Текст книги "О кораблях и людях, о далеких странах"

Автор книги: Гец Рихтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Медуза все еще улыбается.

– Скоро все поймете! Хэ-хэ! – Он оглядывается, затем обходит кокки и срывает одеяла, там, где они не в порядке. У Куделька он срывает даже простыни. – Чья?

Куделек делает шаг вперед. Медуза подходит к нему, хватает его за воротник и подтягивает близко к себе.

– Отныне ты свою коечку будешь заправлять, как положено! Так? Или не так? – Голос у него при этом приторно елейный.

Куделек пытается отвернуться от него.

На трапе Медуза останавливается и говорит:

– Ему придется еще несколько раз переодеться. Скажите, чтобы в шкафчике прибрал, я проверю! – и наконец уходит.

Когда шаги толстого боцмана затигают на палубе, Куделек произносит:

– Ну и вонючая же свинья!

II

"Капитан-воспитатель". – Темная сделка. – Портфель. – Глотка

трусит. – Пощечина. – Капитан и боцман.

1

В своей каюте за письменным столом сидит капитан. Он без тужурки, откинулся в кресле и строго смотрит на трех боцманов, которые стоят перед ним.

– Итак, не забывайте об этом! Мало быть хорошим моряком – таких у нас хватает. Вы – воспитатели. Вы воспитываете новое поколение! – Капитан глубоко вздыхает и обращается к высокому боцману Иогансену. – Именно вы в первую очередь обязаны доказать, что порвали со своими прежними взглядами.

Боцман Иогансен молчит.

Капитан снова обращается ко всем:

– Не бойтесь держать ребят в ежовых рукавицах. Твердость никогда не повредит! – Он поднимается и, встав так, что брюшко его почивает на краешке стола, продолжает: – Все вы плавали на парусниках, все вы знаете тяжелую морскую службу... – Капитан Вельксанде прерывает свою речь и вдруг спрашивает: – У вас опять имеются замечания, боцман Иогансен?

– Да, уж поиздевались над нами там, на парусниках!

– Твердость – основа воспитания. И я сказал бы, что наши юнги также нуждаются в подобной выучке. А тот, кому это не по нутру, – тряпка и слюнтяй! Пусть отправляется домой! Капитан закладывает большой палец за подтяжку и разглядывает потолок. Потом, словно опомнившись, он снова обращается к боцманам: – Нам нужны парни выносливые, как сыромятная кожа, твердые, как крупповская сталь. Парни, достойные чести принадлежать к немецкой нации... Да, да, и при подготовке матросов для торгового флота этого не следует забывать!

Боцманы переглядываются. Они в нерешительности – можно ли им уже уходить. Глотка вертит фуражку в руке.

Медуза, как бы играя, берет коробку с сигаретами со стола, вообще вид у него весьма независимый.

Капитан обходит письменный стфл.

– Парням, которых мы здесь обучаем морскому делу, предстоит в будущем решать великие задачи, – продолжает он, закладывает руки за спину и то приподнимается, то опускается на носках. Затем, взглянув на свою койку, произносит: Итак, твердость! Из маменькиных сынков мы обязаны воспитать мужчин! Да, да, именно мужчин... Благодарю вас! Хайль Гитлер!

Один за другим боцманы выходят.

Капитан вытаскивает из выдвижного ящика коробку с карточкамианкетами и начинает просматривать их. "Ничего не скажешь, – размышляет он, – многие уже попытали свое счастье в качестве воспитателей! А выдержал только Хеннигс". Года два назад капитан в Гамбурге натолкнулся на ефрейтора Хеннигса, который был у него денщиком а первую мировую войну. Предстоял первый набор на курсы корабельных юнг, и такой верный человек, как Хеннигс, показался капитану Вельксанде весьма подходящим. Да у него были и неплохие характеристики с разных судов торгового флота. Хороший моряк чегонибудь да стоит! А теперь из воспитателей первого набора уже никого, кроме Хеннигса, не осталось на борту "Пассата".

