Текст книги "Монархия и социализм"

Автор книги: Геннадий Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

59

И что ж за такая нужда в деньгах была у Англии? Что заставило её пойти на любые условия, лишь бы заполучить толику «кэша»? Деньги государству были нужны для того, чтобы накормить людей. «Не до жиру, быть бы живу.»

Это Лондон 1946. Слева очередь за хлебом, справа – очередь за углем.

Напомню, что люди, стоящие в очередях, получат корочку хлеба насущного не за наличные, а по карточкам, наличные в Англии начиная с 1940-го и по начало 50-х значили немного, много значили карточки и нормы отпуска по этим карточкам. Так вот, не пойди Англия на условия, диктовавшиеся победителем и ей пришлось бы урезать нормы отпуска вдвое по сравнению с тем, что было во время войны. Ещё раз – ВДВОЕ. То, что сделал задыхавшийся сердечник Кейнс, сегодня расценивается как разрешение «the most important and strenuous task of any twentieth-century Briton in the field of finance», то-есть как разрешение «наиболее важной и трудной проблемы, стоявшей перед любым британцем двадцатого века в области финансов». Плевать на всё, на условия займа, на унижения, главное – Кейнс привёз деньги. Он дал Англии передышку. Вот что писали газеты 18 июля 1946 года – «мистер Снайдер, министр финансов, сообщил сегодня, что Великобритания получила первые 75 млн. фунтов стерлингов в счёт американского займа в 937 млн. фунтов, вступившего в силу после подписания англо-американского соглашения президентом Труманом. Указанная сумма будет перечислена в Bank of England завтра. Министр сообщил, что на эти деньги будет закуплено продовольствие и оборудование для тяжёлого машиностроения.»

Речь о 1946-м годе, но это ещё цветочки, хуже всего Англии пришлось в 1947-м. Хуже даже, чем в любой из военных годов – зима 47-го была самой холодной с 1880 года, зимой 47-го не ходили поезда, закрывались предприятия, Англия замерзала в самом буквальном смысле, зима 47-го обошлась Англии примерно в 200 млн. фунтов. Потерянных двести миллионов. А стоило чуть потеплеть и американцы заставили Англию выполнять взятые ею на себя обязательства по конвертации фунта и взятые в долг доллары начали вытягиваться из Империи почище, чем пылесосом Дженерал Электрик. Англия продержалась шесть недель, а потом вынуждена была прикрыть лавочку. После чего государство добавило к перечню продуктов, выдаваемых по карточкам, теперь ещё и картошку. Положение было отчаянное, нужно было что-то делать и делать срочно. Англия нашла выход, Англия девальвировала фунт. Мне не хотелось бы, чтобы вы забывали, что всё это происходило в условиях национализации. На бумаге всё выглядело хорошо, владельцы что-то там за свою собственность получали, некоторые так даже и радовались, но радовались они недолго, правительство фунт – раз! и обесценило. Был человек владельцем железной дороги, государство её отняло и дало ему, скажем, пять миллионов фунтов, чёрт с вами, думает «бывший», с паршивой овцы хоть шерсти клок, а уж я своим кровным пяти миллионам применение найду, а утречком газету открывает – Боже, от его пяти осталось три. Человечек начинает метаться, он подозревает (и подозревает справедливо, у человека в подобном положении все чувства обостряются необыкновенно), что завтра и от оставшихся трёх государство ещё кусочек отщипнёт, он пытается бежать и бежать с деньгами, конечно же, а тут опять – раз! и министерство финансов вводит положение, согласно которому выезжающему из страны индивидууму можно вывезти с собою целых 35 (тридцать пять) фунтов стерлингов. Клади в карман тридцать пять фунтов и езжай куда хочешь, хочешь в Южную Африку, хочешь – в Южную Америку. Как там в детской басенке? «Голым в Африку пущу»? Вот так и пускали. «Гуляй, рванина!» Когда дело подходит к краю, то выясняется, что деньгам в государстве государство же и хозяин, а вовсе не какие-то там «банкиры».

