Текст книги "Ярлыки"
Автор книги: Гарольд Карлтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
– Мы никогда не разговаривали друг с другом мило, – заметила Маккензи. – Мы всегда были вынуждены терпеть друг друга, но они никогда не уважали меня – ни раньше, ни сейчас.
Реджи зло посмотрел на нее.
– Только не поднимай волну! – предостерег он. – Тогда я буду уважать тебя.
Маккензи, не сводя с него глаз, опустилась на кушетку.
– Значит, это правда? – спокойно спросила она. – Это должно быть правдой, иначе бы ты так не разозлился.
– Что это значит, Реджи? – спросила Эстер. – О чем она говорит?
Реджи покачал головой.
– Я не верю ей, мама, – ответил он. – Подняли шумиху в газетах о ее фальшивом радикализме. Я знаю, это называется «по совести обращаться с рабочими». Но разве, Мак, ты не наслаждаешься, живя здесь в башне из слоновой кости? Разве ты не любишь, когда к тебе обращаются «леди Брайерли»? Люди, подобные тебе, могут себе позволить быть радикалами…
Маккензи встала и положила руки на плечи Реджи. Она пыталась найти в его лице хоть какие-то признаки эмоций, на которые она могла бы отозваться.
– Реджи, если мы наживаемся, обрекая на нищенское существование наших работниц, то я готова все бросить и поселиться в убогой квартире в Виллидж. Я так жила раньше и не могу сказать, что не была счастлива.
– Никто не наживается! – вскричал Реджи, сбрасывая ее руки. – Мы получаем прибыль – разве не для этого люди занимаются бизнесом? Мы не совершаем ничего такого, чего бы не совершали дюжины других фирм…
– Ты ублюдок! – Маккензи вцепилась в его пиджак, но он без усилий отбросил ее.
– Реджи! Маккензи! – Эстер кинулась к ним, схватившись за сердце. – Вы доведете меня до сердечного приступа!
– Ты видел эти мастерские? – спросила Маккензи, сверкнув глазами. – Там потогонная система? На что они похожи?
Реджи ухмыльнулся.
– Калифорния – это штат с жарким климатом. Что еще я могу тебе сказать? Ты думаешь, что мы приглашаем портних из Франции и устраиваем офисы с кондиционерами в Беверли-Хиллз? Мы должны считаться с накладными расходами.
– Я поеду туда и посмотрю сама! – Маккензи отвернулась от него и взяла мать за руку. – Я могу поступать только так, – констатировала она.
– Ты никуда не поедешь, Мак! – закричал Реджи.
– Почему? Что ты собираешься сделать? – рассмеялась Маккензи. – Посадить меня под домашний арест? Ты думаешь, что можешь ограничить мои передвижения? – Она подняла трубку телефона и набрала номер справочного бюро. – Пожалуйста, как позвонить в «Американ Эйрлайнз»?.. – Набирая следующий номер, она смотрела на мать и брата. – Я хочу заказать билеты в оба конца в Лос-Анджелес, один взрослый и один детский, первый класс, на пятницу…
– Отдай! – завопил Реджи, выхватил у нее трубку и опустил ее на рычаг. Маккензи издала возглас гнева. Она стала бороться за телефон, но Реджи без усилий удерживал его крепкой рукой.
– Разве для этого я растила вас? – запричитала Эстер. – Чтобы увидеть, как вы деретесь друг с другом? Почему вы не можете наслаждаться своим успехом? Ведь все работают так тяжело…
– Ты засранец! – крикнула Маккензи, ударила Реджи в подбородок и отскочила в сторону.
– Вы ведете себя как дикари! – рыдала Эстер. Входная дверь неожиданно распахнулась, и вошел дворецкий, ведя за руку Джордана. Они стояли в прихожей, ощутив, хотя и ничего не видя, напряженную обстановку.
– Хотите, чтобы мы вернулись попозже, леди Брайерли? – спросил элегантный японец.
– Мамочка! – Джордан кинулся поцеловать Маккензи, потом бабушку.
– Все в порядке, Ико. Приготовьте, пожалуйста, Джордану сэндвич. – Потом обратилась к матери – Уведи его из моего дома.
Реджи потянулся, чтобы похлопать своего племянника по плечу, но Маккензи быстро отвела Джордана в сторону.
