Текст книги "Не голова, а компьютер"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– …Не похоже, – доносится голос Вацека из соседней комнаты. – Грязный, лохматый… кожа да кости… не исключено, что с дурными наклонностями. И Марцина втягивает…

– Ты прав, – говорит мама. – Все из-за того, что в плохую компанию попал.

Марцин стиснул зубы, сжал кулаки. Если бы не мама, не ее больной желудок, задушил бы этого Вацека.

* * *

«Была не была, все выложу отцу в воскресенье! И про самовоспитание скажу… И жвачку брошу жевать. Подумаешь, жвачка! Эти три – последние-распоследние. А потом – все, конец!»

И чтобы хоть немного скрасить жизнь, Марцин достал из кармана и распечатал жевательную резинку. Потом опять заглянул в книгу, но только что пережитые неприятности мешали сосредоточиться.

«Чем маме Костик не потрафил? «Плохая компания»! Костик – парень мировой! Узнала бы мама его получше, он наверняка бы ей понравился: и жвачку не жует, и по дому помогает, и учится хорошо. Даже эта вредина, Скочелёва, и та как-то сказала про него: «Серьезный мальчик!» И друг настоящий. Не на словах, а на деле. Не то, что некоторые».

Мысленно Марцин стал перебирать своих одноклассников. Пожалуй, только Немек Бартович дал бы взаймы и не приставал с отдачей. Но они с Немеком в последнее время раздружились. И вообще, он очень изменился с тех пор, как разошлись его родители. У него теперь два отца: родной и неродной. И денег вдвое больше, потому что оба дают. Но, видать, Немека это нисколечко не радует, он неразговорчивый стал, замкнутый. Знай себе зубрит да пятерки огребает. Странно, почему резинка так быстро стала безвкусной? Прямо как замазка.

Марцин вытягивает изо рта резиновую нить с полметра длиной и опять втягивает в рот.

Подойдя к столу, Петрик с нездоровым любопытством наблюдает за манипуляциями брата.

– Марцин, дай одну! Ну, пожалуйста! – канючит он.

– Вот как дам по губам! – бросает, не глядя, Марцин.

Перед карманным зеркальцем он расчесывает свою густую шевелюру и целиком поглощен этим занятием. Марцин способен забыть дома что угодно, только не гребенку.

– Дай хоть половинку, попробовать, какая она на вкус!

– Отвяжись!

– Мама правду сказала: бесхарактерный ты. Тряпка! – выпаливает Петрик, из предосторожности отступая к двери. – Жадина! У самого вон сколько жвачки, а ему половинки жалко… Жадина!

– Ты у меня сейчас получишь! – угрожающе поднимает Марцин толстую книгу, и Петрик моментально скрывается за дверью.

«Никакой я не жадина, – оправдывается Марцин сам перед собой, – эти две лишние мне необходимы, чтобы закалить волю. Не жевать жвачку, когда ее нет, всякий дурак сумеет. А вот когда она есть, руки сами тянутся достать ее из кармана, развернуть и в рот положить. Тут-то и нужна сила воли. Захочу и буду как мамин дедушка, этот, как они говорят, «благороднейший человек с железным характером». – Марцин взглянул на выцветшую фотографию в простенке между окнами. – Жалко, что он в конфедератке, не видно, какая прическа у него…»

7

Вид у Костика был такой разочарованный, когда Марцин отдал ему только пять злотых, что Марцину стало не по себе.

– Остальное в понедельник отдам, – промямлил он, – потому что… понимаешь, в нашем киоске по пять штук только продают, пачками… – напропалую врал он, зная, что Костик никогда жевательную резинку не покупает. – Знаешь, Казик прямо остолбенел, когда я ему жвачку отдавал. Не ожидал, что отдам так скоро. А Бирюк хапнул и пригрозил еще, что припомнит мне это. Потеха, верно?

– А с этими тремя что ты собираешься делать? – спросил Костик, упустив из виду, что Марцин не только проигрывает жвачку, но и сам ее жует.

– Не знаю… А тебе обязательно сегодня нужны деньги?

– Да нет… Но сам знаешь, деньги всегда нужны, – уклончиво ответил Костик, рассчитывавший выпросить у матери еще два злотых и сходить в кино.

