Текст книги "Брэдбери"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

Мартин Лютер Кинг рассуждал о проблемах цветного населения,

Фидель Кастро – о революционных процессах, развивающихся в мире,

Фердинанд Маркос – о возможном пути развития азиатских стран,

Ясир Арафат – об отношениях арабов с Израилем,

американские сенаторы – о вьетнамской войне…

В 1960 году в «Плейбое» напечатал один из своих знаменитых романов о Джеймсе Бонде Ян Флеминг (1908-1964), в 1969 году Владимир Набоков (1899-1977) опубликовал «Аду, или Радости страсти». Постоянно печатались в «Плейбое» нобелевский лауреат Габриэль Гарсиа Маркес, японский писатель Харуки Мураками, Эрнест Хемингуэй, Джозеф Хеллер (1923-1999), Станислав Лем (1921-2006), Курт Воннегут (1922-2007), Стивен Кинг и многие другие…

18

«– Как вы относитесь к сегодняшним журналам?

– Сегодняшние журналы слишком глупы, чтобы их читать, – ответил на вопрос журналиста Брэдбери. – Однако больше всего меня бесит то, что в сегодняшних журналах практически не осталось статей. Я имею в виду статьи в их классическом виде. Когда-то меня восхищали “Forbes” и “Fortune”, но сейчас и их содержание уже не разглядеть из-за рекламы. Три года назад я устроил по этому поводу форменный разнос на съезде ведущих журнальных редакторов и издателей Америки.

– Как это произошло?

– Я взял на съезд, скажем так, некоторые наглядные пособия – нынешние выпуски “Forbes”, “Fortune”, “Good Housekeeping”, “McCall’s”, “Vogue” и “People”. С журналами в руках я поднялся на трибуну и для начала потряс перед собравшимися страницами “Good Housekeeping”. Позвольте мне сказать, прокричал я в зал, в чем тут настоящая проблема! И выкрикнул: а вот в чем! Поищите-ка в этих своих журналах настоящие классические статьи – вы их не найдете! Потом я потряс перед собравшимися журналами “McCall’s” и “Vogue”. И здесь то же самое! Затем взял “Forbes” и “Fortune”. Смотрите, показал я собравшимся в зале, вот здесь на левой полосе начало статьи, вы ее читаете, вы увлеклись, и вдруг справа появляется реклама – на целую полосу. Я демонстративно швырнул журнал с трибуны. Затем показал “People” и спросил: вы что, правда, станете читать весь этот бред? И этот журнал бросил под ноги. Сделал короткую паузу, чтобы люди отошли от шока, и объяснил: журналам нашей страны надо больше думать об образовании. Именно об образовании. Вам же нужны читатели в будущем? Разве это не так? Вы что, собираетесь продолжать полную дебилизацию собственных читателей с помощью такого вот дерьма, которое печатаете? Да через пару лет вы окажетесь с голой задницей! Неужели это вас не пугает? Измените свой продукт! Призываю вас: срочно измените свой продукт и пригласите меня на свой следующий съезд. Именно так я и сказал. Думал, вдруг они как-то почешутся.

– И как? Почесались?

– Да нет. Просто долго хлопали. А потом подошла Кристи, одна из дочерей Хью Хефнера, с поздравлениями. Я и не знал, что “Playboy”, оказывается, тоже был представлен на съезде. А я точно вам говорю, “Playboy” – был и остается одним из лучших журналов в нашей истории, он сделал для читателей столько, сколько не сделало никакое другое издание. Он печатал и печатает лучших мастеров короткого рассказа, в нем печатались интервью буквально с каждым, кто мог что-то важное сказать миру. Ну где еще найдешь такую палитру слога – от священной высокопарности до площадной вульгарности? (Смеется.)Я с самого начала полюбил “Playboy”, потому что только у его сотрудников хватало смелости заявлять, печатая, скажем, мой “Фаренгейт”: “Да плевать, что там скажет нам этот мистер сенатор Маккарти!” И еще одну вещь я вам сейчас скажу. И думаю, что парни, росшие со мной еще в доплейбойскую эпоху, со мной согласятся. Очень жаль, что в нашем далеком отрочестве не было такого журнала, как “Playboy”. Окажись “Playboy” в наших руках, когда нам было по четырнадцать, проблем в стране было бы меньше.

