Текст книги "Брэдбери"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Глава седьмая «ОСТАВЬТЕ ЯБЛОКО»

Я не могу назвать писателя, чья жизнь была бы лучше моей. Мои книги все изданы, мои книги есть во всех школьных библиотеках, когда я выступаю перед публикой, мне аплодируют еще до того, как я начну говорить.

Рей Брэдбери

1

В середине 1980-х годов вышла в свет повесть Рея Брэдбери «Смерть – дело одинокое» («Death is a Lonely Business»).

Это не фантастика, это скорее детектив, густо замешенный на ностальгических воспоминаниях о тех уже далеких днях, когда Рей и Мэгги жили в городке Венис, штат Калифорния. В посвящении говорилось:

«С любовью —

Дону Конгдону, благодаря усилиям которого возникла эта книга;

памяти Реймонда Чандлера,

Дэшила Хэммета,

Джеймса М. Кейна,

Росса Макдональда;

а также памяти моих друзей и учителей —

Ли Брэкетт и Эдмонда Гамильтона, к сожалению, ушедших».

2

Герой повести, пишущий саму эту повесть, – мотив в литературе известный.

На страницах повести Рея Брэдбери – множество деталей, тщательно и любовно выписанных, множество деталей, обычно опускаемых авторами детективных произведений. Зачем, скажем, долгие пейзажи там, где читатель должен распутывать историю загадочного убийства? Зачем все эти запущенные старые пирсы? Ну да, когда-то по ним любили гулять Рей и Мэгги. В этих пейзажах – вечный океан, мощные валы, идущие из-за горизонта, неутомимо работающий накат, вечная, но так быстро уходящая, утекающая сквозь пальцы жизнь…

«Тем, кто склонен к унынию, городок Венис в штате Калифорния может предложить всё… – так начинается повесть. – Туман – чуть ли не каждый вечер, скрипучие стоны нефтяных вышек на берегу, плеск темной воды в каналах, свист песка, хлещущего в окна…» 153

А еще – давно затопленные морем ржавые руины «русских горок».

А еще – если пристально всматриваться в воду, там, в глубине, среди причудливых металлических ребер старого аттракциона можно увидеть неторопливых рыб, давно обживающих эти руины.

Каждые полчаса к морю с грохотом выкатывается из города большой красный трамвай. По ночам его высокая дуга высекает целые снопы искр из проводов. Достигнув берега, трамвай со скрежетом поворачивает и опять мчится прочь, издавая стоны, будто мертвец, никак не могущий найти покоя.

В таком вот трамвае в один сумеречный, ветреный час герой повести – молодой писатель – услышал странные слова:

«Смерть – дело одинокое».

3

Такое начало на многое настраивает.

Ведь когда-то в городке Венис всё было живым.

В стальных цирковых клетках метались прирученные звери. Огромные львы разевали клыкастые пасти – задолго до того, замечает Рей Брэдбери, как они перебежали на знаменитую заставку киностудии «Метро-Голдвин-Майер».

Теперь былые жилища львов – клетки ржавеют в прозрачной воде канала.

И вот в такой цирковой, давно заброшенной и полузатопленной стальной клетке нашли мертвого старика.

Возможно, убитого.

Возможно, утонувшего.

Разумеется, молодой писатель горит желанием открыть тайну погибшего.

«Знаете, за что я не терплю таких любителей, как вы? – раздраженно спрашивает писателя мистер Крамли, профессиональный сыщик. – Прежде всего за то, что они постоянно лезут, куда не надо и вечно затевают свои расследования. А главное, за то, что они у меня в печенках сидят!»

«Но я же не сыщик, – отнекивается герой. – Я никому не мешаю. Я всего лишь писатель. Просто я так устроен. У меня, как у некоторых насекомых, есть невидимые усики-антенны, вот ими я и чувствую, когда рядом происходит что-то не то».

Конечно, Рей Брэдбери пишет о себе.

Он описывает свое прошлое, свое былое жилище.

