Текст книги "Майорат Михоровский"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Гелена Мнишек
МАЙОРАТ МИХОРОВСКИЙ
I
Пламя росло, крепло, наливалось мощью. Искристые языки, вздымаясь над серыми стенами строения, дерзко рвались в небо. Словно змеи, свертывающиеся перед («риском в кольцо, а потом отчаянным рывком настигающие жертву, обжигающие бичи огня, сплетаясь в клубки, вдруг расправлялись и с яростным упорством стремились все выше и выше…
Мартовская ночь пыталась поглотить треск и зловещее шипенье пламени; фабричные здания и трубы капались нарисованными на фоне мрака, окаймленные снизу кроваво-красным венцом, словно бы коралловым ожерельем – живым, растущим, содрогающимся в порыве уничтожения. Жуткие языки огня извивались, взлетали, потрясая пурпурно-золотыми гривами, вырастали огромными, словно титаны; стаей безумных, хохочущих демонов кружились в диком танце, преследуя друг друга, сливались в адских объятиях, колыхая величественными, прожорливыми пламенными телами.
Уже не коралловое ожерелье – буйные фонтаны огня окружали фабрику, словно поджегши небо, окрашивая розовым ночные облака. Пожар бушевал, разрывая ночную тишь гулом и пронзительным свистом огненных бичей, выдувая черные великанские столбы дыма. Пожар сыпал искрами. Ливень из пурпурных и золотых звезд, неустанно бросаемых с лютой яростью огненным сеятелем, осыпал окрестные крыши, опалял деревья. Потоки огня извергались в ночь, ужасая своим могуществом, заливая все окрест огненной лавой.
Неисчислимые столбы дыма казались чудовищным лесом, колышущимся, ревущим, сама земля, казалось, застонала и содрогнулась в трепете.
Пламя безумствовало. Умолкли пронзительные свистки караульных, человеческий муравейник откатился в ужасе. Только большой колокол продолжал: Горе нам! Горе!
Начищенные каски пожарных факелами мелькали в толпе. Среди перепуганных людей извивались толстые змеи шлангов, из них с клокотанием вырывались струи воды и тут же гибли в огненной бездне.
Рев огненных демонов заглушал шум насосов.
Безмерный ужас охватил людей. Страх сковал и Горели небо и земля.
Все тише и слабее, из последних сил стонал пожарный колокол; горе! горе!
И вдруг страшный гул потряс небеса, воздух, землю будто бы взорвался целый склад динамита.
Прямо из объятой пламенем стены большого строение вырвался фиолетово-синий столб огня, конвульсивно содрогнулся, проламывая стену, и, словно лава из вулкана» заструился вниз.
Это прорвало главный резервуар винокурни.
Окутавшись синим шарфом пылающего спирта, пожара окрасился в желтые тона и перестал расти. Однако, скоро жажда разрушенья взяла свое и огненные демоны взметнулись в зенит.
Людей охватила паника. Крича, они разбегались от пылающей реки спирта. Безумие овладело и пожаром, людьми. Огненный потоп отнимал разум. Люди бежали не разбирая дороги, налетали друг на друга, сбивали с ног, не слышали ни чужих криков, ни своих собственных. Временами, когда вопли обезумевшей толпы утихали на миг, удавалось расслышать отдельные голоса, решительные, фанатичные. По их призыву десятки кулаков взлетали над головами, грозя пожарным. Другие: сыпля проклятьями, грозили пожару. Среди грохота и, треска, шипенья пламени все чаще, все громче раздали; вались эти решительные ненавидящие голоса.
– Они нас поубивают, – перешёптывались пожарные.
– Тушите! – кричал их начальник.
II
– Ромны горят! Горит винокурня майората! Паровые мельницы горят! – раздавались вокруг испуганные голоса.
В искристом сиянии пожара белели в отдалении дома ближайших фольварков. Вся округа была залита зловещим багровым сиянием.
