Текст книги "В союзе с Аристотелем"

Автор книги: Геннадий Михасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава третья
ДРАГОЦЕННЫЕ ДАРЫ

Портальный кран стоял посередине двора на рельсах-рейках. С метр высотой, покрашенный охрой, с гордо задранной стрелой, к которой был подцеплен игрушечный самосвал. Тузик сперва лаял на это невиданное чудовище, потом начал нежно скулить и пытаться дотянуться лапами до рельсов. Мистер, найдя, очевидно, в очертаниях крана что-то петушиное, время от времени хлопал крыльями и кукарекал. То Валерка, то Юрка осторожно при помощи особых барабанчиков, сделанных из катушек, поворачивали башню, поднимали и опускали стрелу, катали кран по рейкам. Кран действовал безукоризненно.

– Вот елки, – сказал Юрка. – Здорово!

– Все-таки очень желто получилось, на настоящий не похож. Помнишь, какой цвет у настоящего?

– Помню. Такой сероватый, как у Варфика.

– Вот… А тут видишь какой.

– Сойдет. Важен не цвет, а вот что… – Юрка повернул башню. – Вот… Теперь подари его школе.

– Школе? – Когда Валерка улыбался, его нижняя губа сильно походила на сковородник.

– Ну да. Ведь мы обещали Галине Владимировне сделать игротеку и что-нибудь подарить школе. Но мы ничего не сделали. Теперь дари кран.

Юрка сказал это нарочно, чтобы разозлить Валерку, чтобы он начал спорить, но Валерка задумался.

– А что?.. Подарю.

– Подаришь?

– Подарю.

– Ну и дураком будешь. Такую штуку дарить. Делал-делал, и – дарить. А что тогда я подарю? – вдруг спросил он. – Ведь и я должен чего-то подарить. Я ведь не рыжий.

– А мы портальный подарим сразу за двоих. Скажем, что вместе делали.

– Нет, я так не хочу. Да и Галина Владимировна все равно не поверит, что я такой сделал, – сказал печально Юрка. – Лучше я ничего не подарю.

– «Хоккей»! «Хоккей»-то мы забыли!

– «Хоккей»?.. Хм. Ты – портальный, а я – «Хоккей»? Ты – слона, а я – моську.

– Разве это моська? Сравнил… Давай тогда так: ты подаришь портальный, а я «Хоккей».

– Посмотрим, – сказал Юрка.

К первому сентября было уже решено, что Юрка все же подарит «Хоккей». Утром ребята шли в школу и рассуждали, когда сделают выставку летних работ – сразу или через месяц, – кто еще что принесет, и как на фоне всех поделок будут выглядеть их дары. Потом заговорили о том, кто из их одноклассников где мог побывать летом и кто из них мог увидеть больше и интереснее, чем они – Юрка с Валеркой.

Мальчишки шли скорым шагом, кого-то обгоняли, кто-то обгонял их, – и все махали руками, галдели, смеялись, стукали друг друга портфелями по спинам.

Галину Владимировну ребята увидели еще издали, не доходя до ограды школьного двора. В белой кофточке и черной юбке, она стояла там же, где собирались в прошлом году, у молодых тополей, и что-то говорила девчонкам, крутившимся около нее, а пацаны толпились чуть в сторонке и, похоже, боксировали. Когда Юрка с Валеркой подошли, учительница уже построила всех и тут же повела в новый класс, так что им пришлось на ходу пристроиться в хвосте, за Фомкой Лукиным. Фомка был в новой школьной форме, которую все одергивал, расправлял, но она так и стояла торчком.

Юрка ткнул его кулаком в спину и сказал:

«Не вихляйся».

Фомка замахнулся сумкой, но увидел, что это Юрка, опустил руку, побежал вперед и затесался среди девчонок, перед Катей Поршенниковой.

Хотя класс был новым, парт в нем было столько же и стояли они так же, как и там, в старом классе, поэтому все без путаницы расселись по прежним местам. Валерка сидел в среднем ряду на первой парте, возле учительского стола, а Юрка – на второй парте, сразу за спиной Валерки.

Галина Владимировна попросила выложить учебники на края парт и пошла вдоль рядов проверять. Против Поршенниковой она остановилась.

– Катя, а где твои книжки?

Девочка медленно поднялась.