У вас может возникнуть резоннейший вопрос – «а как же жители британских островов терпели подобное положение? Это ж какой-то тоталитаризм выходит! Законодательно запрещён рост зарплаты, в продаже нет американских сигарет, в связи с нормированием сырья превратились в острый дефицит лезвия и мужики стояли в очередях, чтобы иметь возможность побриться, а карточки, а толкотня, а ограничения всех и всяческих свобод, да как же такое возможно было?» И вот тут мы подходим к самому главному – всё это стало возможным потому, что население встречало трудности если и не с восторгом, то мирилось с ними с лёгкостью необыкновенной.

Причина этого – справедливость.

Если вы помните, в декабре 1942 года в Англии был опубликован так называемый «отчёт Бевериджа» (The Beveridge Report), где говорилось о необходимости проведения в Англии социальных реформ. 1942 год – это война и война в самом разгаре, казалось бы, ну какая может быть нужда в подобных «отчётах», дело, однако, было в том, что «отчёт» являлся правительственным «вбросом», власть хотела знать, насколько «общество» готово к реформам, и результат превзошёл все ожидания, «отчёт» был издан небывалым в Англии тиражом около миллиона экземпляров и две трети тиража, более 600 000 брошюрок разлетелись в мгновение ока, власть даже (в лице правительства, а правительство олицетворял консерватор Черчилль) была вынуждена изъять остаток тиража и «положить его на полку», цель была достигнута, мнение «толпы» было однозначным, будоражить умы и дальше смысла не было никакого, проводить открытые социальные реформы во время войны было безумием, а власть в Англии всегда отличалась редкостным прагматизмом, убедившись в каком направлении дует ветер, власть имущие вернулись к идее реформ только через два года, в 1944, когда от имени всё того же Бевериджа был издан ещё один «отчёт» под названием «Full Employment in a Free Society» (Полная занятость в свободном обществе). Как видим, социалистические идеи прививались народу постепенно, народ к ним «готовили». И готовили не какие-нибудь «юноши бледные со взором горящим», а готовили правительственные чиновники, серые, незаметные люди.

Одной из целей, провозглашённых идущими в 1945 году на выборы социалистами было – Fair Shares For All, то-есть «справедливую долю – каждому», так иносказательно назывался социализм, если слово «социализм» кому-то резало ухо, то он мог слышать то, что ему нравилось, а справедливость нравится всем, справедливая доля означала трудности, справедливо разложенные на всех, справедливая доля означала справедливо разложенные на всех имевшиеся в наличии блага, справедливая доля означала справедливо разложенную на всех ответственность. Война предоставила государству возможности, в мирное время трудно достижимые – государству не было нужды что-либо кому-либо объяснять, у государства оказались развязанными руки. Эффект был оглушительным, да это и неудивительно, существует распространённое заблуждение, будто идеи справедливости присущи только и исключительно русским, это не так, идея справедливости обладает величайшей притягательностью для любого человека и англичане в этом смысле вовсе не являлись исключением. Не следует забывать, что если Испания познакомила нас с дон Кихотом, то Англия, в свою очередь, подарила миру образ Робина Гуда. Под капюшоном, скрывавшим лицо разбойника, пряталось добро, летящая со свистом стрела несла с собою справедливость. «Justice for all».

«Отнять и поделить» это вовсе не русское изобретение, не говоря уж про «взять и поделить», когда берёт и делит государство.

Вторая Мировая Война осталась в коллективной памяти англичан как некая взятая ими вершина, как то, чем следует всемерно гордиться, именно поэтому так легко оказалось убедить их, что война ими выиграна, да она и была выиграна, только немного не в том смысле, что обычно вкладывается в слово «победа».