Он подробно описывает комнату 20 на 20 футов, продавленный диван, деревянную книжную полку, на ней – всего 14 книг, зато много-много пустого места, жаждущего, чтобы его заполнили. Тут же стоят купленное по дешевке кресло и некрашеный сосновый письменный стол с пишущей машинкой «Ундервуд Стандарт», огромной, как рояль, и громыхающей, как деревянные башмаки по не покрытому ковром полу. В машинку вставлен чистый, ждущий своего часа лист бумаги. А в ящике рядом – стопка разных изданий. Среди них экземпляры «Дешевого детективного журнала», «Детективных рассказов», «Черной маски», плативших своим авторам (и Рею Брэдбери, конечно) по 30-40 долларов за рассказ. По другую сторону машинки – еще один ящик, ждущий, когда, наконец, в него ляжет готовая рукопись.

Долгое ожидание…

И оно еще долго будет длиться…

Ведь в ящике лежит пока что один-единственный лист, да и на нем всего три коротких слова: «Роман без названия». Правда, с датой: Июль 1949 года…

«Я дотронулся до пишущей машинки, гадая, кто же она мне – потерянный друг, слуга или неверная любовница?

Еще несколько недель назад она резво издавала звуки, хотя бы отдаленно напоминавшие голос музы. А теперь я тупо сидел перед проклятой клавиатурой, словно мне отрубили кисти рук по самые запястья.

Трижды, четырежды в день я устраиваюсь за столом, терзаемый муками творчества. И ничего не получается. А если и получается, то тут же, скомканное, летит на пол – каждый вечер я выметаю из комнаты множество таких вот бумажных шариков. Кажется, я надолго застрял в бесконечной аризонской пустыне под названием “Засуха”. Скорее всего, потому, что Пег далеко – в Мехико, среди мумий и катакомб (всё в повести построено на личных воспоминаниях Рея Брэдбери. – Г. П.) – а я один, и солнце в Венисе не показывается уже три месяца, вместо него мгла, туман, дождь, и снова дождь, туман и мгла. Каждую ночь я заворачивался в холодное хлопчатобумажное одеяло, и каждое утро подушка оказывалась влажной…» 154

Помните, что ответил Феллини на вопрос, каким бы он сделал фильм из жизни рыб, если бы его попросили такой фильм сделать?

Вот именно!

Он бы сделал такой фильм автобиографическим.

То же самое мог ответить и Брэдбери. Все его книги – автобиографичные.

Все его книги – это его собственный портрет, вечно живой, вечно подмигивающий и меняющийся.

«Вы – всего лишь кузнечик, умеющий печатать на этой старой разболтанной машинке, – усмехается сыщик мистер Крамли и ждет, пока герой проглотит обиду. – Вот поболтались бы вы с мое по Венису, посидели бы в тесной конторе да побегали в морг, тогда узнали бы, что у любого проходящего мимо вас бродяги, у любого еле стоящего на ногах пьяницы всегда в запасе столько теорий, доказательств и откровений, что их хватило бы на целую Библию. Вот послушали бы откровения всех этих болтунов-проповедников, прошедших через тюремную камеру, так сразу полмира оказалось бы у вас под подозрением, а треть – под арестом, а всех остальных пришлось бы просто повесить. Чего ради слушать вас, какого-то писаку, который даже еще не зарекомендовал себя в литературе? Писаку, который, найдя львиную клетку со случайно утонувшим стариком, уже вообразил, будто наткнулся на “Преступление и наказание” и мнит себя сыном Раскольникова…

– Вы знаете про Раскольникова? – изумился я.

– Знал еще до вашего рождения. Но на это овса не купишь».

4

По автобиографичности, по множеству мелких и крупных запоминающихся реальных деталей повесть «Смерть – дело одинокое» ничуть, пожалуй, не уступает «Вину из одуванчиков». Можно не сомневаться, что Рей Брэдбери хорошо знал описываемые места, описываемых людей, сам встречал многих своих героев, разговаривал с ними, прогуливаясь по заброшенным молам Вениса.

«По-настоящему ее звали Кора Смит, но она нарекла себя Фанни Флорианной, и никто не обращался к ней иначе. Я знал ее с давних пор, когда сам жил в этом доме, и не порывал этой дружбы и после того, как переехал к морю.

Фанни была такая тучная, что даже спала сидя, не ложилась никогда.