Снег таял, и в грязных лужах отражалось пылающее небо, огнистые головни, рассыпая последние искры, затухали в хлюпающей грязи. Казалось, солнце рухнуло на землю и, ворочаясь огненным клубком, простирало вокруг пламенные языки, которые то вздымались, то опадали.
Зарево пожара осветило башни и башенки резиденции майората, отразилось кровавыми отблесками в окнах, окрасило розовым стены.
Из главных ворот на полном скаку выехали несколько всадников, направляясь в сторону пожара. Они мчались так быстро, что напоминали Дикую Охоту. Во главе кавалькады скакал черный жеребец с развевающейся гривой и пышным хвостом. Пламя отражалось В его огромных глазах, а из ноздрей, казалось, летят искры. Черный жеребец с белой грудью несся, как буря, но стройный всадник в черной бурке крепко держался в седле.
Всадники почти доскакали, когда дорогу им преградил человек на коне, без шапки, с закопченным лицом и опаленной шевелюрой. Кони взвились на дыбы. Посыпались вопросы.
– Что случилось?
– Поджог… занялось со всех углов… Какие-то чужаки… агитаторы!
– Все пожарные там?
– Все, пан майорат!
– Спасайте дома работников и слуг, фабрику бросьте! Живо!
– Мельницы уже сгорели. Но остальные резервуары можно отстоять, там столько спирта…
– Слушать меня! Люди важнее! Скачите, Бадович!
Голос майората звучал спокойно, но ослушаться его было нельзя.
И в эту минуту не выдержали другие резервуары. Ослепительные молнии взлетели в небо, коснулись розовых облаков и низверглись вниз струями огня, пронзительно шипя; ринулись прямо на майората.
Огромного роста пожарный с помощью еще двоих отвел в сторону черного жеребца. Бледные, перепуганные, они закричали наперебой:
– Пан майорат, подальше, подальше! Сгорите!
– Спасибо, хлопцы… Брунон и Юр – на пожар! Спасайте дома! Пан Урбанский, помогите брандмейстеру!
Ловчий Урбанский поклонился, но с места не сдвинулся:
– Пан майорат, не стоит вам туда ехать… опасно… там чужие… бунт!
– За меня не беспокойтесь. Живее!
Майорат остался один. Он с силой натягивал поводья; сдерживая разгоряченного коня, но Аполлон приплясывал, разбрызгивая копытами грязь, зло всхрапывал, приседал.
В серых глазах майората отражалось пламя. Нахмуренные брови сошлись в линию. Огненные отблески озаряли худое, благородное лицо. Он спокойно смотрел на бушующий океан огня, только ноздри его раздувались, выдавая внутреннее волнение.
«Что я им сделал? Неужели это месть? Но за что? – потрясенно думал он. – Агитаторы… бунт… Значит, и к нам докатилось?»
Саркастическая усмешка исказила на секунду правильные черты лица, серые глаза иронично сощурились.
– Быдло! – сорвалось со скривившихся губ. – А я пытался приобщить их к наукам… – вздохнул он горько. – Овцы, сущие овцы, бараньи мозги!
И вдруг его охватило неудержимое желание спасти, уберечь этих сбитых с толку, одурманенных кем-то людей.
Он тронул шпорами бока Аполлона и помчался к огненно-дымному морю пожарища, прямо к гомонящей толпе.
Но чья-то сильная рука перехватила узду Аполлона.
– Туда нельзя, ясновельможный пан! – пробасил великан Юр. – Там слышны угрозы, проклятья… они проклинают…
– Кого? – крикнул майорат. Юр молчал.
– Кого они проклинают? Меня?
– Вас, конечно… подлецы такие!
– Ясно. Что стоишь? Я же сказал – спасай дома!
– Пан майорат…
– Живо!
В голосе майората прозвучали столь решительные нотки, что Юр моментально растворился в толпе.
