Текст книги "Рай, ад и мадемуазель"
Автор книги: Гарольд Карлтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– Я никогда не сплетничаю, но… – Швея замешкалась.
– Да?
– Почему вы не хотите рассказать Софи о ее родителях? Она так хочет это знать!
Жена министра встревоженно вздохнула и посмотрела на собеседницу.
– Я не могу. Поверь.
– Но ей это нужно! – выпалила Моник.
Мадам Антуан окинула подчиненную ледяным, будто парализующим взглядом.
– Я сама решу, что лучше для моей дочери.
Моник покорно кивнула.
Она медленно пошла к выходу. Отворила зеркальную дверь, ведущую в скромное крыло дома, пропахшее тяжким трудовым потом и разогретыми обедами. В свой мир. Моник думала, что нашла подход к directrice: прямота вместо благоговейного страха, – но, видимо, ошиблась.
«Почему не рассказать ребенку, кем были его родители?» – задумалась девушка.
Началась кампания «Шанель». Изображения Софи красовались по всему Парижу. Рекламные щиты на улицах и плакаты в метро увеличивали миниатюрную девушку до киноэкранных размеров. Загадочно улыбаясь в объектив, она моментально устанавливала гипнотический контакт со зрителем. И шесть букв: CHANEL. Роскошное, харизматичное лицо дома привлекало внимание. Кампания распространилась на журналы и газеты.
Модели всегда готовы к славе. Твигги, Верушка, Лорен Хаттон, Дониале Луна, первая знаменитая темнокожая манекенщица… И теперь Софи. Саманта воспользовалась внезапным интересом к лицу «Шанель», чтобы привлечь больше внимания к самому дому: рассылала пресс-релизы, где детально описывалось, как сама мадемуазель открыла Софи; называла их «Сказка мира моды» и «Золушка „Шанель“», сгущая краски вокруг таинственного «исчезновения» Софи в Лондоне, где у нее куча работы.
– Если любимая тебя игнорирует, логично попытаться забыть ее, – сказал как-то вечером Кристофер Саманте и Клаусу. – Да?
Казалось, он пытался убедить в этом самого себя.
Компания поужинала в «Куполь» и теперь попивала кофе на террасе под очень уютным для февраля навесом. Друзья переглянулись, потом сочувственно посмотрели на него.
– Я смущаю вас разговорами о Софи? – спросил юноша.
– Кристофер! – Саманта была потрясена. – Посмотри на меня. Разве меня может смутить кто-то или что-то? Просто…
Она глотнула кофе.
– Мы любим вас обоих, поэтому… – Девушка развела руками. – Я пыталась поговорить с ней на нашей съемке, но не смогла понять, что у нее за проблемы. Кажется, Софи просто хочет разобраться в себе. Думаю, она любит тебя. И я почти уверена, что у нее нет другого парня.
Британец кивнул.
– Знаю. Но все же забыть ее – лучший вариант. – Он допил кофе. – Только вот как это сделать?
Вечером Кристофер не смог поймать такси и поехал домой на метро. В долгом переходе на correspondence [109]109
Пересадочная станция (фр.).
[Закрыть]по обе стороны висели огромные плакаты с фотографией Софи крупным планом. Парень шел, а глаза девушки будто следили за ним. Реклама духов бесконечно повторяла ее лицо. Он остановился. Несколько мгновений смотрел в глаза любимой. Смеялись ли они над ним? Или в них застыла печаль? Просили ли они подождать? Заставил себя поверить, что глаза просили дать ей немного времени. Влюбленные легковерны, ничего не поделаешь. Но юноша знал: Софи не навсегда исчезла из его жизни.
ГЛАВА 23
Укорачивать юбки было дальше некуда, поэтому их начали отпускать, а пальто стали такими длинными, что ими можно было подметать пол. Чтобы женщины покупали модную одежду, моду надо менять каждый сезон. Последняя перемена перешла все границы, и пальто макси почти не раскупили. Но мода уцелела, и хотя пожилая дама, обитавшая в «Рице», – Габриель Сидони Шанель – угрожала, что эта коллекция может стать для нее последней, она начала обдумывать новую, осеннюю.
Старушка по-прежнему покидала отель только для того, чтобы пройти сорок шагов до maison de couture.