Капитан читает записи в анкете щербатого боцмана и улыбается. "И до чего же здорово мальчишки клички придумывают! – Ухмыляясь, он приписывает карандашом в графе Ашя, фамилия" – "Медуза". – Прямо ведь в точку попали!" Снова он перебирает карточки, вот остановился на одной – "Ганс Ламмерс" значится в ней. Перед глазами капитана вырастает боцман с густыми черными бровями. "Глотка", – пишет капитан вслед за фамилией боцмана. "И кто эти клички только придумывает?" – Капитан читает анкету: "...участник первой мировой войны (фронтовик). Плавал на подводной лодке (ИС48). Десант на Эзеле. Железный крест II степени. В 1924 году арестован. Ранение головы во время забастовки, затем выход из социалдемократической партии. 1928-1933 гг. – безработный. 1933 вступление в штурмовики. С 15.8.36 г. – на учебном судне "Пассат".

– Тоже скоро как год у меня, – бормочет себе под нос капитан. Он берет карандаш и записывает: "Исполнителен, знает службу, необходимо более активно включиться в политическую работу. Хороший моряк".

Капитан зажигает, потухшую сигару. Достает третью анкету. К ней прикреплен сложенный в несколько раз лист бумаги. На нем несколько печать. Капитан задумывается.

Выпятив нижнюю губу, он читает на карточке с красным ободком: "Генрих Иогансен". Сразу за фамилией отметка: "Два месяца – испытательный срок". Остальные графы не заполнены. Капитан медленно развертывает лист, попыхивает сизым дымком. В каюте тихо. На стене тикают круглые морские часы, из столовой доносится звон вилок и ножей.

Наконец капитан прячет анкеты в большой конверт.

Откинувшись на спинку кресла, он произносит:

– Что ж, придется с Иогансеном познакомиться поближе.

2

У каждого боцмана есть нечто вроде денщика. Парень обязан убирать каюту, застилать койку, чистить ботинки, одежду и, главное, быть под рукой, как только он понадобится. У Медузы денщики никогда долго не держатся. Теперь у него опять новый – Гейнц Шене.

Гейнц рад: каждый день он на целый час освобождается от занятий – ему надо убирать каюту "своего боцмана".

А занятия он еще меньше любит, чем другие ребята из его группы: боцман Ламмерс до сих пор не забыл, что Гейнц при всех обозвал его "Глоткой". Правда, Медуза никогда не бывает доволен Гейнцем, но юнга не очень-то близко принимает к сердцу его упреки. Он делает все, что велено, и, если Медузе этого мало, пусть берет себе другого денщика. Время от времени Гейнц приносит в спальную кусок колбасы и ломоть засохшего пирога. Одно злит его: товарищей как будто подменили. Не делится он, видите ли, с ними тем, что ему удается потихоньку стащить из шкафчика Медузы. Если бы они только знали, как ему всегда есть хочется!

Никто не знает, что Гейнц вчера вечером, уткнувшись в подушку, ревмя ревел, проклиная и себя, и Медузу, и свой вечно бурчащий желудок.

Сейчас Гейнц убирает каюту боцмана. Она невелика.

Скудный свет падает из иллюминатора. У стены – стол, два стула и шкафчик. Рядом с койкой – умывальник и сразу за ним небольшая ниша, закрытая занавеской до пола.

Здесь стоят чемоданы, картонки, щетки, ведра, старые ботинки, валяются всякие веревки и грязное белье.

Гейнц отвинчивает иллюминатор, распахивает постель, доливает воды в умывальник, чистит таз, моет кисточку для бритья, разбирает бритву. Вытаскивает из умывальника ведро с вонючей водой и выливает. Потом, открыв дверь, застилает койку, подметает, смахивает пыль, чистит ботинки.

Окончив работу, Гейнц убирает щетку в нишу. И вдруг слышит сперва шаги, а затем и голос Медузы:

– Заходи, парень давно уже ушел.

"Никак уже перерыв? – удивляется Гейнц. – Влетит мне опять!" В каюту входят двое мужчин. Гейнц слышит незнакомый голос:

– Я все-таки запру дверь.

Толстоморденький Сосунок ни жив ни мертв. Он спокойно мог бы отдернуть занавеску, выйти на середину каюты или просто кашлянуть, но он не решается.

За занавеской двигают стулья.

Медуза говорит:

– Вот, возьми сперва это. В субботу я тебе дам три марки.

– Да дело-то не простое!

– Знаю, знаю! Но марку-другую тебе заработать тоже не вредно. Верно я говорю?

– Да тише ты! – слышится чужой голос. – Выкладывай! Чего тебе?

У Гейнца затекла нога. Осторожно он поднимает ее – как бы не наделать шуму!

