Текст книги "Великие дни. Рассказы о революции"
Автор книги: Гарри Гаррисон
Соавторы: Михаил Шолохов,Максим Горький,Константин Паустовский,Аркадий Гайдар,Юрий Герман,Валентин Катаев,Антон Макаренко,Александр Фадеев,Вадим Кожевников,Александр Серафимович
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
СОФЬЯ ВИНОГРАДСКАЯ
В ДЕТСКИХ БОТИНКАХ
Есть в Москве, в Политехническом, лесенка. В коридорчике, под трибуной. На ней встречают известных ораторов. Приветствуют знаменитых актеров. Поджидают любимых поэтов. Выпрашивают автографы. Заветная лесенка…
Там всегда толпится молодежь.
Там весной восемнадцатого года стоял одиноко юноша, стремительный и бурный, как весенняя река в половодье. Он стоял на самой нижней ступеньке и поджидал. Кого?
А неподалеку, прислонясь к стенке, стоял Филипс Прайс, английский корреспондент. Стоял и наблюдал.
Русская революция была еще совсем молодой. Год, как в России свергли царя. Столицу пролетарской республики перенесли в Москву. Правительство Советов только-только приехало из Петрограда. Под резиденцию спешно отводили московские гостиницы. Ленин жил еще не в Кремле, а в номере гостиницы "Националь", которую наименовали: "1-й Дом Советов". Таких "Домов" было в Москве пять.
12 марта, в первую годовщину свержения русской монархии, Ленин появился в Политехническом, на заседании Московского Совета. Впервые увидела Москва вождя революции. Москва смотрела на Ленина и слушала.
Он шел к трибуне – невысокий, коренастый, лысоватый, с рыжеватой бородкой и сияющим куполом громадного светлого лба, под которым светились небольшие, острые, всё примечавшие глаза.
Рядом с Лениным очень легко, словно в беге, двигался низкорослый, худощавый, складный человек с антрацитово мерцающими, словно лихорадящими глазами на худом, синевато-смуглом лице. Интеллигент в пенсне и черной кожанке, подбитой алой фланелью.
Ленин и Свердлов. Председатель Совнаркома и Председатель ВЦИК. Руководители первого правительства первого государства Советов.
Они были знакомы не так давно. Ленин встретился со Свердловым впервые в Петрограде, уже после возвращения из эмиграции. До того годы и годы Ленин жил в изгнании, а Свердлов в неволе. О таких, как Свердлов, говорили, что они на воле квартируют, а в тюрьме и ссылке проживают, что у них прописка на воле временная, а в тюрьме и ссылке постоянная. И еще говорили, что Свердлов знает подпольную партию большевиков лично, в лицо!
Теперь они были рядом – создатель самой революционной на земле партии – Ленин и профессиональный революционер – Свердлов.
Была годовщина Февральской революции. Одинокая, безоружная стояла молодая пролетарская республика перед миром империализма. Германская военщина диктовала в Бресте унизительные условия. Ленин впервые стоял на московской трибуне и горячо, пророчески убеждал, что революция одолеет все трудности и "не останется места ни для отчаяния, ни для уныния".
После заседания Ленин и рядом с ним Свердлов спускались с трибуны. Внизу, на самой последней ступеньке заветной лесенки, и подстерег Ленина юноша – высокий, тонкий, остролицый, восторженно-нервный, в гимназической шинели и барашковой папахе солдата русско-германской войны.
– Товарищ Ленин, я записал вашу речь и сейчас прочитаю вам, – смело обратился он к Председателю Совнаркома и, не дожидаясь разрешения, стал звонко читать свою запись.
– Вы кто? – остановил его Ленин.
– Репортер "Вечерней"…
– Вы знаете стенографию? – прервал его Ленин.
– Нет. Мне это не нужно.
– Как же вы записывали? Ведь трудно без стенографии записывать речь…
– Вашу нетрудно. У вас, товарищ Ленин, все понятно. Только… – досада искривила юношеский, полудетский рот, – только у меня нет начала.
– Почему же речь без начала?
– Не успел записать…
– Опоздали?