Несмотря на хрупкость, Коко сохранила острый критический ум: на первых примерках она, как дьяволица, разрывала toiles, выдирала рукава, доводя глав ателье до слез. Им казалось, что начальница слишком придирчива или даже выжила из ума.
Габриель так и не полюбила воскресенье: день без работы тянулся мучительно долго, а она превращалась в немощную одинокую старуху. Но в понедельник она снова становилась главой самого известного модного дома в мире. Поэтому пожилая дама «жила на работе», а отдыхала так же неохотно, как и ела: по необходимости, а не по желанию.
И хотя с ней всегда обедал кто-то знакомый, а по Булонскому лесу возил новый шофер, Габриель ждала утра понедельника, чтобы порвать на клочки пиджак, покритиковать подчиненных – снова стать «мадемуазель Шанель».
Жизнь Моник проходила в ожидании волшебного часа наедине с Гаем в трехзвездочном отеле. Их драгоценный ритуал – кульминация недели – почти не менялся. Девушка жадно принимала ласки любимого, чтобы потом лелеять воспоминания о них. За пределами гостиницы, в доме, они держались на расстоянии друг от друга. Моник жила эмоциями, словно прокручивала фильм из воспоминаний, когда становилось одиноко. Кино о чувствах, прикосновениях, о коже Гая, его шероховатой груди, к которой так приятно прижаться. Фильм, в котором любимый ласкал ее, возрождая к жизни, проникал внутрь, доставляя невероятное блаженство, как никто и никогда – ни в прошлом, ни в будущем (она и не позволит). Гай стал дорог ей. Незаменим. Моник будто эмоционально зависела от него.
Изменилась бы ее жизнь без встреч в ужасном номере отеля? Может, мадам Антуан права: нелепо жить с двумя старыми девами, как бедная студентка? Если Моник сможет приглашать Гая к себе, вдруг он сильнее ощутит ее любовь? И захочет видеться чаще?
У сестер не было отбоя от желающих снять комнату. Поменяв квартиру, Моник освободит место для какой-нибудь девушки, только что приехавшей в Париж.
Она начала присматривать жилье и наконец, радуясь и плача в душе, нашла достойное пристанище в Ле Марэ, очень перспективном quartier. [110]110
Квартал (фр.).
[Закрыть]
Квартира была просторной, удобной – слишком хорошей, чтобы от нее отказаться. Нанести на стены слой белой штукатурки – и можно переезжать.
Через месяц Моник слезно простилась с хозяйками, и Клаус на новой подержанной машине перевез ее пожитки. Девушка поразилась, как мало вещей накопилось у нее за три года. Теперь она сможет покупать разные безделушки на «Марш О'Пус», чтобы создать уют.
Заполучив собственную кухню, она заново открыла в себе пристрастие к кулинарии. Моник нравилось экспериментировать, нравилось есть. Вкуснятина привлекала к ней в дом Кристофера, Саманту и иногда Клауса на субботние и воскресные обеды.
«Дорогая Катрин, – написала швея сестре. – Теперь у меня в Париже есть собственная квартира. Свободную комнату я называю „покоями Катрин“. Она принадлежит тебе, если захочешь переехать».
Моник предложила Гаю встречаться у нее. В конце рабочего дня, когда все уже разошлись по домам, она нашла любимого в его ателье.
– Я не смогу выкроить больше часа.
– Может, продлишь наши встречи до девяноста минут? – ответила Моник, переступив через задетую гордость.
Гай смутился, но потом расслабился и обнял девушку.
– Да, продлим, прости. Я правда ужасный тип? – Мужчина несколько мгновений держал ее в объятиях, питая светлой энергией любви.
– Да, – согласилась она. – Иногда ты такой.
– Кто будет отвечать за качество изделий дома, когда я отойду от дел? Когда умру? – спросила Шанель Моник вечером в своем салоне.
Девушка удивленно посмотрела на нее.
– Мадемуазель, мы все надеемся, что вы проживете не меньше ста лет.
– Этот пиджак сшила ты? – резко спросила Шанель, указывая на свой наряд.
– Да, мадемуазель.
Шить одежду для главы дома – наибольшая похвала работнику «Шанель».
– Тогда ты – лучшая наследница.
– Но я не дизайнер.