– Хм… – фыркнул Реджи. – Я уже недостаточно хорош, чтобы дотронуться до Его светлости? Пошли, мама. – Он протянул руку Эстер, помогая ей подняться с кушетки.
Эстер с тревогой взглянула на дочь.
– Я все же не понимаю, почему вы с таким антагонизмом относитесь друг к другу. А как же наш ленч?
– Я приглашаю тебя на ленч, – утешал ее Реджи, ведя к двери. – Я угощу тебя лучшим ленчем.
– Маккензи, дорогая, – Эстер с затуманившимся взором обернулась к дочери. – Я не хочу, чтобы ты в таком состоянии отправилась в Калифорнию. Прислушайся к Реджи. Позволь ему и Максу заниматься этим. Они все делают для твоего блага. Вы уже миллионеры – чего вам надо? Платья приносят хороший доход, и это самое главное…
Маккензи в отчаянии покачала головой.
– Мама! Это вовсе не самое главное! Эксплуатация гораздо важнее! И почему ты никогда не уважаешь мое мнение?
Реджи подтолкнул мать к открытой двери, потом обернулся и бросил последнюю угрозу:
– Отправляйся в Лос-Анджелес, и тогда ты сразу вылетишь из нашей фирмы! Именно это я имею в виду! Вылетишь со своей титулованной задницей!
Маккензи рассмеялась:
– Это может быть самое лучшее, что только может произойти со мной! Потому что, если я обнаружу то, о чем подозреваю, черт возьми, то я устрою вам такое паблисити, что сотру «Голд!» в порошок! Никто не захочет покупать эти платья – и вы останетесь с большой пустой корзиной. Мама, я очень сожалею о ленче…
Реджи захлопнул дверь за матерью, на лице которой так и застыло выражение печали.
Маккензи подхватила на руки Джордана и поцеловала его.
– Мы с тобой отправляемся в Калифорнию! – сказала она.
* * *
Майя с наслаждением потянулась в постели на свежих простынях с кружевами. Было семь тридцать утра. Она снова ощутила в животе комочек страха. И тогда она вспомнила! Вечером будет празднование «Дивайн», вечером она предстанет перед всей индустрией моды и откроется не только то, что это она скрывается за именем Анаис Дю Паскье, но и то, что она – дочь Корал. Они должны будут обняться перед аудиторией и камерами. А что произойдет потом? Она не доверяла Корал, хотя Колин и сообщил ей, что состояние матери улучшилось.
Майя с неохотой поднялась с кровати, ее белая хлопковая ночная рубашка ниспадала с нее, как злая пародия на подвенечное платье. Она надушилась вечером после ванны «Шанелью», и этот аромат впитался в нее, заставляя чувствовать себя женственной и роскошной. Она взглянула на свое взъерошенное отражение в декорированное зеркало на туалетном столике, которое ей подарил Уэйленд. Женственной! Она с горечью усмехнулась. Как может она быть женственной? Она впустую тратила свою жизнь, любя бесплодно одного мужчину и игнорируя всех остальных, включая Дэвида Уинтерса. Дэвид звонил ей, спрашивал, хочет ли она, чтобы он сопровождал ее этим вечером на вручение наград. Она знала, что Уэйленд и Колин будут за кулисами, приглядывая за Корал, поэтому ответила согласием. Это будет хорошей рекламой для них обоих – прийти вместе: «Мистер и Миссис Мода». Иногда Майя размышляла о том, как же она прикипела к Филиппу, а Дэвид прикипел к ней. Она представляла себе словно лестницу любви без взаимности, где каждый стоял на своей ступеньке, в отчаянье взирая на недосягаемый предмет своей любви, стоявший ступенькой выше.
– А как насчет Маккензи? – спросил Дэвид. – Она будет с Эдом…
– Последнее, что я слышала от нее, это было послание на моем автоответчике из двух слов: «Пошла ты!..» – ответила Майя. – Я послала ей письмо с соболезнованиями, когда умер Элистер, но в ответ ничего не получила. Я полагаю, что следующий шаг должен исходить от нее.
Уэйленд устроил так, чтобы обе пары сидели на празднике в противоположных концах зала.