– Что вы, товарищ Ленин! Я пришел, еще никого не было, даже не пускали. Но сегодня я ведь увидел вас первый раз, и я так удивился. Я представлял вас другим. Вы уже начали речь, а я все еще смотрел и забыл про карандаш и про блокнот. А когда спохватился, было поздно, и начало я пропустил… А мне сегодня в газету сдавать отчет.
Свердлов захохотал, закашлялся и сочувственно положил руку на плечо юноши.
– Товарищ Ленин, – ничуть не смутясь, настойчиво продолжал репортер, – я сейчас прочитаю, что успел записать, а вы мне скажете, что надо в начало, – я немного пропустил…
И он снова звонко стал читать свою запись.
– Покажите, как вы записываете.
Ленин взял у парня репортерский блокнот, взглянув на первую страницу.
– По чистописанию у вас была единица? – быстро спросил он. – Какие каракули! – И так же быстро, как спросил, Ленин оглядел парня, его солдатскую с барашком папаху, гимназическую шинель с тусклыми, до меди стертыми пуговицами. – Вы учитесь?
– В пятом классе Ломоносовской гимназии. Но ушел. Сейчас не учусь.
– А почему? Почему не учитесь?
– Решил делать революцию.
– Ну и как вы ее делаете? – Ленин переглянулся со Свердловым, который не скрывал своего восхищения восторженным, энергичным парнем.
– Я секретарь подрайона пролетарской молодежной организации.
– Сколько в организации членов? – сразу заинтересовался Ленин.
– Было две тысячи! – гордо объявил, словно отрапортовал, репортер. – Но у меня в тетради галочки…
– Галочки? – не понял Ленин.
– Да, галочки против фамилий выбывших. У меня в тетради списки всех членов организации. А кто выбыл, я ставлю галочку. Вот галочек очень много. В подрайоне уже многих нет…
– Где же они?
– Триста ребят вступили в Кремлевский артиллерийский полк! – рапортовал репортер.
– Так. Триста. Остальные?
– У нас в подрайоне есть студенты. Они пошли в школы. Преподавать математику. Вместо саботажников.
– Вот это замечательно! – восхитился Ленин. – Каково, Яков Михайлович, а? Студенты из молодежной организации заменили саботажников! Математику преподают! Сколько их?
– Двадцать.
– А вам, молодой товарищ, сколько лет? – неожиданно заинтересовался Ленин.
– Уже шестнадцать!
– И вы руководите пролетарской организацией молодежи?
– Нет, я секретарь подрайона. А председатель – ученик седьмого класса.
– Выходит, рабочей молодежью руководят ученики? Гимназисты? – Ленин прищурился, насторожился.
– У нас руководили рабочие ребята. Вот Егор Пищаев с "Цинделя". Это большая текстильная фабрика, товарищ Ленин…
– Слыхал, слыхал про "Циндель". – Ленин улыбнулся.
– Еще у нас руководил Попов, и Лапин руководил. Этот Лапин участвовал в бою, когда наши брали Александровское училище. Это на Арбатской площади. Там в Октябрьские дни шли такие бои! Юнкера засели в училище, и Лапин дрался с юнкерами, пока его не ранили. Он был потом нашим руководителем. Вообще, товарищ Ленин, у нас в подрайоне очень много рабочих подростков. Они уже по два года на производстве, мы же должны защищать их пролетарские интересы! Но у нас нет освобожденных секретарей. И председатель тоже не освобожденный, так что мы еще и работаем.
Вот он – великий декрет нового Советского правительства. Декрет о мире. Проклятой войне, затеянной капиталистами, положен конец.
– Значит, средства к существованию вам дает репортерская работа? – Ленин все более подробно вникал в положение дел.
– Да. А все свободное время я на молодежной работе. В газете мы тоже должны защищать пролетарские интересы подростков на производстве.
– Совершенно верно, – согласился Председатель Совнаркома. – Но чтобы быть журналистом, надо много знать. А у вас тут вот, вижу, ошибки. – Он ткнул пальцем в репортерский блокнот, который все еще держал в руке. – С орфографией нелады! Вам еще надо учиться.
– Товарищ Ленин, когда мы закончим революцию, я пойду учиться.