* * *

Суббота – самый приятный день. Уже с утра живешь ожиданием вечера – единственного в неделю, когда можно сказать себе: «Завтра не надо идти в школу». И кажется, свободного времени – вагон, делай что хочешь. Уроки, само собой, откладываются на потом, хотя родители на этот счет придерживаются другого мнения. Но надо быть последним слюнтяем и недотепой, чтобы не отбояриться в субботу от уроков. И лишь в воскресенье вечером, когда невозможно оторваться от интересной книжки или нестерпимо хочется заняться чем-то, не имеющим никакого отношения к школьным занятиям, начинаешь жалеть, что не послушался и не сделал уроков накануне.

Досконально изучив витрину спортивного магазина, Марцин с Костиком отправились на Центральный вокзал. Костик то и дело спрашивал, который час: беспокоился, что поздно вернется.

– Заладил: «который час» да «который час»! – разозлился Марцин. – Ты что, забыл, что сегодня суббота?

– То-то и оно, что не забыл! – оправдывался Костик. – Мама по субботам делает уборку и готовит обед на воскресенье.

– Ну и что? Подумаешь! У нас та же картина! Но при чем тут я? От этой неблагодарной работы я давно уже научился отлынивать. И ты не давайся, не то заездят совсем. У тебя старшая сестра есть, пусть она и вкалывает! Нечего ей на тебя все взваливать, как тогда с бельем. Не будь дураком! Должна же быть на свете справедливость!

Костик вздохнул.

– Эх, ты, маменькин сынок! Паинька! Чем вздыхать, айда лучше на перрон! Там всегда есть на что поглядеть.

– Ладно, – согласился Костик, – только потом сразу же домой. А то, если Алиция отправилась на свидание, маме придется самой все делать.

По широкой лестнице они спустились в зал, где билетные кассы. Ну и столпотворение! Дверь на перрон настежь. Все снуют туда-сюда, спешат, суетятся. Мальчики отошли в сторонку, к газетному киоску, чтобы их не затолкали, и с замиранием сердца следили оттуда за автоматическими дверями отходящей электрички. Им казалось, вот-вот кого-нибудь прихлопнет, но в последнюю минуту напиравшая толпа отступила, а стоявшие одной ногой на подножке каким-то чудом втиснулись в битком набитый вагон.

– Глянь-ка, Томаш идет! – толкнул Марцина Костик.

И в самом деле, к киоску с чемоданом в руке подошел географ, не заметив ребят. К нему подбежала какая-то женщина.

– Добрый день! – сказала она. – Что вас вынуждает покинуть любимую столицу?

– Добрый день! Да вот решил немного проветриться. В Италию собрался, дочку проведать. Давненько мы с ней не видались.

Под натиском выплеснувшейся из поезда толпы пассажиров географ и его знакомая придвинулись к ребятам. Марцин с Костиком юркнули в толпу и выбежали на улицу.

– Ну что? Скажешь, нюха у меня нет? Не зря я затащил тебя на вокзал? – торжествовал Марцин. – С географией теперь до конца года покончено! Томаш вернется нескоро. Билет в Италию бешеных денег стоит. Надо же, ни словом не заикнулся, что в такое дальнее путешествие отправляется.

– Сказал бы, никто бы не стал географию учить, – резонно заметил Костик. – А так смотался потихоньку, и к понедельнику ребята все равно вызубрят. Небось полвоскресенья будут по карте путешествовать.

– Фиг с маслом! Я лично не буду! И ты тоже! Бирюк! А, Бирюк! – закричал вдруг Марцин, увидев Бирюковского, который шел ко Дворцу культуры.

– Чего глотку дерешь? – приостановился Бирюк, всем своим видом показывая, что не намерен долго разговаривать.

– Сколько за хорошую новость дашь?

– Три раза по шее. И еще разок впридачу! Ну, говори скорей, я в бассейн опаздываю.

– А я и не знал, что ты ходишь в бассейн, – удивился Марцин.

– Много будешь знать, скоро состаришься! Выкладывай свою новость!

– Томаш уехал. Географии не будет до конца года.

– Откуда ты знаешь?

