Текст книги "О кораблях и людях, о далеких странах"
Автор книги: Гец Рихтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
– Чем-нибудь помочь? – тихо спрашивает Руди.
Иогансен качает головой и говорит:
– Только крепче держись!
– Здорова! – говорит Клаус. – Не меньше четырех метров!
– Голубая акула! – коротко поясняет Иогансен.
Руди молчит. Он думает: "А вдруг она клюнет?" Тяжелый плеск. В воде проносятся живые, огромные стрелы. Еще одна! Три, четыре! Целая стая!
– Четыре акулы слева! – кричит Руди точно так же, как это делал Клаус Прютинг.
Боцман, улыбаясь, поворачивается к нему:
– Продолжать наблюдение!
Руди делается жарко. Акулы проносятся мимо баркаса одна за другой. Иногда совсем рядом. Одним ударом хвоста они резко поворачивают и плывут в обратном направлении.
– Держись! – слышит Руди голос боцмана.
И в тот же момент баркас дернулся в сторону. Руди и не заметил, как трос натянулся до предела. Искрящиеся капельки сбегают по нему и капают в воду.
– Клюнула! Держись! Теперь попляшем!
Дергаясь, канат уходит за корму. Баркас тянет влево.
Боцман что-то приказывает парню в машинном отделении, и сразу же винт начинает работать. Баркас медленно разворачивается, и теперь натянутый канат указывает прямо вперед. Клаус закрепляет его и на правом борту.
– Стоп! – приказывает Иогансен.
"Что случилось? Почему опять машину застопорили?" – думает Руди.
Но боцман Иогансен, улыбаясь, поясняет:
– Сейчас увидишь настоящую акулу, только держись крепче, а то прогуляешься за борт.
Баркас движется вперед. Вода все быстрее и быстрее проносится мимо бортов и начинает шуметь. Нос баркаса в пене. Руди совершенно потрясен:
– Вот это силища!
– Время? – спрашивает Клаус.
– Половина третьего! – отвечает Иогансен.
Он крепко держит руль в своих могучих руках, поворачивая его то немного влево, то вправо, туда, куда акула увлекает теперь охотников. Повороты делаются все резче, вот рыба ушла вглубь, но затем снова несется в противоположном направлении. Баркас с трудом поспевает разворачиваться за нею.
Руди весь дрожит от волнения. Он должен немедленно что-то сделать! Скорость нарастает. Порой огромная рыба выскакивает из воды и злобно ударяет хвостом.
– Полный вперед! Аварийный ход! – зычно командует Иогансен, молниеносно перебрасывая штурвал до отказа влево.
Что такое? Где же акула?
Канат ослаб, акула ушла куда-то в сторону. Но куда?
Баркас несется вперед, но с сильным креном вправо.
Нос все время подпрыгивает. Внезапно канат снова натягивается, как струна, дергая влево.
– Полундра! Держись!
Баркас носом зарывается в воду. В машинном отделении с полок скатываются инструменты.
Руди изо всех сил вцепился в латунную трубу и чувствует, как Клаус крепко схватил его за пояс. Ноги юнги заливает бегущая навстречу вода.
"О боже! Только бы не свалиться за борт!.. Там акулы!"
Они подтаскивают акулу совсем близко к борту, так что видна ее огромная пасть.
Наконец баркас выпрямляется и, грохоча мотором, несется за взбесившимся чудовищем. Клочья пены обжигают разгоряченные лица. Но канат все еще туго натянут. Все молчат. Слышатся лишь отрывистые приказания боцмана.
То прибавляя, то сбавляя ход, баркас мечется по волнам.
Винт не останавливается. Судно слушается руля только на хорошем ходу.
Впереди снова показался парусник – Руди уже не знает, который раз. Время летит так быстро! Все выше и выше поднимается из воды черный борт старого корабля. Если акула уйдет под него, баркас налетит на черное судно и разобьется вдребезги. Но акула снова поворачивает, и баркас, проделав невиданный маневр, пролетает рядом с ржавой якорной цепью.
И снова им навстречу мчатся бурые горы. Но, видимо, акула боится мелководья. Она опять поворачивает и уходит туда, где глубже. Наконец трос провисает и плывет по воде. Акула сдается.
Боцман выпрямляется, проводит рукой по спине и смотрит на часы.
