Текст книги "Брэдбери"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

После этого звезда сенатора Маккарти пошла на закат.

В мае 1957 года он скончался, но о таких людях помнят долго.

Особенно – пострадавшие.

33

1 ноября 1952 года на атолле Эниветок (Маршалловы острова) США взорвали первый термоядерный заряд. Это было гораздо страшнее «обыкновенной» атомной бомбы, проверенной при бомбардировках Японии. Невероятной, дьявольской силы оружие еще раз напомнило о вполне возможном конце света. Многие друзья Брэдбери попали в списки лиц, подозреваемых в активной антиамериканской деятельности.

Попал в эти списки и сам писатель.

Скажем так, он никогда не был трибуном.

Само это слово – «трибун» – как-то не связывается с ним, но в начале ноября 1952 года Рей Брэдбери неожиданно даже для людей, хорошо его знавших, выступил перед членами лос-анджелесского отделения Национального женского комитета с трогательной и восторженной речью. А через несколько дней – 10 ноября – напечатал в газете «Daily Variety» личное послание, обращенное к Республиканской партии.

«Вы выиграли, – говорилось в этом послании. – И демократы теперь – оппозиция.

Что ж, настало время напомнить слова, которые вы сами произносили во время кампании, развернувшейся за сохранение двухпартийной системы в стране. Тогда вы боролись за существующую двухпартийную систему. Но теперь все изменилось. Вы победили. Вот почему любой вашей попытке идентифицировать Республиканскую партию как единственную я теперь буду сопротивляться, а любую попытку идентифицировать Демократическую партию как коммунистическую буду атаковать.

Я вижу, как много страха скопилось в нашей стране. Я видел множество кампаний, проведенных в Калифорнии и в других штатах, и знаю, что многие из этих кампаний были выиграны именно на чувстве страха, а не на привлечении здравых идей и фактов. Я не хочу больше слышать обо всей этой бессмыслице и чепухе. Я не хочу больше приветствовать призывов мистера Маккарти или мистера Маккарана, мистера Никсона или мистера Джексона или вообще какого-то там человека по имени Спаркман. Я не хочу лжи, предубеждения, грязи, намеков, слухов. Не хочу, чтобы людей третировали толькоза то, что они упомянуты в каких-то письмах без подписей. Отныне мы, голосовавшие за демократию, будем наблюдать за вами. Мы – это более чем 25 миллионов американцев. Мы никого не боимся и не свернем в сторону, не согнемся, не будем терпеть ярлыков, навешиваемых вами. Мы – свободная сила, мы – другая половина той прекрасной двухпартийной системы, которую вы сами недавно защищали, а теперь готовы разрушить. Так что оставьте эту прекрасную систему в покое! Защищайте конституцию, ищите путь к миру! А если вы все же попытаетесь изменить нашу конституцию, вы увидите, что у нас еще есть силы, и мы провалим вас на следующих выборах!»

Игра со страхами…

Мы – свободная сила…

Прекрасная двухпартийная система…

Рей Брэдбери так объяснял друзьям появление своего послания: «Я должен был что-то сделать. Я болел, я устал от всех этих ужасных вещей, от ужасных, никчемных и бесконечных разговоров».

В день, когда письмо появилось в газете, Рей Брэдбери случайно встретил в офисе киностудии «Universal Pictures» голливудских киноагентов Бена Бенджамина и Рея Старка. Бен Бенджамин, яростный патриот, начал размахивать перед лицом Брэдбери выпуском «Daily Variety»: «Брэдбери, вы никогда больше не будете работать в Голливуде!»

«Буду, – ответил Рей. – Потому что я… не коммунист».

34

Главной радостью, главным утешением 1953 года стал для Брэдбери выход книги рассказов «Золотые яблоки Солнца» («The Golden Apples of the Sun»).

