня не были, давненько, вон с каких пор. – Поршенникова поставила на снег бидончик и достала из-за наличника ключ. – Не выказывайте, где прячем. Ключ – это все, вся жизнь, все счастье. Видите, как я вам доверяю.

И как же певуче-добр был ее тон, как же он, исполненный сердечности, приглашал мальчишек к миру, к душевному разговору! Но они, мальчишки, молчали. Юрке, наоборот, приторным, нахальным казался ее голос и ее слова, они злили его, потому что он знал настоящую Поршенникову, грубую, безжалостную, лживую.

Молчала и Катя, так что Валерка подумал, что она, верно, ушла в избу. Но, когда распахнулась дверь, она оказалась в сенях.

– Ишь ведь, и мамзель готова, – сказала Поршенникова. – Так кто ж чего справляет? – Она посмотрела почему-то на Валерку, очевидно понимая, что от него проще дождаться ответа.

И он ответил, опустив глаза:

– Юрка. День рождения.

– Юрка? У-у!.. И сколько же тебе лет будет?

– Десять. – Юрка наклонился, подцепил горсть снега и попробовал сделать снежок, но снег был сухим и рассыпался.

Ему не хотелось разговаривать с Поршенниковой вот так покорно-вежливо. Надо бы ответить не «десять», а «двадцать с хвостиком» и еще что-нибудь съязвить, но Юрка опасался, что, рассердившись, Поршенничиха не отпустит Катьку. И без того неизвестно, отпустит ли.

– Самый шалопутный возраст, – заметила женщина. – И опять же – вся жизнь впереди.

– Ну что, пошли, Катьк? – сказал Юрка.

– А может, я не разрешу. Может, вы мне не поглянулись, чтобы разрешать.

Тут Юрка не выдержал, вспылил:

– Значит, вы ее нарочно заперли, да?

– Ладно, идите, – со вздохом махнула рукой Поршенникова. – А то опять чего-нибудь наплетете на меня, не приведи господь! Хорошие вы хлопцы, только уж больно норовистые. «Нарочно»!.. Есть мне время с вами в прятки играть! – Она взяла бидончик, спустилась вниз, в сени, и только там проговорила: – Иди же, а то кавалеры за горло меня возьмут.

Катя медленно поднялась к порогу, боясь, что мать сейчас окликнет ее и вернет, медленно переступила порог и вздрогнула – Поршенникова ее действительно окликнула:

– Куда же ты, кулема? Идешь к людям, на праздник, по приглашению, а где подарок?

– Так ведь… – начала было Катя.

Но мать ее перебила:

– На вот. – Из-за борта фуфайки женщина вытащила что-то завернутое в бумагу и протянула дочери. Та взяла. – А теперь ступай.

И все трое медленно направились к воротцам, и лишь хлопок дверцы точно разбудил их – они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

А Юрка чуть присел, хлопнул себя ладонями по бедрам и задорно крикнул:

– Бежим!

И они понеслись по белой дороге.

Гайворонские радостно распахнули им навстречу дверь. Юрка как увидел улыбающегося отца и уловил его пытливый взгляд, брошенный на Катю, так моментально сообразил, что он, по своему обыкновению, сейчас же начнет интересоваться, кто у Кати родители, да где они работают, да как сама она, и так далее. Бросив пальто и шапку в угол, мальчишка утянул Петра Ивановича в горницу и прошептал, грозя пальцем:

– Смотри, пап, ни о чем не расспрашивай Катьку! А то начнешь свое «как» да «почему» – нельзя!

– Вы что, с Аркадием договорились? Тот нам с матерью наказал строго-настрого молчать и ничего не объяснил, и ты… Что это за такая за девица?

– Тайна! Вообще лучше не расспрашивай. Молчи, и всё.

– Странные порядки в родном доме.

– Ладно, пап, пошли.

Василиса Андреевна поставила на середину стола большую сковородку и пригласила «присаживаться». Юрка первым занял место у окна, рядом примостился Валерка. Аркадий, наблюдавший это размещение с особым вниманием, подал брату несколько знаков жестами и мимикой, мол, Катю-то не забывай, но Юрка этих знаков не заметил и уже нетерпеливо тыкал вилкой в сковороду. Тогда Аркадий, сокрушенно покачав головой и громко сказав: «Темнота!» – сам устроил девочку. Петр Иванович, несколько сбитый с веселого настроения сыновьими наказами, опустился возле Аркадия.

– Ну, вроде все ладно, – проговорила Василиса Андреевна, обозревая и угощения, и тесный людской кружок. – Открывай, отец, вина-то заморские. – И удалилась в горницу, откуда вынесла пару черных пимов и ватные стеганые штаны. – Вот, сыночек, чтобы зимой не мерз и не промокал, – от нас с отцом. – И три раза поцеловала Юрку: в лоб, в нос и в губы – лесенкой.