Днем и ночью она сидела в огромном капитанском кресле, чье место на палубе ее квартиры было навсегда обозначено царапинами и выбоинами на линолеуме, возникшими под чудовищным весом хозяйки.

Фанни старалась как можно меньше двигаться.

Протискиваясь к тесному ватерклозету, она задыхалась, в легких и горле у нее клокотало; она боялась, что когда-нибудь позорно застрянет в уборной. “Боже мой, – часто повторяла она, – какой ужас, если придется вызывать пожарных и вызволять меня оттуда”.

Потом она возвращалась в свое кресло, к радиоприемнику, к патефону и холодильнику, до которого можно было дотянуться прямо из кресла; холодильник ломился от мороженого, майонеза, масла и прочей убийственной еды, поглощаемой ею в столь же убийственных количествах. Фанни все время ела и все время слушала музыку. Рядом с холодильником висели книжные полки без книг, но уставленные множеством пластинок с записями Карузо, Галли-Курчи, Суартхаут и всех остальных. Когда в полночь последняя ария была допета и последняя пластинка, шипя, останавливалась, Фанни погружалась в себя, словно застигнутый темнотой слон. Большие кости удобно устраивались в необъятном теле. Круглое лицо, как полная луна, обозревало обширные пространства требовательной плоти. Опираясь спиной на подушки, Фанни тихо выдыхала воздух, шумно вдыхала его, опять выдыхала. Она боялась погибнуть под собственным весом, как под лавиной…»

Трудно придумать такую Кору Смит, ни разу ее не увидев.

А еще – сирена маяка. Она воет и воет – в ночи, в белом тумане.

Она воет и воет, пока жителям Вениса не начинает мерещиться, будто рядом на местном кладбище зашевелились покойники.

И под этот тоскливый вой непременно всплывет из вашего смутного подсознания образ какого-нибудь доисторического существа…

«И чтобы отделаться от него, ты встаешь в три часа ночи и пишешь рассказ, который потом годами будет валяться в твоем столе, потому что в журналы ты его не посылаешь, боишься. Нет, не “Смерть в Венеции” следовало бы назвать свой роман Томасу Манну, а “Невостребованность в Венеции”…»

5

Герой повести остро чувствует некую связь между голосом, услышанным им в красном трамвае («Смерть – дело одинокое»), и телом старика, найденным в полузатопленной львиной клетке.

Иногда на установление таких связей уходит целая человеческая жизнь.

Но если ты находишь некие нити, если ты начинаешь осознавать такую связь, значит, ты уже готов и к следующему шагу – к предвидению.

И будущее твое, пусть на мгновение, но приоткроется.

«Машины все подъезжали, и полицейские готовились прыгать в холодную воду, вытаскивать то, что лежало в львиной клетке. Мистер Крамли направился к лачуге Чужака, с меня же, дрожащего от холода, Констанция и Генри содрали мокрый пиджак. Потом они помогли мне забраться в машину, и мы неторопливо поехали по самой середине ночного берега, среди огромных, тяжело вздыхающих буровых вышек, оставляя позади мой несуразный маленький дом, в котором ждали меня Шпенглер и Чингисхан, Гитлер и Ницше, а также несколько дюжин старых оберток от шоколада (Рей Брэдбери никогда ничего не выбрасывал. – Г. П.). Осталась позади и запертая касса на трамвайной остановке, где завтра снова соберутся старики ждать последних в этом столетии трамваев.

И пока мы так ехали, мне вдруг показалось, что мимо прошмыгнул на старом велосипеде я сам – двенадцатилетний мальчуган, развозящий спозаранку в темноте газеты… И дальше навстречу опять попался я сам – уже повзрослевший, девятнадцатилетний; я шел, натыкаясь на столбы, пьяный от любви, и на щеке у меня краснела губная помада… А когда мы уже собрались свернуть к аравийской крепости, мимо нас пронесся белый лимузин. Уж не я ли сидел в нем? Не я ли это сидел в лимузине – такой, каким буду только через несколько лет? И рядом сидела Пег – в вечернем платье… Наверное, мы возвращались с танцев…»

6

Среди книг Рея Брэдбери, написанных в конце 1980-х, выделяется сборник эссе – «Дзен в искусстве письма» («Zen in the Art of Writing»). 155

В этих эссе Брэдбери пытается понять природу своего собственного (и не только) неистребимого, можно сказать, неукротимого любопытства, понять, что же в течение столь долгих лет определяло его идеи, его стиль.

