Текст книги "Монархия и социализм"

Автор книги: Геннадий Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

71

Умер ли «совок»? Мёртв ли социализм?

Радостный галдёж одних и всхлипы других одинаково неуместны, не спешите радоваться и уж конечно не торопитесь печалиться, социализм никуда не делся и деться не мог. Это примерно то же, как заключить договор о всеобщем разоружении и радостно объявить, что отныне мертва атомная бомба. Она не умрёт, она просто затаится на время, она просто спрячется и будет ждать своего часа. И час этот рано или поздно настанет, придёт, никуда не денется. Мир уже знает про Бомбу, он уже свидетельствовал её, он видел воочию её мощь, ему известна технология производства, мир уже знает что там и зачем, куда ведёт какой проводочек и куда завинчивается самый крошечный винтик, ему уже давным давно известны все секреты готовки и все ингридиенты этого блюда, придёт день и хозяйка захлопочет у плиты, «сейчас, сейчас, гости дорогие, проголодались, поди, погодите ещё минуточку, потерпите, уже подходит, ещё чуть-чуть, дайте только пробу снять, да, вот оно, в самый раз – приятного аппетита!»

«Совок» не умер и умереть не может, «совок» – это социальная ядерная бомба, «совок» это средство по выходу из кризиса, из обрушения, из глубин поражения, «совок» это путь наверх.

Сегодня социализм шельмуется и демонизируется. Пропаганда, а сегодня пропаганда говорит на либеральном жаргоне, старательно увязывает само понятие социализма с «нацизмом», «тоталитаризмом» и «коммунизмом», причём именно в либеральном толковании перечисленных терминов. Не следует забывать, что сам либерализм в своей сути, в крайней форме, в чистом, так сказать виде, сводится вообще-то к очень простой формуле – «Man versus the State», то-есть «человек против государства». Либерализм противопоставляет одно другому, разрывает единство, утверждает, что интересы муравья не тождественны интересам муравейника и что не существуй сам «проклятый муравейник» и каждому отдельно взятому муравью жилось бы куда легче и куда лучше. «Муравей трудолюбив и избавившись от ига муравейника он способен сам устроить свою жизнь, он сам в состоянии решать, кем ему быть – солдатом, рабочим, трутнем или самою маткой!»

Вот главный постулат либерализма – «Интересы муравейника ничто в сравнении с личной свободой каждого отдельно взятого муравья!»

И с точки зрения этого самого отдельно взятого муравья, алкающего свободы, история Германии и России на протяжении двадцатого века действительно должна выглядеть как нечто непредставимо ужасное. Ну как же! Ведь там государство занималось «уравниловкой». «Вы можете себе представить – меня (меня!) такого умного, так тонко чувствующего и прочитавшего целую кучу романов, смеют уравнивать в правах с каким-то быдлом! Мне (МУРАВЬЮ!) говорят, что я – муравей!»

Хорошо. Мы уже знаем, что Германия и Россия это плохо, а их опыт, сын ошибок трудных, если и должен рассматриваться, то исключительно как пример того, «как не надо». Ладно, пусть так. Но как нам быть с Англией?

Как нам быть с Англией?

Как нам быть с английскими муравьями и английским муравейником? Куда мы пристроим их пример?

Вот, скажем, 6 апреля 1948 года в Англии был законодательно запрещён рост зарплат без соответствующего роста производительности. Добиться этого без поддержки профсоюзов было невозможно и профсоюзы на этот по понятным причинам очень непопулярный шаг пошли. «Массы» покряхтели и смирились. В чём причина такой сговорчивости? В Англии вроде не было никаких «кровавых воскресений» и «показательных процессов», никого не запугивали, но закон вышел и все промолчали. В тряпочку. Хотя всему свету известно, что англичане не рабы и вообще… А причина была проста как апельсин – перед страной была поставлена цель, ясная, проговоренная и объяснённая простыми и доходчивыми словами, и было честно сказано, что для достижения этой цели придётся трудно поработать. Всем. Всем, без исключения. Когда же трудности раскладываются на всех, они вроде как перестают быть трудностями. Трудности становятся трудностями только тогда, когда кому-то легко, а кому-то – трудно. Всё та же справедливость, без неё нам никуда. И справедливость в конце концов привела туда, куда справедливость обычно и приводит.