– А революция закончится когда? Вы полагаете, через неделю? – Ленин хитро прищурился.
Юноша ничего не ответил.
– Полюбуйтесь, Яков Михайлович, какие у нас журналисты! – покачал головой Ленин. – В каких детских ботинках мы еще ходим!
Репортер невольно посмотрел на свои ботинки с обмотками.
– Нет, не об этих ботинках речь, – печально заметил Ленин. И снова обратился к Свердлову: – Придется, Яков Михайлович, уделить немного средств молодежи. Пусть у них будет освобожденный работник. Прошу вас лично заняться этим.
– Уже! – выговорил своим глубоким, низким басом Председатель ВЦИК, который обладал удивительной способностью предугадывать мысли Ленина и часто предварял его распоряжения, встречая их кратким, успокаивающим "уже".
Свердлов достал свою знаменитую записную книжку, которая порой заменяла целый секретариат, учетный отдел и отдел партийных кадров, и, с нежностью глядя сквозь овал пенсне на юношу своими антрацитовыми глазами, спросил его фамилию, имя, быстро записал. Потом спрятал книжку во внутренний карман и застегнул на все пуговицы свою двубортную кожанку.
– Вашу запись, молодой товарищ, я возьму с собой, – сказал Ленин. – Зайдите за нею часа через два в "Националь". Внизу, в комендатуре, получите ее вместе с началом. До свидания!
Юноша тотчас ушел. Филипс Прайс, наблюдавший все происходившее, тоже куда-то отодвинулся. Но прежде чем он захлопнул свои блокнот, Ленин успел заметить рисунок, сделанный Прайсом. На болом листке три головы – Ленина, Свердлова и паренька в солдатской папахе…
Вместе со Свердловым Ленин пошел к выходу и все покачивал головой:
– В каких детских ботинках мы еще шагаем… А ведь шагать-то далеко! Ох, как еще далеко…
Вдруг Свердлов увидел – репортер уходит все вперед, а обмотка на ноге размоталась, конец ее волочится по полу, и тот идет не замечая.
– Ну, Владимир Ильич, такие, как вот этот паренек, хоть и в детских, невозможно детских ботинках, а, видать, шагнут далеко!
Ленин сразу повеселел:
– Да, эти не остановятся!
Революция была молода, шагала порой в детских ботинках и переобувалась на ходу.
1963
А. С. МАКАРЕНКО
ГРИШКА
1
Линейка у Пивоварова новая, ее крылья окрашены в розовый цвет, красил линейку Гришка. Гришка всегда держит в руках темно-красные вожжи и управляет золотистым, могучим жеребцом, только потому не взятым на войну, что засекается.
В прошлом году Илья Иванович ездил в губернский центр по долам и привозил оттуда целые ящики товаров, за которыми выезжал на подводе Гаврюшка. Кое-что укладывали и на линейке, – галантерею. А в этом году Пивоваров ездит известно за чем, из всех карманов у него торчат газеты, а портфельчик каким тощим уезжает, таким и приезжает.
Пивоварову сорок лет, Гришке – шестнадцать.
2
Ранней весной, когда только что оделись вербы, Гришка выехал на станцию за хозяином. Это было гораздо приятнее, чем возиться в конюшне или перекладывать в магазине ящики. Кроме того. Пивоваров был приятный и разговорчивый хозяин, а Гришке только и приходилось с ним поговорить, что по дороге.
Гришка учился в школе и умеет довольно ловко читать, Илья Иванович несколько раз хвалил его. В школе Гришка привык к мировому устройству, даже война не очень нарушила эту привычку. Была, например, японская война, тогда и убили Гришкиного отца. А теперь тоже война, и убили на ней Гаврюшкиного отца, всякому свои очередь. А в Мирополье люди жили без войны, сеяли жито, гречку и коноплю. Одни были победнее, другие побогаче, но все они в представлении Гришки были миропольцами. А уже от Мирополья во все стороны расходился белый свет. Где-то там были города, текли реки, волновались моря, Гришка о них никогда не думал. Высоко где-то царствовал царь, а еще дальше, за лесами, за ветрами и тучами, жили разные боги и святые угодники. И о царе и о боге Гришка тоже никогда не думал, во всяком случае всем своим нутром чувствовал, что бог и царь Гришкой совершенно не интересуются. Гришка тихонько жил в таком именно мировом устройстве: работал у Пивоварова, получал три рубля на всем готовом. Но вот месяца полтора-два назад царя, говорят, скинули. И в мировом устройстве что-то такое сдвинулось. Гришке, собственно говоря, и дела нет никакого к этому случаю, а все-таки как-то интересно. И хозяин об этом часто разговаривает.