– Вы оттачивали бы по журналу свой писательский слог?

– Ну зачем? (Смеется.)Просто там картинки были замечательные! И больше мне сказать нечего, ну разве что кроме слов о том, что мистер Хью Хефнер – величайший из секс-революционеров!» 85

19

 
Не зря считается игрой
Абстрактного мышленья строй.
Но форму дать и жизнь вложить
В то, что без нас не стало б жить,
Расплавить пламя, лед зажечь
И ветер мрамором облечь,
Унизиться – но презирать,
Прозреть – но точно рассчитать,
Любить – и ненавидеть чувство
Иакова – вступая в бой
Хоть с Богом, хоть с самим собой —
В себе лелеять: вот искусство. 86
 

20

Уничтожение книг…

Уничтожение мировой культуры…

Уничтожение всех основ сложившейся жизни…

Но вопреки многим мнениям повесть «451° по Фаренгейту» написана вовсе не о том, как люди бездумно и бесцельно сжигают свой бесценный опыт, уничтожают ими же накопленные невероятные знания, неповторимые чувства. Эта повесть вовсе не о том, как люди сжигают книги и уничтожают собственную мировую культуру. Нет, повесть Рея Брэдбери написана о том, как люди спасаютсвой бесценный опыт и свою (мировую) культуру.

«Видите ли, они говорят, что я необщительная… – говорит взбунтовавшемуся пожарному девушка Кларисса Маклеллан. – Странно. Потому что на самом деле я очень общительная. Все зависит от того, что понимать под общением. По-моему, общаться с людьми – значит болтать вот как мы с вами. – Она подбросила на ладони несколько каштанов, которые нашла под деревом в саду. – Или разговаривать о том, как удивительно устроен мир. Я люблю бывать с людьми. Но собрать всех в кучу и не давать никому слова сказать – какое же это общение? Урок по телевизору, урок баскетбола, бейсбола или бега, потом урок истории – что-то переписываем, или урок рисования – что-то перерисовываем, потом опять спорт. Знаете, мы в школе никогда не задаем вопросов. По крайней мере большинство. Сидим и молчим, а нас бомбардируют ответами – трах, трах, трах, – а потом еще сидим часа четыре и смотрим какой-нибудь учебный фильм. Где же тут общение?.. К концу дня мы так устаем, что только и можем либо завалиться спать, либо пойти в парк развлечений – задевать гуляющих, или бить стекла в специальном павильоне для битья стекол, или большим стальным мячом сшибать автомашины в тире для крушений. Или сесть в автомобиль и мчаться по улицам – есть, знаете, такая игра: кто ближе всех проскочит мимо фонарного столба или мимо другой машины… Вы заметили, как теперь люди беспощадны друг к другу?» 87

21

«А раз всё стало массовым, то и упростилось, – вторит Клариссе Маклеллан другой герой. – Когда-то книгу читали лишь немногие – тут, там, в разных местах. Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но когда в мире стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка. Вы понимаете меня, Монтэг?

…Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого столетия – собаки, лошади, экипажи – медленный темп жизни. Затем двадцатый век. Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объеме. Сокращенное издание. Пересказ. Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!

…Произведения классиков сокращаются до пятнадцатиминутной радиопередачи. Потом еще больше: одна колонка текста, которую можно пробежать за две минуты; потом еще: десять-двадцать строк для энциклопедического словаря… немало было людей, чье знакомство с “Гамлетом” ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в сборнике, который хвастливо заявлял: “Наконец-то вы можете прочитать всех классиков!”… Понимаете?..» 88

Монтэг начинает понимать.

Бунт в этой ситуации неизбежен.

