Текст книги "Не голова, а компьютер"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

5

На первой же перемене Казик подошел к Марцину и не отходил от него ни на шаг. Как репей пристал. У него на глазах распечатал выигранную вчера жвачку и без зазрения совести отправил в рот. Хотя это противоречило неписанному правилу: жвачку полагалось жевать только на большой перемене.

– Еще восемь штучек за тобой. Не забыл? – спросил он как бы между прочим, с нетерпением поджидая ответа.

– Не забыл, не беспокойся! – буркнул Марцин. – А теперь проваливай, у меня к Костику дело есть.

– К Костику? – протянул Казик разочарованно. – И чего ты возжаешься с ним?

– Сказано, проваливай, а то получишь!

– Тоже мне, чемпион по боксу! – пробормотал Казик невнятно, так как рот у него был залеплен жевательной резинкой. Но отошел на всякий случай в сторонку: с Марцином лучше не связываться.

С Костиком Марцин подружился в начале года. Как-то оба они оказались победителями в очередной драке и обоим снизили отметку по поведению. А несчастье, как известно, сближает.

С виду тощий, долговязый, Костик производил впечатление скорее неблагоприятное: бледное, усеянное веснушками лицо, чересчур тонкая и длинная, как у жирафа, шея и всегда чуть приоткрытый рот. А вдобавок – руки и ноги длины непомерной.

Но надо было видеть его в деле! Точно боа-констрикторы, обвивались вокруг противника его длинные руки, из невероятной дали пинали врага его длинные ноги, а голова на длинной шее вытягивалась, как высоченная сторожевая башня, с которой ведут наблюдения из крепости за неприятельскими маневрами.

При первом взгляде на Костика новый учитель, а особенно учительница заключали, что он плохо питается. В самом деле, кожа да кости, дистрофик настоящий. Однако отсутствием аппетита Костик не страдал: это каждому становилось ясно, стоило только посмотреть, как загораются у него глаза при виде тарелки с супом в школьной столовке, с какой быстротой уплетает он свою порцию и просит добавки, будь то молочная лапша, суп из шпината или борщ. Значит, полагали педагоги, мальчик – из малообеспеченной семьи, но при проверке и это оказывалось не так. Костик питался хорошо, хотя и был худ, как щепка. Просто, как говорится, не в коня корм.

Сам Костик считал, что ему в жизни не везет. Стараешься-стараешься, из кожи вон лезешь, а толку чуть. Никак маме не угодишь! С утра до ночи только и слышишь: «Костик, бери пример с сестры! Костик, будь человеком!»

И однажды, удрученные несправедливостью, они с Марцином поделились своими огорчениями друг с другом и пришли к единодушному выводу: дом – сущий ад. Семья – чудовищное изобретение. Брать пример с братьев и сестер – постыдно и унизительно! Что значит – быть человеком, точно ты родился обезьяной? И вообще мнение окружающих – мура и нечего с ним считаться. Подумаешь, общественное мнение! Плевать они хотели на него!

Вот как говорилось в минуту жизни трудную, но в действительности-то дело обстояло иначе.

Будь Марцину безразлично, что подумает о нем Казик и что скажут товарищи, не стал бы он сушить себе голову проигрышем.

* * *

Когда Марцин рассказал о своих злоключениях Костику, тот решительно заявил:

– Дурак!

– Кто? Казик?

– Казик-то не дурак! Он, будь здоров, марку машины разглядел. Иначе не стал бы рисковать. Ты дурак, что на удочку попался. Десять штук! Ведь это целое состояние!

– Без тебя знаю! Не для того я рассказал, чтобы ты мне нотации читал. Лучше посоветуй, как выпутаться.

– Советоваться надо было раньше, – буркнул Костик.

– Как же теперь быть?

– Вот то-то и оно!

– Может, еще с кем-нибудь поспорить, но чтобы уж верняк. Клин клином вышибать!

– Тогда на шесть спорь.

– А почему не на восемь? Восемь ведь нужно.

– Две беру на себя. А шесть, хоть лопни, но добывай сам. Иначе крышка тебе!

– Согласен. Но с кем спорить-то?

Марцин беспомощно обвел глазами зал.

