Текст книги "О кораблях и людях, о далеких странах"

Автор книги: Гец Рихтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Фите смеется и говорит:

– Это ты и хочешь ему сказать? И насчет флага? Нет, Гейн. Что-то я тебя не узнаю. Ты не маленький! Ну, что это за детские игрушки?

– Нельзя обращаться с негром, как с собакой! Он был у нас на борту и работал вместе с нами. И все время, пока он здесь работает, он входит в состав команды. А когда один из членов команды умирает, флаг должен быть приспущен и висеть так до захода солнц.

Боцман Иогансен побелел от гнева.

– Ну, и чего ты этим добьешься? – спрашивает Черный Губерт. – Он будет еще больше следить за тобой. Ты же сам понимаешь, что в конце концов он узнает, кто...

– А я не боюсь его!

– Ты же повредишь не только себе, но и всем нам, вставляет Клаус Прютинг.

– Эк-к-к-кипажу всему! – заикается Тетье. – Т-т-ты сломаешь все, что сам построил!

Стоя посредине каюты, Иогансен медленно переводит глаза с одного на другого, и все выдерживают его взгляд.

– Почему же вы все вдруг против меня? – спрашивает он.

– Это же дурость! – возмущается Гельге. – Самая последняя дурость!

– Да поймите вы меня! – чуть не кричит Иогансен. – С учебного корабля меня прогнали. Спрашивается, за что? А за то, что я хотел, чтобы с борта списали большую сволочь. Вот юнга Руди – он знает об этом. Все курсанты прибежали ко мне, потому что их собственный боцман струсил.

А я пошел к капитану. И обо всем этом Старик узнал из моего личного дела. Когда я прибыл к нему на борт, он мне целую лекцию прочитал. А теперь он устроил из корабля казарму. Вчера он меня вызывает из-за книг и говорит: "Все это написали евреи!" А мне хотелось плюнуть ему в морду. Но я сдержался. Ничего он не узнал от меня. Ничего. "Мы еще поговорим с вами в Гамбурге, боцман!" – крикнул он мне вдогонку. В груди у меня все так и кипело.

Я должен был что-то сделать, Гельге, понимаешь ты это или нет?

Кочегар молчит, внимательно разглядывая свои руки.

– Гм! – хмыкает Кнут.

Снова водворяется тишина. Боцман нервно ходит по каюте. Руди следит за ним. Иогансен чуть-чуть наклоняет голову вперед, чтобы не задеть за низкий потолок. Порой он откидывает свои темные, поблескивающие волосы со лба.

– Да, я тебя понимаю, Гейн! – говорит наконец Гельге. Все мы понимаем тебя.

А Черный Губерт добавляет:

– Но нам нельзя попусту дразнить Старика! Ведь сила-то на его стороне. Ну, да что это я тебе объясняю!

– Но негр-то у него на совести! – вдруг начинает кричать боцман. – И каждый негр, которому там в лесу ломают кости, каждый негр, который гибнет от лихорадки, – все они у него на совести. – Мышцы на лице боцмана напряжены, глаза горят. – Он ведь продал их! Просто продал!

До сих пор Руди сидел и молчал. Он так долго пробыл совсем один, что чувствовал себя вначале чужим, и прошло порядочно времени, прежде чем он начал понимать, о чем, собственно, речь. Он ведь знает Иогансена еще с "Пассата".

И боцман только что сослался на него, Руди, как на свидетеля. Боцман – чудесный человек. Но о капитане Руди думает не так, как боцман. Капитан всегда хорошо относился к юнге и недавно сказал ему, что, может быть, в следующий рейс он пойдет официантом в кают-компании. Нет, Руди даже немножко сердится на боцмана. Ему кажется, что боцман, нападая на капитана, в какой-то степени нападает и на него, Руди.

– Негр простудился в Уолфиш-бее. И Георг это тоже говорит. Разве капитан виноват, что он тут помер?

Иогансен, открыв от удивления рот, смотрит на Руди.

Затем коротко смеется.

– И Жозэ рассказал мне, – торопится пояснить Руди, что этот негр сам напросился ехать в лес. Он слишком мало здесь зарабатывал. А у жены его скоро родится еще один ребенок.