Приняв душ, Майя ожила и начала обдумывать свой день. Она купила самое дорогое в своей жизни платье – за две тысячи долларов от Зандры Родес, покрытое замысловатой вышивкой и манящими блестками, образующими затейливую вязь имени модельера. «Сегодня вечером я буду выглядеть как никогда хорошо», – сказала она себе. Это будет трудное испытание, но его надо пройти, только и всего. Она насухо вытерлась и накинула халат, чтобы приступить к завтраку. Обычно в это время она читала «УУД» и «Лейблз», которые ей рано утром приносили к двери. Она села у окна, начав с чая из трав и яблока.
Сразу обратившись к странице, где печатались «Всякие сплетни», она от неожиданности едва не выронила чашку.
«После долгого размышления вчера вечером Филипп Ру признался в нашем парижском офисе, что его брак фактически распался. Жозефина Ру остается на их вилле в Сен-Тропезе, в то время как он снимает квартиру в районе Марсова Поля в Париже. Их бурные отношения вызывали любопытство в кругах моды. Обозреватели часто замечали, что они не очень подходят друг другу. Обходительный, изысканный Ру, один из очень немногих кутюрье, состоящих в браке, одевал таких знаменитостей, как Жаклин Кеннеди, герцогиня Виндзорская и Катрин Денев. Мадам Ру не дала «Лейблз» никаких комментариев относительно их разъезда. Было также объявлено, что она больше не будет партнершей Ру по дизайну».
Майя дважды перечитала заметку, хотя запомнила ее наизусть сразу. Внутри что-то забилось, она глянула в окно на улицу. Почему сегодня? Почему именно в этот день она должна получить ту же самую награду, которую Филипп завоевал два года назад? У нее нарастало убеждение, что теперь, наконец, Филипп будет принадлежать ей. Нелепо, она понимала, но это чувство отказывалось исчезать, даже когда она посмеялась над ним.
Майя планировала провести утро за работой в своем офисе-студии, но сейчас она понимала, что не сможет ни на чем сосредоточиться. Она позвонила своей секретарше и сказала, что сегодня не придет.
Напевая, Майя сделала легкий массаж. Теперь она, наконец, может позволить себе то, что всегда таилось в уголке ее души – ждать его снова.
Резко зазвонил телефон, от чего ее сердце едва не оборвалось. Она со страхом смотрела на него, не решаясь поднять трубку. Потом все же заставила себя сделать это. Осторожно произнесла:
– Хэлло?
– Ты уже читала? – послышался хриплый голос Маккензи. – Я умру, если мы не обсудим это, Майя. Можем же мы быть друзьями, ну, пожалуйста! Ты уже прочитала «Лейблз»? О Филиппе Ру? Что ты собираешься теперь делать?
Майя покачала головой. Маккензи так разговаривала с ней, словно их дружба никогда не прерывалась. Потом нервно рассмеялась:
– Ничего! – ответила она. – Решительно ничего!
– Тогда ты самое тупое и глупое существо на свете! – вскричала Маккензи. – Если бы я была так влюблена в парня, я бы на первом же самолете помчалась в Париж и заграбастала его! Ради Бога, Майя, мужчины больше не умыкают женщин!
– Ну, а я не умыкаю мужчин…
– Но ты всегда говорила, что он единственный парень в мире, который перевернул тебя всю! – кричала Маккензи. – Из-за него, черт побери, ты живешь, как монашка! Неужели это не стоит трахнутого билета на самолет?
Майя помолчала, размышляя.
– Да, он для меня единственный мужчина на свете, Маккензи, – наконец, сказала она. – Но он знает о моих чувствах. И теперь пусть он связывается со мной, если он…
– Майя Стэнтон! – завопила Маккензи. – Если ты не поднимешь сегодня свою маленькую задницу и не помчишься в Париж, не думаю, что когда-нибудь я снова буду сочувствовать тебе! Это любовная история на все времена, и я хочу знать, что происходит!
– Я уже ангажирована на сегодняшний вечер, Маккензи, – мягко сказала Майя. – Забыла?
– Ах, Господи, – сердито откликнулась Маккензи. – Полагаю, должна тебя поздравить. Очень мило, что твоя мать успела устроить это тебе до того, как она оставила журнал.