У окна столпились ребята. Они слушали разглагольствования Вицека Бирюковского, по прозвищу Бирюк, который остался на второй год, как и Пионтковский. В учебе был он не силен, зато кулаки у него были как кувалды и язык подвешен хорошо. Вечно он что-то рассказывал, и рот у него никогда не закрывался. А так как принадлежал он вдобавок к отряду «жвачные», его мощная пасть несла двойную нагрузку – еще бы! – и языком мели и челюстями ворочай!

Тут Марцина осенило, и он поспешно направился к ребятам, потянув за собой Костика.

– Бирюк, ты – чемпион по трёпу! – объявил Марцин с притворным восхищением.

– Да брось! – отмахнулся Бирюк, но в голосе его прозвучало самодовольство.

– Но до этого тебе еще далеко… Ну как его?.. Ну который против Карфагена выступал… Вылетело из головы…

– До Катона, – подсказал Костик.

– Вот-вот, его я и имел в виду! Катон говорил, только когда хотел, а ты говоришь, говоришь, без конца, непроизвольно.

– Как это? Что за чушь!

– Вовсе не чушь. У тебя болезнь такая: несешь, несешь и не можешь остановиться. Даже на уроках бубнишь все время потихоньку. А когда один останешься, сам с собой разговариваешь. Я видел раз, как ты шел по улице и бормотал что-то себе под нос. Вот провалиться мне, если вру! Я прямо остолбенел. Но теперь-то я знаю: это болезнь. Сестра Костика говорила даже, какая – она на врача учится, только я название позабыл.

– По-польски это называется недержание речи, – изрек Костик с важным видом. – Алиция и по-латыни сказала, да я не помню уже.

– Точно! Недержание.

– А по уху не хочешь? – грубо перебил его Бирюковский.

– Вицек, миленький, – пропел Марцин сладенько, – я же понимаю, тебе неприятно, но факт остается фактом. Если бы не эта болезнь… Как ее?.. Тьфу, опять забыл!.. Ты мог бы помолчать, правда?

– А я и так могу, если захочу. Отстань!

– Нет, не можешь! Слабо! Это, как его, недержание… сильней.

– Нет, могу.

– Полминуты?

– Сколько захочу.

– Целый урок?

– От звонка до звонка!

– Спорим, не можешь?

Бирюковский протянул руку.

– На сколько?

– На двенадцать, нет, жалко мне тебя, на шесть жвачек.

– Да хоть на двадцать шесть! Все равно расплачиваться тебе! Разнимите, ребята! Никакой болезни у меня нет… Погоди, дам я тебе, Солянка, вверх тормашками у меня полетишь и десять раз перекувырнешься!

Костик разнял их. Ребята сочувственно поглядывали на Бирюковского. Никто не сомневался, что проиграет он.

Звонок возвестил конец перемены.

– Бирюк! Шесть жвачек – тю-тю!

– Внимание, недержание! – крикнул кто-то.

Бирюк даже рот зажал пятерней и, бросая по сторонам свирепые взгляды, вошел вместе со всеми в класс.

– Смотри, Бирюк, до звонка – ни гугу! Могила! – подначивал Костик, желая подыграть Марцину.

Бирюковский молча подсунул кулак ему под нос.

Минуту-другую любопытные взоры были прикованы к Бирюку: выдержит или нет? Но когда историчка объявила, что нового материала давать не будет, а займется опросом, интерес к спору моментально угас.

Не разжимая рта, Бирюк подтолкнул Костика, с отчаянием во взгляде показывая украдкой то на себя, то на учительницу. Но Костик сделал вид, что не понимает.

– Что тебе? – спросил он шепотом.

Бирюковский написал на обложке тетради: «А если вызовут?» «Могила! От звонка до звонка, иначе проиграл», – нацарапал на той же обложке Костик.

Вицек кивнул в знак того, что понял, и его охватила паника. Вообще-то истории он не боялся. Как-никак второй раз проходил ее и кое-что застряло с прошлого года в памяти. Учить уроки считал он ниже своего достоинства, но двоек боялся пуще огня: отец задавал ему трепку за плохие отметки. «В наше время, – твердил отец, – ученье не всем было доступно, не то что нынче». И когда Вицек остался на второй год, покачал головой и заявил: «За каждую двойку драть буду как Сидорову козу!» Так что вызови его Скочелёва, а он будет стоять столбом, чего доброго, кол ему влепит.