За годы войны количество самоубийств снизилось в Англии на 25 %. Резко снизилось количество душевнобольных. Снизился уровень смертности в национальном масштабе. На 10 % упала детская смертность. Выросло в процентном отношении количество заключаемых браков. На 17 % подпрыгнул коэффициент рождаемости. Люди вдруг обрели смысл жизни. Англичане стали реже посещать церковь, но зато, о парадокс, согласно опросам, гораздо большее число англичан стало верующими. Уровень жизни богатых упал, но зато несопоставимо большее число людей обнаружило, что так, как они питаются по карточкам, они не питались никогда до того. Люди вдруг обнаружили, что равенство и братство это не просто некая абстракция, но что это может быть образом жизни. Вспоминая те времена, времена бомбёжек, затемнений, труднопредставимых сегодня бытовых трудностей и тяжёлого физического труда, англичане говорят, что они никогда не чувствовали себя настолько СВОБОДНЫМИ.

Работали все, не работать было нельзя. Равенство означало не только равенство в снабжении продуктами или одеждой, но и равенство в смерти. Бомбы не разбирали, кого они убивали, богача или бедняка. И те, кто хотел жить, а жить хотели все, выживали тоже благодаря стихийно устанавливавшемуся равенству в так называемых Fair Guards, то-есть пожарных командах, формировавшихся по месту жительства, где какой-нибудь работяга, матюкаясь, командовал нерасторопным владельцем бизнеса или профессором. И они, рабочий, бизнесмен и «работник умственного труда», разгребая дымящиеся развалины, забывали о том, что ещё вчера разделяло их, слетала мишура мирной жизни, оставалось только и только одно – англичане спасали других англичан. В условиях разразившейся войны впервые в истории Англии исчезли социальные барьеры, ушла, будто её и не было, иерархия общества, народ стал един, как никогда.

И ещё – не только народ стал един в себе, но он стал един с властью. Никогда ни до, ни после, это не ощущалось англичанами с такой полнотой. Повыше я писал, что королевская чета взвалила на себя нелёгую обязанность по посещению районов, подвергшихся бомбёжкам. Не только в Лондоне, но и в других городах. Приезжая в районы, где бомбёжки были наиболее интенсивными, король и королева смешивались с толпой. Сотни тысяч, если не миллионы людей не только могли видеть власть, спустившуюся из поднебесья к ним, на грешную землю, но они могли встретиться с властью глазами, могли прикоснуться к власти, могли заговорить с нею, могли услышать ответ. Власть скорбела вместе с ними, власть утешала их, власть откликалась на их шутки, власть их подбадривала и позволяла подбадривать себя, власть жила с ними одной жизнью. Более действенной пропаганды просто и представить себе невозможно. Война позволила простым людям, малым сим, вдруг ощутить, что не только они зависят от власти, но что и власть точно так же зависит от них, что они и власть – это одно. Георг VI периодически обращался к нации с радиообращениями и люди до сих вспоминают, как они, сидя в бомбоубежищах начинали молиться, когда у короля случался приступ заикания. «Боже, помоги ему превозмочь его недуг.» Нация, вознося молитву, помогала власти вымолвить ставшее вдруг непослушным слово, то слово, которое она же и хотела услышать.

И последнее – дети были отправлены в провинцию. В эвакуацию. Дети из самых разных семей, из разных городов разных частей Англии, дети, говорившие на разных диалектах, игравшие в разные игры и учившиеся до того в разных школах, вдруг оказались перемешанными. Мальчики и девочки из богатых и бедных семей жили бок о бок, мальчики дрались, а потом мирились, а девочки вместе играли в куклы. Через этих детей Англия узнавала сама себя. Эти дети были первым поколением будущей Англии. Эти дети были первыми английскими детьми, для которых сословные барьеры не были чем-то естестественным. Через двадцать лет эти мальчики и девочки осуществят культурную революцию. Через двадцать лет они перевернут мир.