Майя улыбнулась. Она забыла, какой сволочью может быть дизайнер-соперница.
– Это не имеет к ней никакого отношения, – сообщила она Маккензи. – Награду дала мне Донна Брукс. Моя мать просто вручит мне ее. Это идея Колина Бомона. Он полагает, что так реабилитирует ее в глазах индустрии моды.
– Она нуждается в этом, – согласилась Маккензи. – Я слышала все эти странные истории о ней…
– Мы делаем все, чтобы сегодня вечером она была в порядке.
– Ладно, – неловко пробормотала Маккензи, – думаю, вечером увидимся. Ты, видимо, будешь выглядеть сверхроскошной, да? Помяни меня добрым словом перед теми, наверху – мне тоже хочется получить эту награду! Может быть, в будущем году…
Она повесила трубку раньше, чем Майя нашлась, что сказать.
Майя сделала кое-что по дому, стараясь преодолеть желание взять «Лейблз» и снова перечитать заметку. Как могут несколько печатных строчек так быстро изменить твои мысли, удивлялась она. А что, если Маккензи права? Что, если сделать что-то драматичное, чтобы показать Филиппу, как сильно она еще любит его? Потом она стала думать, а вдруг он уже связан с кем-то другим? С прекрасной французской актрисой? Но что-то внутри говорило ей, что это она причина их развода. Филипп никогда не переставал любить ее, так же, как она не переставала любить его.
Она расхаживала по квартире, наводя порядок и нервничая все сильнее и сильнее. Когда, в конце концов, она уронила вазу с цветами, то вслух отчитала себя:
– Я должна уйти отсюда куда-нибудь, я сойду с ума, если останусь здесь!
Она никогда не была такой, но сегодня ее ничто не удивляло. Надев жакет, Майя поспешно спустилась по лестнице. Она хотела просто пройтись, расслабиться, глядя на лица других людей, рассматривая витрины магазинов.
Пройдя до Лексингтон-авеню, она подошла к угловой аптеке и… увидела перед собой огромное изображение одеколона «Филипп» с черно-белым фотопортретом работы Эйвдона. Улыбающееся лицо Ру, смотревшего с огромного, высотой в четыре фута портрета, заставило ее замереть перед окном. Она уставилась на фотографию, узнавая каждый миллиметр этого лба, скул, сияющее выражение этих глаз. Она была уверена, что, прикоснувшись к нему, тоже узнает это свое ощущение, сможет вспомнить нежный запах одеколона, смешанный так соблазнительно с его собственным природным запахом. Она заставила себя оторваться от портрета и продолжить путь. А что, если в этот самый момент он пытается дозвониться до нее? – подумалось ей. И тут же она отвергла эту мысль. Они не виделись свыше двух лет – возможно ли, чтобы он после этого просто поднял трубку и позвонил? Куда? Он может знать ее номер от Уэйленда, ответила она себе. Этот внутренний спор привел ее в раздражение, но она заставила себя пройти еще несколько кварталов, чтобы доказать себе, какой твердой она может быть, и как нелепо предположение, что он пытается связаться с ней. Он делает платья для самых красивых женщин в мире – самых знаменитых, самых богатых и самых могущественных – почему он должен связываться с ней?
Майя медленно вернулась к своему дому, вставила ключ в замок своей квартиры и услышала, как в кухне надрывается настенный телефон. Ее тело затрепетало. Словно волшебник, который когда-то заточил ее душу в бутылку, взял да и освободил ее теперь. Замок не открывался целую вечность. Когда она, наконец, влетела на кухню и схватила трубку, то услышала в ней треск и помехи. Она сразу поняла, что это он, так же, как всегда знала, что в один прекрасный день этот звонок раздастся, что их любовь не прервалась и никогда не прервется…
– Майя? Майя? – Он называл ее имя по ту сторону Атлантики, оно обогнуло половину земного шара.
От сознания, что мужчина, которого она любит, взывает в этот момент к ней из Парижа после того, как она тысячи раз молила и желала, чтобы он думал о ней, у нее закружилась голова. Она не могла ни проглотить комок в горле, ни вымолвить хоть слово…
– Майя? – кричал Филипп. – Майя! Это ты? Наконец она смогла выдавить:
– Да, да!