И зачем он ввязался в этот дурацкий спор? Из-за Солянки все! При первом же удобном случае надо по шеям ему надавать. И, повернувшись к Марцину, Бирюковский бросил на него испепеляющий взгляд. Учительница заметила.

– Опять болтаешь, Бирюковский?

«Я?» – чуть было не вырвалось у него, но, вспомнив про спор, он зажал рот рукой и опустил голову.

– Если тебе поговорить хочется, расскажи-ка нам лучше, что ты знаешь о польских еретиках шестнадцатого века.

Вицек встал, понурясь и ни на кого не глядя.

– Ну-ка вспомни, как они назывались, какого придерживались вероучения? – задавала наводящие вопросы историчка.

Но Бирюковский молчал.

В мертвой тишине, воцарившейся в классе, половина которого была посвящена в суть дела, до слуха Скочелёвой явственно донесся шепот:

– Ариане.

– Прекратите подсказывать! – рассердилась она. – Бирюковский, ты не приготовил сегодня урока. Садись! Солянский, расскажи об арианах.

Благодаря подсказке Марцин с честью вышел из положения.

Поскольку после ответа, вернее, молчания Вицека, учительница ничего не поставила в журнал, он воспрянул духом. «Авось пронесет». Но, заметив, что Скочелёва по нескольку раз спрашивает одних и тех же учеников и только тогда ставит отметку, он опять запаниковал. Значит, и его ждет та же участь.

Спрашивая других, Скочелёва время от времени поглядывала на Вицека. Так и есть: предчувствие его не обмануло.

– Бирюковский, расскажи о польско-турецких войнах, – сказала она. – Надеюсь, тут ты будешь чувствовать себя уверенней.

Однако Бирюковский не оправдал ее надежд: он молчал, будто воды в рот набрал. Но на этот раз не опустил головы, а неподвижным взглядом уставился на доску.

– Что с тобой? Почему ты молчишь? Я ведь знаю: баталии тебя всегда интересовали, особенно школьные, – пошутила учительница, пытаясь его расшевелить, но напрасно.

Вицеку нестерпимо захотелось крикнуть хоть словечко в свою защиту, но он сдержался и только в отчаянии зажал опять руками рот.

– У тебя зубы болят?

Он энергично замотал головой, тут же пожалев об этом. Эх, надо бы кивнуть утвердительно, застонать, в общем как-то вывернуться. А после урока подойти и все объяснить.

Но момент был бесповоротно упущен. Скочелёва начала терять терпение, а ухмылки на лицах ребят только подливали масла в огонь. Весть о споре между Бирюком и Марцином облетела по беспроволочному телеграфу весь класс. И Скочелёвой стало ясно: опять какая-то затея! А этого она не любила.

– У тебя что, язык отнялся? – рассердилась она и взяла уже ручку, что ничего хорошего не предвещало: ученик не ответил на целых два вопроса.

Бирюковский понял: надо спасаться, пока не поздно. По уговору он должен до звонка молчать, но жестикулировать ему ведь не запрещается.

И он стал бить себя кулаком в грудь, прижимая к себе учебник истории и показывая с возмущением на Марцина и Костика.

Но увы, смысл этой пантомимы был понятен лишь посвященным!

Отчаянные жесты ученика в первую минуту напугали учительницу. Поэтому хихиканье в разных концах класса показалось ей неуместным.

Что с ним? Обычно разглагольствует, слова не дает вставить, а сейчас нем как рыба. Что тут замешан Солянский, сомнений нет. Но Пшегонь? Почему оба еле сдерживают смех?

– Пшегонь, что все это значит?

– Я… я… не знаю. Он, наверно, заболел. Вон как его корежит! Правда, Марцин?

Марцин поддакнул.

Тут прозвенел звонок, и волшебство во мгновение ока рассеялось: Бирюк снова обрел дар речи!

– Негодяи! Подлецы! Жулкевский под Цецорой! Собесский под Хотимом! О Вене говорить нечего, об этом даже маленькие дети знают. Одну цифру переставить в дате январского восстания, и получится 1683, год битвы под Веной.

– Бирюковский! – одернула его возмущенная учительница. – Ты, видно, действительно болен! Как ты смеешь в таких выражениях отзываться о национальных героях? О представителях передовой общественной мысли?!

– Героях?! – вытаращился Бирюковский. – Да я вам сейчас докажу, какие они герои! Вы не знаете…

– Не знаю и знать не хочу! – оборвала его историчка и быстро вышла из класса с журналом под мышкой.