– Вот слушай! У меня на будущей неделе вроде праздник, мне хотелось бы получше что-нибудь.

– Что?

– Сам знаешь. Только побольше и покрепче, понял?

Чужак вздыхает:

– Сколько же?

– Ну, скажем, бутылки четыре.

– Ты с ума сошел? Четыре бутылки!

– Чего боишься-то? Я думал, ты рад, что иной раз можешь заработать. Или тебе не надо?

Чужак стонет:

– Не надо?! Сам знаешь – шесть голодных ртов дома.

– Ну, Одье, в субботу еще две марки добавлю, согласен? Я тоже ведь понимаю, что тебе тяжело.

"Так это повар!" – восклицает про себя Гейнц. Он слышит, как повар Одье тяжело отдувается.

– Нет, не пойдет это дело. Не хочу я больше шкурой рисковать.

– Добавлю десять сигар. Жемчужина Явы.

Повар чуть не плачет:

– Что я буду делать, если меня прогонят? Ведь это и в личное дело запишут...

Медуза смеется:

– Да, Одье, стоит только начать, потом не отвертишься. Чего ты мне только не перетаскал в каюту!..

– Да молчи ты!..

– Ну ладно, Одье! – снова заговаривает Медуза. – Знал я, что могу на тебя положиться. Только вот... нельзя мне слишком часто приходить к тебе в камбуз. Еще заподозрят. Нужно другое место. Думаю, ящик для спасательных поясов позади нашего гальюна подойдет.

– Да, там, правда, лучше, – тихо соглашается повар.

– Ну, когда мне туда заглянуть?

– Вечерком, да не раньше девяти. Я за несколько раз все и перетащу.

Слышно, как повар, тяжко вздохнув, поднимается со стула, затем подходит к двери и открывает ее. Гейнц даже вздрагивает – так ярко вдруг освещается каюта.

– Дай-ка мне еще сигарету, – говорит повар и снова подходит к боцману.

– Пожалуйста, сигареты мне для тебя никогда не жаль.

Гейнц еще слышит, как чиркают спичкой. Наконец повар уходит. Медуза насвистывает себе под нос. Но вот и он покидает каюту.

3

Душно в спальне, и ребята в обеденный перерыв сидят на палубе или в трюме. Там – ниже уровня воды – немного прохладней. Небольшими группками в три-четыре человека они устраиваются на старых канатах между рассохшимися бочками и ящиками. На ящиках виднеются полустертые надписи.

Порой тут ведутся очень важные разговоры.

– Надо бы эту свинью отравить! – тихо предлагает Эрвин.

– Зашить в парусину, привязать кусок железа – и за борт! – говорит Куделек. – Собаке – собачья смерть!

– Брось ты ерунду городить! Мы же этого все равно не сделаем. Давайте лучше сообразим, что мы можем сделать.

Тихо. Ребята сидят, тесно прижавшись друг к другу, и думают. В темноте зубы Эрвина поблескивают, на лоб легли две глубокие морщины.

– Пусть Гейнц ему в койку кнопок набросает! – снова предлагает Куделек.

Эрвин не согласен.

– О Сосунке вообще нечего говорить. Это человек конченый!

– Не так уж он плох! И брюхо у него скулит так же, как твое. Ты ведь тоже стащил кусок мяса, – говорит Руди.

– Это совсем другое. Да я бы ни за что один не стал есть. А у Сосунка всегда собственное брюхо на первом месте. Вечно он подлизывается к Медузе. Нечего о нем говорить...

– А я не думаю, что он такой, – вставляет Руди. – Иной раз мне кажется...

– Чепуха! Это конченый человек!

Куделек спускает ноги с ящика. Он караулит.

– Тише вы! Франц из гальюна идет. Позвать его?

Эрвин, подумав, отвечает:

– Зови, если хочешь. Может, он нам чего подскажет.

От Франца несет табаком и карболкой. Он устраивается на ящике между Эрвином и Руди.

– Ну как, поедете со мной на берег? – спрашивает Франц. – Я скажу Улле, чтобы подружек привела.

– У нас дела поважней, – заявляет Руди. – Нам вот подумать надо.

– Может, ты со мной пойдешь, Эрвин?

– Да заткнись, тебе говорят! Надо обсудить, что с Медузой делать. И такое надо придумать, чтобы ему крепко запомнилось.