– Четверть четвертого, – говорит он. – А ну, Клаус, возьми-ка руль. Я раскурю трубочку. – Иогансен бросает штурвал и достает из кармана коробку с табаком. – Ну и ну! удивляется он, усаживаясь прямо на палубу и набивая свою носогрейку. – И упрямая же тварь попалась!
– Она уже сдохла? – спрашивает Руди.
– Не тут-то было! Малость запыхалась, вот и устроила передышку. Можешь выбирать конец.
Руди без всякого труда выбирает канат из воды. Усталая рыба медленно по кругу оплывает застопоривший баркас. Когда Руди остается выбрать еще метров двадцать троса, Иогансен приходит на помощь. Вдвоем они подтаскивают акулу совсем близко к борту, так что видна ее огромная пасть. Острие крюка прошло через глаз. Чтото темное виднеется на голубой шкуре со стальным отливом. Боцман с неожиданной быстротой набрасывает на хвост стальную петлю и закрепляет ее вместе с Руди на кнехте у кормы.
Клаус привязывает канат на носу.
Вдруг акула снова начинает бесноваться. Она изворачивается, хочет повернуть голову так, чтобы перекусить канат, но крюк рвет ей глаз и снова заставляет выпрямиться.
Канат слишком короток. Чудовище связано!
Баркас медленно подруливает к "Сенегалу". Огромная рыба почти не шевелилась всю дорогу, лишь время от времени разевала свою огромную пасть, будто нарочно показывая Руди свои страшные зубы – каждый похож на острый кинжал, а в пасти их несколько рядов.
На "Сенегале" почти все люки уже задраены. Только в люки номер один и два грузят хлопок. Там все еще снуют люди. Но сейчас почти вся команда и все грузчики собрались у фальшборта и смотрят вниз на баркас. Иогансен забрасывает конец на палубу. Руди не видит, что происходит там, наверху, но он слышит, как оживленно переговариваются матросы, как скрипят блоки на стреле. Вот затрещала лебедка и сразу выдернула акулу из воды. Метр за метром она поднимается все выше и вдруг... оживает. В воздухе свистит хвост и в мгновение ока сгибает железные поручни фальшборта. Руди взбегает по трапу вверх. На палубе ни души. Лишь кое-где виднеются головы самых любопытных матросов, спрятавшихся за всевозможными укрытиями.
Тучный стармех тоже спрятался за выступ люка – не было времени добежать до своей каюты. Там он и стоит, боясь пошевелиться, пока лебедка медленно опускает дергающуюся рыбу на палубу. Едва брюхо акулы касается железных листов, как она снова делает дикий прыжок. Трещат и разлетаются в щепки бревна шлюпбалок.
Лебедка снова тянет акулу вверх. Ее "вывешивают".
Дважды гремят выстрелы. Акула изгибается, как от удара, несколько секунд висит на тросе, точно гигантский крюк, и вытягивается. На голове рыбы два больших отверстия – следы пуль капитанского карабина.
– Не подходить! – кричит боцман Иогансен, обхватывая топорище обеими руками.
Громадина лежит неподвижно. Подрагивает только кончик хвостового плавника. Боцман поднимает топор и с хрустом вонзает его в упругое, как резина, мясо.
Из-за люков выглядывают головы первых смельчаков.
Акула мертва.
4
Жара стоит адская. Пот льет в три ручья, и брань становится все громче. По вечерам в кубрике вспыхивает один скандал за другим. Глаза у матросов становятся красными от усталости и злобы. Но днем все заглушает треск лебедок и командные крики у люков. Это шум самого труда.
И солнце, жгучее солнце, словно бичом, подхлестывает моряков.
67 градусов Цельсия показывает термометр в кочегарке.
Когда кочегары и их помощники после вахты поднимаются на палубу и держатся за поручни, чтобы не упасть, видно, что кожа у них темно-красного цвета, и белыми пятнами выступают только костяшки на пальцах. Эти моряки уже не бранятся, они лишь скрежещут зубами, как скрежещет зубами раб под тяжестью своих цепей. В адскую жару, когда люди работают рядом у топок, у люков или у лебедок, – ничто не разделяет их.
...И все они одинаковы. Мозоли на руках парня с берегов Везера ничуть не мягче, чем мозоли на ладонях парня с берегов Конго...