«Забавная история, – подумал Михоровский. – Этого я еще не видел. Агитаторы… Интересно!»
И он, пренебрежительно усмехнувшись, послал коня прямо в толпу.
III
Однако Юр, укрывшись от взора майората, зорко наблюдал за окружавшими его, держа руку на рукоятке револьвера. Он слушал жаркие речи агитаторов, обрушивавшихся на панов и миллионеров, видел взбудораженную толпу, стиснутые кулаки – и опасался за своего господина.
Эти же чувства испытывали начальник пожарной команды и Служащие администрации, сбившиеся кучкой.
Спокойнее всех держался майорат. С годами и серьезным видом возвышаясь на коне, он прокладывал себе путь грудью жеребца через толпу рабочих и батраков с фольварков. Он отдавал короткие, дельные приказы попадавшиеся навстречу пожарным, словно бы не замечая сбившихся в тесные кучки рабочих. Мало-помалу он отправил спасать жилые дома всех и возле пылавшей винокурни пожарных не осталось.
Крикуны немели, завидев Вальдемара. Его хладнокровие, гордая осанка приводили всех в изумление. Ему торопливо уступали дорогу. То тут, то там сжатая в кулак рука вдруг разжималась, чтобы мгновением позже снять шапку. И таких, сдергивавших шапки, кланявшихся, вокруг становилось все больше. Проклятья затихали, гнев исчезал из глаз. Толпа всколыхнулась, прокатился глухой ропот удивления.
Никто не ожидал увидеть здесь майората.
И агитаторы умолкли при виде стройного всадника. Его лицо казалось высеченным изо льда. Сотни глаз впились в едущего шагом господина – со страхом, с пробудившейся вдруг покорностью. На него смотрели как на призрака, страшного, карающего, готового растоптать всякого, кто осмелится пойти против него. Видимый для всех, Вальдемар возвышался над толпой, ярко освещенный пожарищем, уверенный в себе, дерзко-насмешливый и, о чем никто не подозревал, даже удивленный чуточку зрелищем умолкнувшей внезапно толпы, столь буйной и грозной всего минуту назад.
Потом откуда-то из толпы до майората долетел хриплый, трубный голос:
– Буржуй! Буржуй! Миллионер! Братья, не позволим обворовывать бедный народ! Как сыр в масле катается! Спалить все, растащить… кто ему поклонится, тому пулю в лоб… братья, это буржуй! Да здравствует коммуна! Бей панов!
Голос агитатора перешел в хрип; ему ответили лишь несколько одобрительных криков, потом наступила тишина. Слышно было, как трещит бушующее пламя.
Майорат, ничем не показав, что слышал что-либо, спокойно ехал дальше, он лишь усмехнулся да глаза насмешливо блеснули.
Перепуганная толпа, возбужденная криком агитатора, вновь заволновалась, люди толкали друг друга, раздались вопли задавленных, кого-то толкнули в огонь, на некоторых вспыхнула одежда…
Началась паника. Ее усугубил грохот обрушившихся стен.
– Буржуй! Буржуй! Обманщик бедняков! Трутень! – доносился далекий голос.
Толпа окружила Аполлона плотным кольцом. Скакун беспокойно тряс головой, бил копытами.
Поднялась суматоха, послышались вопли придавленных в толчее… Высокая труба винокурни, рубиново-алая, раскалившаяся, зашаталась у самого подножия, кирпичи ежесекундно могли рассыпаться. Новая, страшная угроза только усиливала панику.
Майорат встал на стременах, выпрямился в отблесках пожарища и, указывая на сверкающее мокрой грязью поле, далекое от огня, громко вскричал:
– Все, кто не помогает тушить – туда! Марш! Только медленно, отходите медленно, без толчеи! Затопчете друг друга! Медленно!
Свирепый голос не умолкал:
– Буржуй! Смерть ему!