– Это Филипп! С тобой все в порядке? Ты слышала мои новости? Я свободен!
– Я прочитала сегодня утром. Что произошло?
– О Майя! Произошло то, что я очистил свою совесть. Совершенно! Теперь я понимаю, что никогда не мог удовлетворить ее, никогда не мог сделать счастливой. Вместо этого мы сделали друг друга несчастными. Она знала с первого дня, что я встретил тебя, что я люблю тебя. Даже когда мы предприняли этот фарс с женитьбой, она знала, что я люблю тебя. Но я был обязан Жозефине, моей деревне, нашим друзьям… Я был убежден, что обязан жениться. Теперь и она понимает, что это не так… А я… я всегда понимал это. С той самой ночи, когда мы были вместе. Поэтому… приезжай ко мне, Майя! Приезжай немедленно!
– О Господи, – пробормотала она.
Майя чувствовала себя так, словно очутилась в другом измерении. Ее тело, ее жизнь, ее сознание за считанные минуты претерпели какую-то трансформацию. У нее закружилась голова, и она ухватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах. Что надо делать, когда твоя душа парит, тело взывает, а мозг отказывается управлять им, потому что ты в конце концов наяву услышала то, что мечтала услышать всегда?
– Я послал тебе билет на самолет, Майя. Ты можешь прилететь сегодня вечером?
Она прислонилась спиной к такой знакомой, холодной, выложенной изразцами стене кухни, ее глаза ничего не видели сквозь слезы, она должна была взять себя в руки, чтобы не разрыдаться вслух.
– Мы так долго ждали, Майя. Может быть, у тебя есть кто-то другой? Ты еще любишь меня, Майя?
– Нет! Да! – закричала она. – О Филипп! Ты же знаешь, что я могу любить только тебя! Я буду с тобой, как только смогу, дорогой мой! – говорила она, представляя, какой вкус у его губ, его рта, и как это будет – почувствовать себя в его сильных, всеохватывающих руках, на этот раз без ощущения вины и не сдерживая себя. – Я буду с тобой очень скоро…
К шести часам вечера все обитатели Манхэттена, претендующие на принадлежность к обществу или миру моды, заканчивали последние приготовления. Богатые принимали парикмахеров в своих спальнях. Менее богатые совершали паломничество в свои излюбленные салоны. Немногие «бедные» осторожно освобождали свои волосы от бигуди.
Маккензи натянула на свое роскошное тело облегающее черное кашемировое платье, которое сама смоделировала на этой неделе; оно было по-новому длинное – времена мини-юбок прошли. Блестящие граненые под бриллиант пуговицы отражали свет, когда она завершала свой макияж в черной мраморной ванной комнате. Она поворачивалась то одним, то другим боком, рассматривая свое отражение.
– Неплохо, – решила Маккензи.
Не так уж далеко от нее Майя, с учащенным дыханием и сердцебиением, упаковала в маленький чемодан джинсы, свитера, ночную рубашку. Потом облачилась осторожно в новое вечернее платье от Зандры Родес. Ее длинные волосы были высоко зачесаны, сзади на голове покачивались ленты и цветы, подобранные соответственно пастельной вышивке на платье. Майя положила свой паспорт в вечернюю сумочку с золотыми блестками. Потом позвонила в «Пан Америкен», чтобы подтвердить заказ. В холодильнике она заметила бутылку шампанского и стала размышлять, успокоит ли оно ее или еще больше возбудит. Она находилась в каком-то трансе, словно в полусне, когда все выглядит не вполне реально. Но трудное испытание с получением награды перед публикой было ничто в сравнении с тем, что ожидало ее после – полет в Париж и Филипп!
Между тем, Колин явился в квартиру Корал, облаченный в специально скроенный на его небольшой рост токсидо.[42]42
Принятый в высшем обществе США вечерний мужской костюм со своеобразным, похожим на смокинг пиджаком.
[Закрыть]
– Господи! Какой ты элегантный! – Глаза Корал блестели, когда она открыла ему дверь. Она наклонилась, чтобы поцеловать его. – Ты должен всегда так одеваться, Колин! Это как-то особенно идет тебе!