– Дайте-ка я подумаю! – говорит Франц.

Уже совсем темно. Над дверцами уборных горит тусклая лампочка. С жилой палубы на трап падает желтый свет.

Наверху поют.

– Скоро отбой! – говорит Руди. – Еще не придумали?

– А почему Сосунку нельзя участвовать? Кнопки в койке это хорошо! – повторяет Куделек свое предложение.

– Детские игрушки, – отмахивается Франц.

– А ты придумай получше!

Скрипит трап. Ребята прислушиваются. Кто-то насвистывает мелодию матросской песенки "Уходят в море корабли" – это тайный знак. Куделек не отвечает на свист.

На трапе слабо обрисовывается чья-то фигура. Снова ктото свистит.

– Да это Гейнц! – шепчет Куделек. – Никогда он не может мелодию запомнить.

– Тихо! – приказывает Эрвпн.– Толстомордик – предатель.

У ребят сразу делаются серьезные лица. На трапе снова свистят.

– Да отвечай же! – шепчет Руди.

– Тихо! – грозит ему Эрвин.

– Тогда я сам свистну! – упрямствует Руди. – И откуда ты знаешь, что ему здесь надо?

Трап скрипит. Тень становится больше.

– Свистни! – соглашается наконец Эрвин. – Но я с ним разговаривать не буду.

– Ребята, погоди! – шепчет Гейнц. Голос его звучит необычно. – Я тут принес кое-чего.

Только теперь ребята замечают у Гейнца под мышкой портфель. От любопытства они делают такие резкие движения, что сталкиваются головами.

– Да так мы ничего не увидим.

– Убери башку!

– Выкладывай! – говорит Руди.

Гейнц открывает портфель.

– Во, гляди! Банка сардин! – вскрикивает Руди.

– Тише ты, дурак!

– Сгущенное молоко! – шепчет Куделек, – И какао!

– Копченая колбаса! Не меньше полкило! – определяет Эрвин.

Франц хватает бутылку.

– Водка!

– Откуда у тебя это? – спрашивает Эрвин.

Гейнц рассказывает.

– А нас одной капустой кормят! Вот гады! – слышно, как Эрвин скрежещет зубами.

– Надо бы об этом капитану сказать! – замечает Руди.

Куделек хохочет:

– Хотел бы я взглянуть на рожу Медузы, когда он полезет в ящик для спасательных поясов.

– Да уж! – Франц все время думает о бутылке с водкой. Пошли все вместе на берег сегодня вечером! Вот и прихватим это богатство. Закатим пир горой!

– Чтобы твои девчонки все слопали? – возмущается Гейнц.

– Если мы решим докладывать, нам нельзя ни к чему прикасаться. А мы должны доложить, не то они и дальше будут нас обкрадывать. Капитан должен обо всем знать! – решительно заявляет Руди.

– А вдруг он спросит, кто нашел портфель? – задает вопрос Гейнц испугавшись.

– Я скажу, мне надо было в гальюн, я и пошел туда поискать бумажку.

– Тебе туда и ходить нельзя! Мостик не для нашего брата, – вставляет Куделек.

– Скажу, что мне приспичило.

– Давай лучше все сами сожрем! – предлагает Гейнц.

Руди и Куделек против. Эрвин тоже за то, чтобы боцману и повару влетело.

– Но прямо к капитану я бы не пошел. Давай скажем сперва Глотке.

– Глотке?

Ребята, подумав, соглашаются. Трое из них должны отправиться к боцману и рассказать ему, что Руди нашел портфель, а Гейнц сказал, что это портфель боцмана Хеннигса. Пусть, дескать, он, Глотка, доложит обо всем капитану.

Наконец ребята выбираются из ящика и идут на палубу. Гейнц забегает в спальню и прячет портфель себе под подушку; затем снова догоняет товарищей.

Боцман играет на аккордеоне. Ребята приближаются к баку, где собралась вся остальная группа. Юнги сидят, прислонившись к брашпилю, и напевают.

Яркий свет фонаря бросает черные тени на ребячьи лица, и тени эти пляшут, как только ребята принимаются в такт музыке покачивать головой. Руди улыбается Кудельку, а тот даже глаза закрыл.

Боцман Глотка затягивает новую песню о гамбургской "старой калоше", и Руди невольно прислушивается. Хорошо поет боцман. Голос у него точно бархатный. "Он-то нам поможет!" – решает Руди про себя.