«Огромный язык пламени вырвался из огнемета, ударил в книги и отбросил их к стене. Монтэг вошел в спальню и дважды выстрелил пламенем по широким постелям; они вспыхнули с громким свистящим шепотом и так яростно запылали, что Монтэг даже удивился: кто бы подумал, что в них заключено столько жара и страсти. Он сжег стены спальни и туалетный столик жены, потому что жаждал все это изменить. Он сжег стулья, столы, а в столовой – ножи, вилки и посуду из пластмассы – все, что напоминало о том, как он жил здесь, в этом пустом доме, рядом с чужой ему женщиной, которая ушла и уже забыла его и мчится сейчас одна по городу, слушая только то, что нашептывает ей в уши радио-“Ракушка”». 89

И пес! Механический пес!

Пес, будто ворвавшийся в повесть из страшных детских снов Рея Брэдбери!

Это чудовище делает мощный прыжок, взвивается в воздух фута на три выше головы Монтэга. Растопырив паучьи лапы, сверкая единственным зубом – тонкой прокаиновой иглой, он рушится на пожарного, и тот, наконец, встречает его струей пламени. Вокруг металлического пса мгновенно завиваются прекрасные огненные желтые, синие и оранжевые лепестки. Пес отбрасывает Монтэга вместе с огнеметом футов на десять в сторону, и страшная игла уже почти касается его ноги, но как раз в этот момент пламя с новой силой подбрасывает механическое чудовище в воздух, выворачивает металлические кости из суставов, вспарывает его брюхо. Красный огонь брызжет во все стороны, как из внезапно взорвавшейся ракеты…

22

Но почему мы все-таки жалеем книги?

Почему так медлим, так страшимся освободиться от них?

В конце концов книга действительно – всего лишь носитель, самый обыкновенный, можно сказать, самый банальный носитель информации, каким для шумеров были обожженные глиняные таблички, а для египтян – папирус, а для доисторических людей – стены их закопченных пещер. Почему странные (а может, нормальные – у Брэдбери это определить трудно) люди упорно прячутся в сырых подвалах, в темных лесах, на берегах глухих рек и молчаливо хранят в своей памяти то, что категорически запрещено законом, что жестоко выжигается из действительности?

Меня всегда мучила некая тайная схожесть романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро» и повести Рея Брэдбери «451° по Фаренгейту». Чтецы Закона у Герберта Уэллса вбивают азы морали в сумеречное сознание полулюдей-полуживотных, а странные люди Рея Брэдбери так же упорно стараются сохранить всё то, что у них отнимают. Правда, в отличие от уэллсовских Чтецов Закона герои «Фаренгейта» не просто понимают, они знают, что их будущее определено именно их уникальностью. Память каждого человека входит в некую общую память, поэтому покушаться на память даже одного отдельного человека – это покушаться на память всего человечества.

Вспомним мрачную мантру Чтецов Закона:

«Не лакать воду языком – это Закон. Разве мы не люди?»

«Не есть ни мяса, ни рыбы – это Закон. Разве мы не люди?»

«Не ходить на четвереньках – это Закон. Разве мы не люди?»

«Не охотиться за другими людьми – это Закон. Разве мы не люди?»

«Не обдирать когтями кору с деревьев – это Закон. Разве мы не люди?»

А вот брэдбериевский Грэнджер – один из хранителей умирающей культуры, не сыплет скрытыми угрозами, он просто предупреждает. Смотрите, предупреждает он, смотрите, как нас осталось мало. Каждый из нас важен и нужен.

И поясняет: вот перед вами, Монтэг, стоит мистер Фред Клемент. Когда-то он возглавлял кафедру имени Томаса Харди в Кембриджском университете, но университет превратили в Атомно-инженерное училище. А вот мистер Симмонс из Калифорнийского университета – знаток творчества Ортега-и-Гассета, таких больше нет. А это – профессор Уэст, в стенах Колумбийского университета он развивал учение об этике, про которую теперь уже и не помнят. Что касается лично меня, поясняет Грэнджер, то в свое время я тоже написал большую книгу под названием «Пальцы одной руки: Правильные отношения между личностью и обществом»…

И далее в повести идет поистине фантастический текст.

– Вы ведь хотите читать разные интересные книги? – спрашивает бывшего пожарного неукротимый Грэнджер. – Ну, скажем, «Книгу Екклесиаста»?

