Текст книги "Майорат Михоровский"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
XVIII
Майорат забрал кузена с собой в Глембовичи. Ему понравилась откровенность Богдана. Когда Вальдемар спросил юношу, много ли у него долгов, тот ответил без обычных в таких случаях уверток и смущения:
– А! Дядюшка хочет заплатить мои долги? Вот это по-майоратски! Предупреждаю сразу, долгов у меня множество… не знаю, когда смогу вернуть вам эти деньги. Разве что… Когда получу какие-нибудь поместья – на Луне…
Майорат занялся долгами Богдана. Он ни словом не упрекнул кузена, зная, что в данный момент никакие упреки не помогут. Только однажды, увидев вексель на особенно крупную сумму, бросил:
– Слишком рано ты начал, и с большим размахом…
Богдан покраснел и грустно сказал:
– Как начал, так и кончил…
– А Черчин?
– Он уже не мой. Черчин перешел к Виктору. Все перешло к Виктору. А я всегда был enfante terrible (ужасный ребенок, фр.). Так меня однажды назвали в детстве, и я это прозвище оправдал вполне.
– Кто тебя втянул в игру? – спросил Вальдемар.
– Собственный азарт. Захотел много выиграть, да и влип. Оттуда трудно вырваться. Столько раз обещал себе и Стальскому, тому брюнету, что брошу непременно, да где там! Игра из человека делает скота…
И он облегченно вздохнул:
– Ну, Стальский наконец утешился! Узнав, что я больше не играю, обрадованный вернулся в Варшаву.
Все ходил по пятам и следил, чтобы я не выстрелил себе в лоб…
За несколько дней до отъезда из Ниццы Богдан сделался молчаливым, серьезным. В ответ на все расспросы Вальдемара он угрюмо отмалчивался, но наконец заговорил с необычным для него смущением:
– Дядя, у меня к тебе… просьба… Если я уеду, что будет… с Анной?
– Ага! Есть еще и Анна?
– Ну конечно, дядя. Разве я не Михоровский? Мы, Михоровские, всегда были покорителями женщин!
– Ты уже ее покорил? – усмехнулся Вальдемар.
– Мало того! Я ее завоевал! Подвиг, достойный глембовичских владетелей… – он шутливо склонился в низком поклоне, – чьим единственным представителем остался ты, дядюшка…
Майорат искренне рассмеялся:
– Не льсти! Анна – кто она?
– Венера Милосская! Божественно сложена, красива…
– Я в этом не сомневаюсь. Я спрашиваю, кто она, откуда?
– Какая разница? Главное – она моя! У нее красивый будуар, прекрасный салон, она одевается, как принцесса… словом, pigeon (голубка, фр.)
– Кокотка?
– Ну что вы сразу… Она приехала из Вены…
– Знаю. На сезон. Богдан скривился:
– Оставьте ваши намеки, дядя! Я люблю ее.
– Даже так? Она немка?
– Мадьярка. Леденчик! Вы, дядюшка, сами бы захотели отбить ее у меня, как только увидели бы. Но я ее вам не покажу…
Вальдемар нахмурился, сухо бросил:
– У тебя перед ней какие-нибудь обязательства?
– Ну… Нет. Я должен с ней попрощаться, оставить… сувенир… ну, вы понимаете.
– Подробнее. Что, сколько…
Богдан нервно пошевелился:
– Нет, только не деньги! Нужно деликатнее… Я ее люблю! Может, какое-нибудь украшение? Подскажи, дядя, у тебя не в пример больше опыта.
– Сам подумай. Значит, у тебя нет перед ней никаких обязательств?
– Ну, мы любим друг друга… Да она никогда и не требовала от меня ничего… – сказал.
– Значит, отдашь ей на прощанье это – сказал майорат, вынимая из кармана толстый пакет, усмехнулся: – Окутай свою Венеру этой пеной. Вот увидишь, она будет очень благодарна…
Богдан достал из пакета деньги, пересчитал.