– Мы с Костиком только что с вокзала – его на поезд проводили, – не моргнув глазом, врал Марцин. – Чемоданище у него не в подъем! Наверно, на все лето укатил. К дочке, в Италию.

– Правда? – обрадовался Бирюковский. – А вы не разыгрываете меня? Костик, дай честное слово!

– Честное слово! Томаш сам сказал.

– Тогда почему же он не сказал ничего на последнем уроке?

– А зачем ему говорить? Он и с нас слово взял, что мы никому не скажем до понедельника, – заливал Марцин. – Чтобы ребята назубок знали материал.

– А вам почему же сказал? Вы что, и так все знаете? – спросил с насмешкой Бирюк, все еще не веря такому счастью.

– У него другого выхода не было: мы на перроне его застукали. Он стоял с какой-то женщиной и рассказывал, что в Италию едет проведать дочку, с которой десять лет почти не виделся и очень соскучился по ней. А когда прощался, у него на глазах слезы были. Ей-богу, не вру, не сойти мне с этого места… Как-никак Италия далеко, и у него слезы так и…

– Ну да?! – поразился Бирюк. – Слезы, говоришь? Сколько лет его знаю, никогда не видел, чтобы он плакал. Я думал, он железобетонный, и вдруг – на тебе: слезы… Ну спасибо, что сказали! Завтра на весь день на Вислу закачусь. Привет!

Когда Бирюковский ушел, Костик в недоумении пожал плечами.

– Зачем ты про слезы наврал?

– Для большей убедительности. И потом, так трогательней, разве нет? Впрочем, я не дам голову на отсечение, что он действительно не плакал, когда со своей знакомой разговаривал. Представь себе: единственная, любимая дочка, с которой он не виделся столько лет! Может, их разлучила война, понимаешь? И только теперь, экономя буквально на всем, деньги скопил на билет. Билет туда – ого! – сколько стоит! Бедняга, отказывал себе даже в последнем куске…

– …жевательной резинки, – докончил Костик.

– Что? Что ты сказал? Он жвачку жует, ты видел? – Марцин остановился как вкопанный посреди тротуара, но, взглянув на приятеля, который постучал себя пальцем по лбу, рассмеялся. – А что, разве всего этого не могло быть и на самом деле?

* * *

По субботам на обед у Костика бывали обычно борщ с колбасой и мелко нарубленными яйцами. Еда, прямо сказать, не слишком изысканная. Но, если с борщом умять несколько ломтей хлеба, вполне можно насытиться, и Костик не роптал. А если мать успевала еще почистить и положить туда картошки, он и вовсе был доволен. Но сегодня сразу стало ясно: в борще картошки нет. Мать мыла окно на кухне. Зато от борща аппетитно пахло чесноком. Значит, варится большой кусок колбасы.

Бросив портфель на диван, Костик прошмыгнул на кухню и – к плите, где стояла кастрюля на медленном огне. Приподнял крышку: чесноком пахнет, а колбасы-то нет!

– Без колбасы-ы-ы!

В голосе Костика прозвучало такое разочарование и горе, что мать засмеялась, не прекращая вытирать окно.

– Авось с голоду не помрешь. Покроши в борщ два яйца вместо одного.

– Яйцо вместо колбасы? – задумался Костик. – Этого, пожалуй, недостаточно.

– В магазине очередь была, а я не могла стоять, потому что решила сегодня окна вымыть.

– Значит, я тоже буду мыть? – упавшим голосом спросил Костик.

– Не беспокойся, лодырь! В комнате вымоет окно Алиция, а ты полы натрешь и половики вытрясешь. Но сперва, как пообедаешь, сбегай в мясной магазин, купи чего-нибудь на ужин. Ну, мой руки и садись есть.

Дважды приглашать Костика к столу не было нужды. Борщ, густой от шкварок и яиц, хотя и без колбасы, пришелся ему по вкусу.

«И зачем мама вечно себе работу придумывает? – размышлял Костик. – Окна еще совсем чистые! К празднику недавно мыли. Подумаешь, чуточку мухами засижены! Или взять хотя бы полы, ну к чему их каждую неделю натирать? Кому это нужно, чтобы они блестели, как зеркало? Все равно опять затопчут, а окна мухи засидят. Купить к обеду мясо, по-моему, гораздо важней».