Бирюковский мигом успокоился, злобно косясь на стоявших рядышком Марцина и Костика. Физиономии у них были вытянутые, хотя класс веселился вовсю.

– Что, выкусили? От звонка до звонка. А? – спросил он.

Оба молча кивнули.

– Гони шесть жвачек! – торжествующе потребовал Бирюк с неестественно громким смехом.

Марцин совсем упал духом. Восемь плюс шесть – четырнадцать. Откуда же столько взять? Где искать помощи, совета? И как вообще быть?

Костик сдержал обещание, принес две жевательные резинки, тут же врученные Бирюковскому.

– А остальные? – грозно пробурчал Бирюк, злясь на Марцина за двойку по истории.

– Не беспокойся, за мной не пропадет, – тоже не слишком любезно ответил Марцин. – Думаешь, они с неба падают?

Видя отчаяние друга, Костик тоже приуныл, тем более что сам одобрил эту затею. Но кто бы мог предположить, что Бирюковский способен на такой подвиг: промолчать целых сорок пять минут! «Странно все в жизни устроено… – размышлял Костик. – Ни в чем нельзя быть уверенным».

– Знаешь, Костик, – говорил между тем Марцин, пиная изо всех сил кусок кирпича, точно желая выместить на нем свои неудачи, – иногда просто жить невмоготу…

– Угу!

– Уйти бы куда глаза глядят, чтобы не видеть этих противных типов…

– Все равно пришлось бы сперва жвачку им отдать.

Костик понял, на кого намекает приятель.

– Я теперь в безвыходном положении… – продолжал Марцин.

– Не вешай нос, выкарабкаемся как-нибудь, – перебил Костик. – Приходи ко мне, вместе математику сделаем. Глядишь, придумаем что-нибудь. Иногда кажется: все, пропал, и вдруг находится выход, когда уже и надеяться перестал.

Так и вышло.

– Алиция, сними-ка завтра белье с чердака, – сказала за ужином мать. – Оно, наверно, уже высохло. Только сразу же, как с работы придешь. У меня собрание завтра, и я вернусь поздно. Да не забудь сложить и к пани Ковальской отнести прокатать. В субботу я гладить буду после уборки.

Но Алиции явно не улыбалась такая перспектива.

– А почему Костик не может это сделать?

– Костик тебе поможет отнести, – сказала мама. – Только сама сходи с ним. Иначе я буду беспокоиться.

– Зачем все так усложнять! – надулась Алиция. – Костик уже большой, и пора к нему относиться как к взрослому человеку.

– Я лично ничего против не имею, – вмешался Костик. – Только странно, почему ты вспоминаешь, что я взрослый, когда надо снимать белье, идти за картошкой или на почту, за радио платить.

– А тебе чего бы хотелось? – с вызовом спросила Алиция.

– Не отчитываться каждый раз, куда и зачем я иду. И еще, чтобы денег давали немножко больше. Пять злотых на целую неделю, мамочка, ну, правда, это очень-очень мало…

– Мало? Когда мне было столько лет, сколько тебе…

Дальше Костик не слушал. Он наперед знал, что она скажет. Как-то он попытался возразить, что теперь, мол, другие времена, но безуспешно. Разве маму переубедишь? И он предпочитал молчать.

На другой день утром после маминого ухода, Алиция сделалась с ним подозрительно ласкова.

– Костик, у тебя финансовые затруднения?

– А что? – посмотрел он внимательно на сестру: уж не издевается ли она над ним?

Нет, не похоже, на лице неподдельное сочувствие.

– Ничего. Просто так спрашиваю. Только я не могу сегодня отнести белье.

– Почему же ты сразу маме не сказала?

– Ты ведь знаешь маму: уж если она что-нибудь решит… Придет с собрания усталая, увидит, белья нет, и побежит сама…

– Это точно. Ну и что ты предлагаешь?

– Когда я вернусь с работы, мы сходим вместе на чердак, снимем быстренько белье, и ты отнесешь его прокатать к пани Ковальской.

– Я на сегодня с товарищем уговорился вместе делать математику.

– Одно другому не мешает. Он тебе поможет, а я вам дам денег на кино. Идет?

Предложение заманчивое, но нет ли здесь какого подвоха? И для большей ясности Костик возразил:

– Ты только обещаешь, а потом отговариваться начнешь, и не видать мне двадцати злотых, как своих ушей.