Это книга шедевров:

«Ревун» («The Fog Horn»),

«Пешеход» («The Pedestrian»),

«Пустыня» («The Wilderness»),

«Мусорщик» («The Garbage Collector»),

«И грянул гром» («А Sound of Thunder»),

«Человек в воздухе» («The Flying Machine»),

«Большая игра между черными и белыми» («The Big Black and White Game»)…

Наконец, в книгу вошло эссе «Здравствуй и прощай» («Hail and Farewell»), в котором опять возникло, мелькнуло, поманило читателей далекое иллинойское детство автора: пыхтящий железный поезд, над ним в небе в клочьях дыма и пара – редкие звезды, искры. Дрогнули вагоны, вскрикнул паровоз, знакомый проводник помахал рукой мальчику на платформе…

35

Но мы поговорим о рассказе «И грянул гром».

Он – точное отражение тех процессов, что протекали в США в 1950-е годы.

Какие-то любители-охотники, можно сказать, типичные обыватели отправляются в далекое прошлое планеты Земля. Один из них, некий мистер Экельс, всматривается в расплывшееся от сырости объявление:

А/О САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ

ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ

МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО

ВЫ УБИВАЕТЕ ЕЕ

«Черт возьми! – восхищается мистер Экельс. – Настоящая машина времени! Подумать только. Закончись вчера выборы президента иначе, я сегодня, может, пришел бы к вам не на охоту отправляться, а искать убежища, спасаться бегством. Но, слава богу, вчера победил Кейт! Теперь у Соединенных Штатов хороший президент!»

«Это точно, – кивает человек за конторкой. – Выиграй вчера Дойчер, всем бы мало не показалось, не миновать бы нам жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете. Многие звонили вчера, дескать, если Дойчера изберут, отправьте нас куда-нибудь в XV век. Только скажу, не наше это дело – политические побеги устраивать. Мы просто организуем сафари. Тем более Кейт уже избран, и у вас осталась одна забота…

– …убить динозавра, – закончил его фразу Экельс.

– Tyrannosaurus rex, да, – с удовольствием подтвердил человек за конторкой. – Отвратительнейшее чудовище. – И показал: – Распишитесь вот здесь. Вы берете на себя всю ответственность. Что бы с вами ни произошло, мы не отвечаем. И вообще учтите, у этих динозавров отменный зверский аппетит…

– Пытаетесь испугать меня?

– Если честно, то да. Мы не хотим отправлять в прошлое трусов, которые при первом же выстреле ударяются в панику. Из-за них в прошлом году у нас погибли шесть руководителей и дюжина охотников. Мы честно предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение за всю историю человечества, но и вы в свою очередь старайтесь соблюдать условия. Все-таки путешествие на шестьдесят миллионов лет в прошлое…»

36

И группа охотников отправляется в прошлое. В доисторическое прошлое.

Христос еще не родился. Моисей еще не ходил на гору беседовать с Богом. Пирамиды лежат в земле, камни для них еще не обтесаны и не сложены. Александр, Цезарь, Наполеон, Гитлер, сенатор Маккарти – никого из них еще нет. А вот джунгли есть. Вот они – за 60 миллионов и 2055 лет до избрания хорошего президента по имени Кейт. Проводник указывает металлическую Тропу, которая через душное распаренное болото уходит в зеленые заросли, извиваясь между огромными папоротниками и пальмами. Это, объясняет проводник, Тропа, проложенная специально для охотников. Видите, она парит над землей на высоте шести дюймов, не задевает при этом ни одного дерева, ни одного цветка, ни одной травинки. Она сделана из антигравитационного металла, и ее назначение как раз в том и состоит, чтобы стопроцентно изолировать всех охотников от прошлого, – чтобы вы там, не дай бог, ничего не коснулись. Держитесь Тропы! Всегда держитесь Тропы! Ни в коем случае не сходите с нее!

«– Почему? – спросил мистер Экельс.

