Текст книги "Канака — люди южных морей"

Автор книги: Ганс Дамм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

^{Деревянная скульптура умершего. На туловище насажен череп покойного (Новые Гебриды)}

Работа то и дело прерывается торжественными трапезами за счет заказчиков и танцами. Так мастерам выдается своего рода аванс и вместе с тем отмечается их талант. Эти перерывы устраиваются также и по техническим причинам: еще совсем свежая древесина должна хорошенько просохнуть. Как же выглядят эти фигуры? Тут и статуи в рост человека, и скульптурные колонны высотой до четырех метров, и поперечные фризы длиной почти в три метра. Здесь главное одно, изредка несколько скульптурных изображений человека, а на поперечных фризах – только головы. Скульптурный ансамбль дополняют многочисленные фигуры животных. Это главным образом змеи и рыбы, но также и птицы, например буцерос, то есть птица-носорог. Иногда изготовленные в честь умершего фигуры стоят на деревянной подставке, имеющей вид либо раковины тридакны, либо полумесяца, либо свиной головы; есть и другие культовые мотивы. Известные нам скульптуры такого типа свидетельствуют о замечательной творческой фантазии и высоком мастерстве.

Немало ученых тщетно пытались разгадать смысл описанных нами фигур; но на все вопросы мастера давали один и тот же ответ: «Мы делаем то, что делали наши деды и прадеды». Тем не менее совершенно очевидно, что все эти скульптуры – человеческие фигуры и головы – представляют собой изображения умерших или же предков рода. Разгадать идейную связь между скульптурными изображениями людей и животных довольно трудно. По всей видимости, это были вначале души-звери: верили, что, когда человек умирает, из его рта выпрыгивает животное, носитель его души. Позднее эти воображаемые животные превращались в тотемы. На основе богатого материала народных преданий современного меланезийского населения можно сделать вывод, что эти изображения – символы распространившегося позднее культа солнца и луны. В скульптурах несомненно отразились религиозные представления различных исторических эпох.

Однажды в единственной деревне, находящейся на Татау, одном из островов небольшой группы Табар, воцарилась странная тишина. Хижины словно вымерли. На широкой площади, окруженной низкой каменной стеной, стоял мужской дом, сквозь его открытые фронтонные стороны можно было разглядеть внутреннюю часть строения. Одни обитатели дома, любители поспать, еще полеживали на низких бамбуковых нарах, служивших местом для отдыха и сна, другие стояли или, скрестив ноги, сидели и обсуждали план празднества маланган, которое после долгих приготовлений сегодня наконец должно было состояться. Недалеко от мужского дома виднелись пологие холмики – могилы каких-то четырех женщин и одного ребенка. Рядом под временным сплетением из пальмовых листьев – навесом, опоры которого были увиты побегами кротона и увешаны перьями и свиными черепами, – стояли на земле и висели на привязи крупные раскрашенные резные фигуры.

Ландау и Лонге, старейшины родов, сосредоточенно рассматривали праздничное убранство. К ним подошел резчик Аваранг и с усердием стал давать пояснения.

– Этот агулэмпу предназначен для умершего Луранга, – сказал он, указав на резные украшения фриза.

В середине фриза длиной в 2 м и шириной в 30 см сквозь специальное отверстие высовывалась деревянная голова со сверкающими, точно живыми, глазами. На каждом краю фриза восседала деревянная хищная птица-фрегат с головой, повернутой к срединному отверстию. Подле каждой птицы находилась фигура сидящего человека с широкой рыбьей головой, со ртом, обращенным к краю фриза.

– Кому ты предназначаешь этот маланган, Аваранг? – спросил Ландау у резчика, указав рукой на орнаментальную доску, на которой были вырезаны человеческие головы и рыбьи морды с огромным свиным клыком.

– Он был заказан для старого Франиса, – отвечал резчик, – А вон посмотри, на дощечке посредине стены – это птица польполь. Говорят, что она нашла в куче мусора младенца Рабуи, для которого я вырезывал этот маланган. Одна женщина потеряла своего новорожденного сына по имени Рабуи, она вымела его куда-то. Птица увидела Рабуи на свалке, и когда мать нашла сына, он был уже наполовину исклеван.

К Аварангу подходило все больше и больше людей. Среди них был пожилой резчик Арамис. Аваранг сразу его заметил.