Затем прозвучали два револьверных выстрела – бах! бах! – почти неслышимые среди криков толпы и треска пламени. Две пули просвистели над головой майората. Он слегка побледнел, но, не теряя самообладания, по-прежнему стоял на стременах и указывал путь к спасению:
– Туда! Медленно, без паники!
Толпа повиновалась, шаг за шагом отступая на мокрое поле; а там, откуда стреляли, вдруг раздался человеческий вопль, леденящий кровь в жилах. Крик заглушили рычание и вой, как будто на волю вырвались дикие звери. Это рассвирепевшие рабочие гнались за агитатором, чтобы отомстить ему за выстрелы.
Именно эти выстрелы переломили настроение толпы в пользу майората. Ярость, граничащая с безумием, охватила народ. Жажда мести за любимого пана заслонила все остальные чувства. Любовь к майорату вспыхнула в людях, словно родившись заново.
Над убегающим чужаком вот-вот мог свершиться самосуд. Но майорат, уже несся галопом, пронзительно свистя.
К нему подбежали пожарные, и он приказал:
– Не допустить кровопролития! Живо! Вырвать его у толпы!
Когда пожарные ринулись выполнять приказ, Вальдемар придержал коня и вновь поехал шагом, командуя медленно отступавшей от огня умолкнувшей толпой.
Почти все уже достигли безопасного места, когда с грохотом рухнула высокая труба. Земля охнула под новым ударом. Фонтаном взвились раскаленные до рубинового свечения кирпичи, покатились валуны фундамента, вздымая искры, и десятки новых огней диковинными цветами украсили пустое пространство вокруг пожарища словно по прихоти безумного декоратора. Огонь, серо-черный дым, фонтаны брызжущих искр – все смешалась в жуткое облако, пожиравшее себя изнутри.
К майорату подлетел галопом начальник пожарной команды, крикнул, едва удерживая разгоряченного коня:
– Мы его отбили! Но он тяжело ранен. Мои пожарные его, охраняют народ напирает… Что делать?
– Как он себя ведет? Бежать не пытается?
– Он и не смог бы – ноги покалечены весь побит.
Майорат призадумался на миг.
– Отнесите его в нашу больницу.
– В нашу, пан майорат?
– В нашу!
IV
Пожар приугас, лишь порой там и сям выстреливали снопы искр. Огненная пелена прильнула к земле, завершая свои ужасные труды. Догорала винокурня и паровые мельницы. К счастью, дома рабочих удалось отстоять.
Паровые и ручные насосы работали беспрерывно; пожарные из Глембовичей, Слодковцов и Ромн, примчавшиеся им на помощь команды из Ожарова и Обронного трудились не покладая рук. Однако жар и множество тлеющих головней затрудняли работу. Обитатели окрестных фольварков и деревень все прибывали, и прибывали, окружая пожарище гигантским живым кольцом. Одни бежали на помощь, другие сыпали проклятьями.
Причитанья пострадавших слышались повсюду. Слились в одно стоны, проклятья, кашель наглотавшихся дыма, возгласы тех, кто изумлялся непонятной доброте, проявленной паном Михоровским к стрелявшему. Но майорат ничего этого не слышал. Он, окруженный несколькими экипажами и всадниками, так и не слезая с коня, разговаривал с графом Тресткой, Вольдемар говорил спокойно, даже весело, только на челе его лежала тень.
Небо на востоке порозовело – бледное солнце поднималось над горизонтом, подернутое дымом пожарища. Тусклый день озарил усталые лица землистого цвета.
Испуг словно бы оставил свою печать на закопченных, застывших лицах, и зеленоватое сияние мартовского рассвета придавало людям вид мертвецов, вырвавшихся из пекла.
Граф Трестка порывисто говорил майорату:
– Этот пожар – жуткий признак. Уж если мошенникам удалось так взбунтовать ваших людей, близится конец света! Что тогда говорить обо мне? Пора собираться за границу…
– Ну, в наших краях такое не скоро повторится, – задумчиво ответил майорат.