– Мастерство шитья важнее. Это формирует одежду. Согласна? Ты не очень много говоришь. Не бойся озвучить свои мысли.
– Мадемуазель, я не боюсь. Я восхищаюсь вами.
– Восхищение, – язвительно произнесла пожилая дама, – не то, что мне нужно.
– А чего вы хотите? – вздохнула Моник.
– Слушателей, – хмыкнула Шанель. – Чтобы мне составляли компанию.
«Да, – подумала швея, – этого хочет каждый».
– Мадемуазель, а почему вы выбрали именно моду?
– Ох, я перепробовала множество занятий… Хотела стать певицей, но у меня не было такого уж хорошего голоса. Зато я была веселая, вела себя несколько по-клоунски. Удалось даже спеть пару песенок. Я делала шляпки для женщин из Довиля и… – Она нетерпеливо взмахнула рукой. – Это долгая история. Я добилась успеха, потому что не считала женщин, которых одеваю, мебелью, как дизайнеры-мужчины! Ненавижу разговаривать о прошлом. Принеси бокалы. Выпьем за твое будущее!
Моник знала, что Шанель не нравится пить в одиночестве. Девушка дотянулась до скотча, на который указала старушка, налила начальнице полдюйма, а себе каплю.
– Выпьем за работу! – Мадемуазель зазвенела бокалом. – За отличную работу!
– За отличную работу, – повторила Моник, отпивая. – Это все, что у нас будет в жизни? – вдруг спросила она.
Габриель резко выпрямилась.
– А чего еще ты хочешь? – рявкнула она.
– Встретить мужчину, который женился бы на мне.
Коко пронзительно посмотрела на Моник. Бокал застыл перед ее губами.
– Как и я, – сказала она и одним глотком допила скотч.
В марте торговые представители главных производителей тканей выстроились в коридоре дома «Шанель», чтобы продемонстрировать новый материал для следующего сезона. Все оживленно шутили, не забывая, правда, насколько важен этот заказ.
Мадемуазель благоволила традиционным фирмам, например «Гариг» и «Лесюэр», которые делали шерсть и твид. Шелковый джерси и английский твид обычно поставляла немолодая фирма «Абраам». Иногда Коко выбирала и ткани других производителей. Некоторые грубоватые, но дружелюбные торговцы вели себя немного вульгарно. Низкорослый пухлый продавец с усами подмигнул Моник, когда она проходила мимо. Девушка сделала вид, что не заметила.
За лотками с тканями расположились солидные старые фирмы, изготовлявшие тесьму, цветы, перья и пуговицы. Мадемуазель всегда набирала множество фурнитуры и украшений для костюмов и пальто.
Плоские золотые цепочки, пришитые с изнаночной стороны, оттягивали низ пиджака, чтобы изделие идеально ложилось по фигуре. Мадемуазель, как всегда, делала подкладки из самого лучшего шелка, никогда не жалела на них ткани, жесткой или мягкой, которую работницы вшивали в плечи или в пустоты на шее и ключице.
Мех Шанель тоже использовала только на подкладку: она всегда оставляла кусочек роскоши доступным лишь обладателю вещи.
Никто не думал, что Габриель отвергнет классические костюмы или маленькие черные платья: каких сюрпризов можно ожидать от восьмидесятисемилетней женщины, и так сформировавшей современную моду?
Изменения в костюмах с кардиганом восхитили поклонников Коко. Это был хит года! Тесьма на пиджаке могла отличаться по ширине, окантовывать карман, а не только горловину, образовывать букву О или вовсе отсутствовать. Тяжелых позолоченных пуговиц становилось то больше, то меньше. Костюм еле заметно улучшали, не меняя сути, словно «фольксваген» или бутылку кока-колы.
Поклонники Шанель отмечали самые незначительные изменения. Они обращали внимание, сколько пуговиц на манжетах: две, три или четыре, какого цвета шелковая подкладка; с цветочками, контрастная или в тон изделия. Детали, будто тайные знаки, указывали на год выпуска пиджака, словно это дорогое вино.
Моник успокаивала плачущих швей, чью безупречную работу Шанель рвала в клочья. Последние мгновения паники, когда глава дома начинала с остервенением все рушить, одни считали проявлением ее властности, другие – старческим маразмом или гневом на несправедливость жизни. Модели и портные не переставали плакать. Эта коллекция вышла, пожалуй, самой сложной за всю историю работы «Шанель». Приступы мадемуазель граничили с безумием – она будто искала идеальную вещь. И с каждой секундой поиска теряла шансы на успех.