И поворачивается к священнику:

– Есть у нас Екклесиаст?

– Да, – сдержанно отвечает священник. – Человек по имени Гаррис, проживает в Янгстауне.

– Вот видите, Монтэг. Нам всем следует вести себя очень осторожно. Опасайтесь случайностей. Если что-нибудь случится с Гаррисом, то это вы будете для нас Екклесиастом, вы должны запомнить нужный текст. И не волнуйтесь, если что-нибудь забудете. Ничто в мире не исчезает бесследно…

И спрашивает:

– Хотели бы прочесть «Республику» Платона?

И на согласный кивок Монтэга поясняет:

– Это я – «Республика» Платона.

И говорит, что если Монтэгу вдруг захочется прочесть Марка Аврелия, то и Аврелий у них найдется – это мистер Симмонс. А вон стоит у дерева Джонатан Свифт – автор весьма острой политической сатиры «Путешествие Гулливера». А вон отдыхает, прикрыв глаза, натуралист Чарлз Дарвин, нисколько, кстати, не похожий на свой прообраз, а рядом с ним – хмурый немецкий философ Артур Шопенгауэр, а дальше – знаменитый физик Альберт Эйнштейн, а вон тот невысокий человек – это мистер Альберт Швейцер. А еще с нами – Аристофан, Махатма Ганди, Гаутама Будда, Конфуций, Томас Лав Пикок, Томас Джефферсон, Авраам Линкольн, даже Матфей, Марк, Лука, Иоанн с нами. Мы теперь сами сжигаем книги, – нехотя признается Грэнджер. – Прочитываем, запоминаем и тут же сжигаем, чтобы при обыске, не дай бог, у нас ничего такого не нашли. К сожалению, Монтэг, должен признаться, что в наших условиях микрофильмы себя не оправдали. Мы постоянно скитаемся, меняем города, меняем места обитания, пленку пришлось бы где-нибудь закапывать, а потом возвращаться за ней, – это сопряжено с риском. Лучше уж всё хранить в головах, в памяти, где никто ничего не увидит, ничего не заподозрит. Вот все мы тут стоим и сидим перед вами – обломки и обрывки человеческой истории, литературы, международного права. Тут и Байрон, и Том Пэйн, и Макиавелли, и Христос. Наша общая задача – сохранить знания, скопленные многими поколениями, сберечь их в целости и сохранности. Ведь если нас уничтожат, Монтэг, то вместе с нами погибнут бесценные знания, которые мы храним. Как самые обычные граждане мы бродим по заброшенным дорогам, сплавляемся по рекам, прячемся в горах. Иной раз нас останавливают и обыскивают, но никогда не находят при нас ничего такого, что могло бы дать повод к аресту. У нас гибкая, неуловимая, разбросанная по всем уголкам страны организация. Некоторые даже сделали пластические операции – изменили свою внешность и отпечатки пальцев. Нам нелегко, Монтэг. Вот почему мы с таким нетерпением ждем, чтобы поскорее началась и закончилась мировая война. Да, да, поскорее! Чтобы началась и закончилась. Война – это всегда ужас, но мы ее ждем. Сейчас нас очень мало, мы – ничтожное меньшинство, глас вопиющего в пустыне, но вот когда война закончится…

23

«Сильный взрыв потряс воздух. Воздушная волна прокатилась над рекой, опрокинула людей, словно костяшки от домино, водяным смерчем прошлась по реке, взметнула черный столб пыли и, застонав в деревьях, пронеслась дальше, на юг. Монтэг еще теснее прижался к земле, словно хотел врасти в нее, и плотно зажмурил глаза. Только раз он приоткрыл их и в это мгновение увидел, как город поднялся на воздух. Казалось, бомбы и город поменялись местами. Еще одно невероятное мгновение – новый и неузнаваемый, с неправдоподобно высокими зданиями, о каких не мечтал ни один строитель, зданиями, сотканными из брызг раздробленного цемента, из блесток разорванного в клочки металла, в путанице обломков, с переместившимися окнами и дверями, фундаментом и крышами, сверкая яркими красками, как водопад, который взметнулся вверх, вместо того чтобы свергаться вниз, как фантастическая фреска, город замер в воздухе, а затем рассыпался и исчез…» 90

В ужасном молчании Монтэг и последние Хранители Знания, спасители книг, наблюдают результаты столь долго ожидаемой и все же столь внезапной атомной бомбардировки (вот они – тяжелые сны XX века).