– Нету.

– Вообще нет или дома забыла?

– Вообще нету.

– Почему?

– Мама сказала, что вы сами должны дать книжки.

Учительница на какой-то миг задумалась.

– Хорошо… Садись.

Галина Владимировна велела убрать книги в парты.

– Ну что ж, ребята, вот мы и начинаем новый учебный год. За лето вы окрепли, подросли – это я вижу. Я надеюсь, что вы соответственно и поумнели – это я проверю. Вы теперь третьеклассники. А что же такое третий класс? – Она выжидательно оглядела притихших ребят, затем прошла к окну, шире отворила форточку и вернулась к столу.

Учительница медлила, казалось, потому, что или хотела услышать мнение самих ребят, или давала им возможность несколько поразмышлять, прежде чем она выскажется, а может быть, она медлила еще и потому, что свои мысли желала изложить не первыми попавшимися словами, а красиво, стройно, необычно.

Галина Владимировна как-то резковато подняла голову. Все поняли, что сейчас она заговорит.

Юрке понравилось, что учение Галина Владимировна сравнила с путешествием, трудным, но интересным. Правда, это сравнение он и прежде где-то слышал, но в применении к себе оно вдруг обернулось неожиданной яркостью. Он вспомнил путешествие на гидростанцию, вспомнил, как они втроем шагали по толстой трубе пульпопровода, в которой шуршали влекомые водой песок и галька. Аркадий время от времени вставал на руки и шел по трубе на руках, затем резко отталкивался, вскакивал снова на ноги и тут же крутил сальто-мортале в сторону, на песок. Юрка, видя, с какой легкостью брат проделывает эти трюки, сам вдруг в каком-то безрассудном порыве подпрыгнул с кувырком, ударился головой о трубу и свалился, охая и ахая.

Юрка спохватился, что Галина Владимировна говорит о пионерах, о том, что в этом году все ученики станут членами великой армии ленинцев. И Юрке почему-то сразу представилась пустыня, через которую маршем движутся бесконечные колонны мальчишек и девчонок с красными галстуками на груди. Они идут и идут со знаменами и горнами и поют что-то боевое на всю пустыню, и от этого пустыня не то что уменьшается, а перестает быть похожей на мертвую и бесплодную…

– Гайворонский!

– А?

– Я о тебе говорю.

– Что?

– Слушай. Хватит в облаках летать… Так вот, я надеюсь, что Гайворонский крепче подружит с арифметикой, а Лукин – с письмом. Я надеюсь, что Медведев не будет оправдывать свою фамилию – не будет ходить косматым, и что Катя Поршенникова будет следить за своим фартуком и, конечно, будет лучше учиться.

Юрка подумал, что насчет дружбы с арифметикой Галина Владимировна совершенно права. И как это Фомка умудряется получать по арифметике неизменные пятерки? Такой противный тип – и вдруг пятерки. Поскольку это не поддавалось объяснению, то Юрка бросил думать об этом.

Учительница между тем поздравила ребят еще раз с началом учебного года и сказала:

– А теперь поговорим о лете.

Класс зашумел. Всем хотелось поговорить о лете. Фомка Лукин вскочил первым и сказал, что ездил с матерью в деревню и собирал ягоду.

– А ты что-нибудь привез из деревни? – спросила Галина Владимировна.

– А чего?

– В деревне можно многое найти: цветов насушить, ежа поймать, белку, змею.

– Змею?

– Да. Я вот росла в деревне, и мы всегда ловили змей. Я и нынче была дома, так мы вот такого ужа поймали.

– Ужа?

– Мы даже медвежат, помню, ловили. Медведицу взрослые убили, а медвежат мы поймали. У нас в школе в живом уголке и зайцы были, и бурундуки, и черепахи.

– Нет, – сказал Фомка, – я змей боюсь. А медведя мы не встречали. Но все равно было некогда. Мы с мамкой все ягоду рвали.

– Для продажи? – громко спросил Юрка, оборачиваясь.

Фомка на какой-то миг смутился, потом зло ответил:

– Не твое дело!

– А-а, боишься!.. А ты расскажи, как весной сапогами торговал! – крикнул Юрка.

– Гайворонский! Ты что это? Кто тебе позволил говорить?.. Садись, Лукин.