– Можешь теперь ночевать в сугробе, – заметил Петр Иванович.

– Законные штаны! – радостно проговорил Юрка, приняв подарки и оглядывая их. – Сегодня же обновлю. А пимы-то, елки! Подошвы – на сто лет хватит!

– Если их на божницу вон поставить вместо графина с водой, – заметил Петр Иванович.

Юрка отнес подарки в горницу и, вернувшись, воскликнул:

– Ну, разливайте!

– Что значит «разливайте»? – спросил Петр Иванович.

– Это значит – пить будем!

– Детям пить не положено. А если что им и перепадает, то инициатива должна проявляться взрослыми. Понял?

– Понял. Тогда проявляйте инициативу.

– Ох и гусь!

Юрка, несмотря на оживленность, начал ощущать какую-то нехватку, словно что-то забыл или потерял… А-а! Подарок Аркадия. Ведь он еще ничего не подарил, но непременно подарит. Что?.. Мальчишка с жаром посмотрел на брата. У Аркадия же был такой вид, словно он и не собирался ничего преподносить. Он шутил да улыбался в ответ на Юркины огненные взгляды, а затем вдруг взял бутылку шампанского и, нацелясь в братишку, начал раскручивать проволоку. Юрка, защищаясь, вскинул руки и пискливо завопил под общий смех, но в последний момент Аркадий чуть повернул бутылку – и пробка просвистела у мальчишки над головой. Из горлышка полезла пена.

– Стаканы! Где стаканы?

– За это полный наливай, – проговорил Юрка.

Но Аркадий всем троим налил по половинке. Потом взял свою пузатенькую рюмку с водкой и поднялся.

– Я пообещал уважаемому имениннику подарить мысль, – сказал он. – Пообещал сгоряча, прижатый к стенке. Потом долго думал и обнаружил, что, знаете, нелегко блеснуть новой мыслью после того, как человечество прожило разумной жизнью несколько сот веков. Поэтому прошу прощения заранее, если я вдруг использую находку какого-нибудь мудреца или философа.

Петр Иванович блаженно щурил глаза.

– Так вот. Бывают люди, которые живут для того, чтобы есть… И бывают люди, которые едят для того, чтобы жить. Я с удовольствием отмечаю, что наш именинник относится ко второму типу людей, то есть к тем, которые едят, чтобы жить. Это люди сердца и ума, но не живота. Я сказал длиннее, чем Аристотель. Но Аристотель говорил вообще, а я – в частности. Так пожелаем Юрке, чтобы он так же хорошо ел и так же хорошо жил: поменьше бы киловатт-часов да больше чего-нибудь иного. Привет, братуха!

Аркадий выпил, вышел в сени и тотчас вернулся со свертком.

– А это – приложение к моим мыслям, – сказал он, сдирая бумагу и сдергивая с коробки крышку.

Фильмоскоп!

Юрка выскочил из-за стола и взял его в руки. О, чудо! У Юрки даже не было мыслей о фильмоскопе. А если и были, то случайные и робкие, еще далекие от мечты. И вот, обогнав мечту на космической скорости, аппарат явился перед мальчишкой во всем своем черном матовом величии, с выпуклым глазом объектива, в глубине которого светился фиолетовый зайчик, с кассетой для диафильмов, с ламповым отсеком и с трансформаторной «будкой». Юрка не знал, что делать: плясать ли, смеяться ли, быть ли серьезным, спрятать ли аппарат, или же немедленно заняться им. Валерка не усидел – тоже вышел. И мальчишки принялись было изучать устройство фильмоскопа.

– Ну, это вы потом, – сказал Петр Иванович. – Потом-потом. Давайте за стол, ишь повыскакивали. Мать для них жарила-парила, а они за железку ухватились… Аркадий, забери у них эту пушку.

– Садимся, садимся, – ответил Юрка и поднес аппарат к Кате. – Им кино показывать.

С энергией взялись ребята за еду. Василиса Андреевна сама ни до чего не притрагивалась, все следила за чашками и все предлагала отведать то одно, то другое. Петр Иванович налил себе и Аркадию по рюмке водки, а мальчишкам плеснул малость шампанского.

– Знаешь, Валера, это от ангины хорошо. – И вдруг, озорно блеснув глазами, Петр Иванович спросил: – А можно все же задать нашей даме один вопрос?

И сразу – тишина.

– Ну, если этот вопрос тебя очень волнует, – проговорил Аркадий медленно, словно пытаясь из множества возможных вопросов угадать вероятнейший.

– Я хочу спросить Катю… м-м… как ей понравилась наша картошка?

– Вкусная, – ответила Катя, действительно уплетавшая за обе щеки и смущенная общим вниманием к себе.

– Верно, дочка, вкусная. Вот и весь вопрос… Я предлагаю выпить за того, кто приготовил нам такую вкусную картошку, – за мать!