– Потому, что мы не хотим изменять Будущее. Здесь, в Прошлом, мы – незваные гости. Честно говоря, правительство не одобряет наши экскурсии. Приходится платить немалые взятки, чтобы нас не лишили лицензии. Машина времени – дело щекотливое. Случайно, сами того не подозревая, мы можем убить какое-нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок, уничтожить какое-нибудь важное звено в развитии вида…

– Я что-то не понимаю…

– Ну так слушайте внимательнее! Допустим, вы случайно задавили мышь. Это означает, что всех будущих потомков этой мыши уже никогда не будет на свете – верно? И не будет потомков от потомков всех ее потомков! Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете сразу не одну, и не десяток, и не тысячу даже, а миллион или даже миллиард мышей!

– Ну, хорошо, они сдохли, – согласился мистер Экельс. – И что с этого?

– Как это что? – Проводник презрительно фыркнул. – А как быть с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей – умрет одна лиса. Десятью лисами меньше – подохнет от голода лев. Одним львом станет меньше – погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющей весь мир, гонимый голодом, выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех будущих кабанов в этих местах. И пещерный человек не находит пищи и умирает от голода. А ведь человек не просто один человек. Это – целый будущий народ. У него могло быть десять сыновей, а от них произошло бы еще сто – и так далее, и так далее, и возникла бы, наконец, наша цивилизация. Уничтожьте одного человека – и вы уничтожите целое племя. Это все равно что убить одного из внуков Адама. Понимаете? Раздавите ногой мышь – и это исказит всю человеческую историю, в корне изменит наши судьбы. Гибель всего лишь одного пещерного человека – это смерть миллиарда его потомков. Рим никогда не появится на семи холмах. Европа навсегда останется темным глухим лесом. Наступите на маленькую мышь – и вы сокрушите пирамиды. Наступите на крошечную мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавэр, Соединенные Штаты не появятся. Так что не сходите с Тропы!»

37

И охота начинается.

И мистер Экельс сходит с Тропы.

Конечно, случайно, совсем случайно, но – сходит.

Ничего не происходит, но звучит сигнал к возвращению.

Машина времени включается. 1492… 1812… 1999… 2000… Наконец, 2055 год, из которого отправлялись охотники… И комната, как прежде… И тот же человек за конторкой… Но мистер Экельс чувствует, что с воздухом что-то произошло. Какое-то химическое изменение, настолько незначительное, неуловимое, что лишь слабый голос подсознания говорит о перемене… По коже мистера Экельса невольно забегали мурашки. Всеми порами тела он улавливал теперь что-то странное, будто кто-то свистнул в свисток, который слышат только собаки, и его тело беззвучно на этот свист откликнулось. За окном, за спиной знакомого человека (который все же не был тем прежнимчеловеком) у перегородки (которая тоже явно не была той прежнейперегородкой) – кипел знакомый мир улиц, но вот объявление на стене…

А/О СОФАРИ ВОВРЕМЕНИ

АРГАНИЗУЕМ СОФАРИ ВЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО

ВЫ ВЫБЕРАЕТЕ ДАБЫЧУ

МЫ ДАСТАВЛЯЕМ ВАС НАМЕСТО

ВЫ УБЕВАЕТЕ ЕЕ

«Снимая напряжение, мистер Экельс пальцами стал отскребать грязь с башмака.

Его дрожащая рука подняла липкий ком. Нет, не может быть! Сердце замерло.

Из-за такой малости? Сердце дрогнуло. Не может быть! Сердце внезапно пошло вразнос. В комке грязи мистер Экельс увидел отливающее зеленью, золотом и чернью пятно какой-то бабочки. Из-за такой малости? Бабочка упала на пол – изящное изломанное создание, способное, оказывается, нарушить огромное, но хрупкое мировое равновесие, повалить бесчисленные костяшки домино… мириады костяшек, соединенных цепью неисчислимых лет, составляющих единое Время… Мысли мистера Экельса смешались. Ну, не может быть, думал он, пытаясь успокоить свое сердце, ну, не может быть, чтобы гибель всего-то там одной ничтожной бабочки изменила весь мир…

– Кто? – спросил он негромко. – Кто вчера победил на выборах?

– Шутите, да? – Человек за конторкой злобно хихикнул: – Дойчер, конечно! Не этот же хлюпик Кейт! У власти теперь настоящий железный человек!