Но Фомка сел уже без разрешения и что-то сбивчиво разъяснял своему соседу. Юрка, склонив голову, думал о том, что Галина Владимировна ничего не знает про сапоги и что, без сомнения, Фомка торговал ягодой.

Еще до того весеннего происшествия, почти с первых дней знакомства, Гайворонский и Лукин не поладили между собой. Что-то им не нравилось друг в друге совершенно, но что именно – они не понимали, и поэтому вздорили безо всяких, казалось бы, видимых причин. Теперь же Юрка просто ненавидел Фомку и готов был приписывать ему любые подходящие к случаю неблаговидные дела.

Между тем Неля Баева рассказывала про пионерский лагерь. Потом Вовка Медведев описывал горы на Алтае. Потом выступали еще и еще. Юрка некоторое время был хмурым, затем поднял голову и стал настороженно оборачиваться к тому, кто брал слово, – уж не слишком ли интересное тот расскажет. Но нет, нет. Мальчишка чувствовал, что их с Валеркой путешествие не сравнимо ни с чем. Он внутренне ликовал и после каждого выступления все порывался вскочить и поведать свою историю, но сдерживался, тянул, сам не зная почему.

– Ну, а ты, Катя, где-нибудь была летом? – спросила учительница.

Поршенникова медленно поднялась и покачала головой, глядя в пол, затем посмотрела на Галину Владимировну, быстро отвела взгляд и проговорила:

– Я дома была.

– Садись, Катя.

Юрка наконец не выдержал:

– А мы с Валеркой на строительство ГЭС ездили. Мы там пробыли шесть дней.

– С кем? С братом? – спросила Галина Владимировна.

Она заходила несколько раз к Гайворонским и хотя не видела Аркадия, но знала, что он есть и что он – студент строительного института.

– С братом, – ответил Юрка. – Он там был на практике и нас взял с собой. Мы там все облазили. Нижний бьеф, верхний бьеф, машинный зал, направляющие лопатки. У Аркадия везде знакомые, нас везде пропускали. Даже на портальный кран забирались. Туда посторонним запрещено, а мы забирались…

И Юрка рассказал, что с этой страшной высоты было видно все: и море, которое постепенно скапливалось перед плотиной, и здания, где будут работать турбины и где пока сооружаются для них гнезда, и потоки, бушевавшие на водосливе, где постоянно парил туман и висели неисчезающие, будто прибитые радуги, и бетонный завод, покрытый серой пылью цемента, и лес вдалеке, за которым лежал поселок гидростроителей. Юрка рассказывал, как они втроем ходили по трубам пульпопровода к земснаряду, а оттуда – к шлюзам. Юрка понимал сам, что все невозможно рассказать, поэтому он замолчал, даже не кончил мысли, и, передохнув, вдруг проговорил:

– Валерка выпилил портальный кран, вот такой вышины… Как настоящий. На выставку. Как будет выставка, так мы сразу принесем. Желтый, со стрелой.

– Несите завтра же, – проговорила Галина Владимировна. – Прямо с завтрашнего дня начнем собирать экспонаты. Завтра же!.. Все, все слушайте! Кто что сделал за лето, как мы договаривались, приносите… А у вас, Юра, чудесная была поездка, прямо завидно!

– А давайте сделаем экскурсию на строительство, – вдруг сказал Юрка. – Всем классом. ГЭС ведь близко. Сядем на катер – и там. Борьба с природой, современность… Перевалка хоть не затухлое, но болотце. Давайте!

– Болотце? – спросила Галина Владимировна. – Кто же тебе сказал так про Перевалку, что она – болото?

– Не болото, а болотце.

– Ну хотя бы болотце?

– Брат, – признался Юрка, несколько удивленный серьезным и даже сердитым тоном учительницы.

– Передай, Юра, своему брату, чтобы он выражался осторожнее.

– Как – осторожнее? – спросил Юрка.

– Он поймет… Садись. А о борьбе с природой и о современности ты, Юра, совершенно прав. Мы обязательно сделаем экскурсию… А теперь давайте заниматься.