 
Что теперь говорить? И кому?
Ведь даже Земля, что считалась незыблемо твердой
И улица главная наша, Мэйн-стрит,
Та, что казалась столь прочной на вид
И надежно закованной в камень, —
В студень трясущийся всё превратилось,
В студень, ползущий у нас под ногами,
Вот что с Америкой нашей случилось.
Что же нам делать?
Что же нам делать?.. 91
 

24

«– Когда Джеймс Симпсон 92удирал по хайвэю от полиции и вертолетов, – рассказал журналисту «Playboy» Рей Брэдбери, – в “Нью-Йорк таймс” так и написали: да это же прямо финал повести Брэдбери! Я смотрел потом повторный выпуск новостей – боже мой, они правы! В финале моего романа Монтэг убегает от пожарных и наблюдает самого себя на телеэкранах в окне каждого дома. И когда бывший пожарный все-таки удирает от Механического пса, жаждущее зрелищ общество пышет таким страшным и справедливым негодованием, что для умиротворения приходится срочно убить двойника Монтэга. (Смеется.)Кстати, я первый предсказал политкорректность.

– Все в том же “Фаренгейте”?

– Да, да. Там в одном эпизоде босс-пожарный приводит примеры того, как всевозможные меньшинства могут затыкать рты всему мыслящему обществу. Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока – значит, надо сжечь этих авторов с их книгами, запретить всякое о них упоминание. Черным не нравится негр Джим, сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, – сожгите или спрячьте куда-нибудь книги этого чертова Марка Твена. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остен как слишком неудобную и старомодную фигуру – оторвать вредной старухе голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд – ну вот, дождался, твое место у параши, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев – поубивать к черту всех буржуев! Видите, во времена “Фаренгейта” я писал о тирании большинства, а теперь пришло время говорить уже о тирании меньшинства. Первые каждый день заставляют нас делать одно и то же, подчиняться одним и тем же правилам, а вторые пишут глупости, ну, например, о том, что мне следовало бы гораздо больше уделить внимания правам женщин в “Марсианских хрониках”…

– Вы отвечаете на такие письма?

– Конечно, отвечаю. Большинство вы или меньшинство, отвечаю я на такие письма, отправляйтесь к черту, к дьяволу, прямо в ад со всеми, кто опять и опять пытается указывать мне, что и как мне надо писать. Общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, которые на деле – суть те же пожарные. Им только бы книги жечь. Так что вся эта новомодная политкорректность, так густо разросшаяся в студенческих кампусах, – сплошное дерьмо собачье!

– Вы явно не сторонник морали, пропагандируемой СМИ.

– Плевал я на ваши хваленые СМИ! Что за новости они нам преподносят? Убийства да изнасилования, похороны да СПИД! И на каждую новость, неважно, значима она или нет, – примерно пятнадцать секунд. Своим студентам я советую вообще никогда не смотреть теленовости».

Кстати, повесть Рея Брэдбери «451° по Фаренгейту» тоже не раз подвергалась вмешательству американских цензоров – и во времена маккартизма, и позже. В 1967 году, например, из специального издания книги для средних школ было исключено более семидесяти пяти фраз: и любимые ругательства Рея Брэдбери – все эти damnи hell, и упоминание абортов, вокруг которых кипели страсти, и еще многое, на что нормальный читатель, в общем-то, мало обращает внимания…

25

В одном из интервью, данном в 1990 году, Рей Брэдбери сказал: «В конце концов повесть “451° по Фаренгейту” – она вся о России и Китае. Она вся о любых приверженцах тоталитаризма, кем бы они ни были и где бы ни жили: и о левых, и о правых…»

Конечно, Брэдбери боялся войны.