Боцман Иогансен вплотную подходит к Руди, нагибается над ним и говорит:

– А кто его отпустил в лес? Капитан отвечает за свою команду! Он не имеет права продавать членов своей команды. И негр этот простудился, работая здесь, работая на пароходство, работая на капитана! Какое право они имели бросить его подыхать как собаку? Вычеркнули очередной номер, и все. Так у них у всех делается. И у нашего тоже. А тот, кто так обращается с людьми, тот преступник, настоящий преступник! Последние слова Иогансен выкрикивает.

Руди вскочил. Слезы застилают ему глаза. Ему стыдно, и он тоже начинает кричать:

– Это неправда! Капитан...

– Парень! – спокойно говорит Иогансен, вплотную приблизившись к Руди. – Он тебя тоже купил? Я-то думал, ты честный малый. Да-да! Так я думал! Но что он с тобой сделал? Что? Говори!

– Брось, Гейн! – успокаивает его Черный Губерт. – Ты сегодня все в черном свете видишь!

Руди до боли прикусывает нижнюю губу. Нет, нет, нельзя, чтобы из глаз сейчас капали слезы! Он уже не маленький! Руди вскакивает и бросается к дверям.

Боцман откидывает волосы со лба, на минутку прикрывает глаза рукой. В этот момент с грохотом захлопывается дверь за Руди. Боцман долго смотрит на нее, а все, кто находится в каюте, смотрят на боцмана. Георг тоже подходит к дверям и говорит:

– Мне пора в кают-компанию.

– Скоро склянки пробьют! – замечает Клаус Прютинг.

– Да, пора нам! – добавляет Черный Губерт.

Лицо у боцмана белое как у мертвеца. Вдруг он бросается к дверям и кричит:

– Руди, Руди!

Руди спускается по трапу. Он идет медленно, но все же продолжает идти. Он болезненно ощущает, что каждый новый шаг – это шаг по неверному пути, и все-таки не может повернуть назад.

5

Не находя себе места, Руди раньше, чем обычно, ложится спать. Но он не может заснуть, и мысли его все время вертятся вокруг боцмана и капитана. Они борются друг с другом, а Руди где-то между ними. То он готов помогать боцману, то снова защищает капитана. Он так упорно думает об этом, что даже голова начинает у него болеть. Почему он должен решиться выступить против капитана?

И почему это он вообще должен на что-то решаться? Только выбежав из каюты Иогансена, он понял, что означает для него этот большой, сильный человек. И сейчас Руди слышит его голос; слышит, как боцман зовет его. Не-ет, капитан никогда так не звал его! После обеда Руди заходил к нему в каюту, но ему даже неприятно было смотреть на капитана. Он зашел в ванную, потом в уборную, вычистил все медные ручки и вымыл кафельные стены мыльной водой... А сейчас Руди достал маленькую лодочку из слоновой кости и пристроил ее на небольшой полке у своего изголовья. Рядышком он приклеил огарок свечи и зажег его.

Долго он лежит и смотрит на лодочку, потом садится, берет ее в руки и думает: "Ведь боцман подарил мне лодку всего через несколько дней после того, как Куделька увезли с корабля". Руди делается стыдно, что он почти забыл своего старого друга. В одних трусиках Руди лежит на своей койке. Огарок давно погас. А паренек ворочается с боку на бок и никак не может уснуть.

Вдруг открывается дверь. Георг включает свет. Руди видит через занавеску перед койкой неясные очертания своего товарища. Но он лежит тихо, как будто спит. Георг не откидывает занавеску в сторону, как обычно, чтобы проверить, не уснул ли Руди. Нет, он и не раздевается, чтобы лечь. Он вытаскивает свое белье из шкафчика и складывает его на столике. Затем подходит к умывальнику, берет свою зубную щетку, умывальные принадлежности, а потом начинает складывать простыню на койке, сворачивать матрац.

Руди откидывает занавеску.

– Ты куда это собрался?

Георг не отвечает.

– Ты что, на палубе хочешь лечь?

– Где угодно, только не с тобой! – зло отвечает Георг.

Руди пробирает мороз по коже, он вскакивает:

– Что ты сказал?

– Лучше бы не прикидывался! – Георг сбрасывает матрац прямо на пол.