– Эге! То же самое говорили после бунта в Шляхах. Сколько тогда было разрушено… Нет уж, волна ширится. Как они ни любили вас, а все же решились… Правда, и мою Риту любят в Ожарове… может, из-за нее и меня пощадят…
– Я бы на твоем месте на это не рассчитывала, – сказала пани Рита.
– Знаете, что я думаю? – сказала Трестка. – Винокурня сгорела исключительно потому, что спирт в чанах был денатурирован. Иначе они ограничились бы тем, что выпустили спирт и перепились.
Майорат махнул рукой:
– Какая теперь разница? Все равно разнесли бы все.
Да нет. Можно было бы собрать упившихся, как баранов, да отнести в полицию. Прохвосты, до чего мы докатились? Проклятье! Случись это у меня, я знал бы, как с ними поступить. Попомнили бы, канальи!
Графиня Рита бросила на мужа печальный взгляд, ощутив болезненный укол горечи в самое сердце.
Она хорошо понимала, что чувствует в этот миг майорат. Взор его блуждал среди дымящихся развалин. Он не хотел карать, а желал вразумить темные, неразвитые умы, пришедшие в такое состояние не по низости своей, а из-за нищеты и убогости, из-за чванливости аристократии. Теперь эти бедняги готовы пойти за каждым, кто пообещает им рай, пойти вслепую, не рассуждая… Жажда если не равенства, то улучшения условий жизни и рождает мнимых «вождей», побуждающих к кровавым эксцессам и одурманивающих толпы…
Майорат вздрогнул. Вдруг что-то пришло ему на ум, и он произнес:
– Прекрасный был взрыв! Такое зрелище не часто увидишь!
Пани Рита удивленно взглянула на него:
– И вы способны были в такой миг любоваться эффектным зрелищем?!
– Конечно. Кроме того… До сегодняшней ночи в меня ни разу не стреляли. Эта щекочущая нервы угроза…
– Боже…
– А что вы сделаете с этим типом, когда он выздоровеет? – спросила Трестка.
– А что с этим сделаешь? Пусть идет, куда хочет, Глядишь, и поумнеет.
Тут подъехал управляющий винокурней, остановил коня перед майоратом и, смущенно вертя в руках шляпу, проговорил робко:
– Пан майорат…
– Что еще новенького?
– Рабочие хотели бы попросить у вас прощения. Они все до одного мучимы стыдом и раскаянием. Говорят, их форменным образом одурманили…
– Верю, – сказал майорат, – Иначе они не подвергли бы угрозе собственную жизнь..
Управляющий бросил на него быстрый взгляд и опустил глаза:
– Вы их выслушаете?
– Скажите им, пусть идут и отсыпаются после бурной ночи. Я их потом сам позову.
Управляющий поклонился и отъехал.
– Если есть ангельское терпенье, то это ваше, – сказал Трестка. – повезло этим прохвостам, что они напали на вас. Где-нибудь в другом месте они все позвенели бы кандалами, а что до агитатора, Он давно уже беседовал бы с праотцом Авраамом…
– Ты ошибаешься, дорогой, – прервала его графиня. – Прежде всего потому, что «где-нибудь в другом месте» народ не стал бы мстить стрелявшему. Жажда свершить самосуд говорит не только о невежестве народа, но и о любви к майорату.
– Однако брожение, судя по всему, началось не сегодня…
– О да! Сначала люди вообще не слушали разных бродячих крикунов, нескольких даже избили; но потом раздаваемые тайно брошюрки посеяли смуту в умах… Майорат умолк, его внимание отвлекли уезжавшие соседи, и он стал прощаться с ними.
– Вы поедете ко мне в замок, – сказал он графу с графиней.