К концу 40-х социалистические реформы начали давать плоды, спад был остановлен, начался сперва медленный, а потом всё убыстряющийся рост, к 1950-му году экономика Англии росла на 4 % в год, 1950 был переломным годом. Эттли был честен с народом (настолько, насколько к политику может быть применимо само понятие «честность», конечно же) и всё, что делалась его правительством (во всяком случае во внутренней политике) обсуждалось гласно не только на партийных конференциях, но и в печати, как тот же визит Кейнса в США и все перепитии с получением американского займа (следствием чего, между прочим, стала вспышка антиамериканизма в стране). Ну и вот, 13 декабря 1950 года министр финансов сделал официальное заявление, встреченное населением с энтузиазмом – «the economic recovery of Britain and the sterling area as a whole has made such good progress that the dollar deficit has in recent months disappeared» («экономическое выздоровление Британии и стерлинговой зоны в целом проходит столь успешно, что в последние месяцы долларовый дефицит исчез»), в тот же день Англия поставила США в известность о том, что она желает, чтобы американская «помощь» по плану Маршалла была прекращена.

Английские газеты опять же сообщили об этом на первых полосах и сообщили с гордостью – Британия откзывалась от плана Маршалла. Здесь следует приостановиться и немножко подумать – сегодня нам рассказывают, что план Маршалла был некоей манной небесной, подарком судьбы, пролившимся на счастливцев золотым дождём. «Только глупые и упрямые «совки», не видевшие и не понимавшие собственной выгоды, отказались от плана Маршалла. Идиоты!» Но вот вам опять англичане. Они могли ещё почти два года продолжать ловить в подставленные ладони золотые струйки и радоваться, а они не просто руки за спину убрали, но ещё и официально от этой чести отказались. Американцы были ошарашены, потребовались переговоры, на которых Британия отвергла как сегодня принято считать – «подарок», и сделала она это по политическим мотивам, теперь она могла себе это позволить. Почему? Да вот почему – «Britain had turned the corner to prosperity». Британия дошла до рубежа, за которым её ожидало процветание.

И не успев повернуть за угол, Эттли принял план по «перестройке» в армии, была принята «программа перевооружения Британии» сроком на три года, во время которой было запланировано истратить 3 млрд. 600 млн. фунтов. Когда чуть позже к власти были приведены консерваторы, они подняли эту цифру до 4 млрд. 700 млн. фунтов. Получив в руки социалистическое государство, они могли себе это позволить. Социализм, который они же на словах и проклинали, позволил консерваторам не только отказаться от маргарина, но и позволил стране иметь кроме масла ещё и пушки.

Война (мировая, а за ней корейская) дала толчок новым технологиям, что означало не только нейлоновые носки и рубашки, но и новые заводы и, как следствие, рабочие места. Нужда же в рабочих руках изменила и привычный социальный ландшафт – в 1948 году газеты (а это означало государственную пропаганду) цитировали президента NALGO (профсоюз «белых воротнчков») – «мы с вами родились в мире, где служащие в социальном смысле безоговорочно доминировали, сознаёте ли вы, что этот мир ушёл навсегда?» К 1955 году средняя зарплата рабочего, занимавшегося ручным трудом, сравнялась с зарплатой двадцативосьмилетнего банковского клерка и превзошла зарплату государственного служащего того же возраста.

Всё, что я пишу о социалистических преобразованиях, касается Англии. Но как нам быть с остальной послевоенной Европой? Как нам быть с Францией, «с самой социалистической из всех капиталистических стран»? Там ведь тоже после войны были и национализация и центральное планирование. Чего только во Франции не было, там даже и пятилетка была. И оказалась эта первая пятилетка столь успешной, что плавно перешла во вторую и ещё более успешную. Вы думаете, что этот опыт будет забыт? Ну, что ж. Забудут, значит, забудут. Спишем на французское легкомыслие. Но как нам быть с опытом голландцев и бельгийцев? Как нам быть с итальянцами? Испанцами? Шведами, датчанами, норвежцами? Запишем и их в забывчивые?