Руди хватает его за руку,

– Оставь, а не то...

– Георг!

– Отпусти, говорю! – Георг оборачивается, и Руди делается страшно: ненависть исказила лицо Георга. Темные глаза сверкают гневом, он выдавливает из себя: – Подлец! – и вдруг ударяет Руди кулаком в лицо.

Отпрянув, Руди успевает ухватиться рукой за стол, чтобы не упасть. Теперь и его захлестывает злоба. Он подскакивает к Георгу и, схватив его обеими руками за куртку, трясет что есть мочи.

Со шкафчика падает тропический шлем. Юнги, тяжело дыша, борются друг с другом.

– Георг! – кричит Руди.

Из носа у него течет кровь, он защищается обоими кулаками. Шкафчик качается. Юнги падают на матрац. Руди сказывается внизу. Он подтягивает коленки и отталкивает Георга.

– Гад ты! – стонет Георг. – Ты выдал нас! В морду тебе плюнуть надо!

Шкафчик опрокидывается на стол. Створки раскрываются, и все, что лежит на полочках, вываливается наружу. Но юнги не обращают на это внимания. Борьба продолжается и под шкафчиком. Руди хрипит:

– Что ты сказал?

– Трусливая собака! – скрежещет Георг.

– Неправда! – кричит Руди, и слезы застилают ему глаза.

Юнги борются. Оба они уже покрыты потом. Руди начинает ослабевать. Георг давит ему изо всей силы на грудь.

– Это неправда, Георг! – все кричит Руди.

Георг злобно смотрит на него прищурившись и рычит:

– Не отвертишься!

– Ты что? Что такое, Георг? Я не знаю ничего...

Георг сбит с толку. Еще несколько секунд он борется с Руди, но затем отпускает его:

– Ты же был... Ты же был у капитана...

– Все время после обеда. Я там...

– Так оно и есть. Признавайся, что ты донес на нас...

– Ты с ума сошел! – Руди трясет Георга. – Ты с ума сошел!

Только теперь Руди понимает, в чем дело. Он закусывает нижнюю губу, но удержать слез не может.

– Что ты? Что ты, Руди? – Георг пытается подняться, но над ними шкаф, который вот-вот придавит их обоих.

– Ну и дурак ты, Георг! – вдруг расхохотавшись, выкрикивает Руди. – Ну и дурень! Барахло свое собрал и матрац даже... Ну, давай вставать! Да я ни слова о боцмане не сказал, ни слова! – Руди говорит не переставая, говорит и говорит, словно какая-то судорога вдруг отпустила его.

Георг немного отворачивается, начинает почему-то глотать и наконец произносит сдавленным голосом:

– Сегодня нашего боцмана вызывали к капитану. Ну, а так как ты... Ты же знаешь... Ну так вот, боцман и думает, что ты... С ним сегодня и разговаривать нельзя. К нему не подступишься. Он сейчас плашмя лежит на своей койке.

Руди откатывается в сторону, чтобы дать возможность Георгу вылезти из-под шкафа, потом вытирает нос, из которого все еще течет кровь.

– Ну, давай обратно уложим, что ли? – предлагает Георг, улыбаясь сквозь слезы.

Только теперь юнги замечают, что они натворили.

– Давай сперва выйдем на воздух! – говорит Руди. – У меня в буфетной есть холодная вода.

Оба они умываются на палубе и только после этого приступают к уборке каюты. И, пока они сидят перед шкафом и укладывают в него белье, Руди рассказывает:

– Когда я был в ванной, к капитану кто-то вошел. Я слышал, как они разговаривали, но кто это был, я не понял.

– А ты не разобрал, о чем они говорили?

Руди качает головой.

– Только один раз я расслышал, как капитан сказал: "Это вы должны скрепить своей подписью!" Георг, знаешь, я думаю... – Руди мнет рубашку, которую держит в руках. – Погоди, погоди... – Руди швыряет рубашку в сторону, роется в своих вещах, вывалившихся из шкафа, и, наконец, находит бумажник. – Когда я вышел из ванной, чтобы принести еще мыльной воды, Старик сидел за письменным столом...

– Ну, и?..

Руди роется в бумажнике.

– Он что-то записывал в большую толстую тетрадь. Я точно видел. А в самом низу была... подпись.