«Бросайтесь в пропасть и отращивайте крылья по пути вниз».

Это он сам сказал в одном из интервью. Не случайно за произнесенные им слова ухватился один из американских журналов. Там появился замечательный шарж: стоит человек у края пропасти, а мимо кто-то со свистом летит вниз.

«А-а-а, это мистер Брэдбери опять отращивает крылья…»

Главный секрет творчества, с улыбкой признавался писатель в своем эссе, заключается в том, чтобы относиться к неожиданным идеям, как к кошкам. Ни в коем случае не следует гоняться за ними, надо сделать так, чтобы идеи, как кошки, сами следовали за тобой.

И настаивал: читать надо!

Читать те книги, которые заостряют восприятие цвета, формы, масштаба.

А как такие книги искать? Да что за вопрос? Нужные книги, когда надо, сами приходят в руки!

И подчеркивал, подчеркивал, никогда не забывал подчеркивать: «Искусство необходимо нам прежде всего для того, чтобы не умереть от Правды». И признавался: «Мне уже много лет, но я пишу и буду писать, пока сам Господь, наконец, не даст мне по башке бейсбольной битой!»

Грубовато, зато понятно.

Мировая культура живет и насыщается не только чудесными сокровищами, но и всяческим мусором, всяческими отбросами, – не раз утверждал Рей Брэдбери. – И нравится нам это или не нравится, отбросов и мусора в ней всегда больше. Тут важно вовремя понять, как все это правильно перерабатывать, – важно не привыкнуть к мусору и к отбросам как к главной духовной пище.

«Пыл. Увлеченность, – писал Рей Брэдбери. – Как редко приходится слышать эти слова. Как редко встречается то и другое в жизни и даже в творчестве. И все же попроси меня любой писатель назвать главное во мне как в писателе, попроси назвать то, что побуждает меня придавать материалу ту, а не другую форму и несет меня туда, куда я, в общем, и не хочу попасть, ответом будет именно: пыл, увлеченность!

У каждого свои любимые писатели, у меня тоже свои: Диккенс, Марк Твен, Томас Вулф, Пикок, Бернард Шоу, Мольер, Бен Джонсон, Уичерли, Сэм Джонсон.

И поэты: Джерард Мэнли Хопкинс, Дилан Томас, Поуп.

И художники: Эль Греко и Тинторетто.

И композиторы: Моцарт, Гайдн, Равель, Иоганн Штраус.

Задумайтесь о любом из них, ну, например, о Шекспире или Мелвилле, и вы сразу начнете думать о ветре, молнии, громе. Все, кого я назвал, творили увлеченно, одни в больших, другие в малых формах, одни на полотнах ограниченных размерами, другие на безграничных. Дети богов, они знали, что такое радость творчества, как бы трудно ни бывало временами работать и какими бы недугами ни страдала их частная, скрытая от других жизнь. Всё подлинно значимое они передали нам, и даже теперь, по прошествии многих лет, творения их до предела переполнены звериной силой и интеллектуальной мощью. Ненависть и отчаяние истинного творца, когда он сам нам о них рассказывает, всегда окрашены чем-то очень похожим на любовь.

Приглядитесь к удлиненностям в портретах Эль Греко – осмелитесь ли вы утверждать, что работа не приносила ему радости?

Прислушайтесь – лучшие образцы джаза откровенно кричат нам: джаз вечен, мы не верим в смерть!

Лучшие скульптуры повторяют: мы прекрасны, мы всегда прекрасны, мы вечно с вами!

Каждый из названных мною поэтов, прозаиков, художников сумел ухватить капельку этой волшебной ртути, жизни, заморозил ее навеки и, воспламенившись творческим пламенем, воскликнул:

“Ну, не хорошо ли это?!”

И это было хорошо!

Конечно, вы можете спросить: а какое отношение имеет всё сказанное выше к работе писателя в наши дни?

А вот какое!