К счастью, атомная война на Земле так и не началась, хотя упоминавшийся выше налогоплательщик из «Марсианских хроник» боялся вовсе не напрасно: в 1950-1960-е годы прошлого века с Земли действительно стоило сбежать!

«Согласно чрезвычайному военному плану Командования Стратегических Сил США, утвержденному в октябре 1951 года, – писал известный американский исследователь Д. Холлоуэй, – воздушные стратегические операции планировалось начать через шесть дней после планируемого нападения Соединенных Штатов Америки на СССР…»

Речь, собственно, шла не о войне – в привычном понимании этого слова, речь шла об уничтожении огромной страны.

Предполагалось, что тяжелые бомбардировщики с базы в штате Мэн сбросят атомные бомбы на регион Москва-Горький и уйдут в Англию.

А средние бомбардировщики с Лабрадора нанесут удар по району Ленинграда и тоже уйдут на британские базы.

А бомбардировщики с английских баз, отбомбившись в промышленных районах Поволжья и Донецкого бассейна, приземлятся на ливийских и египетских аэродромах.

А бомбардировщики с Азорских островов, отработав в районе Кавказа, приземлятся в Саудовской Аравии, ну а боевые машины с Гуама доставят бомбы, предназначенные для Владивостока и Иркутска…

Никто из американских фантастов в то время не играл с человечеством так масштабно и страшно, как вполне реальные военные.

26

Предложение Джона Хьюстона взволновало писателя.

Написать киносценарий по огромному классическому роману!

Брэдбери остро чувствовал глубину, даже величие предстоящей работы. Это его пугало и в то же время влекло. Он не раз повторял на встречах с читателями: «Бросайтесь в пропасть и отращивайте крылья по пути вниз». Была даже карикатура на эту тему: стоят люди у края пропасти, в которую что-то со свистом падает. «А, это Брэдбери опять!» При всей сентиментальности и чувствительности Рей Брэдбери был упорен в достижении поставленных целей. Он справится с предложенной ему работой! Он напишет сценарий по «Моби Дику». К тому же, когда еще представится случай утвердить себя в большом реалистическом кино, доказать всем, что ты вовсе не pulp-поэт – жалкий творец «ужастиков»?

Брэдбери внимательно изучил «Моби Дика» и иллюстрации Рокуэлла Кента. Этот художник очень много сделал для популярности романа, извлеченного из архивов после почти семидесятилетнего забвения. Океанские бездны, светящиеся рыбы, изгибы зеленых глубинных течений, матросы, застывшие в звездном сиянии на деревянной палубе китобойного судна «Пекод», мрачный капитан Ахав, опирающийся на свою искусственную ногу…

Предлагая написать сценарий молодому писателю, Джон Хьюстон, конечно, рисковал. Он прекрасно знал, что репутация Рея Брэдбери в глазах многих серьезных критиков основана пока что только на успехе «Марсианских хроник» (повесть «451° по Фаренгейту» еще не вышла в свет).

«Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков…»

Какие-то иероглифы… Какой-то загадочный мистер К… Металлические шершни… Электрические пауки… Середина XX века, а за Реем Брэдбери волочится погромыхивающий хвост дешевых поделок… «Скелет»… «Надгробный камень»… «Крошка-убийца»… «Помяните живых»… «Попрыгунчик»… «Поиграем в “отраву”»… «Город мертвых»… Все эти космические монстры, взрывающиеся ракеты, марсиане во всех видах – от смуглых и золотоглазых до почти невидимых призрачных… Всякие доисторические твари… вампиры… татуированные фрики…

Не каждый решился бы пригласить такого писателя.

Но Джон Хьюстон решился. И как позднее признавался, роль в этом сыграло не только то, что ему искренне нравились некоторые рассказы Брэдбери (тот же «Ревун», например). Прекрасный психолог, Хьюстон сразу уловил некоторую внутреннюю неуверенность Рея, его склонность к неумеренным разговорам, которыми он защищался от внешнего мира, к игре образами. Таким людям, как Рей Брэдбери, считал Хьюстон, легче навязывать свои мысли, заставлять их делать то, что нужно тебе. Он нуждался именно в таком послушном, как ему казалось, помощнике. К тому же Джон Хьюстон обожал эффекты. Кто такой этот Брэдбери? – спросят его профессионалы. А-а-а, – ответит он, – певец золотоглазых…

Джон Хьюстон вырос в семье известного артиста.