– Здесь много, дядя…
– Купи ей какую-нибудь драгоценность, что останется, вернешь мне.
– Дядя, право, мне стыдно. Я вас граблю, как бандит.
– Глупости, – усмехнулся Вальдемар. – Просто-напросто делаешь очередные долги. Но я верю, что когда-нибудь ты вернешь.
– Вот это хуже всего – взволнованно сказал Богдан – Терпеть не могу, когда мне кто-то доверяети все остальные тоже мне доверяли… и чем кончилось? Конечно, на эти деньги я могу скупить весь ювелирный магазин… – и он взял майората за руку: – Спасибо, дядя, ты так добр ко мне. Но стоит мне подумать, что эти деньги. что именно они станут эпилогом моих отношений с Анной… меня охватывает печаль и отвращение. Но ничего не поделаешь. Я Михаровский и не могу распрощаться простым поцелуем, как какой нибудь голодранец…
– Хорошо, что ты понял наконец, как надо прощаться с… такой Анной, – сказал майорат. Богдан выбежал из комнаты.
Его не было весь день. Вальдемар тревожился.
Под вечер он отправился к морю. Долго гулял по берегу погруженный в раздумья. Завтра ему предстояло покинуть Ривьеру. Он с радостью ждал ждал возвращения в Глебовичи… вот только воспоминания о Люции наполняли его душу смутной тревогой. И он тешил себя слабой надеждой, что у нее все прошло. Однако письма Люции говорили об обратном…
Проходя в задумчивости мимо скамейки, Вальдемар вдруг остановился. Там сидел Богдан, оперев голову на руки, печальный, горестный.
– Богдан, что с тобой?
Юноша поднял голову. В глазах у него стояли слезы.
– Дядя…
Майорат присел рядом и обнял его:
– Что-нибудь с Анной?
– Мы попрощались, дядя. И она… она все еще любит меня, любит. Я купил прекрасное колье, брильянты чистой воды… Но она не хотела его брать, даже расплакалась: сказала, она не из-за подарков… из любви… Бедняжка моя!
– Но в конце-то концов она взяла колье? – спросил майорат.
– Взяла.
– И будь спокоен… – шутливо констатировал майорат.
Богдан встал:
– Дядя, вы циник…
– Куда ты?
– Пойду пройдусь. Такая тоска…
И он отошел быстрыми шагами, в свете луны с белый костюм казался экзотическим цветком. Майор проводил его взглядом и сказал под нос:
– Начинает жить взрослой жизнью…
XIX
В Вене на вокзале Вальдемар неожиданно столкнул: с баронессой Эльзоновской. Он старательно избег встречи с ней, зная, что она пребывает в Вене вместе с графом Барским и его доченькой, – Мелания давно уже развелась с Занецким.
К счастью, баронесса была одна. И сразу начала жаловаться на Люцию:
– C’est une fille folle! (сумасшедшая девчонка, фр)! Сидит в Слодковцах, словно монахиня! Неужели папа не может повлиять на нее!? Отказала двум женихам – а какие прекрасные были партии! Глупая!
Вальдемар пытался перевести разговор на иные темы, но баронесса упорно возвращалась к дочери:
– Представь себе, Вальди: она перестала мне писать! Обиделась на мою дружбу с Барскими! Соплячка! Ради ее капризов я не откажусь от друзей!
Вальдемар скрипнул зубами, но ответил спокойно, не без иронии:
– Да, было бы странно, если бы вы избегали Барских… после всего, то произошло…
– Что?
– Ничего. Разрешите с вами попрощаться, тетя…
– Подожди. Кто это с тобой? Un beau garсon! (какой симпатичный юноша, фр.)
Но Вальдемар уже быстро удалялся, забыв даже представить пани Идалии Богдана, стоявшего поодаль и не сводившего глаз с молоденькой красивой немки, гулявшей по перрону в сопровождении маменьки и папеньки.