– Двадцати? – всполошилась Алиция. – Два билета стоят десять злотых.

– А вот и нет! – постепенно обретал Костик уверенность. – Фильмы «для детей старше 12 лет» – обыкновенно цветные, широкоэкранные, и билет на них стоит десять, а то и все двенадцать.

– Ну ладно, – согласилась нехотя Алиция и заглянула в сумочку. – Получишь двадцать, но чтобы все чин чином, понял? И запомни: маме молчок!

– Почему?

– Потому, что кончается на «у»! Давай поторапливайся, а то в школу опоздаешь. И дверь не забудь запереть. До свидания!

Костик летел в школу, как на крыльях.

6

Ровно в три Марцин позвонил Костику. Кончив математику, они с беспокойством стали поглядывать на часы, стоящие на буфете. Алиция опаздывала.

Наконец она прибежала запыхавшись и, увидев Марцина, обрадовалась, хотя обычно, когда к Костику приходили товарищи, не скрывала недовольства и выходила демонстративно из комнаты. Наскоро пообедав, она надела новый серый костюм, просунула в петличку белый цветок и надушилась так, что у ребят в носу защекотало.

– Ты что, на чердак так вырядилась? – вырвалось у Костика.

– Костик, – неестественно засмеялась Алиция, – не приставай, я очень спешу! Прошу тебя, прошу вас, милые мальчики, сходите сами на чердак. Костик, наше белье справа висит, запомни. Кто-то брал после нас ключ от чердака, значит, там и чужое висит. Нашего немного. Когда снимете, простыни и скатерти не забудьте потянуть. Ты, Костик, знаешь, как это делается. Вот тебе, заплати пани Ковальской и на кино. – И она вынула из сумочки пятьдесят злотых. – Сдачу вечером вернешь. Только быстренько, не копайтесь! Костик, миленький, мама так рада будет! Ладно?

И с этими словами исчезла.

– Какая у тебя хорошая сестра! – сказал со вздохом Марцин. – Вацек никогда гроша мне не даст. Еще у меня норовил вытянуть, когда я маленький был. Теперь-то дудки! Нашел дурака!

– Хорошая, когда спит, – буркнул Костик, – или когда ей чего-нибудь надо от меня. Любит на меня все спихивать. Вот как с бельем сейчас. И мама всегда на ее стороне. Она, видите ли, работает! Как будто я не работаю. Разве учеба – не работа? Еще какая! Просто непосильная для молодого организма! Кого хочешь спроси. Я сам слышал, взрослые говорят, что им всю жизнь снятся по ночам контрольные и экзамены, и они просыпаются, как от кошмара, в холодном поту.

– А мой папа говорит, это было самое счастливое время в его жизни и что он мне завидует.

– Враки! Чего тут хорошего? Живешь в вечном страхе. Ну ладно, пошли на чердак! Вход с нашей лестничной клетки. Не мешает спички и свечку захватить: там часто лампочка перегорает.

Свечка и правда пригодилась. Они поставили ее на ящик с песком и в полумраке второпях постаскивали кое-как белье с веревки.

– Елки-палки, да его тут чертова гибель! – ворчал Костик. – Слышал, она сказала: «Немного». Ничего себе «немного»! Постой здесь, я отнесу и сейчас вернусь, а то руки заняты: ни свечку погасить, ни дверь запереть.

Дома они сложили белье. Как это делается, Костик знал: не раз приходилось помогать маме или сестре. А Марцину все было в диковинку, у них белье сдавали в прачечную. «Вот потеха! – смеялся он, когда, взявшись за противоположные концы простыни, они с Костиком изо всех сил тянули ее на себя сначала прямо, потом наискосок. – Лучше всякой гимнастики!»

Свернув аккуратно белье, они понесли его к пани Ковальской, владелице механического бельевого катка.

Как это Костик здорово управляется, дивился Марцин. Правда, спрыскивала белье водой и наворачивала на валки сама пани Ковальская, а Костик лишь привычным движением подсовывал валки под пресс.

Костик заметил, что Ковальская посматривает на него как-то странно.

– Ты на нашей улице живешь? – спросила вдруг она.

– Да, в доме 19.

– А как твоя фамилия?