– Вот ведь безобразие какое, – говорит боцман Глотка, роясь в большом ящике стола. – Черт знает, что за свинство! Но я сейчас не могу к капитану пойти... Мне надо, видите ли... мне надо срочно побывать на берегу. Но я вам советую сходить к боцману Иогансену, уж он вам не откажет. Вот ведь безобразие какое! Но это вы правильно решили... Такое дело нельзя замалчивать...

Когда ребята уходят, боцман опускается на койку и долго смотрит на пол, ничего не видя перед собой. "Вот ведь проклятие! – думает он. – И ребята пришли ко мне, пришли к своему боцману... и все ведь так оно и есть, как они говорили, а я?.." Боцман гасит окурок каблуком прямо на полу посреди каюты. Ему не сидится. Он бегает взад и вперед, но, увидев себя в зеркале над умывальником, останавливается, вытаращив глаза.

– Эх ты, шляпа! – шипит он своему отражению. Наконец, словно устав, он опускается на стул и снова закуривает.

Когда-то ведь и он был таким, как эти ребята. И он не мог выносить несправедливости. Протестовал против муштры. Еще в первую войну, когда его хотели заставить прыгать по-лягушачьи на плацу перед казармой. Три дня строгого ареста влепили тогда ему. Позднее – война уже кончилась – он снова взял винтовку в руки. В Гамбурге это было, в двадцать третьем, в дни восстания рабочих.

Снова его заперли в настоящую тюрьму, продержали там целую неделю.

Год спустя его опять сцапали. Стачка. Бастовали за прибавку 10 пфеннигов в час. Полицейский ему чуть голову не проломил своей резиновой дубинкой и обозвал "красной свиньей". Тогда он и вышел из партии. Перестал бывать на демонстрациях и митингах. И работу тогда потерял. Много у него было свободного времени, но о товарищах своих старых он больше не думал. Ну, а когда Гитлер пришел к власти, Ламмерс записался в штурмовики, потому что думал: так скорей на работу устроишься.

Теперь-то он рад, что взяли на учебное судно. Получает он, правда, немного, но ему немного и надо. С тех пор как жена, Эрна, померла от чахотки, ему не о ком заботиться, кроме себя самого. Слава богу, что у них детей не было.

Правда, Старик требует, чтобы он орал на ребят погромче. Ну и бог с ним. Только бы была работа и оставили бы в покое... Ясно, что ребята его группы думали... но разве они знают его заботы? Нет, неохота ему, чтобы его опять пo голове лупили. А стоит только вмешаться в это дело...

А хороши парни! Правильно поступают! И все из его группы. Да, да, его группа кое-чего да стоит!

Боцман встает, потягивается. Мимолетная улыбка скользит по его лицу. Вдруг он хлопает себя по лбу:

– Вот черт! Придется ведь теперь на берег идти!

По палубе стучит дождь.

– Кто из вас нашел этот портфель? – спрашивает боцман Иогансен.

Взглянув на Сосунка, Руди поднимает руку.

– Ты случайно зашел на бот-дек?

Руди краснеет.

– Да, я хотел посмотреть, нет ли в ящике бумаги... Руди хорошо знает, что он собирается сказать боцману. – Хоть нам и не положено туда ходить – тамошняя уборная только для боцманов, но мне так приспичило. – Руди говорит не запинаясь. Он ведь придумал целую историю,

– Погоди, погоди! А где ты был до этого? – прерывает его боцман.

– Внизу.

– Что ж, у вас там разве нет уборной?

– Есть, но... знаете... – Руди оглядывается, ища Гейнца. Лицо его так и пылает.

Боцман Иогансен подходит к нему вплотную:

– А ну-ка, смотри мне прямо в глаза!

Руди делается страшно. В голове у него все мешается.

Но он же вызвался взять все на себя. Гейнц-то струсил!

"Только бы мне не сбиться! Надо все рассказывать так, как придумал".

– Я стоял у фальшборта, – снова начинает Руди, – и сперва ничего не чувствовал. – Дальше он не может говорить. – Да, я хотел... – И вдруг у него из глаз бегут слезы,

– Так я и знал, что ты врешь! – слышит он голос боцмана, словно бичом разрезающий воздух.

Руди опускает глаза. В горле застрял комок, но ведь он должен сказать, что Гейнц...