72

Европа, не только Восточная, но и Западная, после войны поднималась из руин социализмом. Не «невидимой рукой рынка», а национализацией, не распылением, а концентрацией. Денационализирована была промышленность Германии и именно для того, чтобы ослабить побеждённое государство и те, кто это делал, а делали это государства победители, очень хорошо понимали, что они делают и зачем.

Что изменилось с тех пор? Изменилась только и только политическая риторика, но никак не суть, не ткань того, что мы называем жизнью государств.

Посмотрим на страны так называемой Старой Европы. Как вы думаете, что их объединяет? Что делает их похожими друг на дружку? «Как это «что»? – скажете вы мне. – Что за глупый вопрос. Будто и так не видно. Там очень хорошо живут. В пошлом материальном смысле – хорошо. Их жизнь – «устроена». Их жизнь «налажена».

И я с вами соглашусь, спорить тут трудно. Да, все эти страны живут неплохо. Но что ещё, кроме хорошей жизни, их объединяет? Что?

Нам не нужен телескоп, чтобы увидеть, и нам не нужно быть семя пядей во лбу, чтобы, увидев, понять, что все эти государства в той или иной степени являются государствами социалистическими. Они себя так не называют, социализм ими не выпячивается, о нет! наоборот, он ими прячется, он ими маскируется, но от этого он не становится несуществующим. Мы можем говорить только о степени «социалистичности», о процентном содержании социализма, мы можем говорить лишь о «формах» и «моделях», но все эти формы имеют одно и то же содержимое. Какую бы бутылку мы ни взяли, отхлебнув, мы обнаружим, что спорить можно лишь о «градусах», где сорок, где тридцать пять и где восемнадцать, но во всех бутылках будут «алкогольные напитки». В бутылках разного стекла, с наклейками разного цвета и с разными надписями на этих наклейках не будет чая и не будет молока. И чая с молоком там не будет тоже. Хотя на некоторых бутылках прямо так и написано – «Milk». «2 %». Но это для доверчивых. А стоит только хлебнуть и обнаружишь, что там не молоко, что процент гораздо выше и означают эти самые проценты вовсе не содержание жира, а что-то совсем другое.

Когда мы говорим о Западной Европе, ни о каком «диком капитализме» речи не может даже и идти. Попробуйте рассказать европейцам о «социальном дарвинизме», убедите их, что это очень хорошо. Попробуйте отнять у них «социальные завоевания», скажите им, что это очень плохо, что это очень «неэффективно». Попробуйте раздать им «приватизационные чеки». Попробуйте, попробуйте. Предложите им гордиться количеством миллиардеров, откройте им глаза на то, что национализация это кошмар кошмарный, а генерал Пиночет это просто замечательно. Попробуйте собрать все идеи, вдалбливавшиеся в головы несчастных «россиян» на протяжении последних двадцати лет, создайте на их основе что-то вроде избирательной программы и – вперёд! Галопом. Не в российские просторные «пампасы, пампасы», а – в Европу. Там же не «совок тупой», там же – цивилизация, там вас ждут не дождутся, вас там поймут с полуслова и на руках внесут в какой-нибудь Европарламент. Смешно? Да нет, не смешно. Грустно. «Грустно, братцы, грустно…»

Но социализм социализмом, но есть и кое-что ещё. Стены Старой Европы сложены из вековых валунов, они похожи на стены рыцарских замков, камень положен на камень и положен не просто так, а положен на толстый слой раствора. Что скрепляет гранит, что ещё объединяет Старую Европу? Есть ведь и ещё кое-что такое, что делает западноевропейские государства похожими друг на друга. Ничего не замечаете? Есть там некая замшелость, некий смешной и бессмысленный (как нас уверяют) рудимент. Некая трогательная туристская достопримечательность. Вы уже, конечно же, догадались, что я имею в виду. Да, правильно, у них у всех имеется король. Или королева. У них у всех имеется «трон». Каждая из этих стран является монархией.