На станции Гришка недолго ждал Илью Ивановича. Он вышел на площадь веселый, румяный, даже подпрыгивал чуточку. Сел на линейку и сказал:
– Поехали.
Гришка чмокнул на жеребца, натянул вожжи, жеребец любил ходить на натянутых.
– Погоняй, погоняй, Гришук, – сказал хозяин. – Теперь некогда молоко возить. Раньше мы с тобой были обыватели, а теперь – граждане. Дела другие пошли, молоко некогда возить.
В город ведет старенькая мостовая. Она называется "замостьем". На замостье булыжник от булыжника на аршин, а между ними разная дрянь и ямы. Кованое колесо провалится в яму – даже жеребец с рыси сбивается, а хозяин хватается за Гришку:
– Ишь ты, дорога называется, черт бы ее забрал! Правили, сволочи, дворцы строили да эполеты цепляли, а дорога хоть завались. Постой, Гришук, вот мы дорогу построим, дай с немцами управиться! Я тебя тогда на такой фаэтон посажу, во! Перышко в шапочку, а в руках не две вожжи, а четыре, пара совсем другое дело!
Гришка представляет себе и парный фаэтон, и красивую шапку, и двух жеребцов в запряжке, а хорошую мостовую не может представить, – не видал никогда и вообще предпочитает мягкую, раздольную накатанную ширину полтавского шляха, который выходит из города с другой стороны и по которому ездят в Завирье.
– Пара, конечно, лучше, – говорит он. – А кто теперь будет заместо царя?
– Народ будет, вот кто!
– А народу много.
– Ну, вот и хорошо, что много. Из двух человек один дурак, а другой с роду так. А со всего народу умного легче сыскать. Найдется кому.
Илья Иванович кивает на просторно разместившиеся хаты, стоящие внизу по сторонам высокого замостья, прикрытые вербами.
– Ишь живут! Соломенная жизнь! Привыкли и живут. На крыше солома, на воротах солома, на плетнях солома, на соломе спит, и в голове, кроме соломы, ничего нету. Другие государства всё тебе делают: и часы, и очки, и коверкот разный, и Манчестер, а у нас только солому умеют. А здесь построить нужно фабрику, например, сукно делать. Сколько людей кормиться будет! Дело можно какое развернуть! Вот тогда мы с тобой и автомобиль купим!
– Это какой же? – спрашивает Гришка, немного пугаясь такой будущей сложности.
– О! Это, брат, чудо такое: без лошадей едет!
– Как поезд?
– Куда там поезд годится!
Гришка дальше не расспрашивает. Ему все равно, на чем ездить, главное, чтоб харчи были хорошие, а то в последнее время с харчами плохо стало, и хозяин говорит: довели Россию.
3
Уже яблоки и арбузы поспели, когда снова выехал Гришка за хозяином на станцию. Илья Иванович вышел на площадь сердитый и даже «здравствуй» не ответил. Сел на линейку и сразу в зубах заковырял спичкой. И так до самого моста возился с зубами. И только когда переехали мост, спросил неласково:
– Ну, пролетарий, был на этом собрании? Как там эти… выздоравливающие?
Гришке почему-то не хочется рассказывать о собрании, он вежливо чмокает на коня и отвечает между чмоканьем:
– Был.
– Солдаты разорялись?
– Как вы говорите?
– Солдаты были?.. Ораторы?
Гришка начинает вспоминать подробности собрания, и к нему приходит охота говорить:
– Солдаты больше говорили, а еще один из Благодухова, здорово так говорил…
– Хе! Здорово, говоришь?
– Здорово говорил!
– А солдатня радовалась?