...Но вот матрос или кочегар умылся. И люди становятся разными. Одни надевают свежие рубашки с молниями, держат в руках кружки пива... Другим не положено хотя бы в эти часы почувствовать себя людьми.
Начальству нужно, чтобы матросы и грузчики поскорей забыли, что они все одинаковы, что совсем недавно они все вместе, обливаясь потом, трудились у топок, у люков, за лебедкой. Поэтому африканцам запрещены даже те небольшие радости, которые дозволены немецким матросам.
Шипит пар, визжат блоки на стрелах, и рыжий Нейгауз вздыхает у люка:
– Эх, пивка бы сейчас!
– Майна, – кричит черный как уголь африканец.
Трещит лебедка, и пачка огромных медных пластин спускается в трюм. Это медь из Катанги. За многие тысячи километров ее доставили сюда по железной дороге. Тысячи африканцев поранили себе о нее руки. Многим она порвала одежду, а кое-кому и раздробила ноги. Но об этом ни темнокожие грузчики, ни матросы ничего не знают.
С них довольно того, что от этих медных плит у них самих руки в крови.
– А ну, убери лапы! – кричит толстый Иохен в трюм.
– Э-э-хейя-беси! Э-э-эй! – напевает второй помощник штурмана Тюте, проходя по широкому помосту с причала к люку номер один.
Лебедки что-то остановились – оказывается, лопнула труба. Теперь африканцы должны будут на своем горбу перетаскивать тяжелые плиты на борт. Попарно они взваливают плиту весом почти в три центнера на плечи и, поддерживая ее рукой, семенят наверх. При этом они еще поют. И так с самого раннего утра они бегают вверх, вниз, вверх, вниз, с причала на бак, с бака на причал.
– Э-эй! Хейя-беси! Э-эй! – И Тюте в такт хлопает в ладоши.
Так подгоняют грузчиков на другом берегу Африки.
Помощник штурмана не раз слышал этот крик в порту Дар-эс-Салам.
Здешние грузчики никогда не слышали этих слов. Но они чувствуют смысл их, как лошадь, которую бьют вожжами по спине, чувствует, что нужно бежать быстрее.
Огромные краны стоят на широких рельсах. У них мощные моторы, но этим моторам нужен электрический ток, а электричество в Африке стоит денег. Сотни людей обойдутся дешевле.
Почти три центнера весит медная плита.
– Э-э-эй-хейя-беси! Э-эи-хейя-беси!
VII
Вверх по Конго. – Елка. – Только под рождество. – Одна
семья? – Пробуждение.
1
Снова ухают поршни, снова кипит вода под кормой, и снова вокруг только небо и море.
– Шестьдесят восемь оборотов в минуту!
– Прибавить пару!
– Выбросить шлак!
Кочегары берут в зубы полотенца, которыми они вытирают пот, и хватают длинные железные штанги, такие горячие, что прожигают кожу на ладонях сквозь самые толстые рукавицы. Словно горы раскаленного железа, громоздится шлак перед топками. Шипит вода, кочегарка наполняется паром. Но снова стучат лопаты, летит в топку уголь!
Полновесный, сверкающий уголь!
Через два дня рождество. К празднику "Сенегал" должен снова быть в Матади.
А на палубе солнце. Впереди – солнце, за кормой – солнце, везде солнце! Везде жара! Каково же будет на Конго?
У кого есть хоть немного времени, тот стоит у фальшборта и любуется чудесами этой неведомой страны. Кочегары прошлой вахты уже нарядились для спуска на берег.
Они ждут не дождутся Матади и аванса.
Руди носится с бутербродами и кофе с одного конца корабля на другой, на минутку остановится рядом с Георгом и шепчет ему: "Конго!" Глаза его так и сверкают.
– Генрих! Куда ты опять провалился? – слышится крик. Живо за пивом на корму!
И Руди несется со всех ног.
Скрежещет штуртрос. "Сенегал" медленно поворачивает влево: река впереди сузилась. Раздаются звонки машинного телеграфа, быстрее двигаются шатуны, палубные плиты начинают дрожать, – дрожит весь корабль. Прямо по носу вырастает огромная скала. С корабля не видно, куда сворачивает фарватер, и кажется, будто у скалы река кончается. Вода за бортом шумит, образуя маленькие, стремительно крутящиеся воронки. Они мчатся мимо борта, от носа к корме. Опять звонки, машина снова увеличивает обороты. Высоко пенится вода под кормой. Вдруг двери машинного отделения заволакивает паром.