Он осторожно осмотрел ее – она выглядела почти как Корал былых дней. Она была прекрасно причесана, с превосходным макияжем, в черном с блестками вечернем платье от Баленсиаги, которое великолепно облегало ее фигуру. Он взирал на нее с изумлением: мода, конечно – это волшебство.
– Как ты себя вела? – спросил он, войдя в комнату и принюхиваясь.
– Всего только один маленький джойнт… чтобы расслабиться, – ответила она. – Не обращайся со мной, как с озорным ребенком, Колин. Как, по твоему мнению, я выгляжу? – Она повертелась перед ним, и он одобрительно кивнул.
– Абсолютно супер! – заявил он. – Я горжусь тобой!
– Отлично! – Она хлопнула в ладоши и вручила ему бокал шампанского. – Есть еще жизнь в старушке, а?
– За успешный вечер! – провозгласил Колин. – Ты выйдешь на сцену, держа награду… – говорил он ей. – И должна будешь сказать следующее… – Колин выудил из кармана напечатанный на машинке текст, который дал ему Уэйленд.
Корал взяла листок и прочитала. Он внимательно наблюдал за ней, но было незаметно, чтобы она кололась. Следить за ней все двадцать четыре часа в сутки было невозможно.
– Годится! – сказала Корал и аккуратно сложила текст речи.
– Позволь мне послушать, как ты произнесешь ее! – настойчиво попросил Колин.
– В самом деле! – Она покачала головой и развернула листок. – «Награда «Дивайн» в этом году присуждается Анаис Дю Паскье. Она, как кое-кому известно, моя дочь. Чтобы избежать обвинений в непотизме,[43]43
От латинского «непотис» – внук, племянник. Покровительство своим родственникам или близким людям.
[Закрыть] эта блестящая художница-дизайнер использовала название компании как псевдоним. Я счастлива сообщить, что решение об этой награде было принято новым главным редактором «Дивайн» Донной Брукс до того, как она узнала, что Анаис – это Майя». Колин, я должна все это сказать? Боюсь, что я споткнусь на имени Донны…
– Абсолютно все! Ты можешь читать это, если хочешь.
– Я сымпровизирую. – Она спрятала текст в сумочку. – Я делала это раньше, ты знаешь. Несколько раз, начиная с Филиппа Ру, помнишь?
Лимузин прибыл за ними в семь тридцать. Болтая, смеясь, Колин вывел Корал из квартиры и усадил в автомобиль, скрестив за своей спиной два пальца.[44]44
Примета у американцев – «чтоб не сглазить».
[Закрыть]
Ряд удлиненных лимузинов выстроился к восьми часам возле здания «Хедквотерз». Огромный прожектор у главного входа был направлен вверх, его широкий, яркий луч медленно перемещался по темно-синему небу. Из автомобиля, подъехавшего перед ними, вышли Холстон и Лайза Минелли. По тротуару медленно вышагивал Энди Уорхол, окруженный стадом своих суперзвезд.
Колин увидел впереди себя Майю и Дэвида, ожидавших лифт. Он заметил Донну Брукс и Ллойда. Говард Остин пришел один. Модели, стилисты, фотографы, издатели, их помощники шли по украшенному гирляндами из белых гвоздик пути от главного входа к лифтам. Здесь были дизайнеры с Седьмой авеню, одетые в свои лучшие костюмы в надежде ослепить своих конкурентов. Колин пытался прикрыть Корал от толпы, она шла выпрямившись, высоко вскинув голову, не желая узнавать ни друзей, ни врагов.
Кордоны службы безопасности сверяли по спискам фамилии и приглашения гостей под звуки рок-музыки, несущейся из динамиков.
Корал, царственно прямая, стояла в очереди. Вырез ворота обнажал скульптурно очерченные линии шеи. Крупные, сверкающие серьги от Кеннет Лэйн и черные с золотыми блестками чулки придавали ей праздничный вид. Руки ее украшали тяжелые серебряные браслеты. Минуя охрану, толпа растекалась вширь, позволяя Корал и Колину пройти вперед, многие обращали внимание на гордую, вызывающе привлекательную рыжеволосую женщину. Она и в самом деле образовывала вокруг себя определенную ауру, заметил Колин, ведя ее к лифту, а затем поднимаясь с ней на самый верхний этаж.