«Хатчинс – Рив» на Рив Гош с первого дня работы сопутствовал успех.
Одежда «почти кутюр» на итальянских вешалках распродавалась каждую неделю по приемлемым ценам. Смекалистым парижанкам это сразу пришлось по душе.
Кристофер и Жислен завоевали все группы покупателей и вскоре узнали, какие размеры и модели приобретают чаще.
– Делая покупки в «Хатчинс – Рив», вы бунтуете против исключительности кутюр. – Саманта, как всегда, немного преувеличивала.
Американка с удовольствием выполняла обязанности неофициального агента по рекламе на новом предприятии.
Покупки укладывали в бумажные пакеты с портретами Че Гевары и Мао и слоганами вроде «Долой все!», вместо ручек – изящные тесемки.
Саманта объявила «Хатчинс – Рив» опасным для покупок местом, хотя цены там не превышали тысячи франков.
Забавно, что это придумала давняя клиентка кутюр, но Жислен, воодушевленная успехом, поняла, что ей нравится создавать альтернативу строгой исключительности и привилегиям модных домов.
Они наметили первую «настоящую» коллекцию на июль, в одно время с Неделей высокой моды.
– Привлечем внимание закупщиков и прессы, подготовим их к переменам, – распорядилась Саманта. – Но у нас не будет позолоченных стульчиков для позолоченных задниц! Сделаем показ открытым для народа: модели будут прохаживаться в витрине, и все желающие смогут посмотреть прямо с улицы. Перерывов не будет, зрители могут меняться.
– Сможешь убедить свою девушку дефилировать в нашей витрине? – спросила Жислен.
– Мы давно не общаемся, – признался Кристофер.
Женщина подняла брови.
Хатчинс и Рив стали коллегами. Их вкусы и стиль во многом совпадали, а встречи, примерки, эскизы, планы заставляли время скакать галопом, и у парня просто не оставалось сил на печаль.
Забыть Софи было трудно, особенно когда он каждый месяц видел ее фотографии на страницах английского «Вог». Британец надеялся, что у нее роман только с камерой. Постепенно будущая мама начала фотографироваться в просторной одежде или выше плеч, рекламируя украшения, шляпы, прически или макияж. Видимо, беременность стала заметна.
Когда муж Жислен приезжал в город, Кристофер назначал свидания молоденьким моделям. Бросал их до того, как отношения становились серьезными. Софи так и осталась для него Единственной.
Утром юноша со стыдом вспоминал события вечера и ночи и, чтобы забыться, погружался в работу.
Он слишком много пил.
Кристофер по-прежнему видел в моде свое призвание. Он не желал пользоваться одиночеством Шанель, просто каждую субботу ужинал с ней в «Рице». Поэтому парень растерялся, когда мадемуазель однажды предложила ему работу.
– И чем я займусь? – удивленно спросил юноша.
– Будешь делать мою жизнь проще: налаживать отношения между мной и портными, моделями, главами ателье… У нас слишком много конфликтов. Знаю, со мной трудно. Но ты сможешь контролировать мой перфекционизм.
– Простите, но я не «миротворец», – вежливо сказал Кристофер, – а дизайнер. И только-только сбежал от кутюр, создал фирму. Вы – революционер среди модельеров. А я нашел новый способ быть дизайнером. Пока что идея Жислен неплохо работает.
– Наверное, ты прав, – печально кивнула Шанель. – Кутюр пришел конец. Баленсиага определенно думал то же, когда решил отойти от дел! Если я не найду себе замену, мой дом ждет та же участь.
– Подскажи, как тактичнее закончить отношения? – спросил британец Клауса в конце недели.
– Крис, это за меня всегда делали девушки, – пожал плечами немец, – и отнюдь не тактично.
Это был один из редких вечеров, который друзья провели вдвоем. Около полуночи они сидели во «Флёр».
– Жислен намекает, что может уйти от мужа, – сказал Кристофер. – Надо бы подбодрить ее, но я не стану. Софи вернется, уверен. Ты ведь видел ее недавно?
– Да, в Лондоне. В доме «Вог». Она стала еще красивее.