– Чья?

– Погоди, погоди!.. У меня же должен быть еще список всех, кто давал деньги для Клауса. Мне стоит только раз взглянуть, и я тогда припомню, чья это подпись. Начальная буква была еще такая большая, с завитушками. Вот, вот он, список!

Руди просматривает список, а Георг стоит рядом и глядит то на Руди, то на бумагу. Перевернув лист, Руди вдруг тыкает пальцем в одно из имен.

– Смотри! Такой же росчерк и завитушка. Я тогда еще обратил внимание.

Георг читает: "Эрнст Холлер". Слышно, как список шуршит в руках у Руди. Немного погодя, Георг говорит:

– Фите сразу сказал, что подозревает Холлера и еще д'Юрвиля. Да и остальные не хотели верить, что ты донес.

– А ты?

– Сперва-то я тоже не верил, – отвечает Георг, тряся головой, – но, когда боцман рассказал, что капитан обвинил его в том, будто он, Иогансен, науськивает команду и что он, капитан, этого никогда не допустит, и что, мол, Генрих, к примеру, будет верно служить Гитлеру и на удочку боцмана не попадется, то тут Иогансен и решил, что капитан все от тебя и узнал... И такая меня злоба на тебя взяла... Ну, ты в общем-то знаешь... – Георг улыбается и добавляет: – Пошли к боцману!

Но Руди не идет за ним, он только молча качает головой. Когда Георг возвращается, Руди лежит уже на койке.

Он все убрал и даже постелил койку Георга. Тот только диву дается. А Руди смотрит на него и ждет.

– Я все им рассказал. Только вот не знаю, понял ли Иогансен меня. Он все еще лежит. Тетье говорит, что у него что-то с нервами. И жар у него. Тетье сказал, что он тоже не верил, будто ты донес.

– Иогансен заболел?

Георг присаживается на край койки Руди.

– Ему надо только как следует выспаться. Знаешь, суматоха все эти последние дни. Погоди немного, я сбегаю к Фите и остальным.

Руди молчит. "Неужели Иогансен заболел?" – Эта мысль не выходит у него из головы.

6

Руди тщательно запирает за собою дверь. Он в каюте капитана. И никто не должен знать, никто не должен видеть, что каютный юнга роется в письменном столе Старика. Руди страшно. Долгие часы он ломал себе голову над этим. Целую ночь и полдня. Но он должен найти эту толстую тетрадь и должен найти в ней подпись Холлера. Он должен доказать Иогансену и всем остальным, что он не предатель. Он не предатель! И поэтому ему сейчас надо преодолеть свой страх.

Капитан с самого утра уехал на берег, приказав команде проводить парусное учение. Но сейчас полный штиль.

Тем не менее время от времени сюда доносится тявкающий голос второго штурмана:

– Поднять паруса!

В ответ на это приказание матросы должны мгновенно поднять обе мачты катера и закрепить их. Тюте уже осип от постоянного крика. То и дело слышен его хриплый голос: "Прекратить разговоры!" Но матросы все равно ругаются, ставя паруса. Ведь все это бессмысленно, так как "ейчас полный штиль и до вечера ветер не ожидается. Немного погодя слышится новая команда: "Спустить паруса!" Снова, значит, надо отвязывать концы, скатывать паруса, снова убирать их под банки, наклонять мачты и снимать их.

Тюте кричит: "Скоро вы заткнетесь там?" Только когда мачты аккуратно уложены посередине катера, на некоторое время наступает тишина. Потом опять все сначала: "Поднять паруса!" И так три часа подряд, в самую жару.

Солнце печет. Вот первого штурмана не слышно. Он всегда поднимается вверх по реке, и с "Сенегала" его катер обычно не увидишь.

Руди рад, что его теперь не заставляют принимать участие в учении. Он так старается, что капитан освободил его.

Да и правда, хлопот у него хватает. Каюты подмети, завтрак, обед, ужин подай.

Стол капитана тщательно убран, и Руди должен точно запомнить, где и как что лежало. Он ищет, лихорадочно ищет. Вот она – толстая тетрадь! Руди раскрывает ее и читает последнюю запись.