Мистер Экельс застонал. Он упал на колени. Дрожащие пальцы потянулись к золотистой бабочке. Неужели нельзя, молил он весь мир, себя, служащего, машину времени, неужели нельзя вернуть эту ничтожную бабочку туда, обратно – в прошлое, оживить ее? Неужели нельзя всё начать сначала?» 60

И грянул гром.

38

«В вашем рассказе “И грянул гром”, – спросили однажды Рея Брэдбери, – охотник в далеком доисторическом прошлом совершенно случайно наступает на бабочку, в результате чего в США к власти приходит президент-фашист. Вы всерьез думаете, что такая малость может изменить историю?» 61

«Конечно, – ответил писатель. – Гитлер ведь тоже мог появиться на свет только потому, что однажды кто-то там в прошлом… Понимаете?.. Отсюда еще один интересный вопрос. А если тебе лично выпадет шанс изменить, исправить историю, сможешь ты это сделать? Не такой уж, кстати, простой вопрос. Я как-то написал рассказ, в котором я сам попадаю с помощью машины времени в старый, довоенный еще Лондон, куда шестнадцатилетний Гитлер приезжал навестить своего двоюродного брата. В рассказе я хотел убить Гитлера, потому что знал – из этого парня вырастет настоящий монстр, будущий убийца миллионов людей, палач всей мировой культуры! Но представьте, рука у меня не поднялась, потому что там, в прошлом, Гитлер еще не был Гитлером, который всех нас пугает Он был всего лишь Адольфом – обыкновенным австрийским мальчишкой».

39

Кто знает, испугайся Брэдбери, не выступи он в ноябре 1952 года перед лос-анджелесским отделением Национального женского комитета со своей трогательной и восторженной речью, не размести он в газете «Daily Variety» свое личное послание, обращенное к Республиканской партии, может, не хлюпик Кейт, а железный Дойчер пришел бы к власти. И долгая цепочка американских лидеров – Франклин Рузвельт… Гарри Трумэн… Дуайт Эйзенхауэр… Джон Кеннеди… Линдон Джонсон… Ричард Никсон… Джеральд Форд… Джимми Картер… Рональд Рейган… Джордж Буш-старший… Билл Клинтон… – эта долгая цепочка выглядела бы совсем иначе… И не случилось бы войн в Корее, во Вьетнаме, в Конго, в Афганистане, Ливане, Ираке, Югославии, Ливии…

Но зачем гадать?

В жизни происходит то, что происходит.

«Золотые яблоки Солнца» Рей Брэдбери украсил посвящением:

«С любовью – Неве, дочери Глинды, доброй волшебнице Юга». (Понятно, имелась в виду Глинда из повести Л. Ф. Баума «Страна Оз». Только с ней и ассоциировался в сознании Рея образ его любимой тети.)

Глава четвертая ПОЖАРНЫЕ И КИТОБОИ

Безумие относительно. Всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.

Рей Брэдбери

1

Даже во время скитаний Леонарда Сполдинга по Америке в поисках работы Рей много читал.

Конечно, при дешевых мотелях никаких библиотек не существовало, но если все-таки поблизости таковая обнаруживалась, то Рей прежде всего спрашивал книги Берроуза. Он знал все опубликованные к тому времени романы о Джоне Картере – американском офицере, для которого далекий Марс стал родиной, и, конечно, знал знаменитый цикл о Тарзане – воспитаннике обезьян, мужественном хозяине африканских джунглей. Впрочем, в те годы о сыне несчастного британского лорда, волею обстоятельств оказавшегося с женой на западном побережье Африки, знала вся Америка, Мать ребенка умерла, отца убили обезьяны. Зато те же самые обезьяны вырастили мальчика, назвав его Тарзаном – «бледнокожим». В волосатые головы их не могло прийти, что у человеческого детеныша уже есть собственное человеческое имя – Джон Клейтон, виконт Грейсток.

Но удобнее, конечно, – Тарзан!

В XX веке о Тарзане было снято не менее сотни фильмов.