Тут Вальдемар увидел Барского с дочерью. Пот выступил у него на лбу, в душе болезненно всколыхнулись воспоминания, гнев, отвращение. Лицо его не дрогнуло, но покрылось смертельной бледностью, взгляд стал ледяным.
Барские заметили его. Граф отступил на шаг, побагровев. Зато Мелания, хотя и потрясенная неожиданной встречей, смело шла вперед, дерзко и вызывающе глядя на Вальдемара.
Вальдемар прошел мимо них, словно мимо телеграфных столбов, притворяясь, будто не видит, вошел в здание вокзала.
Мелания невольно зажмурилась – ей показалось, что взгляд майората обжигает, словно раскаленное железо. Вальдемар уже сидел в вагоне, когда вошел веселый, ухмыляющийся Богдан:
– Ну вот, мне удалось перекинуться словечком с милой Гретхен! Ни одна девица не устоит перед моим испепеляющим взглядом! Я представился ей князем Абракадабра-Абра, происходящим по прямой линии от Магомета и турецких святых. И она поверила, святая невинность, благо ее фамилия весьма прозаична – Мюллер… Бог ты мой, Мюллер – и такая красивая! Ах, дядя…
Тут он взглянул на Вальдемара, и улыбка пропала с его лица.
Майорат сидел, притворяясь, будто спокойно читает газету. …
Когда поезд тронулся, Богдан придвинулся ближе и спросил тихо:
– Дядя, та красивая дама… мимо которой вы прошли, как мимо пустого места… неужели это та самая… анонимные письма…
– Да, – сказал майорат. – Это был Барский с дочерью.
Богдан задумался и шепнул:
– Они получат свое…
XX
Вальдемар отдавал много времени ненавязчиво; воспитанию кузена, но юноша во многом оставался него загадкой, частенько майорат не мог понять, где нем хорошее, где плохое. В характере Богдана хаотически перемешались все качества, но он, безусловно обладал острым умом и живым темпераментом. На вопрос майората, кем он собирается стать, Богдан ответил не без удивления:
– Останусь тем, кто я есть: большим паном!
– А что такое, по-твоему, «большой пан»?
– Объект и одновременно проблема… Большой пан может оказаться и большим прохвостом, и большим благодетелем. Последнее в полной мере относится к тебе, дядя, так о тебе все говорят. О Барском тоже много говорят, но он – из первых… Однако и ты, он – большие паны…
– Значит, титул сам по себе еще не ослепляет тебя. Прекрасно… Но к какой из категорий склоняются твоя симпатии?
Богдан, по своему обыкновению, усмехнулся:
– Я не люблю крайностей. Останусь посередине и сотворю новую категорию: благородных прохвостов! Крайности – такая скучная вещь…
– Тебе следовало бы поступить в университет, – сказал майорат.
– Денег нет, – буркнул Богдан.
– На это найдутся, будь спокоен. Выбери себе специальность, и я порекомендую тебе университет.
– Ох, дядюшка! Не смогу я стать бакалавром! Хватит с меня и семи классов! Снова за парту? Нет уж, увольте! Да и не верю я во всю эту науку. Если голова на месте, сам всему научишься, тут и сто университетов не помогут! Я много знаю, много читаю… философии, правда, не учен, но это не мешает. Изобретателем становиться не собираюсь. Об одном только жалею…
– Что у тебя такие взгляды? – хмыкнул майорат.
– Нет. Что Черчин не мой.
– Ты бы и его пустил по ветру.
– Может, и нет! Имение – вещь серьезная. Дайте мне денег – и я из жизни извлеку такую квинтэссенцию, что и философам не снилась!
Проверив, как обстоят дела с финансовым положением Богдана, майорат обнаружил, что это и делами-то назвать нельзя. Молодой человек давно растратил выделенную ему долю наследства и залез в долги. Его мать написала Вальдемару, что знать не хочет беспутного сына и больше не даст ему ни гроша, а Черчин со всеми прилегающими поместьями отошел в безраздельную собственность Виктора Михоровского, старшего брата Богдана.