– Проклятие! – восклицает помощник механика, скребет свою небритую физиономию и бросается вниз. – Только бы не лопнула труба!
Руди выскакивает из кладовой на палубу. Он должен видеть все! Буфетчик тоже смотрит вниз, на темную булькающую воду.
– Адский котел! – говорит он. – А хуже всего тут бывает после больших дождей. Течение восемь миль в час, наш ход десять. Не всегда и поднимешься! Справа от скалы очень узко, а глубина Конго – метров сто.
Медленно приближается скала. Очень медленно. Течение слишком сильное. Матросы снуют с бака на корму и с кормы на бак, темнокожие грузчики прекратили работу и смотрят на берег. В руках у них молотки и щетки для отбивки ржавчины. Они громко переговариваются.
За бортом воронки становятся все шире и шире. Каждая из них глубиной в метр, а то и побольше.
– Не хотел бы я тут прыгать за борт! – тихо говорит Руди.
Снова гремит штуртрос, штурвал повернут почти до предела влево. "Сенегал" медленно вползает в стремнину между скалами. Вот воронки видны уже только за кормой, а впереди слева по борту виднеются белые домики какогото городка. Нет, настоящего города!
Час спустя "Сенегал" пришвартовывается к пирсу рядом с двумя другими кораблями.
2
В уголке салона рождественская елка. Пахнет смолой и пряниками. Капитан, штурман и стармех поют: "О елочка! О елочка!.." Буфетчик стоит у входа, заложив руки за спину, и тоже подтягивает им. У него неплохой голос, и он единственный, кто знает слова. Штурман и стармех заглядывают через плечи капитана в маленькую книжечку, которую тот держит в руках. Руди в буфетной, у стойки, моет посуду. Отсюда виден весь салон: дымящиеся стаканы с грогом на столах, мотыльки и комары, пляшущие над зажженными свечами. Порой что-то тихо шипит, и стармех поворачивает свою массивную голову, чтобы посмотреть, кто сгорел – комар или мотылек? Всякий раз он при этом сбивается с такта, но потом снова догоняет собутыльников.
Все это Руди видит и не видит. Мысли его далеки отсюда. Он дома, рядом с отцом и матерью, и...
Он выливает кастрюлю воды в таз, струйки пота бегут по лицу и щиплют глаза. Руди отмахивается от назойливых мотыльков и, вытерев руки, достает из кармана письмо.
Одно письмо, а получил он два. Но то, второе, из дому, он оставил в каюте. Три часа назад раздавали почту – Крошка написала ему!
Он знает это письмо почти наизусть. Оно и не длинное.
Крошка пишет, что она долго болела, около двух месяцев.
Потом она написала ему, но ответа не получила. Она сама совсем одна ходила на учебный корабль, а там какой-то злой дядька с густыми черными бровями послал ее в пароходство. В пароходстве ей дали адрес, и она сейчас же написала. Она была бы очень рада, если бы и Руди ей какнибудь написал. Она поступила в учение к портнихе, а в январе они переедут в Гамбург, будут жить на Шаарштрассе.
Больше всего ей хочется на рождество получить в подарок лыжи.
Руди все это уже помнит наизусть, а больше в письме, собственно, ничего и не написано, только еще – и эти слова он готов перечитывать без конца: "Пришли мне, пожалуйста, из Африки фотографию вашего корабля, на которой был бы и ты". И еще в нем написано: "Дорогой Руди" и "Твоя Крошка". Это страшно важно. От этого делается горячо в груди, и Руди чувствует, что он очень счастлив, но в то же время и очень тоскует. Но и это не все. Он получил карточку, и на этой карточке улыбающаяся Крошка. Он ведь и не знал, какая она на самом деле и что у нее есть даже несколько веснушек. Но теперь ему веснушки кажутся очень красивыми, и он страшно рад, что у себя на носу тоже нашел две почти таких же. Сзади на карточке написано: "Моему славному морячку сердечный привет!" и еще раз: "Твоя Крошка".
Руди показывал Георгу письмо и карточку, и приятель сказал: "Хорошенькая".
3
– Садитесь-ка рядом со мной, за один стол, господин Вааль! Сегодня рождество, а вы весь день на ногах... ради нас.
– Благодарю покорно, господин капитан, но я... – Буфетчик отвешивает глубокий поклон.