Если вы пишете без увлеченности, без горения, без любви, вы – только половина настоящего писателя. Это означает, что вы непрестанно оглядываетесь на коммерческий рынок или прислушиваетесь к мнению авангардистской элиты и поэтому не можете оставаться самим собой. Более того, вы сами себя не знаете. Потому что у писателя должно быть беспокойное сердце. Прежде всего беспокойное сердце. Настоящего писателя постоянно должно лихорадить от волнения и восторга. А если этого нет, то пусть он лучше работает на воздухе – собирает персики или роет канавы…»

И далее.

«Что вы больше всего на свете любите?

Я говорю про вещи, маленькие или большие.

Может, трамвай или пару обыкновенных теннисных туфель?

Давным-давно, когда мы были детьми, эти вещи были для нас поистине волшебными. Однажды я даже напечатал рассказ о том, как мальчик в последний раз едет в трамвае. Трамвай пахнет летними грозами и молниями, сиденья в нем точно поросли прохладным зеленым мхом, но он обречен, скоро он должен уступить место более прозаическому, менее романтично пахнущему автобусу. Был у меня еще и рассказ о мальчике, которому ужасно хочется иметь пару новых теннисных туфель, потому что в них он сможет, наконец, прыгать через реки, дома и улицы, через кусты, тротуары и даже через собак. Антилопы и газели, мчащиеся летом по африканскому вельду, – вот что для него эти туфли. В них скрыта энергия бурных рек и гроз; они нужны ему непременно, больше всего на свете.

И вот рецепт, он совсем простой.

Что вам нужнее всего? Что вы любите и что ненавидите?

Придумайте героя, который всем сердцем чего-то хочет или не хочет.

Пусть он, например, приготовится к бегу. А вы дайте ему старт. И сразу мчитесь вслед за ним, не отставая ни на шаг. Вы и оглянуться не успеете, как ваш герой с его великой любовью или ненавистью домчит вас до конца рассказа. Пыл его страстей (а пыл есть не только в любви, но и в ненависти) воспламенит все вокруг и поднимет на тридцать градусов температуру вашей пишущей машинки…

Понятно, все эти советы я адресую в первую очередь писателям, которые уже овладели ремеслом, то есть вложили в себя достаточно грамматики и литературных знаний, чтобы потом на бегу не споткнуться. Но советы мои годятся и для начинающих, чьи первые шаги могут быть неверными просто из-за плохой техники. Страсть выручает нас. Страсть выручает нас во всех случаях. Сегодня безжалостно подожги дом, а завтра вылей холодную воду критики на еще тлеющие угли. Завтра будет время думать, кромсать, переписывать, но сегодня непременно взорвись, разлетись осколками во все стороны, распадись на тучу мельчайших частиц! Последующие шесть-семь ваших черновиков будут настоящей пыткой – так почему же, черт побери, не насладиться самым первым черновиком в надежде, что ваша радость отыщет в мире и других, зажжет их вашим пламенем?

И вовсе не обязательно, чтобы это пламя было большое.

Вполне достаточно будет и небольшого огонька, такого, скажем, как у горящей свечи. Достаточно будет просто тоски по волшебной машине, вроде последнего трамвая или чего-то вроде пары теннисных туфель. Старайтесь находить для себя маленькие восторги, отыскивайте маленькие огорчения и придавайте нужную форму тем и другим. Когда, к примеру, в последний раз читали вы книжку стихов или выбрали время для одного-двух новых эссе? Прочитали ли вы хоть один номер “Гериатрии”, журнала Американского гериатрического общества, посвященного исследованию и клиническому изучению болезней и физиологических процессов у престарелых людей? Или читали ли вы журнал “Что нового?”, издаваемый в северном Чикаго “Эбботовскими лабораториями”? В нем печатаются такие специальные статьи, как “Применение тубокурарина при кесаревом сечении” или “Воздействие фенурона на эпилепсию”, но одновременно – отдельные стихи Уильяма Карлоса Уильямса и Арчибальда Маклиша, рассказы Клифтона Фадимана и Лио Ростена, а иллюстрируют и оформляют журнал Джон Грот, Аарон Боурод, Уильям Шарп, Рассел Каулз…

Думаете, нелепо?