Костик доедал суп, когда в дверь позвонили. Это не Алиция – у нее свой ключ есть.

– Поди открой, – велела мать и слезла с табуретки.

Вид у нее недовольный: кто же любит, когда во время уборки заявляются гости?

В дверях стоят Малиновская, известная в доме склочница, и – к великому удивлению Костика – пани Ковальская, помогавшая ему катать вчера белье.

– Дома есть кто-нибудь? – спрашивает Малиновская, хотя в открытую дверь ей видно мать на кухне.

– Дверь сама не открывается, – нелюбезно буркает Костик, оскорбленный тем, что его присутствие не считается.

– Хорошо, что ты дома, – загадочно говорит Ковальская.

Мать, не снимая фартука, появляется на пороге кухни.

– Что угодно?

– Мне угодно, чтобы вы вернули мое белье. И предупреждаю заранее: без белья я отсюда не уйду, – решительно заявляет Малиновская.

– Это какое-то недоразумение, – спокойно говорит мать. – С чего вы взяли, будто я знаю, где ваше белье?

– И у вас еще хватает нахальства спрашивать об этом! – кричит Малиновская.

– Тише, тише! – пытается успокоить ее Ковальская.

– Повторяю, это недоразумение.

– Ничего себе недоразумение! Три новых скатерти! Четыре простыни! Два пододеяльника с прошивкой. И семь цветных наволочек, совсем новеньких. Небось знаете, что цветное белье сейчас в моде!

– Моды меня мало интересуют, – все так же спокойно отвечает мать, хотя шея у нее покрывается красными пятнами. – И вообще, какое вы имеете право врываться в чужую квартиру и повышать голос?

– Ах, вот как! И я же еще не имею права голос повышать! – орет Малиновская. – Не надо чужую собственность присваивать, тогда и врываться никто не будет!

– Тише! Тише! – безуспешно взывает пани Ковальская. В дверь просовывается голова дворничихи. Слышно, как открываются двери соседних квартир. – Успокойтесь, сейчас все выяснится!

– Нечего выяснять, и так все ясно! Сняли с чердака чужое белье, и не какое-нибудь старье, а совсем новенькое…

– С чердака? – хватается за голову мать. – Да, дочка снимала вчера белье. Пожалуйста, можете сами убедиться, вот белье.

Мать устремляется в комнату и рывком разворачивает белье. Пятна у нее на шее становятся багровыми.

– Моя скатерть! Моя простыня! И пододеяльник с прошивкой мой! И наволочки мои! Все мое! – хватая одну вещь за другой, приговаривает Малиновская.

– Невероятно… – шепчет мать и без сил опускается на диван.

При этом она случайно садится на простыню, и Малиновская бесцеремонно ее выдергивает.

Ковальская между тем рассказывает: вчера ей показалось подозрительным, когда она у Костика увидела пододеяльники с прошивкой и цветные наволочки. Она знала: точно такие у Малиновской. И, встретив ее сегодня в магазине самообслуживания, сказала ей об этом.

– У меня сразу все внутри оборвалось! Вот тут! – говорит Малиновская, тыча себя в кофту, туго натянутую на груди. – Забыла даже, зачем в магазин пришла. Бегу на чердак, а белья моего нет. Какое-то старье висит, латаное-перелатаное, непростиранное…

– Тише, не волнуйтесь, – успокаивала Ковальская разошедшуюся Малиновскую. – Мальчик, который приходил с бельем, – она показала на Костика, – не захотел назвать свою фамилию. Но товарищ Костиком его звал. Мы спросили дворника, а он говорит: «Костик? К Пшегоням идите». Вот мы и пришли.

Костик с самого начала смекнул, что произошла роковая ошибка.

– Ты один ходил на чердак? – с трудом произносит мать.

– С товарищем… – помедлив, нехотя отвечает Костик. – На чердаке лампочка перегорела, пришлось свечку зажигать. Простите, пожалуйста, я ошибся, – обратился он к Малиновской.

– Ошибся?! – прошипела Малиновская и, схватив в охапку белье, направилась к двери. – Почему я никогда не ошибаюсь?