– У нее есть парень?
– Не знаю.
Кристофер кивнул, у него будто камень упал с души. Работа не помогала притупить чувства. Алкоголь не заливал воспоминаний. Некоторые знакомые британца вечерком пускали по кругу косяк, и отказываться считалось немодным. Но как ни старался парень уйти от реальности, он прекрасно знал, что любимая скоро родит его ребенка. И что тогда почувствует он, отец малыша? Всегда оказывалось, что проще налить себе еще вина, чем искать ответ на вопрос.
– Саманта?
– Д-да. Кто это?
Она нанесла на лицо йогурт (недавно вычитала – отличная маска). Вот только будет ли эта маска так же хороша для трубки, в которую затекла?
– Джерри. Джерольд фон Шлоссберг. Номер мне дал ваш отец.
О себе мужчина рассказал следующее: высокий, симпатичный американец, холост, друг ее папы, остановился в «Рице» – шесть фактов, которые сразу заинтересовали девушку, особенно «высокий», «симпатичный», «холост» и «Риц».
Джерри пригласил ее выпить.
Будет забавно наряжаться для незнакомца, решила она. Мужчина показался Саманте очень интересным и слегка опасным. Может, отец подослал шпиона? В любом случае она должна экипироваться на все сто.
– Я просто обязана выглядеть ослепительно! – призналась девушка Жан-Жаку.
В пятницу в три часа дня мадемуазель Шанель позвала месье де Кузмина в гостиную. По опыту он знал, что это опаснейший момент недели: старушка сталкивалась с одиночеством лицом к лицу.
Из всех своих директоров Коко немного доверяла только этому крупному неуклюжему мужчине. Он хотя бы не из семейства Вертхеймеров, которые сначала купили права на парфюмерию «Шанель», а потом – на весь дом. Неважно, сколько юристов заверяло пожилую даму, что сделка прошла честно, она считала себя обманутой. Обманутой самой жизнью.
Шанель предложила Эдуару выпить.
– Мне восемьдесят семь, – начала она.
Мужчина кивнул.
– Кого оставить во главе дома? Мне нравятся четверо молодых людей. Трое – Софи Антуан, Моник Фар и Саманта Липштадт – работают здесь. И еще Кристофер Хатчинс, англичанин. Они понимают мой стиль, мой настрой.
Габриель внимательно посмотрела на собеседника.
– Могу я быть уверена, что все пункты моего завещания будут исполнены? Ты поможешь?
– Мадемуазель, это дело ваших душеприказчиков.
– Они в Швейцарии. Мне будет спокойнее, если кто-то в доме встанет на защиту моих интересов. Ты единственный, кого я могу попросить.
Месье де Кузмин, как всегда, пожал плечами.
– Мадемуазель, будет конфликт. Я бессилен.
– Но Вертхеймеры доверяют тебе! – Старушка сурово глянула на Эдуара. – Должно же быть у тебя хоть какое-то влияние?
Мужчина грустно посмотрел на начальницу.
– Как директор «Шанель» может быть нейтральным? Предлагаю мадемуазель найти постороннего человека.
– Сможешь ли ты отказаться от миллиона долларов? – отчеканила Габриель.
– Подкуп, мадемуазель? – нахмурился он.
– Не называй это так. Я оставлю тебе значительную сумму, надеясь, что ты проследишь за соблюдением других пунктов завещания. Дом должен возглавить тот, кого я знаю, кто мне не безразличен и был ко мне добр. Разве это не благоразумно?
Де Кузмин прокашлялся.
– Мадемуазель, вы не учли один важный факт, – тактично начал он. – Это больше не ваш дом.
«Неблагоразумно? – думал де Кузмин по дороге домой. – Ха! Мадемуазель сделала карьеру на неблагоразумии! Шапки долой! Будешь благоразумным – ничего не добьешься». По его мнению, быть «благоразумным» означало позволять другим переступать через тебя. Мужчина улыбнулся, размышляя о попытках старушки контролировать «Шанель и К о» даже после смерти.
Эдуара включили в совет директоров как отличного администратора. В каких-то вопросах Вертхеймеры прислушивались к де Кузмину, но он не был достаточно весомой фигурой, чтобы повлиять на выбор следующего главы дома. Мадемуазель просила слишком многого.