Совсем нет. Я так не думаю.

Хорошие идеи и плохие идеи валяются повсюду, как яблоки, упавшие с дерева.

И они пропадают в желтеющей осенней траве, когда нет путников, умеющих увидеть и ощутить всю окружающую нас красоту – благовоспитанную, приводящую в ужас или нелепую…»

7

Настоящей страстью для Рея Брэдбери стало телевидение.

«Люди спрашивают, где я беру мои идеи. Как это где? Да прямо здесь! Всё окружающее меня – это и есть мой марсианский пейзаж. Где-то в этой вот комнате прячутся и африканская степь, и маленький иллинойский городок, в котором я вырос. Я никогда не буду голодать. Стоит мне оглянуться, и я сразу нахожу то, что ищу. Я – Рей Брэдбери. И это всё – театр Рея Брэдбери».

Такими словами начиналась каждая серия программы «Театр Рея Брэдбери», открывшаяся 21 мая 1985 года на кабельном телевидении.

А задумана программа была годом раньше, когда Ларри Уилкокс (Larry Wilcox)и его деловой партнер Марко Массари (Mark Massary)попытались уговорить писателя начать с ними некий новый сериал, полностью основанный на его рассказах.

Рей отказывался, но Уилкокс и Массари не отставали. Они приглашали писателя в рестораны, они тайком встречались с Мэгги, уговаривая повлиять на мужа, и в конце концов уговорили Рея подписать контракт.

Упираясь, Брэдбери, конечно, немного лукавил.

В душе своей он давно мечтал о такой ситуации: он – единственный сценарист, он – единственный продюсер, и все серии проекта – исключительно его серии, им придуманы и написаны!

И мечта сбылась: он получил в свое пользование офис на Беверли-Хиллз – «лабораторию воображения», кстати, в здании, носившем название – «Брэдбери билдинг» (Bradbury building).Конечно, к самому Рею Брэдбери это название не имело никакого отношения, но – звучало!

Первые серии «Театра Рея Брэдбери» снимал канал «Home Box Office», но скоро его финансирование закончилось и права на сериал перешли к Мартину Лидсу (Martin Leeds)из Канады – компания «Атлантик Фильм» («Atlantic Films»), а затем к каналу USA Network.К счастью, на канале USA Networkсразу правильно поняли суть работы, не случайно в первый же сезон вышедшие серии шесть раз подряд номинировались на Cable Асе Award– высшую премию кабельного телевидения.

И трижды эту премию получили.

Среди приглашенных в сериал звезд блистали отличные актеры – Уильям Шатнер (William Shatner),Лесли Нильсен (Leslie Nielsen), Джефф Голдблюм (Jeff Goldblum), Питер О’Тул (Peter Seamus Lorcan O'Toole)и еще совсем юная Дрю Берримор (Drew Blyth Barrymore).

Несколько раз и сам Рей Брэдбери пробовался в эпизодических ролях.

Одна из серий называлась «Баньши» – некое существо из ирландского фольклора.

Баньши (буквально – женщина из Ши)появляется возле дома обреченного на смерть человека и своим плачем и рыданиями громко оповещает, что час кончины несчастного близок. В снятой серии такая вот баньши объявляла некоему испуганному молодому писателю Дугласу (видимо, Рею Брэдбери), что ей нужен вовсе не он, а режиссер Джон Хумтон (видимо, Джон Хьюстон).

«Пора с ним разобраться».

«В Ирландии, – вспоминал Брэдбери в предисловии к сборнику рассказов, выпущенному им в 2003 году, – мы с Джоном Хьюстоном провели немало вечеров, сидя у камина и попивая ирландское виски, которое я никогда не любил, но должен был постоянно пить, потому что его любил Хьюстон. Иногда Джон закрывал глаза и подолгу вслушивался в вой ветра за окнами, потом открывал мутные глаза и, тыкая в меня пальцем, начинал кричать, что там, наверное, пришли эти проклятые плакальщицы и привидения, это они так страшно воют на сырой темной улице. “Иди, – кричал он, – посмотри!” Джон делал это так часто, что вызванные его пьяными фантазиями плакальщицы и привидения стали пугать меня…» 156

8

В 1990 году вышла в свет повесть Рея Брэдбери – «Кладбище для безумцев» («А Graveyard for Lunatics»).