– А наш мешок вы тоже забираете? – поинтересовался Костик.

Малиновская покраснела.

– Ах, совсем голову потеряла! – и с этими словами она вывалила белье на диван. Несколько штук упало на пол, и Костику волей-неволей пришлось их поднять. Мать, она едва держалась на ногах, прислонилась к притолоке.

Тут отворилась дверь, и вошла Алиция.

– Мамочка, что случилось? – испуганно воскликнула она при виде ее лица.

– Случилось то, что из-за вашей «ошибки» меня чуть на «скорой помощи» в больницу не увезли! – крикнула уже с лестничной площадки Малиновская.

– Было три больших валка, – стал деловито объяснять Костик, закрыв дверь за непрошеными гостьями. – Владелица катка может подтвердить. Так вот, я тридцать злотых заплатил плюс обещанное вознаграждение, ну ладно, пусть это пойдет на возмещение… как это… морального ущерба.

– Какой ужас! – Мать со стоном приложила обе руки к вискам, будто у нее страшно заболела голова. – Видишь, Алиция, что ты натворила?

– При чем тут я?

– Ведь я просила тебя снять белье с чердака, а ты Костику перепоручила. Он снял чужое, и вон что вышло! И так неприятно, а тут еще, как назло, Малиновская замешана. Теперь полгода будет по всему дому языком трепать.

– Костик, у тебя что, глаз нет? – накинулась на него Алиция. – Вы что со своим дружком вытворяете? Мамочка, это товарищ оказывает на него плохое влияние. Совсем отбился от рук. Сегодня я видела их обоих на вокзале.

– А сама что там делала?

– Это никого не касается! Сколько раз тебе мама говорила, чтобы ты после школы сразу шел домой? Полы натер?

– Как же, натер он! Только пообедать успел. А что это за товарищ?

– Так, парень один из нашего класса. Нормальный парень.

– Знаю, что нормальный, а не полоумный! Как ты с матерью разговариваешь?

– Нормально! Ты спрашиваешь, я отвечаю.

– Если я еще хоть раз услышу от тебя слово «нормально», ты у меня получишь, понятно? Как его зовут?

– Ну… Солянка.

– Это что, фамилия или имя?

– Ой, извини! Его Марцином зовут.

– А, кажется, я что-то о нем слышала на родительском собрании, – вспомнила мать. – Не то плохо себя ведет, не то двоечник.

– Учится нормально, как все.

– Слышишь, мама? Он считает, двойка – это нормально. Покажи лучше свой дневник.

– Мама, я в магазин сбегаю, а то мясо расхватают, – вывернулся Костик.

– Ну беги. Только поскорей. Поговорим потом.

– А паста для пола есть?

– Есть! Смотри, чтобы тебе плохой кусок не подсунули и не обвесили.

Костик обиделся. Каждый раз одно и то же! Будто он маленький. Хорошо, хоть с дневником пронесло. А пока вернется, авось мама забудет. Скочелёва записала ему в дневник замечание за разговоры на уроке. Опять была бы выволочка! А так он купит мясо, заодно посмотрит на афишах, что где идет. Географию завтра можно не зубрить – вот лафа!

8

Отец приехал рано утром. Марцин, разбуженный звонком, прямо из постели скакнул в переднюю и бросился ему на шею. Щеки у отца были колючие, но, несмотря на усталость, он улыбался.

– Сынок, приготовь-ка ванну. Только не очень горячую. Выкупаюсь и – в постель! Надо хоть немного, вздремнуть. Знаешь, Марыся, в гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше.

Марцин, напуская воду, слышал: отец с места в карьер заговорил о свекле.

– Есть хочешь? – спросила мама.

– Чаю выпью с удовольствием, но сперва ванну приму.

Мама велела мальчикам отправляться в постель. Петрик канючил, чтобы ему разрешили полежать рядом с отцом. Ароматно запахло крепким чаем, мама принесла на тарелочке кусок сладкого пирога.

Отец с блаженным выражением полулежал на подушках.

– Дом… – проговорил он. – Ну что может быть лучше дома?..

Марцину расхотелось спать. Он взял книжку и стал читать. Вдруг до него донеслось:

– …сладу никакого нет… Плохая компания… Деньги неизвестно откуда… Может, какие-то темные делишки… Ему твердая рука нужна. Сам знаешь, к чему это может привести при его слабохарактерности и слабой воле…

– А ты не преувеличиваешь? – усомнился отец.

– Что значит «преувеличиваю»! Тебе безразлична судьба собственного сына?! Когда в милицию заберут, будет поздно. Вацек тоже разделяет мои опасения. Ты слышал, недавно мальчишки киоск ограбили? Ровесники Марцина. У него сейчас самый опасный возраст. Ему мужская рука нужна, а тебя никогда дома нет!..

– Марыся, ну зачем ты мне это говоришь? Сама знаешь, в командировки езжу я не ради собственного удовольствия. И зарплату мне прибавили благодаря тому, что умею поставить дело на периферии. Работа у меня, прямо скажем, не из приятных. Вечно в разъездах, по гостиницам, по столовкам… Собачья жизнь… А попадешь наконец домой, ляжешь отдохнуть, тут ты начинаешь меня пилить.

– Юзек, трудно мне с ними одной. Все ведь лежит на мне! Ну ладно, прости меня. Спи!

– Высплюсь и поговорю с ним, но дай сперва дух перевести.

Мама тихо закрывает дверь. Слышно, как она прошла на кухню. Обычно она встает раньше всех. Домашних дел никогда ведь не переделаешь. Марцина начинают мучить угрызения совести, но это продолжается недолго. «Вацек тоже не больно-то много помогает, – думает он, – сокрушается только, крокодиловы слезы проливает, что ей приходится все самой да самой. Петрик, тот, правда, усердствует, да все невпопад, ну какая польза от его стараний? И зачем рассказывать отцу какие-то небылицы? Дался им этот характер! А «трудный возраст» при чем тут? Разве нельзя сказать просто, по-человечески: шестой класс – самый трудный. Это всем и каждому известно».

* * *

Не успеешь опомниться, понедельник тут как тут! Прикатил на всех парах! Остальные дни по сравнению с ним ползут, как черепахи.

Понуро плетутся ребята в понедельник утром в школу. Долгожданное воскресенье, сулившее столько радостей, не оправдало и половины возлагаемых на него надежд. А для кого, вместо удовольствий, нежданно-негаданно обернулось и неприятностями.

У Марцина с Костиком утром в раздевалке физиономии были довольно-таки кислые.

– Все болит, – пожаловался Костик. – Полы драил в воскресенье. – И, поймав удивленный взгляд товарища, продолжал: – В субботу страшный скандал был: оказывается, белье мы сняли чужое. Мама разнервничалась, а моя мама, когда нервничает, берет книгу и читает. Часа два почитает и успокоится, зато потом приходится делать все в бешеном темпе.

– А смыться? Или чтоб сестра?..

– Думаешь, это так просто? Из-за нашей промашки пришлось опять идти с Алицией катать белье. И опять платить, – мама сказала, что из моих денег вычтет, чтобы в другой раз повнимательней был…

– В кино ходил?

– В кино! – с горечью повторил Костик. – На какие шиши?

– Сейчас долг верну. – Марцин стал шарить по карманам. – Десять злотых дали… Просто курам на смех… А я-то рассчитывал, отец деньжонок подкинет. Подкинул, как же! Мне тоже втык сделали. Но я успел перед тем в парк смотаться. Встретил там Собирая. А после обеда отец как напустится! А мама знай подливает масла в огонь. Но я выкрутился все-таки. С отцом еще можно договориться, а вот мама – это тяжелый случай…

– По собственному опыту знаю, – заметил Костик.

– Отца смягчило, что я пользуюсь доверием товарищей, раз мне поручили купить учителю подарок…

– Какой подарок?

– Понимаешь, Петрик засек, как я жвачку покупал. Признаться дома, что я проспорил, – это исключается. Тогда мне просто каюк, крышка! И денег не видать как своих ушей. Вот я и сказал: географ в Италию уезжает, и мы решили преподнести любимому учителю подарок. А так как он жвачку жует…

– Томаш? Жвачку?