60

Когда государство выигрывает войну, то в глазах людей это является несомненным доказательством того, что оно всех сильнее. Спорить с этим трудно, в подтверждение своего превосходства государство с грохотом вываливает на стол выигранную войну и делает это явно, слово против дела весит немного и оправдываться побеждённые могут сколько влезет, да только кому есть дело до их жалкого лепета, всё, что бы они ни противопоставили чужой победе, будет восприниматься лишь как оправдание их собственного поражения.

Победитель же для мира не только всех сильнее, но он ещё и всех румянее и всех белее. Ну и всех умнее, конечно же, это уж само собой. И это касается не только победившего государства, но и людей, его возглавляющих. Если государство победило, то победил и народ, в государстве живущий, и если этот народ – народ-победитель, то вождь его это и вовсе умнейший из умных и сильнейший из сильных. «Царь царей.»

В определённом смысле это так и есть, но только в определённом. Дело в том, что государству, в войне побеждённому, сильные и умные руководители нужны куда больше, чем победителю, у того – «драйв», того ещё несколько лет, а то и десятилетий, будет влечь инерция победы, а вот побеждённый такой «прухи» лишён, в распоряжении побеждённого государства – униженный и деморализованный народ, урезанные «ресурсы» и «дискурс», указанный торжествующим победителем. Чтобы окончательно не впасть в ничтожество, побеждённое государство инстинктивно выталкивает наверх тех, кто может его спасти. Да это и неудивительно, не нужно много ума, чтобы диктовать свою волю побеждённым, но вот для того, чтобы всемерно уменьшить последствия поражения, чтобы спасти последнее, для того, чтобы находясь в положении побеждённого, вывернуть чужую победу себе на пользу – вот тут нужны и ум и сила. Причём такие ум и сила, какие в другое время не нужны. Помните, как у Дюма в «Двадцать лет спустя» про это и рассказывается, про нехорошую ситуацию, в которую попали герои, и про то, что помогло им из неё выпутаться, а помог им ум и помогла им сила. Дюма эти главки так и назвал – главка «Ум и сила» (он, не удержавшись от соблазна, тут же ещё и её продолжение настрочил), и главка «Сила и ум» и тоже с продолжением. Вот и государство, оказавшись в печальном положении, точно так же прибегает к последнему ресурсу, который у него остался, оно выталкивает вперёд самых умных и самых сильных. «Пришёл ваш час.»

В истории Англии не было временного промежутка в десять лет, когда бы в правительстве одновременно находилось такое количество сильных людей как в 40-е годы ХХ столетия. В другой момент они бы друг дружку поедом бы съели, но тут было не до личного аппетита, нужен был непрерывный «мозговой штурм», причём штурм такой, когда ты на отвесную стену лезешь, а сверху валуны сбрасывают и с хохотом и прибаутками кипящую смолу льют.

Кроме силы нужен был ум, и вот тут, прямо скажем, Англии повезло. В те десять лет, когда решалась судьба королевства, на троне сидел монарх, по своим личным качествам как нельзя лучше подходивший для той ситуации, как нельзя лучше вписывавшийся в сложившийся «контекст». Георг VI был в высшей степени ответственным человеком, ставившим понятие «долга» перед государством выше всего остального. Но подобных государственных деятелей много, добросовестным отношением к делу мир политики не удивишь. Да и в смысле собственно «ума» Георг тоже отнюдь не был гением, кроме того, у него был недостаток, у него было не очень хорошо с тем, что принято понимать под «английским чувством юмора», он не понимал «тонких» шуток, может быть именно по этой причине страший брат и считал его «туповатым», но зато у него было одно очень и очень ценное для правителя свойство – он был трезвым человеком. Трезвым до какой-то провидческой прозрачности. Георг не только чрезвычайно объективно оценивал окружающих, но он ещё и не менее отчётливо видел и оценивал себя, и, видя себя и себя понимая, он принимал себя таким, каков он есть, он никогда не пытался быть кем-то другим. Он не пытался не только быть, но даже и казаться умнее или сильнее, и, принимая себя таким, каким его создал Бог, он не только не ревновал к чужой силе, но наоборот, он старался окружать себя как можно более сильными людьми, он ставил их силу на службу государству.