– Ничего, смелее! Ныне у нас не кайзеровские времена. Каждый выполняет свой долг на своем посту. И ваша работа ничуть не хуже моей.
– О, благодарю, благодарю! – И буфетчик наливает капитану рюмку до краев.
Стармех тоже протягивает ему пустую рюмку.
– Ну, уж эта – последняя! – говорит капитан. – Команда ждет меня. А вы, Вааль, садитесь рядом со своим капитаном. Я вас глубоко уважаю, мы все здесь на борту как одна семья. А на родине весь наш народ – это одна семья. Вот, видите ли, на моем корабле...
– Будьте здоровы! – кричит старший механик, которому не терпится поскорее выпить.
– За ваше здоровье, господин Вааль! – Капитан чокается с буфетчиком. – Продолжайте выполнять свой долг.
Ну, а теперь я иду к своей команде.
4
Руди надо еще перетереть всю посуду, ополоснуть рюмки, и только тогда и для него наступит рождество.
Под елкой в салоне остался один буфетчик. Он тихо напевает: – "Радостен, благостен пра-а-здник ро-ождества-а!" Руди слышит голос капитана, который произносит речь перед командой.
– Матросы! Сегодня у нас сочельник. В этот час на родине зажигаются свечи, над заснеженными полями разносится звон колоколов и звезды в небе...
Руди вынимает тарелку из таза. В стенку тихо стучат.
Значит, Георг тоже еще не освободился. Руди отвечает на стук. Мысли его уносятся вдаль, и Руди чувствует, что рождественские мысли – это хорошие, ласковые мысли, и осторожно ставит одну чистую тарелку на другую.
– ...мы – народ, лишенный жизненного пространства, продолжает капитан, – наши враги навязали нам в Версале позорный договор...
– Опять пошел плясать от печки! – тихо говорит кок плотнику Тетье. Оба они стоят у завешенной марлей двери.
– ...но мы завоюем себе колонии. Это будут самые лучшие колонии в мире...
Руди вытирает досуха стол, выжимает тряпку и ждет.
Только бы капитан поскорее кончил! А тот все говорит и говорит. Но вот Руди показалось, что речь подходит к концу. Он берет лоханку с грязной водой за ручки и ногой осторожно открывает дверь.
– ...и этот истинно немецкий праздник, праздник семьи, мы должны с вами отпраздновать как одна семья.
Капитан делает паузу, но команда так и не знает, кончил он свою речь или еще нет. Слышно, как мотыльки стукаются о лампы.
Осторожно ступая, Руди подходит к борту. Раздается несколько нерешительных хлопков.
– Матросы! – вдруг выкрикивает капитан так, что Руди, испугавшись, едва не падает; раздаются смешки. – Нашему фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру хайль, хайль, хайль!
Все вскакивают, выбрасывая вперед правую руку. Коекто стоит руки по швам. Снова воцаряется гнетущая тишина. Слышно, как Руди выливает воду за борт. Что-то со звоном скользит по дну лоханки и шлепается в воду.
– Генрих, – вопит буфетчик, – это моя серебряная ложка!
Раздается громкий хохот внезапно почувствовавших облегчение матросов.
Капитан поднимается на две ступеньки по трапу, ведущему к мостику, но вдруг, смеясь, говорит:
– Ах, да! Чуть не забыл! Ставлю команде две бочки пива и две четверти водки!
Гром аплодисментов и крики "ура".
– "Радостен, бла-агостен пра-аздник рождества-аа!" затягивает плотник, как было предусмотрено по программе.
Несколько человек подхватывают песню, но их голоса заглушает громкое шипение: в пивную бочку вставили кран.
– Одна семья? – говорит, горько улыбаясь, Клаус Прютинг. – При раздаче пива! А в другое время?
– Простому человеку они ходу не дают! – вставляет Тетье, корабельный плотник.
Его редкие волосы поблескивают, точно шелковые нити.
Молча перелистывает он книгу, которую Иохен получил от "командования парохода" за "долголетнюю образцовую службу". На темно-синем переплете вытиснены золотой орел и надпись "Адольф Гитлер. Моя борьба".
5
Тихо в матросском кубрике. За длинным столом сидят всего несколько человек: Фите, вечно ворчащий матрос Ян Рикмерс, толстяк Иохен, боцман Иогансен, Георг и Руди.