В 14 лет он бросил школу, чтобы стать боксером.

И стал боксером. И выиграл любительский чемпионат Калифорнии в легком весе.

В 19 лет Джон Хьюстон дебютировал на сцене, но не выдержав слишком ровной и скучной, на его взгляд, жизни, уехал в Мексику, где служил в кавалерии и занимался разведением лошадей. По просьбе отца он все же вернулся в Голливуд и занялся кино.

Поначалу дела у Джона складывались превосходно.

Но 25 сентября 1933 года, находясь за рулем своей машины, Джон Хьюстон сбил на дороге женщину, которая скончалась от полученных травм. Луи Б. Майер – директор студии «Метро-Голдвин-Майер» – дал чиновникам взятку чуть ли не в 400 тысяч долларов только для того, чтобы замять уголовное дело и не допустить огласки в печати. Пришлось уехать в Европу, но и там Хьюстон жил по-своему: зарабатывал уличным пением в Лондоне, изучал живопись в Париже.

Только в 1938 году он вернулся в Голливуд и с той поры занимался только кино.

Он писал сценарии, снимал мелодрамы и триллеры, вел бурную жизнь (в 1945 году в пьяной драке чуть не искалечил известного актера кино Эррола Флинна). Фильмы «Мальтийский сокол», «Через океан», «В этом наша жизнь», «Мы были чужими», «Сокровища Сьерра-Мадре», «Асфальтовые джунгли», «Ки-Ларго», «Алый знак доблести», а особенно «Африканская королева» и «Мулен Руж» (о жизни французского художника Тулуз-Лотрека) принесли Джону Хьюстону настоящий успех.

И вот – замысел «Моби Дика».

По контракту, заключенному с Джоном Хьюстоном, Рею Брэдбери полагалось 12 500 долларов – за написание сценария, а также 600 долларов еженедельно в течение семнадцати недель, отпущенных на работу; также он должен был понедельно получать 200 долларов на мелкие бытовые расходы.

Работать над сценарием предстояло в Ирландии.

Мать обещала Рею и Мэгги присмотреть за их домом, а стареющий Леонард Сполдинг неожиданно расчувствовался и даже подарил Рею старинные дедовские часы с надписью: «Waukegan, Illinois».

«Я посмотрел в глаза отца и вдруг понял, что он будет скучать обо мне».

В суете этих сборов слова жены сценариста Вертела: «Джон Хьюстон – это сукин сын, он вас уничтожит» – как-то забылись.

27

Кроме Рея и Мэгги в далекое путешествие отправились их дочери – Рамона и Сусанна с няней Региной, опытной, любящей детей. 12 сентября 1953 года выехали по железной дороге в Нью-Йорк. В поезде, пересекавшем штат Юта, Брэдбери набросал первую сцену будущего фильма, но работать в такой обстановке было трудно. В Чикаго пришлось заняться покупкой пеленок и распашонок для Рамоны, потому что часть вещей была благополучно забыта дома. В первый же вечер в Чикаго Рей и Мэгги отправились к Дону Конгдону, где к ним присоединились Ян Баллантайн и Стэнли Кауфман. Поднимали тосты за успех, за классическую литературу – Рей чувствовал, что его писательская репутация меняется к лучшему.

На теплоходе были сняты две каюты.

В одной разместились Рей и Мэгги, в другой – Регина с девочками.

Во Франции – в Гавре, там они собирались пересесть в поезд до Парижа, ждал своего сценариста Джон Хьюстон.

 
Эх, на море шторм гудит —
От души резвится кит,
Он хвостом своим вертит.
Вот так славный и забавный,
вот игривый, шаловливый,
вот шутник и озорник
старикан-океан, хей-хо!
 

Эту лихую песенку Брэдбери вычитал у Мелвилла.

Она пришлась кстати: переход через океан выдался неспокойным.