– Папа тоже очень удивился, но мама сказала: среди учителей попадаются разные чудаки. Тогда папа говорит: «Могли бы что-нибудь пооригинальней придумать, например сувенир для его дочки». Но я сказал, мы не знаем, сколько ей лет…

– Ну и заврался же ты! – покачал головой Костик. – А вдруг твой отец встретит Томаша?

– Исключено! Рим – не ближний свет! А насчет вранья учти: не соврешь – не проживешь. Узнай моя мама, что я на деньги спорю – выигрываю или проигрываю, это ей безразлично, – и прощай спокойная жизнь! Понимаешь, у нас в семье один предок в карты просадил состояние… Костик, ты математику сделал?

– Елки-палки! Совсем забыл! В субботу в очереди за мясом простоял, потом с бельем проваландался, потом ужинал… А в воскресенье мама в раж вошла, совсем меня загоняла: полы мазал мастикой, натирал.

– А сестра? Слушай, Костик, не будь козлом отпущения!

– Не волнуйся, сестра гладила целый день и белье слезами обливала – не пришлось водой сбрызгивать. Она очень переживает…

– Что переживает?

– Не знаю. Мама сказала: «Я знаю, ты переживаешь, но лучше сейчас поплачь, чем всю жизнь потом мучиться с бесхарактерным человеком».

– Заладили: характер, характер! Хотел бы я знать, что они под этим подразумевают?

– Я тоже. По-моему, парень, который ухаживал за Алицией, ничем не хуже других. Парень как парень. А маме не нравится, что он курит. Только он на порог, она окна настежь, будто боится задохнуться. А после его ухода каждый раз говорит Алиции: «У него, кроме штанов, что на нем, ничего нет и не будет: все прокурит, протратит на сигареты». Ну, Алиция и разорвала с ним… или порвала, не знаю, как правильно сказать…

– А я видел, наш Вацек с Чубуком из десятого класса в уборной курили.

– Вот сторож застукает, он им задаст!

* * *

Первый урок прошел благополучно, а перед началом второго – тоже истории – в класс забежала Скочелёва и объявила:

– Я иду в восьмой класс. Вы, конечно, знаете: завтра у них первый экзамен. Вместо меня с вами позанимается пан Томашевский.

– Томашевский?! – послышались отовсюду удивленные голоса. – Какой Томашевский?

– Видно, на вас жара плохо действует, – сказала историчка. – У нас в школе, как известно, только один Томашевский. А вот и он!

Марцин вылупил глаза. Ему казалось, он видит страшный сон.

Учитель приостановился в дверях, пропуская Скочелёву, и вошел в класс. В светлом летнем костюме, посвежевший, загорелый, он благоухал одеколоном, и по нему видно было, что он на славу отдохнул.

– Ну погоди! Я тебе покажу Гагарина с Терешковой и все звезды в придачу! – шипел Бирюк, грозя Марцину обоими кулаками, а Собирай даже побледнел от ярости.

– Бирюковский, я вижу, тебе мало было перемены, – заметил географ. – Может, ты с большей пользой применишь избыток энергии у доски? Прошу!

И учитель театральным жестом пригласил его к доске, где висела карта.

Как и следовало ожидать, Бирюк получил двойку. Томашевский, казалось, обладал каким-то удивительным чутьем, которое безошибочно подсказывало ему, кто вчера занимался более интересными и важными делами, нежели повторять, по карте низменности и возвышенности, административное деление страны, искать, где развита промышленность, а где сельское хозяйство.

И Бирюк, и Чушка, и Костик оказались жертвами рокового недоразумения. А в самом конце урока, когда Марцин уже начал надеяться, что пронесет на этот раз, он услышал свою фамилию.

Вместо ответа на вопрос о минеральных ископаемых Келецко-Сандомирской возвышенности он бойко перескочил через Вислу и начал распространяться о посевах сахарной свеклы, искусственных удобрениях и всем, что знал со слов отца и о чем мог говорить хоть целый час.

Но этот номер не прошел. Томаш безжалостно оборвал его и попросил отвечать на вопрос.

От растерянности, что не удалось провести учителя, Марцин забыл даже то немногое, что знал, и не произнес больше ни звука.

– Гм. Скажи честно, Солянский, ты не повторил материал? – спросил Томаш. – Небось даже в учебник не удосужился заглянуть? А учебник-то у тебя хоть есть?