Уже совсем рассвело, когда майорат и сопровождавшие его уезжали с пожарища. В раскаленных развалинах еще кое-где показывались языки пламени, сыпались искры. На смену уставшим пожарным майорат послал рабочих. Костры растаскивали баграми, женщины прямо-таки яростно заливали головни из ведер и бадеек. Всю злость народ вымещал теперь на огне – пожарище заливали водой, забрасывали грязью, втаптывали в землю затухающее, пламя. Это была сущая оргия усердия. В ответ на ужасные разрушения, причиненные огнем, люди обрушились на него со звериной жаждой мести. Губы майората искривились в ироничной усмешку.
– Ты, кажется называл моих людей культурными? – повернулся он к графу Трестке. – Не угодно ли взглянуть на них в эту минуту?
– Что делать, к этим варварам никакая культура не прилипнет, – ответил граф. – Не стоит и пробовать, напрасный труд… Махни на них рукой.
– Ничего подобного, – сказал Михоровский. – Культуру нужно вливать неустанно, пока она не проникнет во все поры организма, словно яд…
Пани Рита обратила к нему восхищенный взор.
Они долго ехали в молчании по хрусткому снегу, запятнанному черными потухшими головнями и кучами сажи. Внезапно граф воскликнул:
– Ага! Идет банда!
Майорат, видя приближавшихся к нему рабочих, недовольно сморщился:
– Чего они от меня хотят?
В глазах его мелькнула скука – он страшно устал.
Толпа рабочих окружила Аполлона, снег захрустел, когда они опускались на колени и всхлипывая и причитая целовали сапоги майората; женщины заламывали руки, умоляя о прощении:
– Прости, ясный пан! Одурманили, задурили головы… Не прогоняй нас, мы останемся тебе верны! Не посылай нас в тюрьму, отслужим, работать будем задаром… Где пан прикажет…
– Милосердия, ясный пан, сжалься! – причитали женщины.
Майорат устало склонил голову:
– Я не хочу вам зла… но и бунтов не люблю.
– Милосердия, ясный пан! Не прогоняй нас, спаси!
Всхлипыванья женщин и умоляющие взгляды мужчин сердили майората. Со всех сторон напирала толпа, черная, закопченная, пахнущая гарью и крепким потом. Михоровский начал терять терпение, но сказал спокойно:
– Я вас не прогоняю… идите спать и мне дайте отдохнуть.
И тронул коня.
Удивленные его хладнокровием и неожиданно легко вырвавшимся обещанием простить, люди стояли молча. Когда они, очнувшись, громко призвали благословение небес для своего пана, он был уже далеко.
Однако, прибыв в замок, Вальдемар не лег в постель. Он долго сидел за столом в своем кабинете, подперев голову руками, не сводя взгляда с висевшего напротив портрета покойной невесты. Проходили часы, а он все не шевелился…
V
В обставленном на старинный манер кабинете особняка в Слодковцах беседовали двое мужчин.
– Значит, ты уладил с ними полюбовно? – спросил пан Мачей. – Это хорошо. Но не повторится ли все, не обнаглеют ли они вновь?
Я пригрозил им, что уволю всех, если вспыхнет новый бунт, – сказал майорат. – Я тщательно расследовал все. Их попросту одурманили. Да и поджигали не они. Виновата в первую очередь администрация – не смогла подавить сразу брожение умов… В конце концов убытки мои невелики. А вот рабочие пострадали больше. Их дома мы отстояли, но погибло много имущества…
– И ты, конечно же, им поможешь? – усмехнулся старик.
– Что делать? Коли уж я не прогнал их на все четыре стороны, не дам и умереть с голоду. Придется отстраивать мельницы, так что им хватит работы на все лето.
– И винокурню восстановишь?
– Вряд ли.
Майорат принялся расхаживать по кабинету. Пан Мачей задумался и вскоре спросил:
– Ты повысишь им плату?