В посвящении указывалось:

«С любовью к живущим —

Сиду Стебелу, который показал мне, как решать мои собственные загадки;

Александре, моей дочери, которая всегда прибирала за нами.

И уже ушедшим:

Федерико Феллини,

Рубену Мамуляну,

Джорджу Кьюкору,

Джону Хьюстону,

Биллу Сколлу,

Фрицу Лангу,

Джеймсу Вонгу Хауи

и Джорджу Бернсу, который сказал мне, что я – писатель, когда мне было еще только четырнадцать,

и, конечно, Рею Харрихаузену – по вполне понятным причинам».

9

Жили-были два города – внутри одного города: один светлый, другой темный.

«Один – в непрестанном движении, другой – неподвижен. Один – теплый, наполненный изменчивыми огнями, другой – холодный, застывший под тяжестью камней. Когда по вечерам над киностудией “Максимус филмз”, городом живых, заходило солнце, он сразу становился похожим на расположенное напротив него старое кладбище “Грин-Глейдс” – город мертвых. Гасли огни, все замирало, и ветер, овевавший угловатые здания киностудии, становился холоднее. Казалось, какая-то невероятная грусть проносилась по сумеречным улицам – от ворот города живых к высокой кирпичной стене, разделявшей два города. А иногда улицы наполнялись чем-то таким, что можно назвать не иначе как только припоминанием. Ибо, когда люди уходят, остаются лишь архитектурные постройки, населенные призраками…»

«Максимус филмз» оказывается самым безумным городом мира.

Ничего настоящего здесь произойти, конечно, не может, и в то же время здесь происходит всё! Здесь убивают десятки тысяч людей, а потом все они вскакивают, смеясь, и спокойно отправляются по домам. Здесь поджигают целые кварталы, но никогда ни один дом не сгорает по-настоящему. Здесь отчаянно воют патрульные машины, их заносит на поворотах, полицейские ведут неистовую стрельбу, а потом спокойно снимают свою синюю униформу, смывают кольдкремом макияж и возвращаются в какой-нибудь придорожный отель. Здесь бродят динозавры: вот пятидесятифутовые – они страшно и неумолимо надвигаются на улицах на бегущих полураздетых дев, дружно визжащих в унисон. Отсюда старинные воины отправляются в походы, чтобы в конце своего бесконечного и трудного пути (чуть дальше по улице) сложить доспехи и копья в костюмерной «Вестерн костьюм компани». Здесь рубит непокорные головы подданных король Генрих VIII. Отсюда кровавый Дракула отправляется бродить по свету, наводя ужас на встречающихся ему женщин. А муллы с высоких каменных башен каждый день призывают правоверных мусульман к вечерней молитве, причем часом позже из ворот тех же самых башен с шелестом выезжают роскошные лимузины, в которых восседают безликие властители.

Конечно, все это происходит днем.

А с заходом солнца просыпаются старые призраки.

Дорожки теплого светлого города медленно остывают и становятся похожими на дорожки, окруженные мраморными надгробиями, – по ту сторону стены.

«К полуночи, погрузившись в странный покой, рожденный холодом, ветром и далекими отзвуками церковных колоколов, два города становились одним. Ночной сторож был здесь, наверное, единственным живым существом, молчаливо бродившим от Индии до Франции, от канзасских прерий до нью-йоркских домов из серого песчаника, от Пиккадилли до Пьяцца-ди-Спанья. За каких-то двадцать минут он проделывал все эти немыслимые тысячи миль. А его двойник за стеной проводил свою рабочую ночь, бродя среди замшелых памятников, фонарем выхватывая из темноты всевозможных арктических ангелов, читая, как титры, имена на надгробиях, и садился полуночничать с останками кого-нибудь из “Кистонских полицейских”. Только в четыре часа утра сторожа засыпали, и оба города, бережно свернутые, ждали, когда солнце взойдет над засохшими цветами и стертыми надгробиями…»

10

«…читая, как титры, имена на надгробиях…»

11

Героя повести в его собственном кабинете, по словам Брэдбери, ожидало приглашение стать безмозглым тупицей.