Юрка размышлял, почему Галине Владимировне не понравилась фраза о болоте. Это такая звучная и красивая фраза, прямо как из книжки. Разве нет на Перевалке болот? Не настоящих, но все равно с протухшей водой, с камышом, с лягушками. Лягушки вечерами квакают. Особенно когда луна светит, – квакают во все горло… Говорят, у одних трехлетний мальчишка ест лягушат. Насыплет в карман соли и промышляет возле берега. Поймает лягушонка, посыплет солью и – в рот, живого. Мать, рассказывают, и лупит его, и врачей вызывает, а он не унимается, плачет и говорит: «Все равно буду исть лягушек – они вкусные и шевелятся в брюхе»… Это, конечно, враки, однако Юрка передернул плечами, представив проглоченную лягушку.

Галина Владимировна читала рассказ Толстого. Юрка любил уроки родной речи, когда не нужно было ничего писать, не нужно было ни за чем следить. Сиди, слушай или размышляй о чем хочешь.

Над доской висел портрет Ленина, а ниже, на красной материи, – его слова об учении. В простенках – плакат с тремя улыбающимися спутниками и Пушкин. У Валерки тоже есть Пушкин, только поменьше. Валерка сам выпилил ему резную рамку…

«Если бы я был маляр, – думал Юрка, – я бы покрасил стены в другой цвет, в светло-красный… Нет, в светло-зеленый, чтобы как в лесу было, красиво… Или лучше в светло-голубой, как будто в воде, на дне морском». И тут Юрка спохватывается, что стены покрашены именно в светло-голубой. Не смущаясь, он фантазирует дальше. «Если бы я был плотником, я бы сделал не такой шкаф, а пониже, чтобы можно было достать до самой верхней полки, и в каждом отделении сделал бы дверку. И расширил бы шкаф, чтобы портальный кран мог свободно ездить по нему… Если бы я был ученым, я бы сделал спутники не такими…» Мальчишка сосредоточил все свое воображение на спутниках, но ничего не придумал. Спутники должны быть именно такими, круглыми или в виде пули, с рогульками.

Портальный кран мальчишки на следующий день не принесли. Юрка уговорил друга не спешить: пока тянется вся эта волынка со сборами, кран примелькается, и к открытию будет уже не то впечатление. Действительно, со сборами экспонатов проканителились, и выставку оформили только через неделю.

Портальный кран произвел в классе настоящий фурор. Его поставили на шкаф, точно на плотину. Так и казалось, что сейчас он самостоятельно двинет стрелой и покатится, и откуда-нибудь хлынет вода, чтобы дополнить картину. А возле шкафа на столе и на подоконниках разложили другие изделия. Фомка притащил копилку деревянную. Она красовалась среди пластилиновых человечков на столе.

Кто-то оповестил учителей о выставке. Те пришли гурьбой, знакомые ребятам и незнакомые, и стали разглядывать экспонаты. Один лысый и в очках сказал, показывая на портальный:

– А знаете, поразительно! Я был на строительстве, видел. Копия! Где этот вундеркинд?

Никто не показал на Валерку, очевидно, из робости перед учителями, но сам Валерка, стоя в отдалении, закусил нижнюю губу и покраснел.

Когда все чужие разошлись, Галина Владимировна сказала:

– Простите, ребята, но я не ожидала такого результата. Как все здорово!..

После уроков ребята еще с полчаса торчали в классе.

– Неправда, что все хорошие, – проговорил Юрка, когда они с Валеркой вышли наконец в коридор. – Есть ерундовые.

– Конечно, есть.

– Например, пластилиновый гриб – чепуха. Я за вечер могу десять таких мухоморов слепить.

– Ну, уж не десять, – усомнился Валерка.

– А что? Хвать – пенек, хвать – шляпа, хвать – шляпа на пеньке, и гриб готов. Только сверху вдавить еще красненькие веснушки – и будет мухомор.

– Я не пробовал из пластилина делать, не знаю, как это.

– Или Фомкина копилка. Фу-у! Я таких тысячу штук за вечер сколочу. Раз – гвоздь! Два – гвоздь!

– А ты заметил, что гвоздей в ней нету?

– Ну, клеем.

– И клея не видно.

– А что же там?

– Там как-то хитро устроено, как-то собрано.

– Все равно! Кто же копилку на выставку тащит? Вот портальный – это штука! Пусть вот Фомка попробует сделать портальный или «Хоккей»! А то – копилку!