– О нет! Теперь я не сделал бы этого и под принуждением! Они и без этого получают прекрасное жалованье и хорошо это знают. Никто и не заикнулся о повышении, Кроме парочки нахалов.
– А помнишь, что было в Шляхах?
Майорат остановился, повернулся к нему:
– Помню, Но там обстояло совсем иначе. Чвилецкий безбожно задержал выплату жалованья, тянул, как они ни упрашивали. Кроме того, условия жизни у рабочих были ужасными. Моим людям я объяснил, сколь безосновательны были бы требования повысить плату. Они поняли. Очень удручены происшедшим и готовы служить мне с прежним рвением. А их озлобленность против агитаторов такова, что я опасаюсь кровопролития в случае появления новых.
– О, новые не скоро заявятся!.
Оба умолкли. Вальдемар расхаживал по кабинету, пан Мачей смотрел в окно на старые деревья в парке и перепархивающих с ветки на ветку воробьев.
Шевелюра старца, его усы и брови были белыми как снег, сморщенное лицо казалось больным, плечи поникли. Он выглядел форменной развалиной. Только в глазах его светилась жизнь, ясный ум. В его облике отразились все тяжкие переживания, которые ему пришлось испытать. Но больше всего седины и морщин на гордом челе оставила мрачная драма в жизни внука. Смерть невесты Вальдемара стала для старика самой болезненной сердечной раной, самым острым, зазубренным жерновом на мельнице несчастий.
Теперь появились новые заботы, тревога за внучку вспыхнула с новой силой. Очнувшись от задумчивости, он сказал:
– Я получил письмо от Люции. Они с матерью в Ницце, но Люция хочет вернуться в Бельгию. Пишет, что предпочитает монастырь той жизни, какую ведет Идалька. Прочитай сам.
Он подал Вальдемару длинное письмо. Вальдемар внимательно прочитал его и усмехнулся:
– Неужели тебя это удивляет? Тетушка всегда была сумасшедшейПрости, дедушка, но это так…
– Ох, не извиняйся… Вальди; я сам прекрасно знаю, какова Идалька. Она и Люция – самые близкие друг другу по крови люди, но вместе им больше быть нельзя.
– Похоже, тетя хочет выдать Люци замуж. Иначе к чему все эти балы, маскарады, забота о том, чтобы Люци вечно окружала толпа чужеземных адонисов?
– Возможно, ею движет забота о счастье Люции?
– Но если сама Люция этого не хочет, не вижу никакого смысла в том, чтобы силой волочь ее к алтарю…
– Значит, нужно что-то делать. Люция очень расстроена. Нельзя этого так оставлять.
– Может, вы напишите тетке, чтобы она приехала на праздники?
Старик печально понурил голову:
– Идалька не приедет. Ее чересчур увлекает жизнь за границей. К тому же она боится народных волнений.
Вальдемар лишь пожал плечами.
В комнату тихо вошел слуга, остановился у двери и многозначительно кашлянул.
Пан Мачей беспокойно пошевелился. Майорат спросил:
– Что там еще?
– Новая напасть, пан майорат…
– Ну?
– В Шляхах опять бунт. Ограбили дворец…
– Ты что, рехнулся? Его ограбили дочиста в прошлый раз…
– Видимо, теперь докончили… Кассир убит, граф с супругой бежали.
– Откуда ты взял?
– Слухи ходят, пан майорат. Оттуда ехал лесничий, так он тоже про это говорил…
– Он еще здесь?
– Нет, уехал.
– Немедленно пошлите Юра в Шляхи. Пусть узнает, что там делается. Быстро!
Слуга выбежал. Майорат взглянул на побледневшего пана Мачея и спокойно сказал:
– Дедушка, не спеши тревожиться. Ничего еще не известно. Сомневаюсь, чтобы так быстро новый бунт вспыхнул там, где только что прошел один…
Пан Мачей взмахнул рукой. Глаза его горели, на щеках появился румянец:
– Вальди, я беспокоюсь о тебе. Понимаешь? О тебе. Такие времена настали…
Майорат взял руку старика, прижал к своей груди:
– Тихо, тихо, спокойно… Ничего не бойтесь, дедушка. Нет причин для напрасных страхов. Ничего со мной не случится.