Я думаю, что если и не по тем же, то по весьма сходным причинам одним из самых успешных царствований в истории России было царствование Екатерины II. Императрица была женщиной и ей просто не приходило в голову ревновать к военным или политическим успехам своих фаворитов, наоборот, эти успехи льстили её самолюбию, ну, а то, что служа ей, тот же светлейший князь Потёмкин служил России, так так даже и лучше выходило, в конце концов России служила и сама Екатерина.

Ну и вот, когда английскому государству в годы войны и сразу после понадобились сильные люди, их не пришлось искать, они все оказались под рукой. От них буквально не было отбоя, один был лучше другого. Сильным же человеком сильного правительства сильного Эттли был Эрнст Бевин.

61

Родился Бевин на нижних ступеньках социальной лестницы, если не сказать, что под ней, его отец был батраком. Ну и не иначе как для полного счастья в возрасте восьми лет будущий министр остался без матери. В одиннадцать лет жизнь заставила маленького Эрнста пойти по стопам отца, «в люди», он, правда, успел к тому времени получить формальное образование (если можно назвать образованием пару лет в начальной школе), что, тем не менее, позволило ему считаться в семье очень умным, ну как же, ведь мальчишка мог вслух читать газету взрослым родственникам, которые были неграмотными.

Пробатрачив несколько лет, восемнадцатилетний Эрнст отправился в Бристоль, где нашёл работу водителя грузовика и эта прямая дорожка привела английского Козлевича не в кабак, а в Бристольское Общество Социалистов. Потом работа в доках, что вкупе с пристрастием к газетному чтению сделало его секретарём местного отделения Профсоюза докеров. Карьеру в профсоюзе он сделал очень быстро, дело было в том, что в тот период жизни, когда ему посчастливилось поработать водителем, кручение баранки молодому человеку показалось занятием не самым весёлым и он разнообразил свой досуг всякими разными развлечениями, в том числе и таким душеспасительным занятием, как произнесение проповедей перед бристольскими баптистами. Так что в портовый профсоюз молодой Бевин явился во всеоружии, он умел не только читать, но он к тому же научился и очень хорошо говорить.

В тридцать лет Бевин поднялся выше – он оказался в числе нескольких честолюбцев, организовавших TGWU (Профсоюз транспортных рабочих), который всего через несколько лет превратился в самый большой профсоюз в стране, а Бевин через те же несколько лет взлетел на самый верх, он был избран генеральным секретарём профсоюза, что, в свою очередь, ввело его в тесный круг самых влиятельных людей в государстве. Будучи членом профсоюза, Бевин не мог не быть социалистом и эта очевидность, а также нужда в политической поддержке привела его в ряды Лейбористской партии. Когда лидером лейбористов стал Эттли, они нашли друг друга.

В личностном плане Бевин был очень сильным человеком. Очень. Если представить себе политическую партию в виде футбольной команды, то Бевин был бы в такой команде центрфорвардом таранного типа. Он и внешне вполне соответствовал образу голеадора – грузный, сильный физически, с упрямо наклонённой головой, в высшей степени самоуверенный, не терпевший никаких возражений человек. Этакий буйвол с налитыми кровью глазами, роющий копытом землю и пускающий струи пара из ноздрей. Своих оппонентов он забивал с лёгкостью, затаптывал в самом буквальном смысле.

Во время войны, когда было сформировано надпартийное правительство, которое сегодня называют коалиционным, а тогда уклоничиво называли национальным, Бевин попал в него вместе с другими социалистами. В правительстве он получил портфель министра труда. Как вы помните, во время войны за работу тыла в широком смысле отвечал Эттли, а вот за «трудовые ресурсы» отвечал Бевин. Причём его пост оказался настолько важным, что Бевин был введён в Малый Военный Кабинет, причина этого вполне очевидна, то самое – «кадры решают всё», а нужда в «кадрах» делает кадровика (а в войну особенно) одним из самых-самых нужных в государстве людей. За время нахождения в Кабинете Бевин очень хорошо сработался с Эттли, с маленьким, незаметным, немногословным человеком. С точки зрения власти они представляли из себя идеальную пару, идущую в упряжке. Бевин, который не терпел ничьего соперничества, неожиданно легко подчинился Эттли, он стал его верным политическим союзником.