Здесь они оказались в гуще другой толпы болтающих, надушенных, вытягивающих шею, чтобы получше разглядеть окружение, людей. Колин вел Корал мимо них за кулисы. Кто-то приветственно хлопал его по спине, он поцеловал несколько моделей, и несколько моделей поцеловали его. Корал казалась спокойной и собранной, она улыбалась окружающим, большинство из которых прекрасно знала.
Их, кому предстояло участвовать во вручении награды, провели к особому угловому столику, где стали пичкать выпивкой и советами. Здесь уже находился Уэйленд, он приветствовал их обоих, поцеловал Корал, придвинул ей стул.
– Не позволяй ей пить слишком много, – шепнул он на ухо Колину, – и не отпускай без сопровождения даже в дамскую комнату. Если она захочет пи-пи, сторожи ее снаружи.
– Где Майя? – спросила Корал, оглядывая комнату, заполненную людьми.
– Она пошла занять место в зале, в последнем ряду, – сказал ей Уэйленд. – Мы вручаем призы точно так, как «Оскары» в Голливуде – победители встают со своих мест и идут на сцену, чтобы получить свою награду. О Господи, я надеюсь, что все пройдет хорошо.
А за дверью, в зале, болтающее, целующееся, благоухающее, кричащее сборище людей постепенно занимало места. Они крутили шеями, высматривая знаменитостей, махали руками друг другу, пытались вести себя естественно, когда фотографы в трех шагах наводили на них свои камеры.
Все ведущие дизайнеры шестидесятых годов – Бетси Джонсон, Джоэль Шумахер, Мэри Куант, Зандра Родес, Жан Мур – сидели в первом ряду. Модели, знакомые лица которых примелькались на сотнях глянцевых обложек и страниц журналов, сияли словно звезды. Двадцать пять моделей, которых наняли для показа платьев победителей, были приглашены для участия в специальном хореографическом шоу. Петь должна была Дионна Уорвик, и маленький оркестр уже расположился с одной стороны сцены. Обходительный распорядитель должен был как бы дирижировать всей процедурой.
Майя с Дэвидом сидели на противоположной от Маккензи стороне зала и только жмурились от вспышек блицев направленных на них фотоаппаратов. На Дэвиде был великолепно скроенный французский вечерний костюм и черный галстук, он выглядел элегантным и обеспокоенным. Маккензи окружил целый рой поклонников, она пожимала руки и целовалась с десятками людей. Эд сидел рядом с ней, облаченный в токсидо, нервный и напыщенный.
В восемь тридцать оркестр исполнил попурри на темы мелодий, под которые предстояло демонстрировать платья. Когда он смолк, на сцену вышел Уэйленд Гэррити.
И пошли бесконечные речи. Публика нетерпеливо выслушала сначала Уэйленда, потом Ллойда Брукса, потом их приветствовала Донна Брукс, она благодарила всех, уважительно перечисляла магазины и журналы, просила присоединяться к оценкам и аплодировать многим наградам, которые будут объявлены в этот вечер, особенно важной – дизайнеру года.
Затем началось шоу, в котором было показано по одному экземпляру из коллекции каждого дизайнера, а в финале продемонстрирована полная коллекция осенней одежды Анаис Дю Паскье. Пальто и платье Майи выглядели великолепно скроенными и сшитыми, потрясающе модными и прекрасно смотрелись в лучах софитов на белой сцене.
Шоу завершилось под гром аплодисментов тысяч собравшихся, затем сцена была освобождена, и грохот барабанов сообщил о начале вручения наград.
Майя так вцепилась в руку Дэвида, что он даже вздрогнул. Она почти теряла сознание. Она думала о своем чемодане, оставленном за кулисами, и о том, какие лица будут у организаторов, когда они увидят, что она уходит перед началом большого приема, который последует за шоу.
Майя сравнила свое состояние с состоянием медленно тонущего, перед глазами которого проносится вся жизнь. «Филипп, – про себя взывала она, – я очень скоро буду с тобой, мой дорогой. Очень скоро…»
Корал за кулисами не ощущала никаких тревог. Она тайком проглотила, уже придя в «Хедквотерз», две таблетки транквилизатора, запив их двумя бокалами шампанского. Она было потянулась за третьим, но Колин тактично дал сигнал официанту отойти.