«Софи так и осталась маленькой девочкой, – подумал он, – моделью, для которой карьера всегда будет на втором месте после личной жизни. Хатчинс амбициозен и предан делу, но его стиль совершенно не подходит для „Шанель“. Моник Фар работает безупречно, но наверняка способна лишь переделывать старые модели. Что до Саманты, Вертхеймеры ни за что не позволят американке, даже здравомыслящей, возглавить компанию». К тому же мужчина начал сомневаться в ее «здравомыслии».
Поэтому Эдуар даже за миллион долларов не мог гарантировать, что завещание мадемуазель исполнят. Вертхеймеры, честные и умные, обойдут эксцентричное последнее желание легенды мира моды. Да и он не может принять этот «пунктик» Шанель. Когда месье де Кузмин наконец обдумал ситуацию, ему сразу наскучило идти пешком, и на площади Согласия он поймал такси.
Саманта внимательно наблюдала за этажом косметики в «Галерее Лафайет». Кристиан Диор запустил косметическую линию: помада, тональный крем, тушь, карандаши – все, что женщина могла бы нанести на лицо и тело. Роскошные блестящие коробочки и флаконы сверкали на полках. «Косметика от-кутюр принесет больше прибыли, чем одежда, и, может, больше, чем духи», – думала девушка.
Покупательницы столпились у больших золотых букв «Christian Dior». Эксперты предлагали изменить образ, visagistes делали visages, всем вручали пробники. Какая нормальная дама сможет отказаться от губной помады «Диор»? Это шикарно и в то же время доступно. «Маленький кусочек мечты», – напомнила себе Саманта, исходя свирепой завистью.
«Дом „Шанель“ должен поддержать инновацию как можно скорее, – подумала она, возвращаясь пешком на работу. – Нужно заставить их запустить несколько линий».
Только вот де Кузмин строго-настрого запретил Саманте появляться на кулуарных встречах директоров.
– Ты еще не достигла нужного статуса, – фыркал он. Любовник не торопился помогать ей делать карьеру в «Шанель», а только мешал. Саманта могла бы поговорить с Коко, но совет директоров все равно не послушает старушку.
Саманта бессильна. Поистине жалкое зрелище.
– И сколько еще мне здесь торчать? – спросила американка Кристофера за ужином в «Ла Кетш», за который она заплатила со своего скромного счета в «Шанель». – Де Кузмин мне не помогает. Общая работа испортила наши отношения. Если я верю рассказам мадемуазель, то ненавижу его. Если верю его счету в банке, ненавижу ее.
– И что рассказывает старушка?
– Что ее хитростью заставили продать права на свое имя.
Кристофер улыбнулся.
– Разве есть на свете человек, способный ее обхитрить?
Саманта подняла взгляд от своего salade Niçoise. [111]111
Нисуаз, салат с анчоусами.
[Закрыть]
– Она намекнула, что может оставить «Шанель» мне. Представляешь?
– Мне Коко предлагала то же самое. Может, она говорит это каждому?
Саманта вздохнула.
– Тогда зачем я так выкладываюсь? За малюсенькую зарплату? Я должна посвятить себя карьере Клауса. – Она глотнула белого вина. – Он надежный. Он сохранил неподражаемый марширующий ритм. Клаус так много работает, что мы почти не видимся. Он в Лондоне, в Германии, даже в Нью-Йорке – за модой по пятам. И все благодаря мне.
Она помахала рукой женщине за соседним столиком.
– Редактор «Вог», – еле слышно сказала Кристоферу. – Клаусу светит эксклюзивный контракт с ними. Мне всегда нравилось быть нужной своим мужчинам. Клаус нуждается во мне, а де Кузмин – нет. Ты когда-нибудь слышал об американце по имени Джерольд фон Шлоссберг?
Кристофер покачал головой.
– Он позвонил мне вчера, как раз после ванны с пеной. А это очень опасное для меня время: я такая нежная, теплая и… одинокая! Я согласилась встретиться с ним за коктейлем в «Рице». Надеюсь, это не глупо? Когда Клаус уезжает, мне так скучно! В Париже есть две вещи, перед которыми я не могу устоять: выпечка и мужчины. Если этот парень хоть вполовину такой же симпатичный, как шоколадный эклер, я не удержусь.