– Но ты не поедешь туда?
– Подожду Юра с точными вестями.
Сгущались сумерки, одевая все вокруг серым покрывалом. Падал мелкий густой снег вперемешку с дождем. Ветер, пронзительно завывая, бросал в окна пригоршни мокрого снега. Из парка доносился скрип старых деревьев, словно, причитания нищих. Пан Мачей и майорат сидели в креслах, погрузившись в глубокую задумчивость. Старик беззвучно молился. Его высохшие, старчески холодеющие пальцы медленно перебирали бусинки четок. Майорат застыл, словно статуя, его бесстрастный взор был обращен за окно. Только чуть вздрагивавшие брови и ноздри свидетельствовали, что окаменевшее лицо скрывает кипение мыслей и чувств.
Оба одновременно услышали тихий шорох у дверей. Стройная девушка в черном бросилась к ним, сопровождаемая легким шелестом шелков и слабым ароматом вереска.
– Люция! – воскликнул Вальдемар, сорвавшись места.
Ответом ему были рыданья.
Вальдемар сорвал газовую вуаль, промокшую от дождя. Открылось тонкое личико Люции Эльзоновской, обрамленное пышными пепельными волосами. Девушка с рыданьями обвила руками шею майората:
– Наконец я с вами! Дома!
– дедушка. Не отойду ни на шаг! Вместе будем переживать добрые и злые дни…
– А ты не боишься, девочка? Беспорядки только начались, они могут и разгореться.
– Не боюсь, дедушка. Наконец-то я на родине. Нельзя покидать ее в такую минуту и развлекаться в чужих краях.
Пан Мачей отстранил внучку, пытливо оглядел ее:
– Как ты изменилась, Люция!
Она покраснела:
– Я стала серьезнее, дедушка, набралась ума… и о многом думаю теперь иначе.
Вальдемар поцеловал ей руку, одобрительно взглянув на девушку:
– Прекрасная перемена, Люция!
Щеки ее зарумянились сильнее:
– Этим, Вальди, я обязана тебе… и Стефе, – закончила она шепотом.
Вдруг за дверями послышался шум и торопливые шаги. В комнату вбежал бледный Яцентий, следом – ловчий Юр и молодой лакей. И тут, встретив горящий взор майората, они застыли на месте и стали медленно отступать. Пан Мачей вскрикнул:
– Что случилось?
Они молчали, боясь заговорить. Майорат подошел к ним:
– Ну, не молчите! Что стряслось?
Испуганный Юр одним духом выпалил:
– В Шляхах ограблена касса, кассир убит, граф с супругой бежали. В Ожарове стачка, горят графские коровники… бунт!
– Езус Мария! – охнул пан Мачей.
Майорат вытолкнул слуг за дверь, вышел следом и распорядился:
– Бейте в пожарный колокол, поднимите стражу. Пошлите верховых в Глембовичи и Ромны, пусть поднимут на ноги тамошних. Юр, ни шагу из дворца, будь возле старого пана. Пусть мне оседлают коня, Живо!
Отдав приказания, он вернулся в кабинет:
– Я вынужден откланяться. Еду в Ожаров. Не беспокойся за меня, дедушка.
За окном раздался приглушенный звон колокола, он звучал неспешно, ритмично, но так тревожно, словно в каждом ударе слились тысячи людских жалоб.
Вальдемар поднял руку ко лбу.
– Надвигается буря… – тихо произнес он и вышел из кабинета. Несколько минут спустя он скакал во главе конного отряда пожарных, далеко опередив бранд-майора.
Со стороны Ожарова вставало высокое зарево.