– Там не только солдаты. Всем понравилось.
– Понравилось? И тебе, значит, понравилось?
Гришка повернул к хозяину улыбающееся лицо. Из-под растрепанного козырька глянули на Пивоварова довольные, ясные глаза.
– Понравилось, а как же? Здорово понравилось!
– Хе! А что ж тебе, например, понравилось?
– Да все.
Гришка оперся черной ладонью на подушку линейки, и жеребец сразу понял, что можно идти шагом.
– И как это, чтобы войну кончать, потому что, говорит, довольно кровь проливали за их, сволочей.
– За сволочей?
– Так и сказал: за сволочей, за буржуев, значит. Довольно кровь проливать. И власть Советам!
– О!
– Ага. Советы, сказал, должны быть для трудящихся. Кто трудится и работает. А кто не работает, того, говорит, к чертовой матери выкинуть.
– Действительно! Выкинуть! Разумный народ!
– Да, он разумный, – подтвердил весело Гришка. – Такой разумный! Прямо все хлопали и хлопали!
– А солдаты что?
– Солдаты больше всех хлопали. А он еще про одного говорил: Ленин, есть такой, и тогда здорово хлопали.
– И ты хлопал?
– Ага.
– А чего ж тебе хлопать, спросить?
– А как же? А я что ж? Тоже… что ж… работаю.
– Да ведь ты Ленина не видел? Какой это такой, скажи пожалуйста, Ленин, тебе какое дело?
Гришка похлопал рукой по подушке, а на лице все то же довольное выражение.
– Ленин за всех трудящихся.
Дурак ты, Гришка! Он за тебя беспокоится? Где он за тебя беспокоится? За тебя я беспокоюсь. Вон башмаки тебе купил? Купил. Деньги тебе плачу? Плачу. Кормлю тебя? Кормлю. А ты говоришь – Ленин! Где ж? Пускай он тебе картуз купит, скажем…
Гришка поднял глаза на Пивоварова. В серых его зрачках отразились вербы, небо, какая-то радость и какое-то удивление.
– Спасибо вам, это я не говорю. А только он за всех.
– Вот тебе и спасибо. А ему за что спасибо сказать?
– А тот у Благодухова все объяснил: вся власть Советам! Буржуев по шапке, сами будете жить, без буржуев. А там в Петрограде сидит самый главный, Керенский по фамилии, ой и вредный! Ему всё воевать и воевать… Кровь проливать.
– Значит, ты мой магазин заберешь? Хозяином станешь?
Гришка удивленно воззрился на хозяина:
– Да что вы, Илья Иванович! Зачем ваш магазин. Это против буржуев. Где Ленин, а где магазин.
Гришкины глаза погасли, он сердито глянул на жеребца: с какой стати шагом плетется и голову даже повесил!
– Но! Задумался!..
Ехали молча до второго моста. И тут Гришка спросил:
– А вы видали большевиков? Хоть одного видали?
Пивоваров ответил неохотно:
– Вот добра нашел смотреть! Большевики!
– Интересно посмотреть, какие.
– Подумаешь!
Гришка почуял что-то неприятное в ответах Пивоварова. И вообще с некоторого времени хозяин ему меньше нравился: не такой веселый и все больше спрашивает, а сам мало говорит. Но сегодня, пожалуй, он и повеселится. У Гришки приготовлены для него городские новости. Может, это и не такие важные вещи, как политика, а все-таки интересно.
– А вчера Воротиловка горела! Куда тебе зарево! Ни одной звезды не видно!
– Воротиловка? – быстро спросил Пивоваров.
– Всю ночь горела! Ой и здорово ж горела!
– Воротиловка?
– Ага. Мы с Гаврюшкой бегали.
– Много хат сгорело?
– Зачем хаты? Хаты все целые. Панский дом горел.
– Подожди. Шагом. Как ты говоришь?
– Я говорю: панский дом. Хорошо горел!
– Да что такое?
– И солома, и конюшня, и клуни. Все начисто!
– Ай-ай-ай! – задохнулся Пивоваров. – Лошади там такие замечательные! Сгорели?