Бельгия? Там свой, бельгийский, «тип» социализма, но само государство при этом не больше и не меньше, как «королевство». Да-да, именно – королевство. Голландия? То же самое, с королевой во главе. Норвегия? То же самое. Дания? Туда же, в ту же степь. Швеция? ШВЕЦИЯ? С вожделенной всеми «шведской моделью социализма»? Да, и Швеция тоже. Швеция тоже монархия и шведы тоже имеют царя в голове. Так же, как и Англия с её англичанами.

Все они о социализме не говорят, они его строят. Некоторые так даже и построили. Свои, национальные, социализмы. Для внутреннего употребления. И они от него отказываться не собираются. Ещё чего! Они не дураки. Они не дураки настолько, что они свои маленькие социализмы постепенно объединяют в один большой. Маленькими-маленькими шажочкоми, мелкими-мелкими. Но зато изо дня в день. Глаза всех прикованы к EU, к Европейскому Союзу, при этом никто не замечает, что ЕС это рыхлый, расширенный вариант более тесного и более закрытого европейского сообщества, называемого WEU, Западноевропейского Союза. Они существуют параллельно, одновременно, один внутри другого и другой вокруг одного, они зачастую дублируют друг друга и Западноевропейский Союз постепенно (очень-очень постепенно, там не торопятся, там люди мыслят категориями не месяцев и даже не лет) передаёт то одну функцию, то другую Союзу просто Европейскому, без приставочки «Западно». И вот это европейское тяжёлое ядро было создано сразу после войны не какой-нибудь партийной конференцией, а монархами. Старыми, искушёнными, всё-всё знающими, всё-всё понимающими европейскими «дворами». «Семьями».

Они решили объединиться. Они решили, что поодиночке им не выжить. Они решили создать союз королевств. Они решили создать Империю. Казалось бы – решили и решили, создают и создают, строят и строят. Нам-то что? Что, говорите? Вот «что» в европейской интеграции нам. Возьмём англичан и русских. И те, и другие свои Империи имели. Великие Империи. Говорить и говорить, рассказывать и рассказывать. Были эти Империи различны, но кое-что их объединяло. Объединяло то, что обычно никем во внимание не принимается. А должно бы, должно бы приниматься.

Смотрите – в английской Империи было два полюса, на одном были англичане, были шотландцы, были валлийцы. На другом полюсе были малайцы, были банту, были австралийские аборигены.

В русской Империи были русские (с тех пор, правда, их успели разделить на русских, украинцев и белорусов). Это с одной стороны. С другой – были эвенки. Были киргизы. Были кавказские горцы. Получалось неплохо, но получалось то, что получалось.

Вот что будет в Империи Европа – там будут с этой стороны французы и будут немцы. Будут фламандцы и тосканцы, будут валенсийцы и будут ломбардцы. Это один полюс. А вот и другой – место европейских самоедов и андаманцев займут поляки, словаки и греки. Средний выход будет намного, несопоставимо выше средней температуры по русской или английской палатам. Это будет Империя, которой до сих пор не было. Вы хотите в ней жить?

Подумайте.

Очень может быть так, что там будет очень хорошо. Там будет европейский монарх, справедливый и умный, и там будет европейский социализм. И очень может быть так, что русским захочется туда. Но тут возникает одно препятствие – дело не только в том, что вас о вашем желании никто не будет спрашивать, дело в другом. Русских не будет в Европе вот по какой причине – Империя кушанье не пресное, Империя с удовольствием подбирает всех, ей нужен перчик, ей необходимы какие-то специи, пряности. И в качестве паприки в европейское блюдо пойдут венгры, в качестве перца чёрного молотого – греки, или сербы, или молдаване. В конце концов они тоже православные. Но русских много. Слишком много, чересчур. Вы не сможете есть приготовленное блюдо, если сыпанёте туда пригорошню перца. Или соли, даже если соль эта – соль земная. Русским в Европе места нет. Место, которое может отвести Европа русским – это солонка.

73

Дом возводит строитель. Но до того, как начнётся строительство, нужен замысел. Нужен заказчик, человек, знающий, чего он хочет. Это его мысль воплощает в жизнь строитель. И в истории, которую я вам рассказываю, строитель был на славу. Он чрезвычайно умело и сноровисто сложил то, что ему было заказано.