– Арамис сам сможет вам дать пояснения к своим работам, они ему удались лучше, чем мне мои, – почтительно сказал он Ландау.

– И ты, Аваранг, будешь иметь успех, – перебил его Арамис. – Стоящая здесь фигура, – пояснил он, – предназначена для Маренгаса. На этой фигуре, держащей в руках змею, сидит петух, клюющий ее в хвост. Другая фигура гораздо сложнее. Думаю, что и она получилась неплохо.

И в самом деле, это был шедевр. Из рыбьей пасти как бы вырастала человеческая фигура. На голову человека были насажены одна на другую четыре пары рыб с длинными хвостовыми плавниками, а на рыбах восседала фигура мужчины.

Вдруг со стороны леса послышались пронзительные крики. Женщины и дети с визгом бросились к своим домам. Что же произошло?

На полянку выбежали с полдюжины закутанных в длинную ткань. На них были маски из коры, изображавшие птиц. Они засеменили во все стороны, завертелись, закрутились, замахали руками, как крыльями. В своих движениях они ничем не отличались от пернатых обитателей леса. Вскоре к ним присоединились другие, не менее гротескные фигуры. На их головах были тяжелые деревянные маски с огромными ушами. Они бродили небольшими группками от дома к дому и, размахивая раковинными ножами, требовали от своих односельчан пищи. Все жители деревни охотно им подносили. Нагруженные подношениями, они возвратились в мужской дом и там сбросили с себя маски.

Глухие удары в барабан возвестили открытие празднества, и тогда мужчины селения и гости с соседних островов стали сходиться на площади. Там уже лежали приготовленные для пиршества свиные туши, а позади возвышалась громадная куча клубней таро. Мужчины большим полукругом молча расселись вокруг маланганов. Единое чувство глубокой торжественности охватило собравшихся. Еще раз прогремели барабаны, и тогда старик Севьен поднялся со своего места и подошел к деревянным скульптурам. Правую руку он положил на сделанную по его заказу фигуру и, громко оповестив присутствующих о приготовленном для мастера вознаграждении, поднял вверх левую с надетой на нее связкой раковинных денег. После того как собравшиеся кивками выразили ему одобрение, он начал речь, посвященную памяти умерших. Он говорил, устремив свой взор на скульптуру умершего, как будто перед ним стоял живой человек. Эта «одушевленность» скульптуры стала особенно ощутимой, когда он к ногам ее положил раковинные деньги и еду. Не успел он закончить свою речь, как поднялся старик Панера и с той же торжественностью почтил умерших своего рода. Затем с не меньшей торжественностью отдали последний долг покойным сородичам старики Саромбо и Камбабас. На какой-то момент воцарилась полная тишина, а потом все поднялись со своих мест, и стихия радости жизни с неистовой силой словно прорвалась на волю. Поминание мертвых закончилось обильной трапезой.

Празднества в честь умерших существуют у всех меланезийских племен, однако не везде они проходят так пышно и торжественно, как на севере Новой Ирландии. В средней части этого острова бывали случаи, когда празднество в честь умершего старейшины рода длилось несколько лет. Оно состояло из множества отдельных торжеств, требовавших долгих приготовлений и немалых денежных затрат. Эти торжества устраивал весь род. Однако во время празднества предметом всеобщего внимания были деревянные в метр высотой фигуры предков весьма необычного вида. На коротеньких согнутых ножках покоилось тяжелое грузное туловище, на котором женоподобные груди резко контрастировали с нарочито крупным фаллосом, отчего вся фигура походила на гермафродита. Лицо фигуры было плоским, заостренным книзу, со сверкающими глазами из раковины улитки и маленьким узеньким носом. Волосы, как в давние времена, напоминали петушиный гребень. Эти фигуры изображали высокородных предков мужского пола, в частности старейшин тотемной группы, жизненную силу которых надлежало продемонстрировать.

Встречающиеся в той же области меловые фигуры предков напоминают карликов. В соседней области на поминальном празднестве устанавливается иной предмет культа. Это всего-навсего громадный, сложенный из палок круг с отверстием в центре, а по краю прикреплено кольцо из того же дерева. Эта конструкция походит на огромный цветок, но изображает солнце. Во время поминального празднества череп умершего просовывают в отверстие диска и вместе со всем этим «солнцем» сжигают. На примере племен Новой Ирландии видно, насколько различно в пределах совсем небольшого района мастера воспринимают умерших, как в силу появляющихся новых религиозных представлений их произведения могут дополняться и видоизменяться.

На северных Соломоновых островах делают статую умершей жены вождя, ставят перед ее хижиной и, наконец, во время поминального торжества сжигают. Весьма характерны фигуры предков, создаваемые на Новых Гебридах, где на жизнь общин оказывает свое влияние союз Сукве. Здесь также скульптуры увековечивают лишь членов союза высшего ранга. На острове Амбрим, в отличие от так называемых ранговых статуй высокопоставленных членов союза Сукве, в честь умерших изготовляют из древесного папоротника и раскрашивают одни только головы. Это крупные массивные скульптуры. Их ставят у торцовой стены мужского дома. Однако им поклоняются лишь до тех пор, пока их помнят и верят в их ману.

После поминального празднества родственники умершего снимают с себя запреты. Справив торжество в честь покойного мужа, вдова из племени коита на юго-востоке Новой Гвинеи может сменить юбку и снова выйти замуж, вдова из южной части области Массим совершает вместе со своими детьми ритуальное омовение в море, а вдова из племени бола на Новой Британии гасит на могиле супруга священный огонь. Эти церемонии означают окончательное прощание с умершим, который теперь уже навсегда отходит в страну мертвых.

Когда кто-нибудь умирает, если только не погибает в бою, все люди его рода берут на себя нелегкий труд родовой мести. Они убеждены в том, что смерть насылается злым колдовством. Это убеждение явно противоречит их же мифологическим представлениям о смене кожи, согласно которым смерть есть наказание за проступок, совершенный героями мифа. Миф этот забыт, и люди, похоронив своего родственника, начинают поиски убийцы, сотворившего злое колдовство. Чтобы отыскать злодея, применяют гадание. Для этой цели туземцы наматанаи на Новой Британии привязывали к бамбуковому шесту кости свиньи, заколотой на поминальном празднестве. Затем они обмазывали себя грязью и увешивали лианами, дабы вездесущие духи приняли их за себе подобных. В этом наряде, неся в руках украшенный свиными костями бамбуковый шест, они шли гуськом к месту погребения. Там они выкрикивали имя умершего и приглашали его последовать за ними в деревню, где в его хижине якобы уже приготовлена вкусная еда. Если на обратном пути их слышались взмахи крыльев летучих собак, это означало, что дух умершего следует за ними. Возвратившись в деревню, лжедухи просовывали свой бамбуковый шест сквозь лиственный заслон вокруг опустевшего дома умершего, и кто-нибудь из мужчин вызывал духа покойного и громко просил его назвать имя убийцы, то есть предполагаемого колдуна.

– Это Со? – спрашивает вызывающий духа. Ответа нет.

– Быть может, Пурунамаи? Молчание.

– Лапарка?

Тишина. Так еще некоторое время задавались вопросы, и затем бамбуковый шест как бы застывал на месте. А когда называли имя злодея, дух умершего тотчас же должен был потянуть за шест и тем самым дать понять, что убийца угадан. Если эта церемония оказывалась безуспешной, то родственники умершего не унывали. На следующий же день они затевали другое гадание и в конце концов устанавливали имя убийцы, дабы за зло воздать злом и тем самым навеки успокоить дух своего умершего родича.

Новый исторический период

В наши дни меланезийцы по своему политическому положению мало отличаются от австралийцев и папуасов. Они находятся в тяжкой зависимости от колониальных держав – Австралии, Англии и Франции. Хотя меланезийцам и предоставлены некоторые политические свободы, их все же явно недостаточно, о чем туземцы заявляют уже совершенно открыто. Такие заявления неизбежно приводят к конфликтам между колониальными властями и местным населением. К тому же недовольство туземцев усиливается захватом земли европейцами. Политически туземцы считаются «опекаемыми» или «управляемыми». Это не может не оскорблять национальные чувства туземцев.

Из всех меланезийских народов наибольшими гражданскими правами пользуются находящиеся под французским колониальным господством жители Новой Каледонии; они считаются французскими подданными, хотя и не имеют всех гражданских прав французов. Французское гражданство новокаледонец получает лишь за особые заслуги перед своей французской «родиной».

Однако сравнительно с их общей численностью меланезийцев, составляющих подвластную колониальным властям трудовую армию, не так-то уж много. Из 125 тысяч жителей Соломоновых островов лишь восьмая часть населения состоит на службе у европейцев. Незначительный процент туземцев подвизается в качестве домашней прислуги, развозчиков груза, кладовщиков. На Новых Гебридах и островах Лоялти многие туземцы работают портовыми грузчиками. Новокаледонцы заняты отчасти в горнорудных промыслах. Там завербованные тонкинцы своим производственным опытом намного превосходят меланезийцев. Но большая часть жителей Новой Каледонии работает на плантациях.

В настоящее время вместо прежних методов вербовки, мало чем отличавшихся от угона в рабство, существует система контрактов, регламентируемая и контролируемая колониальными властями. Формально за телесные наказания предусматривается уголовная ответственность. На Новых Гебридах заработная плата работающего по контракту составляет три шиллинга в день с бесплатным питанием (рис, мясные консервы) и ночлегом в бараке. Все более растет число меланезийцев, самостоятельно занимающихся разведением культур (кофе и др.), завезенных европейцами, или поставкой копры.

Развивается через обучение в школах производство изделий для иностранцев, главным образом статуэток и плетеных предметов (острова Тами, полуостров Газели на Новой Британии). Дети и взрослые обучаются в государственных, но более всего в специальных школах для туземцев. Там наряду с профессиональным обучением (книгопечатание, переплетное дело, сапожное ремесло, канатное производство, плетение) преподается и пиджин-инглиш, необходимый туземцам для общения с европейцами.

Пиджин-инглиш до сих пор совершенно незаслуженно высмеивается как бессвязная тарабарщина. В одной весьма солидной работе Георг Хёльткер рассказывает о возникновении и развитии этого языка. Пиджин-инглиш, по словам Хёльткера, появился еще сто лет назад, в Меланезию его завезли из портовых городов Китая говорившие по-английски торговцы и предприниматели. Разноязычные туземцы Меланезии, законтрактовавшись в одно и то же место, должны были как-то объясняться. Вот они и приняли этот диалект, и он стал быстро распространяться. В некоторых деревнях добрая половина мужского населения имеет трудовые отношения с европейцами и поэтому даже у себя дома говорит на пиджин-инглиш. У этого языка собственная грамматика, в которой сказывается влияние папуасских и меланезийских языков. Развитие пиджин-инглиш все еще продолжается. Разумеется, он никогда не вытеснит туземные языки, однако всегда будет средством к установлению мирного сотрудничества между разноязычными народами Меланезии. Характерно, что европейцы и в первую очередь миссионеры видят в этом lingua franca огромную пользу для своей деятельности и поэтому с туземцами говорят только на пиджин-инглиш.

Некоторые меланезийцы, обучающиеся в духовных семинариях, выдерживают труднейшие экзамены даже по древнегреческому и латинскому языкам и затем для получения дальнейшего образования отсылаются в Сидней. Вот блестящее доказательство умственных способностей меланезийцев.

В настоящее время у меланезийских племен существуют некоторые формы самоуправления. Это деревенское, реже племенное управление. Местами в ведении такой администрации находятся суды первой инстанции, но их контролируют европейцы. Верховному вождю (paramount chief) подчинены простые вожди (лулуаи), каждый из которых имеет помощника (тултул), а иногда и собственного лекаря. На Новой Каледонии французская колониальная администрация учредила институт так называемых grands chefs, предоставив им полномочия власти над туземцами.

Культурный рост меланезийцев проявляется не только в их быте и одежде, но и в их духовной жизни, о чем, к сожалению, многие европейцы не имеют правильного представления. Это выразилось в возникновении религиозно-фанатических организаций, возглавляемых прорицателями. Подобные движения впервые появились в конце прошлого столетия. После первой мировой войны они вспыхивали то в одном, то в другом районе Меланезии. Во время второй мировой войны, как известно, не пощадившей даже Океанию, движение прорицателей получило широкий размах. Различные формы этого движения объединяются обычно термином «культ карго». Андреас Ломмель в своем солидном исследовании этого вопроса приводит два особенно любопытных примера.

В тридцати милях от резиденции миссионера, у залива Милн (юго-восток Новой Гвинеи), жил один прорицатель, который якобы общался с духами предков. Духи поведали ему, что скоро все люди на земле погибнут от какого-то стихийного бедствия, от землетрясения, грозы или потопа.

«Но, – сказали духи, – приверженцы прорицателя не погибнут, если отойдут от побережья в глубь суши, будут там носить все знаки отличия и уничтожат все вещи европейского происхождения. Когда кончится бедствие, земля покроется цветущими садами, прибудет корабль с духами предков, и люди обретут свою прежнюю культуру. Так как корабль привезет много всяких яств, то можно сейчас все съесть и заколоть всех свиней».

За два года это движение приняло такие размеры, что колониальным властям пришлось вмешаться и арестовать прорицателя. Это было в 1895 г.

В период 1946–1951 гг. на островах Адмиралтейства появилось особое националистическое движение. Вождем его был некто Палиау родом с острова Балуан. Во время второй мировой войны он служил сержантом в японской армии и принимал участие в боях на Новой Британии. Японцы предоставили ему некоторую власть над деревенскими старостами в районе Рабаула. После войны он вернулся на родину и там обосновался на главном острове Манус, где стал выступать за полную политическую и религиозную независимость. Программа его состояла в том, чтобы прогнать всех чужеземцев, в том числе и европейцев, и объявить себя королем острова. Вскоре 15 тысяч туземцев и среди них 6 тысяч католиков стали на его сторону. В 1949 г. под его властью была уже шестая часть острова. Его приверженцы жили по строгому распорядку дня, бойкотировали колониальные власти, немало времени уделяли воинской подготовке, проводили в деревнях санитарно-оздоровительные меры и ввели регламентированную проституцию.

В 1951 г. колониальные власти поймали Палиау и, так как с него, как говорится, были взятки гладки, приговорили его всего к шести месяцам тюремного заключения за «прелюбодеяние». Полагают, что Палиау позаимствовал многие свои идеи у цветных солдат американской армии. Ныне движение сторонников Палиау то затихает, то вновь усиливается.

Ломмель пришел к следующему выводу: сепаратистские движения появлялись сначала как бы по воле прорицателей, возвещавших о своих видениях. Напрасно связывают их с деятельностью миссионеров. Их стимулирующей силой были не только религиозные мотивы. Они ставили себе цель изменить существующие социальные и экономические условия. Постепенно они превратились в «организованные массовые партии со своими политическими вождями». Благодаря таким организациям у меланезийцев зародилось чувство национальной солидарности, вылившееся затем во всеобщий национализм. С европейцами меланезийцы больше не хотели иметь дела; они требовали самоуправления и государственной самостоятельности. Широкое распространение пиджин-инглиш, разумеется, только способствовало усилению таких движений. Во время второй мировой войны меланезийцы увидели в европейцах, а особенно в американцах (главным образом в их чернокожих солдатах) пример, достойный подражания. И они, меланезийцы, хотят быть свободными и прославить себя небывалыми достижениями в современной технике. Но так как им не свойственно современное рационалистическое мышление, соприкосновение с новейшей техникой чересчур возбуждает их воображение. «Вместе с тем сознание меланезийцев, – пишет Ломмель, – в силу примитивности их общественного строя реагирует на всякий контакт с современной цивилизацией психической перестройкой». Они начинают испытывать острую потребность в новой общественной структуре, в новом общественном порядке и новом мировоззрении. Общественные движения меланезийцев суть не только проявление роста их национального самосознания, но и орудие его укрепления.

В этих движениях намечаются тенденции развития, наблюдаемые и в других районах земного шара. Они несомненно являются началом серьезных общественных потрясений, которые неизбежно будут возникать по мере усиления контакта с европейской цивилизацией и в конце концов после упорной национально-освободительной борьбы приведут колониальные народы к национальной независимости[49]49
  Автор совершенно прав, усматривая под религиозной оболочкой новейших массовых движений в Меланезии («культ карго» и т. п.), или, как их теперь называют, «милленаристских» движений, их вполне материальную основу: это лишь неразвитая, затемненная религиозной идеологией форма национально-освободительных движений. См. П. Уорсли, Когда вострубит труба, М., 1963.


[Закрыть].