В конце стола Клаус Прютинг. Он не выпил сегодня ни глотка. Подтянув на скамейку голые ноги, он обхватил их ладонями и смотрит прямо перед собой. Здесь остались только его друзья. Они не хотят покидать Клауса в беде, но и не знают, чем помочь. Клаус – самый младший из матросов, и то, что он командует баркасом, – награда за хорошую службу. В Лобиту, вскоре после того как на палубу была поднята акула, он еще раз вышел в бухту и снял с большой отмели полуперевернувшуюся рыбачью шхуну.
Три африканца – ее команда – кричали и махали руками.
Вокруг шныряли акулы. Клаусу удалось стащить посудину с мели, но у него не было настоящего буксира, а на шелся только короткий стальной трос, который попал под винт. Винт, конечно, разнесло вдребезги, а в моторе лопнул коленчатый вал. Старший механик заявил, что ремонт будет стоить 400 марок. Jапитан сказал, что деньги эти Клаусу придется платить самому, так как он, мол, действовал самовольно. А Клаус так мечтал после этого рейса поступить в мореходное училище.
Жарко в кубрике. Дверь и иллюминаторы крепко закрыты. Это изза москитов. Матросам марли не выдают.
– Толстой свинье вся эта история на руку! А то ему бы попало за этот дизель. Он-то и не заглядывал туда – все детали проржавели.
– Мешок с жиром! – говорит Ян Рикмерс.
– Дизель давно сменить пора – весь уж разболтался, продолжает свою речь Клаус, свертывая сигаретку. – Каюк теперь всем моим мечтам. Пропало мореходное училище, а без него никогда из нищеты не выбраться! И жене никогда подарка домой не пошлешь!
– Брось глупости! Ты должен пойти в училище, а то они так всегда и будут нами командовать, – говорит Гейн Иогансен.
Ян Рикмерс вынимает трубку изо рта:
– Уже больше года, как я свой стаж отслужил, а о мореходном и не мечтаю. Мне на него никогда не вытянуть. Сколько денег-то надо! На костюм и то не соберешь. – Сделав несколько затяжек из своей прокушенной трубки, Ян заключает: – Нет, на мореходное мне никогда не вытянуть!
Тетье-плотник кивает, поддакивая:
– Не дают они нам ходу. Простому человеку ходу не дают.
– Вот как я вернулся с войны, – начинает толстяк Иохен, – у меня тогда всякие планы были. Эльза моя честно ждала меня, и в двадцатом мы поженились. Я все хотел домик себе построить. Небольшой, конечно, – две комнатки, маленькую кухню, ну, может, еще каморку для всякого барахла. И садик хотел развести. Эльза больно солнцецвет любит. Потом, конечно, парочку кроликов, может, и козу...
Знаешь, всегда молоко будет. А корм для нее найдется. Ну и кур, конечно, – у толстяка Иохена даже глаза засветились, – крольчатник-то я уж сам сколотил и насест для кур подготовил, Среди них есть такие ленивые твари: жрать-то горазды, а вот нестись – не несутся. К тому времени Эльза скопила несколько сот марок. Ну, и за городом, там, где радиомачту ставили, я купил себе маленький участок...
Все кругом молчат. Никто не смотрит на толстого Иохена, и кажется, что у всех мысли где-то далеко-далеко.
– Ну, так вот, – продолжает он. – Скопили мы на домик. А тут – инфляция. Ну и плакали и домик, и денежки.
А ведь только представьте: садик, домик стоит, сам себе хозяин. Сочельник... Ты вернулся как раз из рейса, входишь, а тут ребятишки...
– За-а-тк-нись! – кричит Тетье. Он всегда заикается, когда злится. Он с силой выколачивает трубку. П-пр-прпредставить! А-аа-а, я не х-х-хоч-у – себе представлять! Мне вот подай! Н-на с-с-с-а-а-мом деле!..
Остальные молчат.
– П-п-пя-пятьдесят восемь м-м-мне вот ст-стукнуло. А я с ч-ч-четырнадцати лет плаваю. И-и-и все-гда зарабатывал. Т-только вот в войну н-не зарабатывал. А-а-а ч-что у меня осталось? Н-н-ни-ничего! 3-за квартиру плати! Р-р-ребятам штаны покупай! 3-з-за х-хлеб плати! 3-з-за маргарин п-плати, п-па-па-плати!..