– Моя? – переспросил Костик. – А что? Сколько было валков? Три? Дайте, пожалуйста, квитанцию, а то сестра не поверит. Знаете, какие придиры старшие сестры? Верно, Марцин? – засмеялся он. – Ну пока! Я спешу, что-то есть захотелось. Мерси, пардон, спасибо, и вообще считайте, что нас здесь не было.

– Ты чего дурака валяешь? – спросил Марцин, когда они вышли на улицу. – Не мог ответить по-человечески?

– А что она мою фамилию спрашивает? Сколько раз тут видела с мамой или с Алицией. Зачем ей это понадобилось? Объявление, что ли, хочет дать в газете?

Узел с бельем стал поменьше, но ребятам показалось, будто еще тяжелей. С трудом приволокли они его домой и положили у окна на тахту.

– Ну вот и порядок! Пошли в кино?

Костик вынул новенькую голубую двадцатку.

– Чего ты у меня спрашиваешь? – пожал Марцин плечами. – Деньги твои, ты ими и распоряжайся!

– Алиция на два билета дала. Ты же помогал мне, правда?

– Ну и что? Я не за деньги помогал. Тоже мне, наниматель нашелся!

– Ладно, ладно! – Голова Костика забавно дергалась на длинной шее. – Ясно, не за деньги, но десять злотых твои. Можно в кино или…

– Или?..

– Не сечешь? Шестнадцать жвачек чужой дядя, что ли, проиграл? Отдавать их собираешься?

– Четыре я отдал уже, – вздохнул Марцин. – Елки-палки! Еще двенадцать осталось!.. Нет ничего хуже с Казиком дело иметь! Все кишки теперь из меня вымотает.

– А Бирюк спустит, думаешь? Отец за сегодняшнюю двойку по истории котлету из него сделает.

– Отбивную, с гарниром, – невесело улыбаясь, прибавил Марцин.

– Эх, Солянка! Заварил ты кашу! Но нытьем не поможешь.

– Хорошо тебе рассуждать!

– Не рассуждать надо, а действовать. Десять злотых – десять жвачек. Можешь польские купить, насчет заграничных уговора ведь не было, правда? Я тоже без кино обойдусь. Вот тебе два злотых взаймы – иди, плати свой долг.

– Костик… ты всерьез?..

– Но-но! – предостерегающе крикнул Костик. – Оставь свои телячьи нежности, а то как дам, сразу в себя придешь. Я голодный как волк. Посмотрим, что там осталось от обеда. Будешь есть?

Марцин отказался. Ему было не до еды. И главное, не терпелось поскорей купить жевательную резинку и покончить с унизительной зависимостью от Казика и Бирюка, которые особой деликатностью не отличались, когда нужно было потребовать то, что причиталось им по праву.

Костик сразу вырос сегодня в глазах Марцина. Они подружились только в этом году, хотя с первого класса учились вместе. Костик обожал ковбойские фильмы, но в кино бывал редко. Гораздо реже Марцина. Но когда ребята обсуждали на перемене очередной фильм – они были доки по этой части, – Костик слушал с горящими глазами.

Он никогда не говорил, что у него денег нет. Но по разным мелочам: например, как боялся Костик потерять ручку, пряча ее всегда в пенал, никогда не вырывал страниц из тетради, наконец, очень редко ходил за компанию в кино, отговариваясь неотложными домашними делами, – по всему этому Марцин заключил, что ему дают очень мало денег. Или совсем не дают.

И все-таки он сказал: «Бери, без кино обойдусь», как будто это ему ничего не стоило. Вот что значит человек с характером!

И вдруг Марцина бросило в жар. «Да какое я имел право брать у него деньги? Даже если он мой друг? Неужели мама права: я и в самом деле безвольный, слабохарактерный человек? Нет, неправда. Я чувствую: воля у меня есть. И сильная. А деньги я взял, потому что нет другого выхода. Но непременно верну. А не верну, значит, я последний… да чего рассусоливать, и так все ясно. Вообще-то характер можно исправить, но мне это ни к чему. У меня и так характер неплохой, просто надо волю развивать. Теперь я за это возьмусь. Решу сделать что-нибудь и сделаю. Например, никогда больше не спорить! Никогда! Хватит. Сыт по горло! И портфель с вечера буду собирать, чтобы ничего не забывать и не опаздывать. И из тех денег, которые дают родители, буду откладывать по злотому в копилку. И…»

Но вот и ближайший к дому киоск, где обычно покупал он жевательную резинку.