 
Сыплет в кубок он приправу,
Ну и пена, боже правый!
Разгулялся пир на славу.
Вот так славный и забавный,
вот игривый, шаловливый,
вот шутник и озорник
старикан-океан, хей-хо!
 

Оказалось, что весь этот «чертов Моби Дик» – не просто роман, а одна сплошная метафора, так сказать, черновой набросок мира.

«Несомненно, – вчитывался Брэдбери. – Несомненно, что наиболее древний из существующих портретов, хоть в какой-то мере напоминающий кита, находится в знаменитой пагоде-пещере Элефанты в Индии. Брамины утверждают, что в бессчетных статуях, заключенных в древней пагоде, запечатлены все занятия, все ремесла, все мыслимые профессии человека, нашедшие там свое отражение за целые столетия до того, как они действительно появились на земле. Неудивительно, что и благородный китобойный промысел там предугадан. Индуистского кита, о котором идет у нас речь, можно увидеть на отдельном участке стены, где воспроизводится сцена воплощения Вишну в образе левиафана, ученое имя которого Матсья-Аватар. Однако несмотря на то, что изваяние представляет собой наполовину человека, а наполовину кита, хвост его все же изображен неправильно. Он похож больше на сужающийся хвост анаконды, чем на широкие лопасти величественных китовых плавников…»

Или картина Гвидо, 93читал дальше Брэдбери.

На картине этого художника Персей спасает Андромеду от страшного морского чудовища, о котором только и можно сказать: это кит. Но где, интересно, увидел Гвидо такое немыслимое создание?

Да и Хогарт 94– не лучше. Грандиозная туша написанного им исполина покачивается почти целиком на поверхности океана. «На спине у этой туши находится нечто вроде слоновьего седла с балдахином, а ниже – широко разинутая клыкастая пасть, в которую вкатываются соленые валы…

Или киты – придуманные переплетчиками. Они будто виноградная лоза обвивают стержень корабельного якоря…

Для Рея Брэдбери, считавшего себя созданием библиотек, это был мир, конечно, необычный, но вполне представляемый, почти реальный. Лишь бы от постоянных раздумий не разбежались рептилии его собственного воображения – лови их потом!

28

 
Тяжелый сумрак дрогнул и, растаяв,
Чуть оголил фигуры труб и крыш.
Под четкий стук разбуженных трамваев
Встречает утро заспанный Париж.
И утомленных подымает властно
Грядущий день, всесилен и несыт.
Какой-то свет тупой и безучастный
Над пробужденным городом разлит.
И в этом полусвете-полумраке
Кидает день свой неизменный зов.
Как странно всем, что пьяные гуляки
Еще бредут из сонных кабаков.
Под крик гудков бессмысленно и глухо
Проходит новый день – еще один!
И завтра будет нищая старуха
Его искать средь мусорных корзин. 95
 

Увидев сиреневые купола Нотр-Дама, Брэдбери заплакал.

Это же кадры из старого фильма – «Горбун собора Парижской Богоматери»!

Потом Рей увидел веселых велосипедистов на Елисейских Полях и снова заплакал.

Всё в Париже вызывало у него восторг и радостные слезы. И Триумфальная арка, и здание биржи, и букинисты на набережных Сены. В слезах и в тихих осенних дождях бродил он с Мэгги по чудесным парижским бульварам.

В Париже они отметили пятилетие совместной жизни.

А впоследствии еще много раз бывали здесь. Полюбили французские вина, полюбили французскую еду и бульвары с крошечными бистро. Мэгги профессионально изучала французский язык и французскую литературу. Через много лет, в 2000 году, Брэдбери вспомнит их совместные прогулки в нежном эссе «Прекрасная плохая погода» («Beautiful Bad Weather»). Вообще-то, конечно, американцы давно обжили старый чудесный Париж, – и не только «потерянное поколение» во главе с Эрнестом Хемингуэем; здесь, в Париже, жил когда-то даже Джеймс Фенимор Купер. И неважно, что автор «Шпиона», «Лоцмана», «Осады Бостона» и знаменитой серии о Бампо – Кожаном Чулке всего лишь служил в американском консульстве; важно другое – он дышал воздухом Парижа…