– Да нет, это я так, просто к слову пришлось, – оправдывается толстяк Иохен, – вот придем из рейса, спишусь я с корабля. Сейчас работу можно найти. Может, я себе еще домик и построю. Платят-то хорошо на заводах. Да и Эльза не будет одна. Детей-то у нас пока нет, потому как...
Дверь с треском открывается. В кубрик, обнявшись, вваливаются Нейгауз и Холлер. За ними показывается д'Юрвиль. С палубы доносятся пьяные песни и крики.
Холлер удивленно таращит глаза. Высвободившись из объятий Нейгауза и обняв подпорку, он начинает хохотать:
– Х-ха-ха! – но вдруг делает серьезное лицо, засовывает правую руку за пазуху и провозглашает: – Матросы!.. И-ИК-К.
– Ну и нализался! – замечает Фите.
Холлер ухмыАяется. Его одолела икота.
– Ч-ч-то... и-и-кк... разит от меня? – Но, очевидно, его чтото внезапно осенило, и он затягивает: – Разить врагов мы будем смело!..
Нейгауз оттаскивает его от стола, а бледный д'Юрвиль исчезает в гальюне. Оттуда доносится:
– "Наше знамя на ветру трепещет..."
Холлер и Нейгауз роются в своих шкафчиках. Потом Нейгауз принимается причесывать свою рыжую щетину.
Холлер, покачиваясь, снова подходит к столу, опирается на него и таращит глаза в сторону боцмана Иогансена.
– Матросы!..– гаркает он. – Сегодня у нас рождество!.. Поля... снега... облака... да, да... Рождество!.. Одна семья!.. Германия!.. Так точно! – Холлер, поперхнувшись, закашлялся. Все молча смотрят на него.
Руди делается как-то не по себе, но он боится пошевельнуться.
Нейгауз пытается увести Холлера:
– Да пошли, Эрнст! Нам же-ее на берег надо!
– Отойдите от меня, а то я вас аре-ре-ре-стую!.. Матросы!.. Я ваш капитан... я стармех... стармех – сволочь!.. Так точно!.. Но мы все солдаты нашего фюрера... а солдат есть солдат... Саарская область всегда будет... принадлежать Германии... А колонии... мы завоюем... Матросы!.. никогда не забывайте о Версале!.. Завоюем! Матросы!.. Пит! Отстань от меня... Мы все завоюем! Матросы! Слушай мою команду!..
Толстяк Иохен грузно поднимается, подходит к Холлеру и говорит ему:
– Ложись-ка! Хватит!
– Отстань!.. Наши колонии... матрос... здесь наши колонии... Слушай мою команду!..
Он опускается рядом с Руди, хлопнув руками по столу.
– Т-то-только, ч-ч-чт-чтобы не блевать в кубрике! – заикается Тетье.
– Отставить разговорчики!.. – Холлер, с трудом поднявшись, плетется к дверям.
Нейгауз выходит на палубу, а Холлер исчезает в галыоне и там продолжает свою речь.
– Вот насосался-то! – говорит Георг.
– Да он и не соображает, что говорит, – замечает Иохен. – На "Руфиди", когда мы Новый год справляли, так там тоже один...
– Он говорит так, как должен говорить, – вставляет Иогансен. – Нацисты, когда выпьют, все такие.
Руди с ужасом смотрит на боцмана.
– Нацист он – это верно, – соглашается Фите.
– Да бросьте вы про политику! – вмешивается толстяк Иохен, листая подаренную "за усердную службу" книгу. – Я всегда говорил: подальше от политики! И никогда не жалел...
– Во-во! И книжечку тебе за это преподнесли! А что в ней напечатано? Сказки небось? Ты бы нам почитал свои сказочки! – предлагает Фите.
Иохен, ошеломленный, оглядывается, затем, улыбаясь, говорит:
– А я что, выбирал ее, что ли? Эту книжку теперь всем дарят. Зятю моему ее даже перед свадьбой в магистрате выдали...
– Именно тебе нужно читать эту книгу! – говорит вдруг Иогансен. – Читать до тех пор, пока ты все не поймешь. Тогда будешь знать: кто такие нацисты и чего они хотят.
Фите толкает Иогансена в бок и головой указывает на гальюн. Оттуда доносится только шарканье ног. Потом ктото насвистывает.