И невероятно избалованный в детстве Богдан понял наконец, что отдан на милость майората. Он даже потерял свой обычный апломб – но ненадолго. Сказал Вальдемару, – что лето отгуляет в Глембовичах, а потом готов податься, хоть в дровосеки – если дядя не выдумает ничего эффективнее.
Однако это было сказано ради красного словца. Становиться дровосеком – слишком большое унижение. Умирать не хочется. Жениться ради приданого – величайшая глупость. Значит, надо подыскивать работу. Но тут же легкомыслие взяло верх:
– Работа – очень уж суровая дама.:. Лучше стать итальянским разбойником. А что? Италию я знаю хорошо, и отваги мне не занимать! Решено, Уйду в горы, стану бандитом, буду зваться… какое бы красивое имя подобрать? Ага! Богда-Михор!
Он постоянно измышлял подобные проекты – один другого чуднее, но в глубине души все серьезнее думал о своем будущем, хотя старался этого и не показывать. Визит его матери в Глёмбовичи произвел на Богдана большое впечатление.
Пани Корнелия Михоровская, дальняя родственница Вальдемара, дама еще не пожилая, исполненная уверенности в себе и больших претензий к окружающим, ироничная, истеричная, задиравшая нос по любому поводу и имевшая обо всем раз навсегда установившееся мнение… Одним словом, эта особа произвела на Вальдемара самое скверное впечатление.
Она не расставалась с лорнетом и флаконом с нюхательными солями, цедила слова, говоря в нос, часто падала в непродолжительные обмороки. «Опять сомлела» – говорили слуги, ничуть ей не мешавшие, как и не мешает актеру ежедневно умирать на сцене. Добавим сюда вечную кисло-сладкую улыбочку, постоянно искаженные в жалобной гримасе узкие губы. Все это крайне раздражало Вальдемара.
Едва поздоровавшись, пани Корнелия громко выразила удивление: как Вальдемар решился взять под опеку такого шалопая. Ведь всем известно;
что Богдан – законченный неудачник. «Законченный неудачник» не без юмора ответил:
– Мама, вы во всем сами виноваты. Кто мне украдкой подсовывал в кошелек сотню-другую? Мама. Папа, пока был жив, старался не давать мне много денег – а вы, маменька, поступали как раз наоборот! Копить деньги у меня нет склонности, вот я их и тратил, а вы подсовывали снова и снова… Что же теперь удивляться?
Пани Корнелия торопливо поднесла к носу флакон с целебными солями:
– Ах, кузен, вы сами видите, сколь неблагодарное дитя…
– Зато Виктор вам благодарен, маменька, – рассмеялся Богдан. – Подождите, он вас еще по миру пустит.
– Ты излишне самоуверен, – заметил майорат.
– А что? Посмотрим! Я, слава богу, уже сижу в спасательной шлюпке, а Виктор еще плывет на всех парах…
Однако пани Корнелия нашла возможность нанести ответный удар. Она воскликнула с иронией:
– Значит, насколько я поняла, Богдан станет приживальщиком в Глембовичах? Будет пускать по ветру ваши денежки, кузен? Самое подходящее занятие для Михоровского из Черчина…
Задетый, Вальдемар нахмурился, но ответить не успел – Богдан вскочил, побагровев от ярости, процедил сквозь зубы:
– Теперь я не Михоровский из Черчина. Я – Михоровский-босяк, голодранец с ривьерской мостовой, на которую меня бросили вы, милая мамочка, и этот хитрец Виктор! Вы прекрасно понимали, что я гибну, но по первому зову присылали не сотни – тысячи! Нарочно осыпали деньгами! Хотели, чтобы я побыстрее промотал в казино свою долю, и «милый Витторио» стал бы единственным хозяином Черчина! Это вы сделали меня таким… И тот, кто спас меня, пожинает плоды наших трудов. Уж его-то я постараюсь не разорить, потому что доверяю ему, в отличие от вас! И приживальщиком не буду!