"После смерти грузчика В/774 (воспаление легких – Pneubionia crouposa) боцман Гейн Иогансен без приказания командира корабля спустил на полмачту имперский флаг.

Это следует расценивать как провокацию со стороны Иогансена. Подобное предположение подтверждается враждебными высказываниями Иогансена по отношению к Германской империи при последующем дознании. В качестве свидетеля вышеописанного присутствовал матрос Эрнст Холлер (см, запись в бортовой тетради от 8.1 II. 38). Холлер скрепил свои свидетельские показания подписью. (Холлер с 1933 г. является членом С А.)" Руди сразу соображает, что нашел не ту книгу, потому что здесь нет подписи Холлера. Но подозрения его уже подтвердились. На всякий случай он переписывает запись из толстой тетради. При этом он забывает о времени. Он дрожит от волнения – только бы его никто не застал здесь!.. Наконец, кончив списывать, Руди убирает письменный стол и, весь мокрый, выбегает на палубу.

Вечером к Руди входит боцман Иогансен. Руди глазам своим не верит, когда боцман пожимает ему руку и говорит:

– Пришел проведать тебя, Руди!

Вот они стоят друг против друга. Руди соскребывает какое-то пятнышко на рубашке, а Иогансен набивает трубку табаком. Сладкий медовый запах плывет по каюте...

– Георг рассказал мне, – начинает боцман и крепко затягивается.

– Вы болели, да?

Иогансен небрежно машет рукой. Руди, застеснявшись, отворачивается. Боцман покашливает. Руди достает ящик из-под сигар с полки над своей койкой.

– Я тут иголкой всю пыль выцарапал! Теперь лодочка как новенькая! – И он осторожно вынимает долбленочку из ящика, аккуратно складывает папиросную бумагу.

– Свалился я вчера. Да и сегодня утром еще голова кружилась. Ну, а теперь отошел.

Руди не знает, что сказать. За бортом слышится тарахтение катера. Боцман выбивает трубку и говорит:

– Больно ласков с тобой капитан, вот почему мы – и я в том числе – понимаешь, почему...

– Понимаю... понимаю... а капитан подлец!

– Что?! – Боцман удивленно смотрит на юнгу.

И тогда Руди рассказывает ему все, что знает. Иогансен молча слушает его, снова закуривает, и Руди отдает ему листок с записью из книги капитана.

Ill

Зреет гнев. – Живая стена. – Домой.

1

Недвижно стоит корабль на реке. Клубы тумана окутали его словно ватой, только мостик, труба и мачта торчат из нее. Над лесами занимается рассвет, кажется, что на корабле все еще спят, и только из маленькой трубы над камбузом лениво поднимается дымок. Поваренок выливает ведро помоев за борт.

Но матросы в кубрике не спят. Они не спали всю ночь, и в серых сумерках виднеются красные пятна иллюминаторов по борту корабля. Здесь собрались и кочегары. В центре Гейн Иогансен. Руди сидит с Георгом на краю койки Фите. Клаус Прютинг пристроился на табуретке возле дверей.

Разговор ведется почти шепотом. Многое было переговорено за последние часы, но говорили так тихо, что ни Холлер, ни д'Юрвиль, которые лежат на своих койках, ничего не могли разобрать. У Холлера рука на перевязи. Он не может сидеть, не может лежать на спине, и, с тех пор как ему явился "святой дух", он не произнес ни слова. Но он и не доложил капитану, кто был "святым духом" и при помощи каких инструментов он его так основательно обработал.

"Дух" настойчиво рекомендовал Холлеру никогда больше не ходить к капитану, так как в противном случае ему, "духу", придется явиться снова. Но Холлеру, по-видимому, вполне достаточно одного явления "духа", да и его друг кочегар Пиус тоже только один раз выкурил дорогую сигарету того сорта, который обычно покупает в буфете капитан. Уже на следующий день к кочегару явились "гости", и эти "гости" оставили на теле Пиуса огромное количество больших и малых синяков. Кроме этого, они натерли ему спину сапожной ваксой. С тех пор д'Юрвиль очень сдержан и вежлив со всеми, он надеется, что к нему эти "гости" не придут.

Матросы не разрешают ни Холлеру, ни д'Юрвилю, ни Пиусу сидеть с ними вместе.