Самые первые – немые. Но когда произносят имя Тарзана, мы, конечно, сразу слышим вдали знаменитый крик тропического супермена, непременно в исполнении Джонни Вайсмюллера (1904-1984), кстати, не просто актера, а известнейшего спортсмена, пятикратного олимпийского чемпиона по плаванию. Среди трофейных фильмов, показанных в СССР после войны, заметное место занимали именно фильмы о Тарзане – о его подвигах, о подружке Чите, о жизни в джунглях. Что же касается США, то там изображение берроузовского героя можно было увидеть буквально на всем – на детских игрушках, на одежде, на обуви, на канистрах с бензином, на бутылках с подсолнечным маслом, на железнодорожных цистернах, на пылесосах и на горшках с цветами…

«Тарзан и запретный город» («Tarzan and the Forbidden City»)…

«Тарзан – повелитель джунглей» («Tarzan, Lord of the Jungle»)…

«Тарзан и сокровища Опара» («Tarzan and the Jewels of Opar»)…

«Возвращение Тарзана в джунгли» («The Return of Tarzan»)…

«Тарзан и золотой лев» («Tarzan and the Golden Lion»)…

«Тарзан и люди-муравьи» («Tarzan and the Ant Men»)…

«Тарзан торжествующий» («Tarzan Triumphant»)…

«Сын Тарзана» («The Son of Tarzan»)…

Рей Брэдбери вырос в этих душных книжных джунглях, многажды растиражированных и повторенных средствами кино и радио, среди комиксов и приключенческих журналов. Даже позже, вполне сознательно вырываясь из атмосферы pulp-литературы, он сохранил в себе ужас перед героями детства и восхищение ими. Да и что удивительного? В американской культуре образы вроде Тарзана, Бэтмена, Человека-паука или там ужасного Кинг-Конга всегда играли роль, в чем-то схожую с образами героев классической русской литературы – Евгения Онегина, Пьера Безухова, Наташи Ростовой, Чичикова. Всю жизнь в глубине души Рей Брэдбери тянулся к своей первой любви – к привлекательным, пусть вульгарным и примитивным, зато запоминающимся книжкам в ярких пестрых обложках…

2

Накануне войны (имеется в виду Вторая мировая) в США вошло в моду показывать перед началом художественного фильма ленту документальную.

События в далекой Европе, события в СССР, события в акватории Тихого океана, фашизм в Германии и Италии, черная Африка, на куски расхватываемая жадными колонизаторами, – все это как бы сразу приблизилось.

Да мир не так уж и велик.

И он постоянно требует фактов!

И соответствующих комментариев, понятно.

В СССР – запрещаются книги и фильмы, идут аресты инакомыслящих, любая частная инициатива преследуется, жизнь и судьба любого человека на огромной территории страны от Белоруссии до Чукотки определяются исключительно волей партийных вождей…

В Германии – евреев и коммунистов изгоняют из страны, у власти – нацисты, объявленные вне закона книги, все это упадочное искусство отправляют в костер, сжигают на площадях, как сожгли когда-то прабабку Рея Брэдбери…

В Японии…

В Испании…

В Португалии…

На Ближнем Востоке…

Плачущий мальчик в темном кинозале – не бог весть какое редкое зрелище даже по тем временам. Мало ли над чем рыдают мальчики, глядя на тревожно мерцающий экран? Но Рей рыдал не только над приключениями Тарзана или Джона Картера, он рыдал на просмотрах документальных лент. Охваченные огнем книжные переплеты, беззвучно корчащиеся, вдруг вспыхивающие бумажные страницы, нежный седой пепел, разносимый горячим ветром, – Рей воспринимал всё это как физическую расправу над самыми близкими друзьями.