Он резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.
Пани Корнелия сомлела, пришла в себя, разрыдалась – и в тот же день покинула Глембовичи.
Богдан моментально оживился. До поздней ночи он о чем-то беседовал с майоратом, а назавтра был представлен глембовичской администрации в качестве нового практиканта. И радовался, что стал дельным человеком, но долго торговался с майоратом о размерах жалованья, уверяя, что должен получать гораздо больше – по той причине, что отказался от мысли стать бандитом…
XXI
Чувства Люции к майорату не ослабли за время разлуки, наоборот, еще более окрепли. Девушка пережила долгие, тяжкие часы внутренней борьбы. Она погружалась в мечты, но не поддавалась до конца чарам, провидя впереди печальную правду. В тоске по счастью она словно брела по черным болотам в погоне за неуловимым, бледным огоньком. И отступала перед действительностью, неумолимый рассвет гасил тусклый огонек надежды.
Люция заботливо ухаживала за дедушкой, учила детей в школе – но ни на миг ее не отпускала печаль. Бывали дни, когда лишь огромная сила воли принуждала ее исполнять обычные обязанности. Порой она даже не могла заставить себя идти в школу. Просиживала часами в уголке мягкого дивана, уронив голову на руки.
Пан Мачей все замечал и все понимал, но молчал.
В голове бедной дПюции смятенным вихрем проносились мысли, чувства, желания… лишь любовь неизменно пламенела неугасающим огнем.
Частые визиты Вальдемара были для нее и утешением, и пыткой. Когда он ласково разговаривал с ней когда Люция сердцем ощущала его расположение и заботу, она возносилась душой к облакам. Когда Вальдемар бывал хмур и удручен, Люция словно бы теряла веру во все, что было для нее святого. Когда Вальдемар держался беспокойно, нервно, Люции казалось, что она бежит по густой чащобе, ослепшая от тревог и печали не зная, что ее ждет впереди, – жаркое сияние солнца или непроницаемая черная ночь.
Ее словно стрелку компаса неведомой силой влекло к сиянию глаз майората. А неприязнь к матери превратилась почти в ненависть.
Она умела держать себя в руках, но порой все не выдерживала, взрывалась. Случалось даже, что злость изливалась на Вальдемара, и она стискивала зубы когда он целовал ее на прощание, а то и совсем выходила к нему, когда он приезжал. Потом она горы сожалела о своих капризах.
Богдана Михоровского Люция невзлюбила с первой же встречи – он представлялся ей наглым пришельцем, неожиданно отнявшим у нее Вальдемара. Она и не пыталась скрывать свои чувства. Когда Вальдемар спросил, какого она мнения о Богдане, Люция коротко ответила:
– Совершенно нестоящий человек.
– Ты ошибаешься, Люция, – сухо сказал майорат. Больше они о Богдане не говорили.
А сам Богдан, хотя и чувствовал неприязнь к нему кузины, ничуть этим не огорчался. Но в Слодковцы, однако же, ездил редко – дело в том, что и пан Мачей поглядывал на него косо. Богдан прозвал Слодковцы монастырем. К Люции он относился очень хорошо и даже полюбил ее, как сестру, но при ней всегда держался бесцеремонно, умышленно ей противореча, когда только удавалось, всячески старался предстать в ее глазах форменным чудовищем. Правда, ему это скоро наскучило. Он быстро распознал ее тайные чувства к Вальдемару и определил, что эта любовь – без взаимности. Чтобы излечить Люцию, он принялся рассказывать тут же выдуманные байки о своей несчастной любви к чешской княгине Людегарде, по которой он якобы сходит с ума, а она терпеть его не может.