Но пришло время для расставания, «мавр сделал своё дело» и сделал его хорошо, теперь он мог уйти. Уходил Эттли ещё и потому, что Англии следовало определиться, тянуть больше было нельзя, мир после войны стал двуполярным, двухполюсным, а Англия отныне полюсом не являлась, её время прошло, теперь она могла только пристать к одному из берегов, Англия должна была сделать выбор.

Предварительный выбор был сделан весной 1948 года, когда между США и Соединённым Королевством было достигнуто соглашение, по которому Британия согласилась предоставить свои военно-воздушные базы для американских бомбардировщиков, могших нести ядерные бомбы. В обмен на это американцы распространили на Англию действие плана Маршалла. Всю двусмысленность как своего положения, так и американской «помощи» англичане понимали очень хорошо, но обстоятельства были по-прежнему против них. Если совсем коротко, то суть сводилась к тому, что Англии, со всей поспешностью, на которую она была способна, перестраивавшей себя, не хватало времени и денег. Ну, да это дело такое – ни времени, ни денег никогда не бывает слишком много, но вот мало да, бывает. Ещё как бывает! С вечной нехваткой времени и так понятно, а что до денег, то знаменитого кейнсовского займа Англии хватило ровно на шесть месяцев. Потом деньги потребовались опять, а взять их было неоткуда, а строительство было в самом разгаре, так что особо щепетильничать Англия позволить себе просто не могла. Но потом пришёл 1950 год и оказалось, что и дом вчерне готов и денежки первые пошли, закапали, зазвякали, собственные денежки в собственную казну, и англичане, отдуваясь и отказываясь верить ощущениям, помотали головой, осторожно согнули ногу, потом руку, пощупали бок, согнулись в одну сторону, в другую, прислушались сами к себе и поняли, что они уцелели, «живы будем, не помрём». А тут – война в Корее, можно не только жить поживать, но под предлогом помощи «союзнику» ещё и армию перестроить, перевооружить, переучить.

Дело было только в том, что социалистическое правительство повседневной политической риторикой мешало провозглашённому «союзничеству» и вообще самим своим существованием входило в противоречие с декларированной реальностью и внешнеполитическими приоритетами. Ну и немаловажным было то, что Эттли очень не нравился американцам. На личном, так сказать, уровне.(Он даже и сегодня им не нравится, уж слишком он был умён, слишком независим, слишком «прыток». Слишком хорошую работу он проделал. С лишком. Через край. «Нам такой хоккей не нужен.») Да и слишком настойчив он бывал, слишком отстаивал государственные «интересы». Иногда так даже и чересчур. Да вот хотя бы и во время Корейской войны.

Осенью 1950 года китайцы перешли Ялу и вступили в бой с «силами ООН». Это немедленно вызвало опасения в эскалации конфликта и прямого вовлечения в войну уже СССР. Труман решил поднять ставки и, давая 30 ноября 1950 года в Вашингтоне пресс-конференцию, заявил о возможности применения в Корее ядерного оружия. «… every weapon the US had would be made available to General MacArthur.» («Всё, чем располагают Соединённые Штаты, будет предоставлено в распоряжение генерала Макартура.»)

Тут же вскочил какой-то репортёришка и задал сакраментальный вопрос, вертевшийся у всех на языке: «Означает ли это, что теперь рассматривается вопрос о применении атомной бомбы?»

– Что значит – «теперь»? – ответил Труман, – этот вопрос никогда с повестки дня и не снимался.

– Следует ли понимать вас так, что генерал Маккартур может сбросить бомбу тогда, когда посчитает нужным?

– «Oh, no! No, no, no!» – тут же заявил Белый Дом, – только президент может отдать такой приказ и пока что он такого приказа не отдавал.

«Пока что»?! Что значит «пока что»? Ничего себе разговорчики! Ничего себе вопросики и ничего себе ответики. Ну и ничего себе союзничек, конечно же. Эттли немдленно бросил всё и вылетел в Вашингтон. «Для консультаций».