Валерка хотел возразить, что «Хоккей» да и портальный не так уж сложно делать, но тут мимо проходил Фомка. И Юрка, придержав его, нарочито таинственно спросил:

– Почем ягода? Беру тыщу стаканов.

Лукин отпрыгнул и ответил:

– Штанов не хватит!

– Фомилка-копилка!

– А ты – нижний бьеф!

– Помолчи, барыга!

Выскочив на улицу, Фомка крикнул:

 
Гайворон
Ловил ворон.
Гайворон
Ловил ворон.
 

– Противоза! – проворчал Юрка. – Вот пойдем на экскурсию, я его сброшу вниз, в самую эту, где клокочет.

Валерка улыбнулся – его никто никогда не обзывал.

Впереди шла Катя Поршенникова. Она жила дальше всех от школы – почти у насыпи. Юрка предложил догнать ее, не зная зачем. Но, когда догнали, вопрос вдруг выскочил сам:

– Ты чего это в субботу не была?

Катя, замедлив шаги, хотела отстать от ребят, но они тоже сбавили ход. Тогда она ответила:

– На укол ходила.

– Ну и что? Не миллион же уколов, чик – и готово. В руку или под лопатку?

– И не в руку, и не под лопатку.

– А куда?

Катя опустила глаза.

– А-а, – сказал Юрка. – Так бы сразу и сказала, что сидеть нельзя.

– Теперь каждую субботу – на укол.

– Противная штука, – заметил Валерка.

– Болеешь, значит. А что у тебя: воспаление сапога или разрыв портянки?

Девочка промолчала и еще более замедлила шаг.

– Ладно, – сказал Юрка. – Пошли. Пусть пропускает занятия – ей же хуже. Вот останется на второй год – узнает. Конечно, заболеешь, если будешь такой тюхой…

Сквозь мальчишескую резкость и непримиримость пробивалась жалость, но так смутно, так робко, что Юрка и не осознал этого.

Глава четвертая
ЧТО ТАКОЕ „БОЛОТЦЕ”?

К великой Юркиной радости, дома оказался Аркадий. Он только что вернулся с практики и теперь умывался, раздевшись до пояса. На столе стояла глубокая чашка с дымящимися варениками. Василиса Андреевна что-то рассказывала, спуская в кипящую воду новую порцию вареников.

Юрке хотелось кинуться и потормошить Аркадия, но получилось почему-то так, что братья только со сдержанными улыбками посмотрели друг на друга, потом Аркадий протянул ладонь, Юрка тоже.

– Ну, как дела?

– Голова еще цела.

– Тогда давай к столу… Ну, мам, продолжай!

– Вы уж больно холодновато встречаетесь, – заметила Василиса Андреевна. – Что тот, что другой. Уж не целуетесь, так хоть обнимитесь.

– Хм, – сказал Юрка, улыбаясь и стараясь оставаться серьезным.

– Ничего, – заметил Аркадий. – У нас с ним наверняка все горячее впереди. Да ведь, Юр? Новостей гора?

– Конечно.

– Ну вот. Аркадий накинул рубаху и сел к столу. – Ну, дальше. Юрк, послушай, что с мамой сегодня в вагоне произошло, какая встреча. Ну, ну…

– Ну в разговоре-то что-то о войне и упомянули – дескать, не приведи ее господь. Тут старушка вдруг и говорит, мол, мы от капиталистов ждем войны, а война-то с другого конца придет, сверху, с неба. Я аж вздрогнула! – продолжала Василиса Андреевна прерванный рассказ.

– Это что, опять сон? – спросил Юрка.

– Какой сон? На остановке женщину встретила, – недовольно пояснила мать. – Сон… Ну, это я ее: не от Христа ли, мол? От него, говорит, от Христа. И с силой так говорит. Маленькая да сухонькая, а сказала о Христе, как выросла, с такими тонкими, злыми губами. Как же, это от Христа, я спрашиваю, когда его распяли юды еще в какие времена. А он, говорит, сызнова воскреснет. Воскреснет и уничтожит всех, кто не ждет его. Батюшки! И начала мне страсти описывать, кто как погибнет, в каком огне, да кто как выживет, да что еще после этого будет… Сперва я было уши развесила и гляжу на нее во все глаза, как на пророчицу, а как начала она городить да нагораживать, смекнула я, что старушонка-то помешана. Спасибо, электричка пришла, думаю – отвяжусь. Так нет, старуха впереди меня аж лезет и сверху вот этак к моему лицу склоняется да шепчет: «Миградимон! Миграмидон!»