Ну и вот, когда в июле 1945 года социалисты одержали сокрушительную победу на выборах, Эттли отправился в Букингэмский дворец, этого требовала Традиция. Новый премьер-министр должен был сформировать правительство и доложить об этом королю. Эта процедура выглядела тогда и выглядит сегодня как пустая формальность, король согласовывает с руководством выигравшей выборы политической партии кандидатуру премьер-министра, а уж тот по своему усмотрению формирует правительство, «раздаёт портфели».

На деле это, конечно же, не так. Каждый претендент в министры тщательнейшим образом рассматривается всеми заинтересовынными лицами и лишь после долгого закулисного торга и взаимных «согласований» та или иная кандидатура утверждается и рядом с её фамилией ставится галочка. «Next!»

Точно так же и в 1945 году все министры уже были министрами до того, как Эттли переступил порог королевского дворца (я уже писал, что он не умел водить машину, к Букингэмскому дворцу его отвезла жена и она же попыталась, прикинувшись дурочкой, туда с ним пройти, но её вежливо оттёрли в сторону и к королю провели одного Эттли). О том, кто именно займёт тот или иной министерский пост, знали не только во дворце и лондонских штаб-квартирах политических партий, но о том знали и те, кому всё на свете знать надлежит и по другую сторону Атлантики, любопытство в данном случае не только понятное, но и извинительное, в конце концов, государевым людям заранее нужно знать с кем они будут иметь дело в следующие несколько лет.

Когда Эттли оказался лицом к лицу с Георгом, он вытащил заранее заготовленный список и совершил действительно совершеннейшую формальность – зачитал перечень фамилий, который уже и так был известен королю. Была в этом списке и фамилия Бевина, его Эттли обойти никак не мог по той причине, что без Бевина он не мог обойтись, в новом правительстве Бевин получил портфель министра финансов. Выглядело это очень разумным, кому как не такому носорогу каким был Бевин, было заниматься изысканием средств в терпящей бедствие Англии, кому, как не ему было выжимать из англичан денюжку, выкручивая страну, как мокрую тряпку. До этого кандидатура на пост главного финансиста не вызывала возражений ни у кого, но когда Эттли закончил чтение и замолчал, Георг, заикаясь, неожиданно сказал ему, что он предпочёл бы увидеть Бевина министром иностранных дел. Эттли выжидательно помолчал, но Георг в ответ промолчал тоже. Тогда Эттли вежливо сказал, что он подумает. Результатом его недолгих раздумий стало то, что желание короля было исполнено, Бевин стал министром иностранных дел. На первый взгляд назначение Бевина выглядело по-меньшей мере странным, казалось, что он был бы хорош на любом посту, кроме этого, министру иностранных дел нужно быть ловким, хитрым, он должен уметь вести долгие, изнурительные переговоры, а какой из Бевина был переговорщик, вы только представьте себе, что это такое – профсоюзный босс, сделавший карьеру во времена Великой Депрессии, это же просто гангстер какой-то, не говоря уж о том, что Бевин мало того, что не знал ни слова по-французски, так он ещё, особенно когда входил в раж, говорил с таким простонародным акцентом, что его иногда с трудом понимали коллеги по Кабинету. А тут – министр иностранных дел!

Но удивлялись не только в Лондоне. Назначение Бевина вызвало переполох в Вашингтоне, американцы нарушением английских традиций были недовольны до такой степени, что даже предприняли дипломатический демарш, хотя казалось – а им-то что за дело? Но дело было в том, что кому кому, а американцам до этого дело было. Георг знал, что он делает.