– И все же вы сами видите, кузина, – я весел, живу полной жизнью. А что делать? Невозможно принудить кого-то к любви. К тому же нельзя забывать о собственном достоинстве. Если тот, кого ты любишь без памяти, пренебрегает тобой, проще махнуть на него рукой.
Люция поняла, куда он клонит, и опечалилась. Богдан добровольно принял на себя роль посредника Между Люцией и майоратом. Люцию он стремился излечить от несчастной любви, а Вальдемару всячески расписывал её достоинства, доброту и красоту. И питал наивные надежды, что когда-нибудь эта пара соединит судьбы. Однажды он даже поделился ими с паном Мачеем, но подучил резкую отповедь. Пан Мачей, неприятно пораженный тем, что о тайне Люции узнал кто-то еще, запретил Богдану вмешиваться в чужие сердечные дела.
– Почему это? – даже обиделся Богдан. – Почему бы им и не помочь, если это сделает их счастливыми? Пан Мачей молчал, пытаясь успокоиться. Намерения Богдана отвечали и его потаенным стремлениям. Он всей душой жаждал, чтобы Люция стала женой Вальдемара. Но понимал, что этого не дождаться. И смелость Богдана испугала его. Он долго думал, что ответить юноше на его вполне разумное предложение. Так и не найдя ответа, уклончиво сказал:
– Они не смогут пожениться – как-никак близкие родственники…
– Не такие уж и близкие, – спокойно ответил Богдан. – Бывало, и более близкие венчались. Для чего же папа римский? Попросим у него разрешения на брак, майорат напишет прошение, скажет, что ни, на ком другом жениться не хочет, добавим, что в противном случае имение придет в упадок из-за отсутствия прямого наследника… И дело в шляпе!
Сказать по совести, пану Мачею понравилась эта идея, но он промолчал, и Богдан больше не заговаривал с ним об этом. Зато удвоил усилия в наступлении на Вальдемара, действуя крайне деликатно, окольными путями. Однако и здесь его ждало поражение. Однажды он начал было сокрушаться над обреченным на одиночество майоратом, потом перескочил на достоинства Люции и в конце концов, раздраженный молчанием и полным равнодушием Вальдемара, сыграл в открытую:
– Дядя, неужели вы слепой? Неужели не замечаете, что бедняжка Люция безумно влюблена в вас? Стыдно, не по-мужски…
– Попрошу вас оставить ваши замечания при себе, – тихо сказал Вальдемар.
Они разговаривали в кабинете майората. Вальдемар усидел за столом, а Богдан расхаживал по комнате. Получив столь недвусмысленную отповедь, он пристыжено умолк, потом заметил, что Вальдемар не сводит глаз с портрета невесты, висевшего на противоположной стене.
Богдан никогда не отличался сдержанностью, говорил то, что думал, вот и теперь он, не раздумывая, подошел к Вальдемару. и смело заявил, указывая на портрет:
– Дядюшка, забудьте вы эту Стефу, как я забыл свою Анну, и женитесь на Люции. Умнее не придумать.
Валъдемар вскочил, бледный, страшный. Вытяну, руку в сторону двери:
– Убирайся! Немедленно!
Богдан оцепенел, то краснея, то бледнея. Стыд, обида охватили его. Он шагнул вперед, готовый во: мутиться, но майорат решительно повторил:
– Убирайся!
Юноша повернулся и выбежал из кабинета. Вальдемар рухнул в кресло, прикрыв лицо трясущимися руками. Вскоре он услышал во дворен громкий конский топот. Выглянул в окно – и увидел Богдана, галопом уносившегося прочь на злобном и норовистом арабском скакуне.
– Сопляк, еще убьется…
Вальдемар подбежал к телефону и позвонил в конюшню. К аппарату подошел Бадович.
– Бадович, пусть Юзеф садится на лучшего коня да скачет за молодым барином! Останавливать его не нужно, пусть присмотрит издали…