– Двенадцать, пожалуйста. – И Марцин с чувством удовлетворения кладет на кипу газет новенькую двадцатизлотовую бумажку.

– Всего-навсего? – смеется киоскерша, и Марцину чудится в этом издевка.

– Ну, давайте пятнадцать для ровного счета, – говорит он небрежно и, забирая покупку, прибавляет, совсем как взрослый: – Благодарю. Всего хорошего!

– Ой, ой! – раздался рядом голос Петрика. – Сколько у тебя денег! Сколько резинок! Дай одну, Марцин!

– Вот дам сейчас по кумполу!

– Марцин, ну, пожалуйста! Откуда у тебя столько денег?

– Как откуда? Напечатал! Видал, бумажка совсем новенькая. Машинка такая есть, нажмешь кнопку – и денежки выскакивают, чики-брыки! Ну катись отсюда! Чтобы духу твоего не было!

– Сам катись! – обиделся Петрик. – Мама меня за газетой послала.

– Тогда бери и проваливай! Ангелочек! – ехидно сказал Марцин и еще раз повторил: – Ангелочек!

После ужина Марцин, сидя за столом, читал книжку. Он был доволен собой: уроки сделаны, ящик стола разобран, завтра в школе он отдаст долги – словом, самовоспитание идет полным ходом.

В другой комнате Вацек прокручивал пластинку, а Петрик клянчил что-то у мамы, которая записывала расходы.

– Петрик, хоть ты оставь меня в покое! – отмахнулась она.

– Ну, мамочка, пожалуйста! У меня тогда будет четырнадцать злотых!

– Нет, и не проси! Я и так не знаю, как до конца месяца дотянуть. В воскресенье приедет папа, надо пирог испечь. И полуботинки Марцина придется отдать в починку.

– Ну да, – обиженно протянул Петрик, – пусть Марцин сам себе деньги напечатает на машинке.

– Неплохо иметь хотя бы машинку для починки обуви, – улыбнулась мама.

– Не для обуви, а чтобы деньги печатать… – уточнил Петрик. – Я сам видел: он себе сделал новенькую голубую двадцатку.

Мама вскинула голову и отложила карандаш.

– Просто с ума можно от вас сойти! Что ты мелешь, Петрик? – Но, видя, как покраснел Марцин, не на шутку встревожилась: – Снова ему что-то несусветное наплел?

– Снова, снова! – повторял бессмысленно Марцин, не зная, что сказать: в голове была абсолютная пустота. – Болтает всякую чушь, а ты веришь.

– Вовсе не чушь! – оскорбился Петрик. – Скажешь, не было у тебя новенькой двадцатки? А когда я спросил…

– Вот чудак! – сделал Марцин слабую попытку замять дело и сказал, улыбаясь через силу: – Выходит, ты совсем еще маленький, шуток не понимаешь. Я ведь пошутил, мама! И вообще, к чему этот разговор? Мне к завтраму книгу надо дочитать по внеклассному чтению, – затараторил он, и слова потекли стремительным потоком, будто внутри у него отвернули кран. – В библиотеке на весь класс три экземпляра… Книжка толстая… Я ждал-ждал, наконец дождался… А за мной очередь еще длиннющая!.. Мамочка, ты ведь знаешь Скочелёву… Двойку влепит, и опять я буду виноват, а разве дают мне дома спокойно почитать… Вообще…

Марцин вдруг замолчал: в дверях стоял старший брат и смотрел на него насмешливо. С каких пор он стоит там и что слышал?

Мама побледнела, или, может, это отсвет белого тетрадного листа? Но почему у нее такой испуг в глазах? Случилось разве что-нибудь?

– Покажи деньги, – говорит мама спокойно, но Марцин знает, что означает это спокойствие. – Покажи сейчас же! – повторяет она.

– Не могу, – коротко отвечает Марцин.

Ему ясно: замять дело не удастся.

– Мамочка, он правда не может, – подтвердил Петрик, смутно чувствуя, что атмосфера накаляется. – Он купил пятнадцать жвачек.

– Пятнадцать?! – ужаснулась мама.

– Вот так аппетитец! – бросил Вацек. – Откуда у тебя деньги?

– Не твое дело! – огрызнулся Марцин. – Не ты мне их давал.