У матросов тяжелые кулаки, и они привыкли работать ими на совесть. Но головой матросы работают редко и поэтому с таким трудом понимают, что втолковывает им боцман Иогансен. Но они понимают его с каждым днем все лучше и лучше. Ведь он высказывает то, что уже месяцами горит в груди у каждого, и слова его – это масло в огонь.

Огонь этот уже пылает. Вот кто-то со всего размаха стучит кулаком по столу. Да, многие из них всю жизнь только и думали кулаками. Ничто не связывает матросов с теми, кто живет на мостике и под ним. Там они стоят за штурвалом, порой драят палубу, там они уходят в машинное отделение, там они по вечерам иногда выпивают кружку пива или время от времени получают аванс, но те, кто живет там – штурманы, Механики, капитан, – чужие. Правда, и среди них есть порядочные люди, но большинство из них держится подальше от матросов, по своей ли воле или по приказанию свыше. Вот уже многие месяцы команда плавает с этим капитаном. На рождество он им "выставил" бочку пива, но ведь это было уже давно, и только на рождество. С тех пор прошло почти два с половиной месяца, и каждый из них стоил года. Это месяцы бесконечных шлюпочных учений, тупой муштры, бестолковых тревог. Не умолкают нелепые команды, свист сигнальных дудок, крики: "Марш-марш" и "Давай живей!" А второй штурман – капитанский подпевала дошел до того, что вопит на фельдфебельский манер: "Как стоишь, скотина!" По отдельности – это капли, но постепенно капля за каплей переполняют чашу терпения. Моряки – народ суровый, но моряки – люди свободные. Они любят свободу, как любят море. Они чувствуют себя связанными со своим кораблем. Для них корабль не мертвый, они слышат биение его сердца, слышат его дыхание. Они как бы сливаются с ним и в бурю и в штиль. Матрос сделает все для своего корабля, так как на море – это его родина, его дом. И, когда налетает шторм и свирепствует день, второй, третий, матрос знает, что ему не будет сна, и что он вместе со своим кораблем будет бороться против этого шторма, и нет у него строго ограниченного рабочего времени – это время определяет корабль. Матрос не ворчит. Нужно кораблю – он тут как тут. Но, если какой-нибудь капитан или штурман потребуют от матроса того, что кораблю ни к чему, матрос заартачится. Он будет работать, не откажется от самой грязной работы, но этот труд должен иметь смысл. А спускать шлюпку на воду, затем снова поднимать ее и опять спускать, кричать "пожар", когда нигде не горит, поднимать паруса, чтобы опустить их снова, – в этом нет смысла и пользы ни для матроса, ни для корабля. Господин капитан вот уже два месяца подряд день за днем заставляет команду проделывать эти никому не нужные упражнения.

Сперва команда подчинялась, потому что она знала: на корабле должна быть дисциплина, иначе в момент опасности судно может погибнуть. Но с каждым днем матросы подчинялись неохотнее. Их измотала лихорадка, беспощадный солнцепек, а, главное, бессмысленная муштра. Они были уже на грани нервного шока, начали колотить друг друга.

И тогда капитан запретил продавать им пиво. А они не привыкли пить воду. И с каждым днем созревал их гнев, созревал, подобно плоду на дереве. И ныне гнев этот созрел.

2

Тяжелы матросские кулаки. И матросы готовы сейчас же, в эту же ночь, разнести мостик в щепы. Но это был бы один из диких бунтов, которые так часто случаются на кораблях в тропиках. И боцман сказал матросам, что и у гнева должен быть свой смысл, своя цель.

– Мы должны чего-то добиться для себя! Мы же не хотим, чтобы над нами издевались, как над рекрутами в казармах.

У Руди горит голова, горят глаза, он дрожит от возбуждения, когда наконец начинает понимать, что случилось в эту долгую ночь и что еще должно случиться. Ведь все это он однажды уже пережил, когда Медуза на "Пассате" чуть не до смерти загонял Эрвина. И еще когда они сидели в спальне на койках и Руди сказал: "Трусы нам не нужны!" Как давно это было! Но Руди этого не забудет никогда.