– Нет! Зачем? Лошади – нет! Лошадей мужики развели. Лошади у мужиков теперь. И машины. И так еще… организованно! Все в порядке. Ха! Наша пожарная приехала, а они говорят: чего приехали? Пускай горит!
– Ай-ай-ай!
– А чего? – оглянулся Гришка. – Мужики сказали: удрали в город, пускай там и сидят. И им спокойнее, и нам без хлопот. Так они и поехали обратно. Не тушили.
– Куда ж они поехали?
– А в свою пожарную и поехали. Куда ж!
– Да нет! Лосковы!
– А, господа? Господа в город поехали. Куда ж им ехать? Ха! Да они и не поехали вовсе…
– Что ты говоришь?
– Куда там ехать! Сам Лосков, говорят, в одной рубашке удрал. Ребята воротиловские говорят, он всегда без подштанников спать ложился, у панов будто всегда так. Правда это?
– Что?
– Да вот, что паны без подштанников спать идут? Другое бы дело от бедности, а то чего?
– Да брось ты… подштанники… А Ирина Павловна?
– Это барыня? Все целы! Они как выскочили, так прямо в жито. А потом и пошли. Пешком.
Пивоваров почему-то до самого дома не сказал больше ни слова. Гришка чмокал, чмокал на жеребца, то натягивал вожжи, то отпускал, несколько раз оглянулся: непривычно для него было это молчание. Расстроился хозяин, видно, а может, что-нибудь другое.
– А лошади не сгорели, – сказал Гришка, рассматривая придорожные плетни. – Все в порядке. Коровы, лошади – все, как следует.
Но Пивоваров на это ничего не сказал. Гришка тоже заскучал. А потом сказал нехотя:
– И барыня, и дочка. Все в порядке!
Рано утром часовые на набережной получили свежую газету. Первые читатели первого ленинского декрета запечатлены на картине художника И. Сулименко «Матросы Октября».
4
На вербах уже ничего не осталось, а на замостье серая жижа закрыла и булыжники и ямы. Жеребец шел злой, шатался на ямах, спотыкался.
В городе возле управы стояла полусотня солдат. Откуда они взялись и для чего торчали в городе, никто не знал. Говорили, что из этой полусотни будет сделан новый какой-то полк. Правда или неправда это, никто не знал, а казаки гуляли по улицам, ухаживали за девчатами, о войне у них и разговору не было. Едучи на станцию, Гришка думал о казаках, он не прочь был тоже сесть на коня и надеть черкеску. Но это было не самое главное.
Самое главное было другое: в Петрограде Ленин-таки выгнал Керенского, довольно ему воевать. Пивоваров как услышал об этом, так и полетел в губернию. А чего ему лететь, если и так все напечатано в газетах подробно?
На станционной площади насчитал человек двадцать из команды выздоравливающих. Они гуляли по площади, заглядывали на пути, собирались по три, по четыре, болтали. С ними было несколько своих парней – миропольских. Гришка часа четыре ожидал хозяина. Привязал жеребца к столбику, прислушивался и присматривался к солдатам. Все понимали, что сейчас должны приехать большевики.
Самый знакомый Власов. Подбородок у него маленький, тонкий, а скулы широкие, усики. Власов гуляет в старенькой шинельке, руки греет в карманах и посматривает на город:
– Вот постой, привезут мне сейчас того-сего. Хоть и не мой город, а поддам кой-кому коленом.
– А чего привезут? Чего привезут? – пристал к нему Гришка.
Власов задвинул руки в карманы по самые локти и смеется:
– Чего привезут? Пуки-туки-буки! Образца девяносто пятого года.
– Это ружья?
– Не ружья, деточка, не ружья – винтовки! Да ты помалкивай.
– Большевики привезут?
– Вот любопытный! Ну, а кто ж, меньшевики, что ли? Догадываться надо.
– А скоро привезут?
– Чего?
– Да эти…
– Ох, и дурной же ты! Чего? Несознательный какой!
– Да чего я несознательный?
– Дубина просто! Ты ж видишь, что я с голыми руками. И другие. Чего ты орешь? Погулять выйти нельзя на станцию, так сейчас и пристанут.