Нет, признается он, это приглашение не было выгравировано на мраморной плите, оно было напечатано на хорошей почтовой бумаге. Но, прочтя приглашение, он сразу сполз в кресло, лицо его покрылось холодной испариной, а рука судорожно пыталась схватить, скомкать, выбросить бумажный листок.

«Хеллоуин. Сегодня в полночь. У дальней стены, в середине.

Р. S. Вас ждет потрясающее открытие. Материал для бестселлера или отличного сценария. Не пропустите!»

«Вообще-то я не храбрец, – признается герой (читай, сам Брэдбери. – Г. П.). Я не вожу машину. Не летаю самолетами. До двадцати пяти лет боялся женщин. Ненавижу высоту. Эмпайр-стейт-билдинг для меня – сущий кошмар. Пугаюсь лифтов. Эскалаторы вызывают у меня тревогу. Я разборчив в еде. В первый раз я попробовал настоящий стейк лишь в двадцать четыре года, а все детство провел на гамбургерах, бутербродах с ветчиной и пикулями, яйцах и томатном супе».

И все-таки в полночь герой отправляется на кладбище…

12

«Театр Рея Брэдбери» дожил до 1992 года.

Было снято 65 серий – все их написал сам Брэдбери.

Серии «Театра» 31 раз номинировались на Cable Ace Awardи 12 раз получали эту престижную премию. О «Театре Рея Брэдбери» говорили по всей стране, потому что теперь можно было просто включить телевизор и пережить кучу невиданных приключений, а после этого или ждать повтора, или бежать за книгой в библиотеку или в книжный магазин.

Работая над сериалом, Брэдбери побывал во многих штатах США, а также – в Канаде, в Новой Зеландии, во Франции. У него будто прибавилось сил. Он всегда любил популярность, и она действовала на него бодряще. Он всегда страстно желал быть узнаваемым (вспомним огорчение писателя, когда при первой встрече его не узнал Федерико Феллини). В общем, это понятно, ведь взгляды на вас людей со стороны существенно влияют на ваше собственное отношение к жизни, в том числе на манеру вести себя, выглядеть, говорить.

Время от времени Рей и Мэгги бывали в Париже.

Иногда ночью в отеле, когда Мэгги уже спала, писатель подолгу стоял у окна, разглядывая уличные огни. Наверное, он думал и о чудесном превращении стеснительного мальчика из провинциального городка Уокиган в знаменитого писателя, одиноко любующегося ночным Парижем. Он остро ощущал незримое, но тесное братство великих творцов. Он был теперь с ними. Эдгар По и Томас Вулф, Эрнест Хемингуэй и Джон Стейнбек, Эдгар Райс Берроуз и Уильям Фолкнер, Скотт Фицджеральд и Шервуд Андерсон… Мы все, мог он теперь сказать, состоялись.

Мы – состоялись!

13

Мэгги преподавала французский в Южном университете, штат Калифорния.

Старшая дочь Сусанна развелась с первым мужем и жила с Томми Нисоном (Tommy Nison)– руководителем модной рок-группы…

Рамона вышла замуж за известного архитектора Эндрю Хэндлемана (Andrew Handleman)…

Мужем Беттины стал прекрасный художник и дизайнер Гарри Карапетян (Gary Carapetian),с которым, кстати, она впервые встретилась на общем праздновании хеллоуина…

Брэдбери обожал шумные праздничные посиделки, и сам не раз отправлялся с Александрой и соседскими детьми от дома к дому – по всей улице, требуя веселой дани. Мэгги не осуждала детскую страсть своего мужа, но сама с годами становилась все более сдержанной, все более ироничной, бессмысленный энтузиазм ее раздражал. Книги, французский кофе, хорошие сигареты, общество четырех котов…

В 1992 году в США впервые была вручена «Награда имени Брэдбери» («Ray Bradbury Award») – специальный приз Ассоциации американских писателей за лучший киносценарий в жанре научной фантастики и фэнтези.

Первым лауреатом премии стал Джеймс Фрэнсис Кэмерон (James Francis Cameron)– за сценарий к фильму «Терминатор-2».