Ухмыляющаяся физиономия Медузы преследует его и во сне. Он не может отвязаться от этого видения. И вдруг он начинает понимать, что он уже не мальчик, каким он был на учебном корабле. И он громко говорит:

– Самое важное – чтобы мы все вместе выступили!

Становится очень тихо. Матросы с удивлением смотрят на юнгу. Руди краснеет, но не теряет присутствия духа.

Нет, теперь уже не теряет.

– И, если сдаст хоть один, все может полететь кувырком! – добавляет он. Голос у Руди такой низкий, что ему даже не верится, что это он сам говорил, – такие в нем появились мужественные нотки. – Вот как у нас тогда было – боцман Иоганеен может это подтвердить, – он был тогда у нас...

Руди счастлив, что может назвать свидетелем и соратником боцмана Иогансена. Матросы с удивлением слушают рассказ юнги о бунте на "Пассате". Руди не собирался ничего рассказывать, это вышло само собой. И, пока он говорит, в нем растет мужество и упорство. Как тогда, на "Пассате".

Матросы переглядываются, каждому хочется что-то сделать: один набивает трубку, другой скручивает сигарету, третий откашливается, четвертый приглаживает волосы.

Вдруг Черный Губерт говорит:

– Ай да Генрих! С виду не скажешь!

Руди долго смотрит на кочегара. Потом лицо его становится суровым, на лбу появляется глубокая складка, и он поправляет:

– А меня ведь Руди зовут, чтоб ты знал!

И тут матросы смеются.

Через иллюминаторы падает в кубрик первый утренний свет. За лесом взошло солнце.

Капитан шагает взад и вперед перед своей каютой. Иногда он останавливается и смотрит на часы. Руди и Георг, спрятавшись, следят за ним. Вдруг капитан рывком открывает дверь в кабину первого штурмана, и ребята слышат, как он кричит:

– Сверить часы!

Юнги смотрят друг на друга, ничего не понимая. Сверять часы? Сейчас? Зачем это?

Капитан выскакивает из каюты первого штурмана и чертыхается:

– Что за свинство! Вахтенный матрос!

Не получив ответа, он кричит снова:

– Вахтенный!

Но вахтенный не показывается. Юнги видят, как капитан поднимается по трапу на мостик. Тогда Руди запирает буфетную, а Георг – кают-компанию. Оба прячут ключи в карман и медленно приближаются к проходу под мостиком. Здесь они ждут. Наверху бьют склянки. "Капитан сам бьет склянки?" удивляется Руди.

С мостика раздается голос капитана:

– К шлюпочному учению становись!

У кубрика собрались матросы. К ним подходят несколько кочегаров. Они тихо переговариваются. Один из матросов закуривает.

– Где вахтенный матрос? – кричит капитан.

Никто ему не отвечает. Матросы стеной стоят перед кубриком.

– Отставить курение! Становись! Уже четверть третьего! – слышится с мостика.

Матросы поглядывают за борт. Они стоят поперек всей палубы от бак-борта до штир-борта. Руки скрещены на груди или спрятаны в карманы. Среди них боцман Иогансен и плотник Тетье.

– Вы можете что-нибудь понять? – спрашивает капитан первого штурмана, вышедшего из каюты.

Капитан всю первую половину дня был на берегу и вернулся только к обеду. Первый штурман приказал боцману Иогансену дать матросам задания, и матросы работали. Они сплели два швартовочных конца. Они хотят работать. Но на муштру они не согласны!

– Никто склянок не выбивает! Растяпы. Этот парень у меня попляшет! – Капитан перегибается через перила: – Вахтенный!

Капитан сбегает с мостика и останавливается в правом проходе под ним. Руди и Георг стоят в левом. Никто из матросов не сделал и шагу вперед.

– Что это значит? – кричит капитан.

Матросы молчат.

– Дай-ка огоньку! – громко говорит Фите.

Черный Губерт протягивает ему горящую спичку. Фите долго раскуривает свою трубку, пока густые облака дыма не поднимаются над всей группой.

Краска заливает лицо капитана. Юнги видят, как он заставляет себя успокоиться.

– Боцман, говорите! – Капитан прячет за спиной вышедшие из повиновения руки.