– Да я только... – собирается он оправдаться, но вдруг в голове его начинает шуметь, он хватается за Куделька, чтобы не упасть – это боцман Иогансен ударил его по щеке.

Руди уже не понимает, о чем говорят вокруг. Гейнц вызвался все рассказать. Голоса доносятся до Руди как бы издалека. Никогда бы он не подумал, что длинный боцман так же дерется, как все другие.

Поздно вечером он говорит Кудельку:

– Но потом, когда он узнал, что я только понарошку ему так все рассказывал – ведь Сосунок сам не хотел ничего говорить, – тут он должен был мне хоть слово сказать?

– Так он тебе и скажет: "Извините, пожалуйста, молодой человек, я совершенно упустил из виду, что вы солгали из чисто благородных побуждений!" – Да брось ты, конечно, не скажет, но ведь...

– Чего ты воображаешь-то! Думаешь, он, боцман, пойдет тебе в ножки кланяться?

– А я пошел бы, будь я боцман.

– Ах, ты!..

4

Капитан Альфред Вельксанде пережевывает пищу неторопливо и основательно. Врач посоветовал ему: "Вы должны постоянно заботиться о своем пищеварении. Неплохо было бы побольше двигаться!" В тот же день капитан купил пружины для гимнастики.

И с тех пор каждое утро, тщательно заперев двери, в течение десяти минут он пытается преодолеть сопротивление стальных витков. Пот льет с него градом, но у капитана огромная сила воли. Его и без того превосходный аппетит стал еще лучше. К тому же он никогда не забывает перед едой принять прописанное врачом лекарство.

Вот он расстегнул китель и верхнюю пуговицу брюк – нехорошо, когда за едой что-то давит тебе на желудок.

Повар приносит компот.

– Ну, Одье, что у нас на завтра?

Повар подает капитану меню.

Как только Одье заходит к Старику, он сразу преображается. Стоит, словно аршин проглотил, чуть улыбается и время от времени отвешивает легкий поклон.

– Прошу господина капитана отметить галочкой то, что они пожелают.

Капитан не прочь поболтать после сытного обеда. Он говорит повару "ты" – ему хочется, чтобы между ними установились хорошие отношения. Повару это льстит, и он из кожи вон лезет, чтобы угодить Старику: каждый день у него готов какой-нибудь сюрпризик, и он просто счастлив, что капитан кое-что понимает в изысканной пище. Да и разговоры с капитаном о приготовлении того или иного блюда подсказывают повару, что он вырос в хорошей семье, а стало быть, он человек образованный. Одье любит поговорить с образованным человеком. Такие разговоры напоминают ему о самом прекрасном времени в его жизни – около пяти лет Одье был поваром у барона фон Энсдорфа. С бароном он ездил на курорты, в Альпы, а один раз даже на Ривьеру.

"Ах, какой это был умный человек, мой барон!" – часто вспоминает Одье.

После скоропостижной смерти своего господина Одье работал коком на судах пароходной компании "Норддейче Ллойд" и словно свалился с неба прямо на землю. Годами он вынужден был готовить для "матросни" и кочегаров.

А им только вали в миску побольше, а что – неважно. Какой это был позор для Одье! Никто больше не хвалил его искусство, а артисту похвала, что растению солнышко. Вот его мастерство постепенно и захирело. Он стал так же безразличен к пище, как и все остальные. Готовил со дня на день все хуже и хуже, а на последнем корабле команда взяла да вывалила весь обед перед камбузом. Вот он в Гамбурге и списался на берег. А там жена и пятеро ребятишек.

Жилось ему все тяжелей и тяжелей: постоянной работы он уже не мог найти – то день готовит в одном месте, то в другое на два дня позовут, то пригласят помочь на какомнибудь семейном празднике... Однако любовь к "образованным" людям у него сохранилась, хотя он никак не мог причислить себя к ним, да никогда и не причислял. Прислуживать им, исполнять любые их пожелания было его страстью.

На борту "Пассата" он готовил только для капитана.

Питание юнг и боцманов было доверено помощникам.