На англо-американских переговорах, во время обсуждения животрепещущего вопроса о том как, когда и при каких обстоятельствах может быть пущена в ход атомная бомба, Труман, успокаивая(!) Эттли, заявил, что он не отдаст подобного приказа без предварительных консультаций с Правительством Его Величества. («Мы же партнёры!» – сказал, сделав серьёзное лицо, Труман.) Когда Эттли попытался поймать американского президента на слове и предложил зафиксировать сказанное в виде письменного соглашения, Труман ответил потрясающей своим напускным простодушием фразой – «if a man's word wasn't any good it wasn't made any better by writing it down.» («Если слово человека ничего не стоит, то оно не станет лучше, будучи написанным на бумаге.») Пытаясь выжать из американцев хоть что-нибудь, англичане просили включить слово «консультация» хотя бы в заключительное коммюнике, однако Труман не пошёл даже на это, согласившись лишь на формулировку, согласно которой Соединённые Штаты обязывались «информировать» британскую сторону о шагах, могущих (!) привести к ситуации, в которой возможно применение ядерного оружия. Слово «могущих» открывало широчайшие возможности по толкованию и интерпретированию того, что «может» и того, что «не может».

У покидавшего Вашингтон Эттли сложилось убеждение, что даже и на такую малость, как «информирование», Англия может рассчитывать лишь на остаток истекавшего президентского срока Трумана. В конце коцов, тот дал слово. Эттли оказался прав. Уже следующий американский президент, Эйзенхауэр, отказывался «дать слово» даже на словах.

В общем, текущие государственные интересы Англии требовали смены правительства. На счастье, в том же, 1950 году, должны были состояться всеобщие выборы и всеми (абсолютно всеми, включая и самих социалистов) само собой разумеющимся считалось, что на выборах произойдёт естественная смена социалистов на консерваторов. Естественная потому, что все отдавали себе отчёт в том, в каких условиях шло строительство социализма и все ожидали, что после перенесённых в послевоенное пятилетие трудностей английский обыватель дружно проголосует за консерваторов. Однако произошло невероятное – ко всеобщему удивлению на состоявшихся в 1950 году всеобщих выборах социалисты вновь одержали победу, не такую, правда, впечатляющую как в 1945 году, но тем не менее победу. Английский народ, продолжавший сидеть на карточках, совершенно недвусмысленно вновь, как и за пять лет до этого, высказался за социализм. Более того, социалисты получили на этих выборах на 1 млн. 250 тыс. голосов больше, чем в 1945 году. Проигравшие консерваторы, хотя и укрепили по сравнению с 1945 годом своё положение, но вовсе не за счёт социалистов, чего все ожидали, а за счёт умиравшей в те годы Либеральной Партии.

Эттли удержался у власти, хотя и сам на это не рассчитывал.

Поскольку было необходимо, чтобы социалисты не мытьём, так катаньем, ушли, то в следующем, 1951 году были назначены внеочередные выборы. Назначены они были под смехотворным предлогом. Так как было известно, что на 1952 год готовится государственный визит короля Георга в Австралию, то Эттли заявил, что его партия обладает таким незначительным большинством в Парламенте, что он, Эттли, опасается могущего (!) возникнуть правительственного кризиса, который в будущем может (!) омрачить долгожданный визит короля в Австралию и что поэтому нужно расставить все точки над «и» и расставить их сегодня. А для расстановки точек нужно провести внеочередные выборы.

Если называть вещи своими именами, то Эттли, на словах опасаясь правительственного кризиса, вызвал его на деле, причём, опасаясь кризиса завтра, он вызвал его сегодня. Эттли распустил Парламент и в октябре 1951 года состоялись внеочередные выборы. А теперь внимание – на выборах этих за социалистов опять проголосовало большинство населения, за них голосовало на 700 тысяч человек больше, чем за год до этого, они получили 14 млн. голосов, самое большое количество голосов, которое было получено какой бы то ни было политической партией за всю историю Англии, но тем не менее они (наконец-то!) проиграли.

Проиграли социалисты потому, что в английской электоральной системе существовал (и существует) так называемый «the first past the post» принцип. Принцип этот как и все принципы хорош. Принципы вообще штука неплохая, на то они и принципы. Когда у нас не остаётся другого довода, к нашим услугам всегда найдётся принцип, другой. «Демократию» придумали очень, очень умные люди. Но только очень, очень глупые люди могут считать «демократию» демократией.