– Я еще не спятил, чтобы деньги выбрасывать псу под хвост. Жевательная резинка… – Оседлал Вацек своего любимого конька, собираясь целую лекцию прочесть о вреде жевательной резинки, которую Марцин слышал неоднократно, но, увы, никаких полезных выводов не извлек. К счастью, его перебила мама:

– Я спрашиваю, откуда у тебя деньги?

– Да так, были, – уклончиво ответил Марцин.

– Еще вчера ведь не было: ты четыре злотых выклянчил у Петрика, – вмешался Вацек.

– Господи, ты в гроб меня решил вогнать! – вскричала мама. – Я с ума сойду! Погоди, все отцу расскажу, он тебе задаст! Говори сейчас же, где взял деньги?

– Один товарищ дал…

Дело принимало нежелательный оборот. Марцин знал: отцу мозги не запудришь.

– Товарищ дал? – повторил Вацек издевательским тоном. – Мама, ты слышала, чтобы у мальчишек такие деньги водились? Я лично нет.

– Я тоже, – со вздохом прошептал Петрик.

– Что за товарищ? Как его зовут? – допытывалась мама.

– Костик Пшегонь. Может, адрес дать? Пожалуйста: Волчья улица, дом 19.

– Тот самый дохляк, который был как-то у нас? Интересно, откуда у него деньги? Вид у него такой, будто ест он раз в сутки и то недосыта… С чего это он так расщедрился?

– Не твоего ума дело! Нечего в чужом кармане деньги считать.

Марцин готов был в эту минуту избить брата, связать и бросить в подвал, в подземелье. Он даже зубы стиснул, и на скулах у него заходили желваки.

– Зачем тебе столько жевательной резинки? – продолжала допытываться мама, заламывая правой рукой пальцы на левой, от мизинца до большого и обратно. Это служило у нее признаком сильного волнения.

Марцин молчал.

– Зачем, я спрашиваю? Не станешь же ты утверждать, что тебе понадобилось столько этой гадости.

– Гадости!

Она же ровно ничего не смыслит в этом! Сначала попробовать надо, а потом говорить. Бесполезно и разговаривать с ней на эту тему. Да еще при Вацеке, который цепляется к каждому его слову. А мама во всем ему верит. В создавшемся положении остается только один выход – ни в коем случае не признаваться.

– Этого я не могу сказать… – выдавил он.

– Почему?! – с отчаянием в голосе спрашивает мама.

– Не могу – и все! У меня тоже могут быть секреты. – На «тоже» Марцин сделал ударение и посмотрел многозначительно на старшего брата. – Можете четвертовать меня, привязать к лошадям и разорвать на части, все равно не скажу!

– К лошадям? К тем, что ли, быстроногим жеребчикам, которые носятся разнузданные по школе и гогочут? Погоди, даст вот отец ремня, как миленький заговоришь.

– О господи! – мама встает со стоном. – Опять желудок заболел. В самом деле, пусть отец с ним разбирается. И в кого ты такой уродился? – Это относится к Марцину. – Почему не стараешься хорошо учиться, как Вацек? Не помогаешь по дому, как Петрик? Вечно носишься как угорелый, пропадаешь неизвестно где и с кем. Подумай, что из тебя получится в жизни? Сколько раз я просила по-хорошему: перестань жевать эту гадость, не трать деньги зря! Но тебе хоть говори, хоть нет: как об стенку горох!

– Он, как пьяница, жить без этого не может, – вмешался Вацек. – Конченый человек! Чтобы избавиться от дурной привычки, силу воли надо иметь.

– Вот именно! Я то же самое говорю, – сказала мама и схватилась за живот. – Опять начинается приступ! Я еще утром на работе почувствовала себя нехорошо. Директор стал такой нервный! А теперь еще Марцин расстроил меня! Вот увидите, я скоро совсем слягу…

– Мамочка, ложись в постель, – уговаривал Вацек, – я грелку сейчас налью и твои травы заварю.

– Я, я грелку принесу! – Петрик опрометью кинулся в ванную.

Марцин остался один. Он чувствовал себя преступником, которого приговорили к слишком суровому наказанию.

Разве виноват он в том, что мамин директор нервный? И кто сказал, что он плохо учится? Вот и сейчас корпит над этой злосчастной книжкой, хотя она совсем неинтересная. Не то что «Остров сокровищ» или «По следам снежного человека».