– Сейчас больше не надо, дорогая, скоро твоя очередь…
Он чувствовал, как дрожит под его ладонью ее рука. Она накинула на вызывающие жалость исхудалые плечи и руки черную сетчатую шаль.
Уэйленд с края сцены дал им сигнал. Колин протянул Корал руку, вежливо помогая ей подняться, и повел сквозь толпу собравшихся в комнате отдыха людей.
Они стояли у выхода на сцену вместе, глядя на нее и в зал. В этот момент дизайнер, получивший награду в категории спортивной одежды, благодарил своих родителей за все, что они для него сделали. Наконец комментатор произнес:
– А теперь заключительная награда вечера – дизайнеру года! Вручит ее миссис Корал Стэнтон…
В зале послышались «ахи» и приветствия. Глаза вглядывались, головы покачивались, губы шептали комментарии, когда Уэйленд легким толчком выставил Корал на сцену. Свет юпитеров ослепил ее. Ей казалось, что на ней сфокусировали свои лучи сотни ламп. Она снова была в центре внимания того мира, к которому принадлежала.
Аплодисменты людей из индустрии моды, которые мало что знали о борьбе за власть в «Дивайн», согрели ее сердце. Корал с поднятой головой гордо прошла вперед, словно королева моды, которой она когда-то была.
Майя, сидя на краешке кресла, схватила Дэвида за руку.
– Господи! Она выглядит ужасно!
Блестящий макияж, так искусно нанесенный Элизабет Арден, со сцены смотрелся как раскрашенная маска на напряженном, натянутом лице, знаменитая ослепительная улыбка казалась гримасой. Было заметно, что Корал пришлось сконцентрировать все силы, чтобы одолеть бесконечное расстояние по подиуму до середины сцены.
Публика умолкла, когда она подошла к микрофону. Ее тонкая, в черном с блестками платье фигурка выглядела на огромном белом пространстве восклицательным знаком. Речь, которую она должна была прочитать, как ее наставляли, оказалась забытой в сумочке, оставленной ею Колину. Корал действительно должна была импровизировать.
– Я так счастлива быть этим вечером здесь, – сказала она. – Я отсутствовала несколько недель и соскучилась по всем вам…
Послышались жидкие аплодисменты нескольких человек. За кулисами Колин и Уэйленд от напряжения почти вцепились друг в друга. Майя, сидя на краешке своего кресла, так впилась ногтями в ладонь Дэвида, что он поморщился от боли.
– Мода – это… – начала Корал и запнулась, в глазах у нее все расплывалось. Несколько человек фыркнули. Кто-то засмеялся. – Мода это… – повторила Корал. Неожиданно она собралась и начала с начала: – Ладно… это вся моя жизнь! Это и в самом деле единственное, что имеет для меня значение. – Она просияла. – Вот почему я так горжусь, что вручаю награду «Дивайн»… великому таланту, который прячется под псевдонимом Анаис Дю Паскье… и еще больше я горжусь тем, что, оказывается, это моя дочь, Майя Стэнтон!
Раздался шквал аплодисментов, Уэйленд и Колин едва не потеряли сознание от облегчения. Дэвид подтолкнул Майю, она вскочила на ноги и устремилась к сцене. Поднявшись на четыре ступеньки, она пошла навстречу матери, раскинув руки.
Корал тоже протянула ей обе руки, сжимая в одной статуэтку – приз «Дивайн». Корал вручила статуэтку улыбающейся Майе, они обнялись, и публика в зале словно сошла с ума, взорвавшись аплодисментами. Когда овация стихла, Майя, держа Корал за руку, склонилась к микрофону.
– Я хочу поблагодарить журнал «Дивайн», оказавший мне этой наградой великую честь. Я хочу поблагодарить мою мать и Уэйленда Гэррити за их поддержку и моих чудесных коллег по «Анаис Дю Паскье» за их помощь и упорную работу…
Она улыбнулась в ответ на новый взрыв аплодисментов и потянула Корал за руку, чтобы помочь ей сойти со сцены. Но Корал воспротивилась этому. Она приложила руку козырьком к бровям и пристально вгляделась в публику, словно желая разглядеть знакомых.
Неожиданно она схватила микрофон и закричала в него:
