Текст книги "Не голова, а компьютер"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

18

Ничего не подозревая, Марцин с Костиком возвращались в тот вечер с пустыря на Черняковской улице, где играли в футбол, забив своим противникам четыре гола. По дороге они присели передохнуть в парке на скамейке, и тут Марцин обнаружил, что у правой сандалии отстала спереди подметка.

– Гляди, казалось, им сноса не будет, а уже каши просят.

– Не беда. Только поскорей в починку отдай, – посоветовал Костик. – В лагере в рваной обуви пропадешь! Где там искать мастерскую?

– Кровати обязательно рядом займем, – напомнил Марцин. – Лучше всего в углу около крайнего окна. Оттуда, как с наблюдательного пункта, все видно, что делается в комнате, – объяснял он Костику, который только второй раз ехал в лагерь.

– Спать можно где угодно, – сказал Костик, – а вот в столовой очень важно занять хорошее место. Надо обязательно к котлу поближе или окошку, в общем, к тому месту, где еду раздают. Тогда и тарелку мигом донесешь, и добавку легче просить.

– А палатку возьмешь с собой?

– Нет. Пусть у тебя в подвале полежит. Сам знаешь, какие ребята. Посидеть да полежать в палатке охота каждому, а свертывать и затаскивать в дом желающих нет.

– Это верно. Я в рюкзак суну домино и какую-нибудь книжку поинтересней. И ты возьми, только потолще!

Приятели расстались возле дома Костика.

Возвращаясь с собрания, мать Костика заметила их, но они ее не видели.

– С кем это ты шляешься? – на лестнице накинулась она на сына. – Связался с самым испорченным мальчишкой в классе! Это не только мое мнение, все так считают. Теперь я все знаю! Ничего себе, любопытные вещи выплыли. Ни одно озорство, ни одно хулиганство без твоего дружка не обходится!

– Ну уж, прямо!

– Прямо или криво, но чтобы ты с завтрашнего дня пересел, слышишь?

– Почему?

– Потому что он хулиган.

– Нормальный парень. Как все.

– Что значит «нормальный»? Я запретила тебе произносить это слово. Я уже тогда, во всей этой истории с палаткой, этого парня раскусила. Все вверх дном перевернуть в чужой квартире и даже не извиниться, будто так и надо. А неприятности с Малиновской у меня из-за кого? Если б не он, ты белье не перепутал бы. И вдобавок еще врун! Сказал своей матери, что палатка твоя, а не его. Как это тебе нравится? И будто ты ему взаймы даешь. Уму непостижимо! Откуда у тебя могут быть деньги? И мать его мне тоже не понравилась. Я бы со стыда на ее месте сгорела, а она еще его защищает, своего драгоценного сыночка. Говорят, он в этой палатке цирк устраивал и деньги брал за вход! Наверно, про них он и сказал, будто ты ему дал. Отец одного мальчика хотел поподробней рассказать, но учительница отозвала его в канцелярию. И еще упоминали про какое-то общество жертв… И все это его художества! Не смей с ним больше водиться! Ты должен в люди выйти. Вырасти порядочным человеком! Почему ты не дружишь, например, с этим… Ну как его… Необычное такое имя… Его еще ваша классная руководительница хвалила, хотя родители его не пришли. Ты знаешь, о ком я говорю.

– Немек, что ли?

– Да, да! Сплошные пятерки… Ага… Чуть было не выскочило из головы! Ну-ка, поди сюда! Посмотри мне в глаза! Когда это я тебя к батарее привязывала, а?

Костик был ошарашен.

– И об этом тоже на собрании говорили?

– Не тоже, а почти исключительно об этом, понял? Я просто не знала, куда деваться! Это надо же такое выдумать! А дружок твой не то цепь какую-то чистит, не то сладкого ему не дают, не помню уж, какие он для себя придумал пытки. – Тут мать вспомнила, что сама терпит пытку, сидя в туфлях на высоких каблуках, и поспешно сняла их, а Костик услужливо принес шлепанцы. – Все сразу догадались, чьи это проделки.

– А кто рассказал? Пуся? – спросил Костик с совершенно убитым видом.

– Что еще за Пуся? Никакая не Пуся, а молоденькая учительница. Она, бедняжка, все за чистую монету приняла, расстроилась прямо до слез!

– Это не учительница. Она только еще учится на учительницу.

– Ни стыда, ни совести у вас нет…

После ужина, когда Костик мыл посуду – теперь ежедневно была его очередь, так как Алиция уехала в отпуск, – мать пришла на кухню и, тяжело опустившись на табуретку, спросила с беспокойством:

– Костик, скажи мне правду! Только, слышишь, чистую правду! Откуда у тебя деньги?

– Какие деньги?

– Которые ты якобы дал… Солянскому?

– А что? Я правда ему одолжил.

– Ты даешь взаймы деньги?! Нет, просто уму непостижимо! Говори сейчас же, откуда они у тебя?

– Чего ты так нервничаешь? Что я, маленький, что ли? Тоже мне деньги, подумаешь! Алиция дала двадцать злотых на кино за то, что мы с Марцином белье сняли за нее. В кино мы не пошли, ну я и дал ему.

– Двадцать злотых! – ужаснулась мать. – Такие деньги тратить на кино! Вот уж не подозревала, что Алиция такая транжирка, швыряется деньгами без нужды.

– Нужда-то, положим, была. Она в новый костюм вырядилась и помчалась куда-то сломя голову, – рассказывал Костик, довольный, что удалось переменить разговор.

– Да… А теперь ни с того ни с сего в отпуск укатила… – вслух размышляла мать. – Собиралась осенью, и вот вдруг приспичило… Сдается мне…

Она не договорила, а Костик не расспрашивал: своих забот хватало.

До конца учебного года оставалось два дня, а маме взбрело на ум, чтобы он на другую парту пересел. Ну кто сейчас пересаживается? И главное, зачем?

* * *

В среду с самого утра стояла страшная жара. И директор распорядился отправить детей в парк.

И хорошо сделал, потому что в учительской тоже становилось жарко, хотя и не от солнца.

– В лагерь не поеду, никто меня заставить не может! – упрямо твердила Скочелёва.

– Как же так? Ведь вы сами согласились несколько месяцев назад, – неизвестно в который раз терпеливо повторял Томашевский.

– Прекрасно помню. Можете мне не напоминать, – отвечала историчка. – А теперь вот заявляю, что не поеду. Пусть другого начальника лагеря назначат.

– Вы шутите! – воскликнула математичка. – В последнюю минуту? Когда у всех путевки и билеты в кармане? Послезавтра все разъезжаются, а я завтра ночью уезжаю.

– Я тоже человек! Тоже имею право отдохнуть! И потом у меня на многое глаза открылись.

За несколько минут перед тем в учительскую вошел директор и молча прислушивался к спору. Потом сказал:

– Не хотите ехать – заставить вас мы не можем. Найдем какой-нибудь выход из положения. Но объясните, по крайней мере, что произошло? Еще вчера вы были полны энергии, делились со мной своими идеями и планами, как лучше организовать жизнь в лагере, а сегодня…

– Вот именно: идеями! Вы попали в самую точку! Боюсь, в лагере на меня обрушится такая лавина смелых, оригинальных идей, что мне это будет не по силам. Я сама понимаю, отступать поздно, но только вчера мне многое стало ясно – на родительском собрании в шестом «А». Солянский – это действующий вулкан. Ни днем ни ночью я не буду знать покоя! Мои идеи плюс его – согласитесь, это многовато.

– Короче говоря, вопрос стоит так: или вы, или Солянский?

– Совершенно верно. Вы необычайно проницательны, – кисло улыбнулась Скочелёва. – Я знаю, у Солянского найдутся здесь горячие заступники.

– Не надо преувеличивать.

– Я не преувеличиваю. Разве ученику, совершившему столько проступков, не следовало снизить отметку по поведению? Я считаю, что следовало. Но проголосовали против моего предложения. Я смолчала. Но когда вчера я узнала еще о нескольких его затеях, мне стало ясно, что ждет, меня в лагере. Нет, покорно благодарю!

– Серьезное что-нибудь? – спросил директор усталым голосом.

– Да нет, пожаловались Зосе, будто их родители истязают, – нехотя объяснила пани Пусек. – Чтобы урок сорвать. А Зося по наивности поверила. Может, действительно, ребят подбил на это Солянский, только оригинального тут мало. Я даже где-то читала…

– Оригинального! – подхватила Скочелёва. – Хорошенькое дело! Вот и поезжайте вместо меня в лагерь. Солянский очень обрадуется. Мне кажется, он питает к вам особую симпатию.

– Насколько позволяет мне судить мой скромный педагогический опыт, доверие детей только помогает в работе. И если б не курсы, которые я обязана посещать летом, с удовольствием поехала бы. И в будущем году прошу иметь меня в виду, хотя у меня нет такого опыта, как у вас.

– Итак, – сказал директор, – ближе к делу. Если Солянский не поедет, тогда…

– Тогда я согласна, – совсем другим тоном заговорила Скочелёва, понимая, что добилась своего.

– Значит, Солянский не едет. Уравновешенным его, конечно, не назовешь, хотя заранее никогда не известно, какие люди вырастают из таких вот беспокойных ребят. Может, мы еще о нем услышим…

– Дай бог, не что-нибудь плохое, – вставила Скочелёва.

– …Жалко мальчика, особенно его родителей. Куда они теперь в последний момент денут его? На худой конец, отправим его в августе в харцерский лагерь. А сейчас надо срочно сообщить его матери. Пани Пусек, скажите, пожалуйста, секретарше…

– Я сама схожу к Солянским. Если отправить письмо по почте, еще день потеряем, а так, может, удастся что-то придумать.

– Очень хорошо. Я уверен, вы сумеете объяснить…

– Ну вот и отлично! – потирал географ руки от удовольствия. – А я-то уж, грешным делом, подумал: все кончено, придется собой пожертвовать, и тогда – прощай, Италия!

– Лучезарная Италия! – просияв, подхватила математичка. – Мне тоже там посчастливилось побывать.

– Увы, другая Италия, что под Варшавой, – скромно поправил Томашевский. – Но солнце там тоже светит.

* * *

У Марцина все было иначе, чем у Костика. Мать вернулась с собрания и, не говоря ни слова, принялась укладывать вещи. Правда, Марцин видел, как она приняла в кухне таблетку от головной боли. Но какое это может иметь отношение к собранию? Марцин считал, что закончил учебный год блестяще, и очень собой гордился.

Еще бы! В седьмой класс перешел. Осенью никаких переэкзаменовок, а в табеле в основном четверки. Всего три тройки, и одна из них по истории. Вопиющая несправедливость! Но историчка за последнюю письменную работу, которую она дала, когда у нее разболелась голова, кол ему влепила «за несерьезный подход к теме». По ее словам, он написал не то, что нужно.

Между тем мама сказала: надо попросить Шелестину прийти на эти последние два дня, одной ей ни за что не управиться. В четверг вечером непременно надо выехать в Буковину в Дом отдыха их министерства. Местком назначил ее там своим представителем, и надо пораньше быть на месте. Хорошо, хоть Петрика разрешили взять с собой. Воздух там чудесный, прямо-таки целебный!

Марцин не без труда разыскал на Людной улице дом, где жила Шелестина.

Дверь открыла красивая девушка и провела в большую светлую комнату. Там на всех стульях, столах и диване были разложены платья, свитеры, кофточки.

«Дочка Шелестины», – сразу догадался Марцин.

– Я передам, – выслушав, сказала она. – Меня уже не будет дома, а мама сможет прийти завтра с утра. Я сегодня уезжаю.

Марцин неловко поклонился и только на лестнице вспомнил, что забыл пригладить волосы.

* * *

После ужина Вацек листами нарезал толстую коричневую бумагу: хотел сделать альбом для фотографий. Марцин с пылающими щеками следил за приключениями героев «Долгой дождливой недели». Мать пришивала пуговицы к старой пижаме Вацека – она, разумеется, предназначалась Марцину. Вдруг она подняла глаза на среднего сына и сказала:

– Может, и тебя взять с собой? Это было бы совсем неплохо, ты за Петриком присматривал бы. Не знаю только, как к этому у нас в отделе отнесутся. Одного ребенка я уже беру…

Марцин оторопел от неожиданности. Ничего себе веселенькие каникулы: нянчиться с Петриком! Нет уж, спасибо!

– Что ты, мамочка, – заговорил он, обретя дар речи, – наш лагерь в таком замечательном месте. И реки большой нет, так, ручеек по колено. И зачем решение менять перед самым отъездом?

– Затем, чтобы ты подальше был от своего приятеля. Небось он тоже в лагерь поедет?

– Костик? Ты его имеешь в виду? Почем я знаю, поедет или нет, – притворился Марцин, будто ему это безразлично. – Едет, кто деньги внес, а я при этом не присутствовал.

– Ничего не стоит проверить в канцелярии, – вмешался Вацек.

– А чем тебе Костик не нравится? Мировой парень! И учится лучше меня, и вообще…

– Не желаю, чтобы ты с ним дружил, и все! Я уже сказала вашей учительнице, чтобы вас рассадили.

– Нас? С Костиком? – со стоном вырвалось у Марцина. – Мамочка!

– Не хнычь, пожалуйста, я знаю, что делаю. И вообще, я не думала, что ты начисто лишен самолюбия. Его мать тебя из дома выгнала, хулиганом считает, говорит, ты оказываешь на ее сына дурное влияние, а ты продолжаешь к ним ходить, в друзья ему навязываешься. Никакой гордости у тебя нет!

– Откуда ты взяла? Вовсе не навязываюсь. Просто мы с ним дружим. Один раз она, правда, прогнала меня, но за дело. Мы устроили в комнате кавардак, не нарочно. А вообще мы очень дружим с Костиком…

– Хватит с меня этой дружбы! – перебила мать. – И не смей возражать. Я вчера такого наслушалась на собрании, чуть не сгорела со стыда. Общество какое-то, цирк, над учительницей потешаетесь, урок срываете, врете. Откуда у тебя такие наклонности? Когда ты дома, с нами, я ничего такого за тобой не замечала. Значит, кто-то дурно влияет на тебя и надо положить этому конец! И заруби себе на носу: не будешь меня слушаться, я и в самом деле тебя к батарее привяжу!

Как? Значит, маме все известно?

Тут уж не до возражений. Надо помалкивать в тряпочку. И он не произнес больше ни слова. Но может, это случайное совпадение? Он робко посмотрел на мать. Та перехватила его взгляд.

– И ты даже не краснеешь! Как вы могли плести учительнице такие небылицы?

– Она не учительница, – оправдывался Марцин. – Настоящая учительница никогда бы не поверила. И не разболтала, раз ее предупредили, что это секрет, – добавил он с презрением.

Мать еще что-то говорила о собрании, но Марцин не слушал. Как сообщить Костику и устроить, чтобы их не рассадили, ломал он голову. Возможно, Пуся и не рассадит, ведь до конца года всего два дня осталось. И на переменке видеться им никто не запретит. Нет такого закона. Внезапно Марцин почувствовал прилив нежности к Костику. Никто, кроме Костика, его не понимает, и вообще, жизнь без него просто немыслима.

19

На другой день они пошли на экскурсию в Лазенки, поэтому никто не подумал их рассаживать. Но Костик тоже был сам не свой: наверное, о чем-то догадывался.

Когда они, растянувшись длинной вереницей, направились в парк, между друзьями произошел следующий разговор.

– Костик! Ты что, елки-палки!

– Вот тебе и елки-палки.

– Моя мама.

– И моя.

– Запретила…

– Мне тоже.

– Но мы не сдадимся!

– Ни за что.

Разговор был короткий, но значительный. Об этом свидетельствовал вздох облегчения, вырвавшийся у друзей одновременно. Отношения выяснены, понятно, как себя вести дальше.

В парке ребята осмотрели памятник Шопену, гонялись друг за дружкой, играли, любовались лебедями, кормили белок. Словом, делали что хотели. А педагоги устроились в тенечке на скамейке и болтали. Они тоже радовались, что скоро каникулы.

Костик с Марцином примостились на ступеньках лестницы, спускающейся к воде, и развернули завтрак. Обсуждая план дальнейших действий, они не забывали бросать крошки лебедям и рыбкам, которые подплывали совсем близко.

– Завтра не рассадят, не станут из-за одного дня огород городить. И вообще на Пусю это не похоже.

– А до сентября десять раз успеют позабыть.

– Зато в лагере будем вместе. Я начну волю закалять.

– Чью?

– Свою, конечно. А хочешь, и тобой займусь. Хочешь?

– Посмотрим, – уклончиво ответил Костик. – Может, мне это не по силам.

– Подумаешь! Люди потрудней вещи делают. Взять хоть космонавтов. Представляешь, сколько им приходится работать над собой?

– Они, по крайней мере, знают, что в космос полетят, а мы…

– А почему бы нам не полететь? Чем мы хуже? – У Марцина родилась новая идея, и он стал ее развивать: – Приносят в один прекрасный день газету, а там во всю страницу – наши фотографии и подпись: «Герои-космонавты, Костик… нет, Константин Пшегонь и Марцин Солянский, высадились на Луне».

– На Луне никакой растительности нет, – сказал Костик, но глаза у него блеснули: проект явно его заинтересовал.

– Не беспокойся! Специалистов доставим туда, хотя бы нашу биологичку, и она на месте решит, какой там нужен компост и прочее. Главное, полететь, правда?

– Ага…

– Значит, начинаем работать над собой?

– Ладно. Только сперва обсудим, что и как, а то без подготовки недолго и ноги протянуть.

– Ты прав. Сразу себя не переделаешь, надо знать, с чего начинать, и тогда уж действовать наверняка.

– А ты с чего думаешь начать?

– С чего? Ну с выдержки, например. Выдержка – это вроде упрямства, верно? Скажешь себе: сделаю то-то и то-то, и хоть лопни, но сделай.

– По-моему, это и есть сильная воля.

– Согласен. Называй как хочешь. Но когда про кого-нибудь говорят: «человек с характером», подразумевают, что у него сильная воля.

– Верно.

– А для этого нам необходима цепь.

– Чтобы чистить?

– Изо дня в день.

– А где мы ее возьмем?

– Бирюк даст. Пошли, спросим у него.

Бирюк с Казиком стояли на берегу пруда и, с опаской озираясь, нет ли поблизости сторожа, пускали по воде плоские камешки, подобранные тут же на дорожке, посыпанной гравием.

У Бирюка получалось лучше. Его камешки дольше скользили по поверхности, оставляя серебристую дорожку. Казик злился.

– Вам чего здесь надо? – накинулся он на приятелей, которые остановились посмотреть, как они пускают камешки. – Проваливайте!

– Не комадуй, не у себя во дворе! – огрызнулся Марцин. – Бирюк, мы к тебе.

– Ну?

– Ты говорил, у тебя в подвале цепь есть. Дай ее нам.

– Зачем?

– Секрет. Нужна, и все.

– Смотри, Бирюк, как бы они тебя не надули, – предостерег Казик.

– Цепь-то есть. Правда, я хотел ее сдать в утиль, но так и быть, берите.

– А сколько хочешь за нее? – предусмотрительно спросил Костик.

Запроси Бирюк деньги за цепь, им пришлось бы отказаться.

– Нисколько. Что я, барышник? Хоть сегодня забирайте. Отец, когда узнал, как мы практикантку надули, сказал: неплохая идея, стоит взять на вооружение. Лучше уж забирайте ее из нашего подвала.

По дороге из парка они зашли за цепью. Она оказалась страшно тяжелой. И Костик, хотя немного трусил, помог ее донести до самой Марциновой двери.

Мать на два дня отпросилась с работы. Поэтому спрятать цепь было не так-то просто. А не спрячешь, начнутся расспросы.

Дверь открыла Шелестина. Он приложил палец к губам и внес мешок с цепью в прихожую. Старушка его поняла.

Но из ванной, как назло, – мама, с полным тазом выстиранных рубашек.

– Это еще что за грязный мешок? Что у тебя там?

– Это, мамочка, такая цепь… железная…

– Где ты взял?

– Мальчик один дал.

– Что? Опять Костик?

– Нет. Бирюковский.

– А с дружком своим за одной партой сидел?

– Нет.

Мама спрашивала про школу, а в школе он с Костиком действительно не сидел, это была истинная правда.

– Зачем это тебе?

– В лагере будем упражняться.

Мама передала белье Шелестине, которая стала его развешивать в кухне на веревке, а сама заглянула в мешок.

– Фу, какая гадость! Сплошная ржавчина! И ты собираешься в лагерь это с собой тащить? Зачем? Куда ты ее положишь? А тяжесть-то какая! Совсем с ума сошел!

Петрик и Вацек, посмотрев, тоже очень удивились.

– Металлолом! – отрезал Вацек.

– Угадал! – подхватил Марцин. – В лагере обязательно придется собирать металлолом, и тогда, понимаешь, мамочка, я первое место займу.

– Да у тебя жар! – сказала мать, прикладывая руку ему ко лбу. – Нет. Температура вроде нормальная. Покажи язык! – Марцин высунул язык. – Тоже в порядке. Сейчас же забирай отсюда эту гадость. – Но, прочтя в глазах Марцина отчаяние, прибавила: – В подвал отнеси.

Это еще куда ни шло. Могло быть хуже. Как же он сам не сообразил! С трудом поволок он мешок по лестнице. И в самом деле, в лагерь везти тяжеловато. Но там три куска, а им и одного за глаза хватит.

Внизу, на площадке первого этажа, он лицом к лицу столкнулся с Пусей. Хотел рассказать ей, как хорошо было в парке, но, взглянув на нее, осекся. Лицо точно маска: улыбались только губы, а глаза печальные и серьезные.

– Мама дома?

– Да… А вы к нам? – удивился Марцин. – Я сейчас приду, вот только в подвал схожу.

Он рывком поднял мешок. Истлевшая мешковина лопнула, и на ноги Марцину вывалилась ржавая цепь. Он чуть не вскрикнул от боли.

– Что это? – спросила Пуся.

– Это… – начал Марцин, – я скажу вам по секрету… Мы с Костиком решили чистить цепь, звено за звеном, волю закалять.

– Ясно, – сразу поняла Пуся. – А теперь, Марцин, я должна тебе сказать, зачем я к вам иду: в лагерь ты не едешь. Так постановили на педсовете. Но знай, человек волевой в несчастье стискивает зубы… и чистит следующее звено.

Марцин машинально подобрал один за другим три обрывка цепи и отнес в подвал. Идти обратно не хотелось. Мама будет нервничать, Вацек закричит: «Подонок!» – и все это при постороннем человеке. Просто стыд!

Поднимаясь по лестнице, пани Пусек обернулась и, увидев расстроенное лицо Марцина, крикнула: «Не огорчайся! Это не трагедия!»

Хорошо ей говорить: не огорчайся! Все разъедутся: кто на море, кто в горы, кто, как Немек, за границу, а он один останется в городе. Что тут делать? Куда деваться? Мама с Петриком два месяца проведут в Буковине, Вацек подастся на все лето в туристический лагерь. Отец в это воскресенье приедет последний раз и весь июль безвыездно пробудет под Люблином. Он там работает по совместительству, и, если семьи в городе не будет, зачем ему туда-сюда мотаться. А отпуск в августе возьмет. В квартиру время от времени попросили наведываться Шелестину, проверять, все ли в порядке, и цветы поливать. Еще, чего доброго, ей и за ним поручат следить, как за цветами. Или в городской лагерь запишут.

А как Костик к этому отнесется? Или и он тоже?.. Нет, Пуся сказала бы, она ведь знает: они закадычные друзья. «Не надо огорчаться!» – повторил он и вздохнул. Ничего не поделаешь, придется подыматься наверх и делать вид, будто чихать ему на все это.

* * *

Послышались шаги: кто-то сюда идет. Марцин замер. Но дверь прикрыта, так что его никто не заметит. Однако шаги приближались, и дверь внезапно открылась. На пороге вырос Вацек.

Увидев сидящего на ящике Марцина, он нисколько не удивился.

– Мне большая картонная коробка нужна, – сообщил он как ни в чем не бывало и посмотрел по сторонам. – Помнится, я видел здесь что-то подходящее.

И сел рядом на другой ящик. Некоторое время оба молчали. Наконец сбитый с толку Марцин поинтересовался:

– Ушла?

– Ушла, – кивнул Вацек и сказал: – Дома, пожалуйста, не делай вид, будто тебе на это наплевать и вообще… как с гуся вода. Мама и так огорчена, ни к чему расстраивать ее еще больше.

Марцин глянул исподлобья: неужели это Вацек, его родной брат? Никогда еще он так с ним не разговаривал. И как он догадался?

– Пани Пусек, когда увидела, как мама огорчилась, пообещала на вторую смену тебя взять, в августе.

– Не хочу! Пусть сама в августе едет!

– Не ерепенься! Она ведь маму хотела утешить, понял? Я тоже…

– А я, по-вашему, не человек? Обо мне никто не беспокоится! Что я такого сделал? Что я им сделал плохого? – прорвало Марцина.

– Подумай сам, лагерь большой, а воспитателей мало: один на сорок ребят. Если что-нибудь случится, они за вас головой отвечают. Достаточно одного такого «изобретательного» мальчика вроде тебя… Так объяснила пани Пусек. Я лучше мамы ее понимаю.

– Еще бы тебе не понимать! Ты у нас умник известный!

– Вовсе не потому, – спокойно продолжал Вацек, – просто мама не знает про тебя того, что знаю я.

– Ты? Откуда?

– Чушка рассказывал. Не беспокойся, он не ябедничал. Ребята относятся к тебе хорошо. С тобой не соскучишься! «Не голова, а компьютер», так ведь? Но что ни затея, то скандал!

Марцин вскочил с ящика, но Вацек заставил его сесть.

– Погоди! Кроме меня, никто тебе этого не скажет. Ну, раз выкинул номер, два, и хватит, довольно! Но беспрерывно? Учителя этого не любят. И родители тоже.

– Выходит, я хуже других! А сам Чушка?.. Эх, да что говорить!

– Нет, не хуже, до этого тебе далеко – можешь не зазнаваться. А вот что глупей – это факт… Осел в квадрате – вот ты кто! Дурака валяют все, а отдуваешься ты один.

Вацек вздохнул. За ним – Марцин. Ему вдруг стало так жалко себя, что горло перехватило и к глазам подступили слезы. Он быстро-быстро заморгал: не хватало только разнюниться. Хорошо, что Вацек боком сидит и не видит.

– Это чья палатка? Костика? – показал Вацек пальцем на зеленый сверток.

– Да. Костик боялся, как бы сестра у него не отняла.

– Будь она твоя, я бы ее у тебя позаимствовал. Ну, пошли домой! Только не глупи, слышишь?