Капитан благодарен ему за это. Он своего Одье в обиду не дает! Поэтому его особенно раздражает, что юнги жалуются на плохую пищу и без конца пишут домой, что здесь, мол, голодно. Капитан несколько раз собственной персоной заходил в камбуз, наблюдал за приготовлением обеда. Конечно, юнгам готовят не то, что ему, капитану. Но, насколько он может судить, качество пищи отличное. На парусниках в те времена, когда капитан сам был юнгой, кормили тухлятиной – ведь не было никаких холодильников! Господин Вельксанде убежден, что питание на учебном судне "Пассат" превосходно во всех отношениях!

– Прежде всего следи, чтобы животы набиты были! – говорит он Одье.

Одье кивает.

– Вчера опять вернули шесть полных мисок! – вставляет он. – На одних отбросах я мог бы несколько свиней прокормить.

Капитан на мгновение задумывается.

– А идейка недурна! Тогда мы время от времени могли бы лакомиться ветчинкой, Одье, как ты считаешь?

– Так точно, господин капитан!

– Ну, так что у нас завтра на обед?

Повар, взглянув на карточку, где капитан уже отметил свои пожелания, читает: "шницель по-голштински, на гарнир свежие овощи, на десерт..."

– Я спрашиваю, что получат на обед юнги?

– Тушеная баранина с морковью.

– Побольше, побольше мяса! – говорит капитан.

– Так точно, побольше мяса. – Повар убирает со стола и направляется с грязной посудой к двери.

– Не забудь про поросят.

Одье спешит снова поклониться – привычка, оставшаяся у него со времени службы у барона, – но при этом с подноса съезжает соусница и падает на ковер.

– Нельзя ли поаккуратнее! – кричит капитан.

Повар, покраснев, покидает каюту.

Несколько минут капитан глядит ему вслед, затем встает, снимает китель, делает пять приседаний перед открытым иллюминатором и снова надевает китель. Потом он отпирает маленьким ключиком дверцу в задней стенке письменного стола, наливает себе рюмку коньяку и даже облизывает горлышко бутылки. Снова тщательно заперев дверцу, он прячет ключик. Так он делает с тех пор, как приметил, что Одье время от времени прикладывается к бутылке, когда прибирает каюту. По правде сказать, уборка – не дело повара, но капитану не хочется, чтобы в его каюте вертелся кто-нибудь из корабельных юнг.

Капитан надрезает сигару и садится в глубокое кожаное кресло. Наступил час отдыха. Капитан потягивается, достает газету и принимается за чтение.

Повар заходит еще два раза, чтобы унести грязную посуду. Наконец наступает тишина. Через иллюминатор в каюту струится теплый воздух. Но вот на трапе снова послышались шаги. В дверь постучали.

Капитан не отвечает. Усиленно посасывая сигару, он пытается читать.

Снова стук.

Глубоко вздохнув, капитан в сердцах отбрасывает газету и приподнимается.

– Кто там?

– Господин капитан, я...

– Что за "я"?

– Боцман Иогансен.

С минуту капитан в нерешительности молчит, наконец он спрашивает:

– Неужели нельзя выбрать другое время?

– По важному делу.

– Минутку. – Капитан со вздохом встает. Застегнув брюки и китель, он снова опускается в кресло, раскуривает сигару и говорит: – Войдите!

Наклонив голову, в каюту входит боцман.

– Извините, что помешал вам отдыхать.

Морщины на лбу капитана обозначаются резче:

– Я не отдыхаю, а читаю статью министра пропаганды. Докладывайте!

Боцман Иогансен открывает принесенный с собой портфель, достает из него банку сгущенного молока, земляничное варенье, сардины, пачку какао, копченую колбасу и бутылку водки. Все это он ставит на курительный столик.

Капитан изумлен. Уставившись на всю эту снедь, он спрашивает:

– К чему это? Разве у меня день рождения?

Боцман не улыбается и докладывает. Капитан не прерывает его, а только усиленно потягивает сигару, которая все время гаснет.

– Ерунда! – восклицает он, выслушав боцмана. – Склад продовольствия постоянно на замке. Ключ от него имеется только у меня и у повара.

– Да, и у повара.

– Что?

– Я уверен, что повар...

– Что? В чем вы уверены?.. У вас имеются факты?.. Я знаю Одье лучше, чем вы.

Боцман рассматривает пустой портфель.

– Хорошо. Я не хочу утверждать бездоказательно, но расследование выяснит...