«…книги пахнут мускатным орехом или еще какой-то пряностью из далеких заморских стран, – говорит Фабер, один из главных героев повести «451° по Фаренгейту». – Ребенком я любил нюхать книги. Господи, ведь сколько же было хороших книг, пока мы не позволили уничтожить их! – И признается: – Мистер Монтэг, вы видите перед собой труса. Я знал тогда, я видел, к чему идет, но я молчал. Я был одним из невиновных, одним из тех, кто мог бы поднять голос, когда никто уже не хотел слушать “виновных”. Но я молчал и, таким образом, сам стал соучастником. И когда, наконец, придумали жечь книги, используя для этого пожарных (вот ход, несомненно, увиденный Реем Брэдбери на просмотрах тех давних документальных фильмов. – Г. П.), я пороптал немного и смирился…» 62

Смирился не только Фабер.

Смирились миллионы американцев, немцев, русских.

Правда, Фабер в конце концов догадывается: не книги нам всем нужны.

Книги – это всего лишь вместилища информации, которую по тем или иным причинам мы боимся забыть. (Не правда ли, напоминает утверждения нынешних адептов электронной книги, что вот, мол, важны вовсе не эти старые, давно отжившие свой век книги с картинками, важен исключительно новый, более удобный способ хранения информации. – Г. П.) В самих книгах нет никакой тайны, никакого особенного волшебства. А если волшебство и есть, то, скорее, лишь в том, что все вместе они – книги научные и художественные – сшивают лоскутки нашей несчастной, изодранной Вселенной в нечто единое…

У книг есть кожа.

У книг есть дыхание.

Книги обладают живой душой.

Снабженная прекрасными (или дурными) иллюстрациями и подробными (или лаконичными) комментариями книга дает некое новое качество, новые подробности окружающего нас мира. Тем, кто ищет только житейского покоя, хотелось бы, наверное, видеть в книгах исключительно красивые лица, чудесные глаза, лишенные гнева и ужаса дивные локоны, гибкие руки. Но романтичный Дон Кихот и коварный Дон Жуан, мятущийся Гамлет и отчаявшийся Робинзон Крузо, холодный капитан Немо и яростный Джон Картер, герои Шервуда Андерсона и герои Хемингуэя почему-то всему этому сопротивляются…

3

В конце 1940-х годов Брэдбери написал несколько рассказов, в которых просматриваются мотивы будущей знаменитой повести «451° по Фаренгейту».

Рассказы эти – «Костер тщеславия» («The Bonfire»),

«Сияющий Феникс» («Bright Phoenix»),

«Пешеход» («The Pedestrian»),

«Эшер II» («Usher II»).

Все они отдавали откровенной горечью.

От всех несло угарным дымком, темной атомной пылью.

В самом деле – кто управляет нашими мыслями и эмоциями, должны ли мы поддаваться постоянному давлению извне? За каждым из этих рассказов стояла своя вполне реальная история.

О том, как написан был «Пешеход», рассказал в своей «Хронике» всезнающий Сэм Уэллер. 63

Однажды поздно вечером Рей Брэдбери с приятелем неторопливо прогуливался по какой-то пустынной улице.

Тихий уснувший город, и вдруг, как из ничего, перед приятелями вынырнула полицейская машина.

– Эй, что вы тут делаете?

– Ставим одну ногу перед другой.

Офицер не принял этого затейливого юмора.

Пришлось объяснять:

– Просто гуляем. Дышим свежим воздухом.

– Как это так – просто гуляете? – не понял офицер. – Кто в такое время выходит на улицы? Возвращайтесь домой и не делайте так больше.

В ту же ночь Брэдбери написал рассказ «Пешеход» 64– о далеком пока XXI веке; там люди, скованные тысячами условностей и запретов, любым прогулкам предпочитают сидение перед безопасными мерцающими экранами.

Некий Леонард Мид (читайте – Рей Брэдбери. – Г. П.) любит гулять по городу в неурочное время. Ему нравятся пустынные улицы, ночная тишина, светлая луна над домами. Нежный туман плывет над остывающим асфальтом, кажется, ты в городе совсем один, но бьет в глаза свет автомобильных фар и металлический голос приказывает: «Ни с места!» Понятно, Леонард Мид останавливается. Он поражен. На огромный город с населением в три миллиона жителей давным-давно оставлена всего одна полицейская машина, и надо же! – он на нее наткнулся.