– Может, Армагеддон? – спросил Аркадий.

– Может. А может, еще как – не помню, но слово этакое, с жутью… Юрка, ты не нажимай на вареники-то сильно. Дай Аркаше поесть, с дороги.

– Ты, мам, брось эту политику… Рубай, Юрк, вовсю. Что я голодный что ли?

Василиса Андреевна ничего не ответила, но, когда Юрка глянул на нее, чтобы решить, как все же ему поступить: продолжать ли уплетать вареники за обе щеки или умерить свой пыл, мать ему украдкой погрозила, строго поджав губы, мол, воздержись, и тут же продолжила:

– Ну, я это в тамбуре осталась, думаю: пройдет пророчица в вагон, сядет. А она этак сбоку в тесноте-то припала и, пока мост шумел, все говорила и говорила что-то. И сошли вместе – свои, дескать, тут живут. А я помалкиваю, только думаю, что это за старуха такая. На помешанную вроде не похожа. Осмелела да и говорю, что, дескать, я сама Христа почитаю, спасителя, а чтоб верить во все это – не верю. А ты, шепчет, верь, верь – спасешься, и сама спасешься, и детей своих спасешь, и опять этот Миграмидон. И в переулок свернула.

– Армагеддон, Это смертный суд – война, которая якобы произойдет по воле Христа, – сказал Аркадий. – Старушка твоя – сектантка, рьяная. Видно, почти сестра твоя во Христе.

– Храни господь! Я о здравии молюсь.

– А она – за упокой. Но обращаетесь-то вы к одному – Иисусу… Не зря она к тебе подсела. Рыбак рыбака видит издалека.

– Интересно, – заметил Юрка, откладывая наконец вилку. – Ну, и как ты, мам, будешь спасаться?

– Да уж как-нибудь спасусь. Пятьдесят лет, слава богу, спасалась, десяток еще сберегусь… Аргимидон. Ерунда ерундой, а в голове засело.

– А что, это было бы неплохое мероприятие – второе пришествие Христа, – проговорил Аркадий. – Повозили бы мы его по стране, как принца показали бы кое-что да и агитнули бы в пользу коммунизма. И ручаюсь, отрекся бы Иисус от своего сана, скинул бы терновый венец и обозвал бы своих поклонников дураками… Во всяком случае, к неописуемому счастью православных, на земле учредилась бы еще одна пасха – наслаждайся, не хочу!

– Да, это было бы законно, – поддержал Юрка, вспомнив нынешнюю апрельскую пасху, когда он, Валерка и еще несколько ребятишек, в том числе и Поршенникова, возбужденно ходили по домам, гаркали «Христос воскрес» и получали пасхальные дары: монеты, разноцветные яйца, ватрушки, кедровые шишки, леденцы и даже головки лука и чеснока. – Весело было бы! Дважды бы славили!

– Во-во! Мать сектанты взялись обрабатывать, брат сам готов богу на рога броситься. Эх, народ!

– Ну, уж хватит вам измываться. Ты вот скажи лучше, анжинер, кончили гэсу-то или опять весной мыкаться будем?

– Будем. Еще год.

– Пожалели бы уж людей. Мы-то еще ничего, а кругом– то смотреть страшно.

В половодье дома, стоявшие в низине, заливались по окна, так что жильцы переселялись на чердаки и крыши вместе со скотиной. Изба же Гайворонских стояла на некотором возвышении, так что вода останавливалась перед самыми воротами. И главное беспокойство семьи состояло в том, чтобы загодя перетащить картошку из подполья в сени – грунт был песчаным и подполье всегда затапливалось.

– Еще год, – повторил Аркадий. – Я снова поеду туда и, клянусь, дострою, хотя бы ради нашей картошки.

В сенях звякнули когти и монтерский пояс, брошенные в угол. Это пришел на обед глава семьи – Петр Иванович. Он работал электриком на одном из ближних заводов Нового города, был худощав и, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, все еще ловко взбирался на столбы – чаще по просьбе односельчан, чем по службе.