Боцман Иогансен выпрямляется. Слева от него стоят огромный Фите и Черный Губерт. А с другой стороны – светловолосый Гельге, который еще на несколько сантиметров выше, чем длинный боцман. Головы этих четырех друзей образуют как бы башню, возвышающуюся над человеческой стеной. Боцман высвобождает руки из-под лямок спецовки и, высоко подняв голову, говорит:

– Мы решили...

– Что?! Что вы?.. – Голос капитана срывается.

– Мы решили... – повторяет Иогансен, и уверенность, с которой он говорит, заставляет капитана нервничать еще больше. – Мы, матросы и кочегары, решили, что впредь будем отказываться от бессмысленной муштры...

Капитан обеими руками держится за подпорку.

– Да как вы смеете?! Как вы смеете со мною так разговаривать?! Вы вообще не имеете никакого права что бы то ни было решать! Вы должны только повиноваться, поняли?

Боцман Иогансен молчит.

Шепоток пробегает по живой стене. Юнги видят, как головы поворачиваются то в одну, то в другую сторону, то наклоняются друг к другу. И эта стена из человеческих тел походит на зеленую стену тропического леса, на которую налетает свирепый торнадо. Но как бы он ни свирепствовал, леса ему не повалить! Разве что свалит два-три отдельно стоящих дерева.

Снова делается тихо. У правого борта вместе стоят Холлер, д'Юрвиль и Пиус. Кнут возле них, в роли сторожа.

Над палубой кружит большая черная птица. Матросы следят за ней, пока она не исчезает за деревьями. Проходит довольно много времени, но никто не говорит ни слова.

Руди схватил руку Георга, жмет ее, он изумлен: "Вот стоит капитан, а вот команда, – думает он. – И команда не подчиняется капитану. Неужели капитан потерял власть над своей командой? Он может кричать, приказывать, сколько ему вздумается, а команда только смеется над ним.

Это какое-то чудо!" Но, когда Руди смотрит снова в сторону матросов и видит, что они стоят сплошной стеной, он начинает понимать, откуда это чудо.

– Матросы! – кричит капитан. – Подумайте, что вы делаете! Даю вам две минуты на размышление, и тот, кто из вас подойдет к мостику, будет прощен. Я забуду, что он стоял там, на баке, вместе со всеми, начисто забуду. Итак, две минуты: я считаю!

Капитан снимает часы с руки.

Солнце стоит прямо над палубой. Тени высоких мужчин не длиннее ладони. Над железными плитами дрожит воздух. Руди чувствует, как у него под рубашкой по телу скатываются капельки пота. Он вздрагивает.

Холлер перешептывается с д'Юрвилем. Кнут настораживается. Пиус делает несколько шагов вдоль фальшборта, но он делает их так медленно и осторожно, что никто на это не обращает внимания. Это видят только Руди и Георг.

– Осталась еще одна минута! – говорит капитан.

– Боцман смотрит на нас! – шепчет Руди Георгу.

– Нам надо быть со всеми, пойдем! – отвечает Георг.

– Еще полминуты! – грозно произносит капитан.

Внезапно оба юнги бросаются вперед и становятся вместе со всей командой. Клаус улыбается Руди. У всех остальных лица серьезные.

– Десять секунд!

Руди чувствует, что стена эта не такая прочная, как ему казалось издали. Многие взволнованы и боязливо перешептываются. Толстяк Иохен говорит:

– Спятили вы все! С самого начала я говорил...

Нейгауз оборачивается к нему и цыкает:

– Заткни глотку!

– Две минуты прошли, – внезапно произносит капитан.

Слышно, как команда глубоко вздыхает. Все смотрят на Старика. Что-то он теперь сделает?

Минута проходит, за минутой. Ногам становится жарко от раскаленной падубы. Матросами овладевает беспокойство. Капитан стоит в тени.

– Генрих! – вдруг зовет он.

Но Руди не двигается с места. Он стискивает зубы и чувствует, что стена, частью которой он стал, придает ему силы и мужества.

– Обоим юнгам нечего делать на баке! – говорит капитан уже совсем другим голосом.

Матросы переглядываются. "Что это? Почему он не кричит? Ведь срок истек!"

– Стой! – набрасывается Кнут на д'Юрвиля и толкает его в бок.

– Ладно, идите ко мне, боцман! – неожиданно предлагает капитан. – Давайте с вами поговорим.