– Имя?

– Леонард.

– Род занятий?

– Пожалуй, писатель.

– То есть без определенных занятий?

– Можно сказать и так, – соглашается Леонард Мид.

Это правда. Он давно ничего не пишет. Он уже много лет ничего не пишет.

Да и для кого писать? Никто не покупает и не читает книг. Люди предпочитают мерцающие экраны телевизоров.

Дверца машины распахивается: «Влезайте!» – и Леонарду Миду приходится лезть в металлическую клетку. На вопрос: «Куда вы меня везете?» – всё тот же равнодушный металлический голос отвечает: «В Психиатрический центр по исследованию атавистических наклонностей»…

4

Но по большому счету – повесть «451° по Фаренгейту» выросла из большого рассказа «Пожарный» («The Fireman»), написанного в 1951 году.

Он написал его за три дня, это случилось как наваждение.

«Я активно атаковал библиотечную пишущую машинку, – вспоминал Брэдбери. – Я пропихивал в нее монетки (машинки в библиотеках были платные. – Г. П.), выпрыгивал из-за стола, как безумный шимпанзе, и мчался вверх по лестнице, чтобы заграбастать еще десятицентовиков. Я бегал вдоль длинных полок, вытаскивал нужные книги, проглядывал страницы, вдыхал тончайшую пудру в мире – книжную пыль, затем рысачил обратно вниз, сгорая от любви, потому что нашел еще пару цитат, которые можно было воткнуть или ввернуть в мой расцветающий миф…»

В предисловии, предварявшем некоторые издания повести, Брэдбери рассказывал о создании повести достаточно подробно.

«Я обнаружил, что лучший способ вдохновиться – это, конечно, пойти в центральную библиотеку Лос-Анджелеса и бродить по ней, вытаскивая книги с полок, читать строчку здесь, абзац там, выхватывая, пожирая, двигаться дальше и записывать мысли на первом попавшемся листке. Иногда я стоял часами за столами-картотеками, царапая что-то там на бумажных листках. Я в те годы буквально ел, пил и спал исключительно с книгами – всех видов и размеров, цветов и стран. Когда Гитлер начал в Германии сжигать книги, я переживал это так же остро, как, простите меня, переживал и убийства людей, потому что книги и люди для меня – одной плоти…

Я часто проходил мимо пожарных станций, любуясь своим длинным отражением в латунных шестах, по которым пожарники съезжают вниз, и позже среди своих записей я обнаружил множество листков с описанием красивых красных машин и суровых пожарных, грохочущих тяжелыми ботинками…

И еще помню ночь в детстве, когда я услышал пронзительный крик из комнаты моей бабушки и прибежал в ту комнату, распахнул дверь, чтобы заглянуть вовнутрь, и сам закричал от страха и удивления. Потому что в комнате, карабкаясь по стене, рос колеблющийся светящийся монстр. Он рос у меня на глазах. Он издавал мощный рев, отдавал ужасным жаром и казался по-настоящему живым. Он питался обоями и пожирал потолок. Это был огонь, и он показался мне каким-то ослепительным зверем. Я никогда не забуду, как он заворожил меня, заставил застыть, забыть обо всем, прежде чем мы побежали, чтобы наполнить ведра водой и убить монстра…»

5

Получив «Пожарного», Дон Конгдон, литературный агент Рея Брэдбери, сразу отправил рукопись в несколько редакций, но никто, к сожалению, рассказом не заинтересовался. Возможно, потому, что рассказ был слишком политизированным, – несколько наивно объяснял свой неуспех Брэдбери.

Только в феврале 1951 года «Пожарный» обрел пристанище в журнале «Репортер» («The Reporter»).

Но сам Брэдбери в это время работал уже над «Фаренгейтом».

«Вы – пожарник. Вы сжигаете книги» – на этом странном наложении – пожарник и сжигаете, построена вся повесть. Рей писал ее в собственном гараже, превращенном в кабинет, поэтому, наверное, так часто проникали в будущую книгу всякие внешние приметы – ветки над головами, звук чьих-то шагов, шорох листьев.