– У-у! – воскликнул Петр Иванович. – Все дома. Наконец-то! Здравствуй, Аркаша… Люблю, когда все дома, ей-богу. Никакого праздника не надо, лишь бы были все дома, да здоровые, да веселые… Эх, жаль, что через полчаса идти, а то бы мы сейчас выпили!

– Я тоже, пап, ухожу, – сказал Аркадий.

– Куда? – спросил Юрка.

– В институт. Да кое-кого из друзей повидать.

– Ну ничего, вечерком чокнемся. Ага, мать?.. Выпьем и снова нальем!

– Вообще-то на меня не очень рассчитывайте, – проговорил Аркадий.

– Понятно. Дело молодое, но постарайся пораньше… Ну что ж, рассказывай, как там, что там, почему там, сколько турбин уже пущено, когда перестанете Перевалку заливать?

Юрка не любил подобные расспросы отца: как, что и почему. Они были до того нудными и дотошными, что, будь это кто-нибудь другой, мальчишка решил бы, что человека все, о чем он спрашивает, не интересует вовсе, а делает он это назло. Но Петр Иванович, сколько Юрка помнит его, всегда был любителем поговорить именно так, подробно. И мальчишке оставалось только удивляться этой отцовской склонности да вовремя спасать друзей от всяческих расспросов.

Аркадий и Петр Иванович ушли вместе.

Юрка вздохнул. Мать и отец наговорились с Аркадием, а ему и слова не дали вымолвить. А между тем именно его, Юркин, разговор важнее и интереснее всех этих Армагеддонов. Он рассказал бы о портальном кране, сделанном Валеркой, о выставке, о том, что они всем классом наметили экскурсию на плотину, о том, что скоро они станут пионерами, о том, что просила передать Галина Владимировна, – о болотце… Действительно, гора новостей. Аркадий, значит, предчувствовал это и сам, очевидно, не против был потолковать. Так ведь не дали со своим Иисусом Христом.

Мальчишка решил дождаться брата во что бы то ни стало, пусть хоть в два часа ночи придет.

Юрка вернулся с улицы уже затемно и засел в комнате Аркадия читать «Руслана и Людмилу».

Петр Иванович купил водки, ждал-ждал сына, потом выпил одну стопку, вторую, затем, когда прогудела очередная электричка и Аркадий не появился, налил сразу стакан, выпил, наелся, пошелестел минут пять газетой и уснул на диване.

Аркадий приехал в двенадцатом часу. Родители спали. Свет горел только в его «келье», как он называл свою комнатушку. Юрка мужественно боролся со сном.

– Ну как? – спросил Аркадий.

– Ничего.

– Ну и прекрасно… Мне бы чайку.

И пока он в кухонной полутьме добывал себе чай, Юрка поспешно соображал, с чего начать разговор.

– Зря он простил Фарлафа, – сказал он, когда брат вошел с дымящимся стаканом. – Я бы ему голову отрубил.

– Фарлафу?

– Ну да.

– На правах читателя ты можешь это сделать… Хочешь со мной чай пить?

– Нет.

– А спать тебе не пора?

– Я тебя ждал.

– А-а, Тогда извини.

Юрка поворошил некоторое время страницы книги, потом вдруг сразу сказал, что у них в классе открыли выставку. И беседа началась.

Вот с братом Юрка любил поговорить. По тому, как он слушал, как и что отвечал, чувствовал Юрка молодую, почти мальчишескую душу брата, и это его так радовало, что он готов был делиться с Аркадием не только тем, что действительно требовало чьего-то участия, а и пустяками. Василиса Андреевна, та, слушая Юркины излияния и обычно не прекращая своих хлопот по хозяйству, все время поддакивала, соглашалась, затем принималась переспрашивать и наконец заявляла: «Ох, сыночек, ничегошеньки я не поняла из твоей болтовни». Мальчишка не раз зарекался не делиться с матерью никакими мыслями, но забывал об этом.

Когда Юрка рассказал о болотце, Аркадий рассмеялся.

– Как же это ты запомнил?

– Я никак не запомнил. Само запомнилось.

– Значит, она посоветовала мне высказываться осторожней. М-да-а, – протянул брат насмешливо. – Это хорошо – видеть все в розовом свете, это радостно и спокойно. Ну, а если свет не розовый? – спросил он вдруг, пристально взглянув Юрке в глаза. – Если свет не розовый, тогда что?