– А ну их! – отмахивается Иогансен и снова обращается к Иохену: – Небось дома-то флаг нацистский у тебя хранится? И ты его вывешиваешь, как и все соседи...
– Да я дома-то почти не бываю! Подумаешь, флаг!
– А говорил, что подальше от политики держишься?
– Да чего ты привязался? Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Покажи-ка мне твою книжечку! – Боцман быстро пробегает взглядом оглавление и раскрывает книгу в самом конце. – А ну, гляди-ка сюда! И читай! Может быть, поймешь, что тебе подарили! – Лицо боцмана резко бледнеет.
– Написано, что, мол, нужно обеспечить Германию жизненным пространством...
– Дальше, дальше, – командует Гейн Иогансен, показывая, где нужно читать...
– Это оправдает, дескать, перед богом и будущими поколениями...
– Что оправдает?
– Кровь, посеянную в землю, – нехотя отвечает толстяк.
– Быстро договорился! – вмешивается Фите. – Кровь, посеянная в землю! Ты понимаешь, что это значит, Иохен?
Толстяк огрызается:
– Что это сегодня все ко мне привязались?
– А еще дальше говорится о том, – продолжает боцман, глядите сами!.. О том, что-де не следует жалеть о жертвах, которые понесут сыновья немецкой нации, те, что отправятся сегодня в поход...
– "Сегодня отправятся в поход"... – повторяет Иогансен и, глядя на плотника Тетье, спрашивает: – А сколько твоим ребятам лет?
– Г-г-гейн!.. Т-ты к чему это?
Резко открывается дверь. В кубрик заглядывает Нейгауз. С палубы доносится нестройный пьяный хор: Ах, в Сахаре, ах, в Сахаре, Вот в Сахаре – хорошо!
Нейгауз снова захлопывает дверь.
– Да это все старо, что тут написано! – говорит Клаус. – Разве сейчас кто-нибудь говорит о войне? До войны сейчас, как никогда, далеко!
– То, что здесь написано, не устарело! – Руди видит, как дрожат у боцмана руки. – Это целая программа; здесь обо всем сказано. И о том, что границы государств создаются людьми, и, значит, обязанность людей изменять их силой... И о том, что земля для немецкого народа не упадет, как манна с неба. Она будет... читайте: "Силой завоевана германским мечом"!
"Неужели это написано в "Моей борьбе"?" – изумленно думает Руди.
По правде сказать, он никогда не читал книги Гитлера "Моя борьба", хотя и не раз делал вид, что отлично ее знает.
Руди поворачивается к боцману:
– Но...
– Что "но"? – Глаза Георга нервно блестят. – "Но, но"! До тебя никогда ничего не доходит!
Фите просовывает свою огромную лапищу между двумя разгоряченными головами:
– Полегче, полегче, ребята!
Руди грызет ногти, вероятно, впервые в жизни. Он уже не знает, о чем хотел спросить. Он даже не поймет, что заставляет его противоречить. Они с Георгом так часто спорят.
Руди зол на себя: почему он так мало знает?! Ведь он никогда не ленился в школе, и в последнем учебном году получил даже пятерку по истории.
В кубрике стало тихо. На палубе горланят:
...И в лучших семьях бывают скандалы.
Скандалы... Ска-а-а-анда-а-алы...
– Ну и перепились же они! – говорит толстяк Иохен, которому не по себе от этой тишины.
Иогансен все листает книгу. Под лампочкой жужжат москиты.
– Ч-ч-ч-читай уж до конца! – произносит плотник дрожащими губами. Все удивленно смотрят на него. А он, как бы извиняясь, говорит: – Н-н-надо же н-нам к-кончить с этим когда-нибудь!
Гейн читает о том, что самая первая территория, о которой можно говорить, как о новой земле для Германии, – это Россия.
– Ч-ч-читай дальше! – просит Тетье. – Теперь я хочу все знать.
– Нет, вы только поймите, что это значит! Думаете, русские вам скажут: пожалуйста, приходите и забирайте столько земли, сколько вам хочется?
– В России ведь большевики! – говорит Ян Рикыерс. – Там все скоро само рухнет.
– И-порядки, должно быть, там, – добавляет толстяк Иохен. – Иной раз такое прочтешь!
– Да что ты знаешь о России? Ты ведь не знаешь даже, какие порядки в Германии!