– Какое еще расследование? Неужели вы думаете, мы будем поднимать шум из-за этого?.. И на глазах у юнг?.. Ни в коем случае, дорогой мой! – Сигара окончательно потухла, и капитан нервным движением хватает спички. – Это был бы грубый педагогический промах. Мы – воспитатели. Мы прежде всего должны думать о своем авторитете. – Капитана раздражает, что ему приходится все время смотреть вверх: Гейн Иогансен намного выше его. – Да сядьте вы, наконец!

Боцман садится.

– Господин капитан! Юнги знают, кому принадлежит портфель. Я обещал им доложить обо всем вам. И юнги пожелают узнать, что вы скажете.

– Пожелают?.. Юнги пожелают?! Пожалуй, это не дело юнг, да они и не способны правильно оценить этот случай, и... боюсь, что вы тоже, боцман. – Капитан некоторое время молчит, рассматривая ковер на полу; наконец он продолжает: – Скажите им, что я займусь этим делом и сам все расследую.

Боцман не встает, он только поправляет волосы, упавшие на лоб.

– Что у вас еще? – спрашивает капитан, строго взглянув на него.

Иогансен выдерживает его взгляд. Капитан снова сосредоточивает все свое внимание на сигаре.

– Господин капитан! Я считаю, что мы должны совершенно открыто говорить об этом деле. Юнги неизбежно решат: здесь что-то нечисто! Считаю нашим долгом тщательно разобраться и найти виновников этого свинства. – Боцман не упоминает о подслушанном ребятами разговоре.

Это могло бы повредить юнге-денщику. К тому же такой козырь Иогансену хочется придержать напоследок. Самое главное сейчас – это добиться расследования.

– О каком свинстве вы говорите, боцман? В конце концов все это лишь смутные подозрения. Признаюсь, я не верю в какие бы то ни было проступки со стороны моего персонала. Боцмана Хеннигса я знаю много лет. А что касается повара... Я сам все расследую. Этого более чем достаточно для юнг... И для вас, боцман. – Последнее слово капитан произносит резко и громко.

Иогансен встает. Лицо его подергивается. Он берет в руки портфель.

– Что ж, придется мне уйти. Но юнги будут ожидать вашего расследования. Они все время шепчутся об этом и особенно потому, что речь идет о продовольствии. Питание на борту поставлено совсем не блестяще. Это вам прекрасно известно, господин капитан.

Капитан от неожиданности кладет сигару в пепельницу и гасит ее.

– Боцман, что это значит? Вы без году неделя на борту...

– Но я уже знаю, что юнги ничего не получили из своего дополнительного курсантского пайка, ни разу с тех пор, как я здесь. И только в этом портфеле...

– Я просил бы вас не вмешиваться не в свои дела. – Голос капитана дрожит. – В конце концов я здесь за все отвечаю, в том числе и за довольствие. Не считаете ли вы, что и я... – Капитан, насторожившись, смотрит на боцмана.

Иогансен понимает "ход" капитана, но он слишком возбужден.

– Я предполагаю, что относительно довольствия вы не совсем в курсе дела, господин капитан.

– Боцман! – уже кричит капитан.

Иогансен сжимает руку в кармане. Он дрожит, лицо его побледнело.

Капитан несколько раз открывает рот, но не находит слов. Он думает: "Такого со мной еще никогда не бывало! Этот тип всего несколько недель на борту... И такая наглость! Правда, по бумагам у этого Иогансена немало грехов... Ему еще надо доказать верность фюреру!"

– Собственно говоря, как вы смеете так вести себя со мной, боцман? Я уже сказал, что займусь расследованием этого случая. Если вам этого мало, можете идти в Трудовой фронт и жаловаться...

Капитан барабанит пальцами по ручке кресла. Внезапно лицо его светлеет. Он даже улыбается и достает из кожаного портсигара новую сигару.

– Я опасаюсь, – снова начинает он уже гораздо спокойнее, – что руководство фронта, истинные национал-социалисты обратятся прежде всего ко мне за справкой относительно вас, господин боцман Иогансен. – Капитан, ухмыляясь, рассматривает сигару. – Но адрес я могу вам дать, если хотите. Ну, как? – Взглянув на боцмана, он доброжелательно, почти по-отечески, добавляет: – Бросьте вы это, боцман! Я понимаю ваше возмущение. Разумеется, нельзя допускать подобных случаев на борту. Но на меня вы можете положиться. Я ведь сам когда-то начинал юнгой на учебном паруснике.