Аркадий порывисто допил чай и поднялся.

– У нас ведь не инквизиция. Нужно называть белое белым, а черное черным.

Юрка понял, что брат сейчас будет говорить много и не совсем понятно, не ему, Юрке, а вообще – человечеству. Аркадий в самом деле принялся шагать взад-вперед.

– Странно все-таки некоторые люди смотрят на обычные явления, – заговорил он, сталкивая между собой большие кулаки. – Один мой сокурсник, побывав как-то у нас, сказал мне: «Послушай, Гайворонский, ты ведь живешь в тисках цивилизации!» Я ответил, что да, мы действительно живем в тисках: там бугор и там бугор; но это тиски не цивилизации, а новостроек. «Ты замечаешь?» – спросил я его. Он рассмеялся и назвал меня оптимистом.

– Чем?

– Оптимистом. Человек, который не под ноги смотрит, а вдаль. Вдаль, но и под ногами все видит. Понял?.. Должен понять – нехитрая философия. Мир наш перестраивается, перекраивается. И моментально везде он не может обновиться, сменить шкуру. Это Люксембург можно сразу перевернуть вверх ногами, а матушку Русь поди обнови одним махом – надорвешься. Но обновление ширится. Кое-где оно идет медленно, но за счет того, что где-то идет быстрее. И наша Перевалка перелицовывается, однако туговато, и нам нужно помогать ей по-хозяйски, а не говорить, что все отлично, не пугаться этого слова – «болотце»… Есть у нас и школа, и клуб, и больница – многое есть, но ведь мы еще пасхи справляем. Вспомни, как ты сам, задравши хвост, бегал по домам Христа славил, даже соревновались, кто больше наславит… Ребятишек бьем! Водку дуем до одури! И не пускаем сами себя, свои мысли и интересы дальше собственных огородов! Вот что такое болото. Все, что плохо, – болото. И осушать его надо, а не ходить по воображаемому мостику. Вот так, братец, будущий пионер!.. Кстати, наше настоящее болотце, с камышами и лягушками, – это, по-моему, очень хорошая штука… Ты что-нибудь понял?

– Понял, – ответил Юрка, действительно поняв, вернее, почувствовав, что в жизни есть что-то неладное, тревожное.

– Тогда будет, наговорились. Тебе, который привык ко всему окружающему, трудно вдруг различить, что тут так, а что не так. Но ты различишь. Вот столкнешься покрепче и различишь… Значит, зря, говоришь, Руслан пощадил Фарлафа? Я тоже думаю – зря. Голову ему, пожалуй, следовало бы снести… Ну что же, спать?

– Спать.

Так вот что подразумевал Аркадий под словом болотце, думал Юрка, забившись под одеяло. Не протухшую воду и не камыш с лягушками, а человеческую жизнь. Все, что плохо, – болото. Как, однако, странно. Пасху справляют. Да, пасху справляют почти все, и они, ребятишки. Это очень необычно и забавно. Соревнований, правда, никаких не было, но хвастали друг перед другом пасхальными дарами. Самый прыткий «христосник», конечно, Фомка Лукин. Он даже с какой-то сумкой ходил и, обойдя все дома, отправлялся во второй заход. Юрка с Валеркой на это не решались – стыдно, да и нравилась им больше беготня, шум, сутолока, а не всякие плюшки-ватрушки. Что тут плохого? Что болотного в пасхе? Мальчишка этого не мог понять… Другое дело, когда водку пьют и бьют ребятишек – вот это противно и страшновато. Вон дядя Вася иногда Валерку лупит, а зачем? Или Поршенникова – свою Катьку. Какой толк? Только больно и только зло берет… Ну и, конечно, в бога верить глупо. Вон мать каждый раз перед сном что-то нашептывает, молится. К чему? Хорошо, что Аркадий в прошлом году икону снял и спрятал ее где-то на чердаке, а то висит в углу – прямо жутко… Юрка лег на бок. Сквозь дверные портьеры из комнаты брата сочился свет – еще читает. Как он додумался до таких мыслей? Он, Юрка, даже в готовом не может разобраться, не то чтобы откуда-то из ничего выудить. Болотце… Может, и сейчас, если выйти за ворота, можно услышать, как лягушки квакают… Собаки лают… Луна…