Подошел пассажирский. Солдаты бросились к вагонам, но оказалось, что большевики не приехали. Гришке так стало досадно, как никогда в жизни не было. Солдаты собирались у входа и тихонько скучали. Но прибежал Власов, зашептал:
– Идет следом поезд! На Благодухов. И трехдюймовка с ними. Минут через двадцать будет. А ты чего здесь? Ох и парень же любопытный!
– Какой это?
– Да вот этот, пивоваровский! Вон, бери своего хозяина!
Пивоваров вышел сам не свой, на Гришку и не посмотрел. Подошел к линейке и не садится, а стоит и смотрит куда-то, руку положил на крыло и пальцами постукивает. Гришка сидит на линейке, ожидает.
Хозяин вздохнул и полез-таки на линейку. Поехали.
– Что в городе?
– А что в городе?
– Не понимаешь, что ли?
– Да и не понимаю…
– Казаки в городе?
– Большое дело – казаки! Пока в городе.
– Как это ты разговариваешь?
Гришка опустил глаза, потрогал кнутовищем сапог, промолчал.
– Большевики, говорят, приезжают.
– А что ж?
– "Что ж, что ж"! Погоняй, чего плетешься!
Гришка ничего не сказал и погонять не стал. Куда там погонять? Все равно ямы.
Так и ехали молча до самого моста. А только вздернулись на мост, как оглушительно гакнуло сзади и пошло громом по свету.
Пивоваров ухватил Тришку за плечи:
– Что такое? Господи!
Гришка не успел ответить: оглушительно зазвенело впереди и вспыхнуло в небе белым облачком. Хозяин соскочил с линейки и смотрит на Гришку, а губы дрожат. И жеребец дрожит, ткнулся мордой в перила.
– Гриша! Что такое?
А всмотрелся в Гришу, еще больше испугался: в серых глазах Гришки не отражается сейчас небо, они холодно смотрят на хозяина и улыбаются без шутки:
– Приехали, хозяин!
– Куда приехали? – в суматохе оглянулся Пивоваров.
– К нам, в город, большевики приехали!
И в подтверждение этих слов снова взорвался мир, и снова белым облачком резкий звон разошелся над городом.
Пивоваров бросился к линейке, споткнулся, на четвереньках взлез на сиденье.
– Гони! Гриша, гони! Господи!
Взволнованный жеребец загремел по мосту.
– Да куда ж мы едем? На смерть, что ли? Сворачивай сюда! Сворачивай в этот двор…
Гришка потянул правую, линейка чуть не опрокинулась. Круто скатились с замостья и влетели в безворотный двор. В дверях хаты стоял мужик, и возле него бабка крестилась часто.
– Трехдюймовкой бьют…
– Я у вас подожду.
– Ну, а как же!
По дороге два солдата. Они быстро шли под плетнями и всматривались вперед. Гришка выбежал из двора.
– Куда ты, черт! – закричал Пивоваров.
Гришка глянул: под плетнями шли все двадцать; у каждого винтовка, а у некоторых и две.
– Власов!
– А! Любопытный! Возьми вон у него!
– Кого?
– Кого, дурень! Кого! Пуки-туки возьми!
– Да ну?! – Гришка присел. Может быть, от удивления, может быть, для того, чтобы лучше прыгнуть к винтовке.
– Ты что, сдурел?
– Дай ему, дай! Свой человек.
Гришка ухватил винтовку, сжал в руках перед собой. Его глаза теперь пылали серым, но страшно горячим огнем.
– Власов, а где большевики?
– Ну и глупый ты парень, просто непостижимо! Где большевики! Да ты ж и есть большевик, дурья твоя башка. Да довольно тебе болтать, в бой идем!
Гришка только один раз ошеломленно хлопнул глазами и взял винтовку в правую руку, как и все.
– Гришка! Куда ж ты, сукин сын! Куда?
Гришка оглянулся. Как это он забыл про хозяина?
– Илья Иваныч! Да ты ж и есть самый буржуй!
Но Власов в этот момент треснул его между лопатками:
– Долго я тебя учить буду? Баран деревенский! Вперед!
Гришка громко и радостно вздохнул и… пошел вперед.
1937