«Девушка остановилась, – писал Брэдбери. – Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга… на изображение саламандры на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди…

– Вы, очевидно, наша новая соседка?

– А вы, должно быть… пожарник?

– Как вы странно это сказали.

– Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами…

– Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется… Дочиста его ни за что не отмоешь.

– Да, не отмоешь, – промолвила она, и в ее голосе прозвучал страх.

Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места…

– …Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан…» 65

6

Война…

Большая война…

Будущая большая война…

В «Марсианских хрониках» («Март 2000») некий нервный налогоплательщик требовал немедленно пропустить его в ракету, стартующую на Марс. Он ни минуты не хотел оставаться на Земле. Любой здравомыслящий человек, кричал он охранникам, мечтает унести ноги с Земли. Все знают, кричал он, что года через два на Земле разразится атомная война!

Атомная война… Года через два…

Реальные события подтверждали эти более чем мрачные прогнозы.

В книге Роберта Юнга (1913-1994) «Ярче тысячи солнц» 66история создания первой американской бомбы читается как приключенческий роман. Только сюжет этого романа придумали физики.

Это они, физики, в июле 1945 года из секретной лаборатории Лос-Аламоса доставили первое атомное взрывное устройство в особую испытательную зону, где в пустыне было установлено специальное сооружение. Сами ученые находились в Бэйз Кэмп, более чем в 16 километрах от места взрыва. Там играла танцевальная музыка, время от времени прерываемая сообщениями о ходе приготовлений. Взрыв был намечен на четыре часа ночи, но из-за плохой погоды его пришлось отсрочить. Только в 5 часов 10 минут утра по приказу Роберта Оппенгеймера 67начали передавать сигналы обратного отсчета. Генерал Лесли Гровс 68приказал всем надеть защитные очки и лечь на землю ничком: тот, кто попытался бы увидеть взрыв незащищенными глазами, рисковал потерять зрение. Эти ужасные последние минуты перед взрывом. Всех мучили свои мысли. Энрико Ферми 69пытался еще раз прикинуть возможную силу взрыва, генерал Лесли Гровс вспоминал, не упустил ли чего в системе безопасности, Роберт Оппенгеймер (по его собственному признанию) колебался между страхом, что эксперимент не удастся, и страхом, что он удастся…

Никто не увидел первой вспышки атомного пламени.

Увидели только ослепительное белое сияние, отраженное от неба и холмов.

А потом возник блестящий огненный шар, разрастающийся, становившийся все больше. Казалось, он никогда не перестанет расти, он охватит небо и землю. Вся местность была залита невероятным палящим светом, его интенсивность во много раз превосходила интенсивность полуденного солнца. Даже такой холодный и рассудочный человек, как Энрико Ферми, пережил глубокое потрясение. Обычно он отмахивался от сомневающихся: «Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести, это всё – всего лишь превосходная физика!» – но сейчас слов у него не было. Похоже, владел собой только генерал Гровс. Когда кто-то из ученых кинулся к нему чуть ли не со слезами, заявляя, что взрыв уничтожил все его наблюдательные и измерительные приборы, Гровс подбодрил его: «Ну, вот и отлично. Если приборы не смогли устоять, значит, взрыв был достаточно мощный». И добавил: «Значит, войне конец. Одна или две таких штуки – и с Японией будет покончено». 70

7

А в августе 1949 года атомная бомба была уже испытана в СССР – на Семипалатинском полигоне.

«Под разрывами низко стоящих серых туч были видны металлическая башня и цех сборки, – вспоминал один из участников этих испытаний физик В. С. Комельков. – Несмотря на многослойную облачность и ветер, пыли почти не чувствовалось, ночью прошел небольшой дождь. По всему полю катились волны колышущегося ковыля. “Минус пять минут… Минус три минуты… Минус одна… Тридцать секунд… Десять… Две… Ноль…”

На верхушке башни вспыхнул непереносимо яркий свет.