Томаш попал в самую точку. Марцинов учебник географии постигла горестная участь: его основательно потрепал заглянувший к ним в гости Бобик. Видно, песик тоже недолюбливал географию. Но, зная беспощадный нрав Томаша и не сомневаясь, что двойку он все равно ему влепит, Марцин решил умолчать об этом печальном факте. И вообще, с какой стати он должен говорить правду, если призывающий его к этому сам бессовестно врет? Ведь в субботу Марцин своими ушами слышал на вокзале – и Костик может подтвердить, – как учитель говорил, что едет в Италию к дочке, с которой давно не виделся. Как же так? Выходит, взрослым можно врать без зазрения совести, а от него требуют, чтобы он правду говорил. Дудки! Не на такого напали.

– Честное слово, пан Томашевский, я все воскресенье учил географию. Проснулся, выпил стакан молока и сразу – за учебник! – так и сыпал Марцин. – Читал, повторял, правда, не вслух, а про себя, потому что папа рано утром вернулся из-под Люблина… Ездил смотреть, какие в этом году виды на урожай сахарной свеклы. Ведь скоро начнется свеклоуборочная кампания.

Учитель кивал головой. Теперь ясно, откуда у его ученика такие глубокие познания по части сахарной свеклы.

– …и повторял раздел за разделом, потом папа встал и предложил сходить со мной и моим младшим братом в зоопарк, но я отказался, потому что понимаю: учеба важней. И так до самого обеда занимался географией, а после…

– Странно, – сказал учитель, – очень странно…

«А не странно разве, что вместо того, чтобы в Италии быть у своей дочки, ты здесь торчишь», – подумал Марцин и сказал вслух:

– Конечно, странно, но бывают вещи и постранней. И я несмотря на мамины уговоры пойти погулять или в кино…

– Это правда, я видела его вчера в «Авроре»! – закричала Эвка.

– …но сразу же после кино опять засел за географию и даже другие уроки приготовить не успел. Вот видите: математику не сделал! Целый день географию учил, наверно, переутомился…

Учитель с загадочным видом кивал головой и, ни слова не говоря, вывел четким почерком жирную двойку в журнале.

После звонка девочки порхнули к двери, но не успели выйти, как в классе началась свалка.

Первым на Марцина набросился коренастый крепыш Бирюк, к нему присоединился Собирай, тоже силач не из последних. Но Марцин не дал захватить себя врасплох. Костик тоже моментально сообразил, где его место. В воздух взлетела чья-то сандалия, затрещал по швам чей-то свитер. Но все это перекрывали глухие звуки ударов и восклицания:

– Вот тебе за Италию! Получай! За Италию, в которую поехал Томаш!

Клубок переплетенных тел с выныривающими и вновь исчезающими руками, головами, ногами быстро перемещался к двери. Не разбираясь, в чем дело, к тем и другим спешили на выручку сторонники.

Вдруг откуда-то из этого замысловатого переплетения конечностей раздался громкий голос Собирая:

– Бирюк! Отбой! До меня дошло! Отбой!

Сказано это было очень кстати: в класс, опережая учительницу, с воплями вбежали девочки.

– Дерутся! Мальчишки дерутся! Здесь! В нашем классе!

В мгновенье ока ребята были на ногах. Костик, потерявший в бою сандалию, поспешно укрылся за партой. Марцину подставили фонарь под глазом. Бирюк слизывал кровь, сочившуюся из рассеченной губы.

– Что здесь происходит? Что вы вытворяете? – кричала Скочелёва. – Ни на минуту одних оставить нельзя! Говорите сейчас же, почему вы дрались?

– Мы? Дрались? – с притворным удивлением переспросил Бирюк, прикладывая к кровоточащей губе не первой свежести носовой платок. – Мы не дрались. У нас была тренировка по боксу.

– И тебе глаз подбили тоже на тренировке? – сказала учительница, глядя на Марцина.

– Случайно на локоть напоролся.

– Уж не на свой ли собственный? – насмешливо спросила Скочелёва.

– Он хотел сказать – на кулак… Локоть, кулак – какая разница, и то, и другое – рука! Неужели не ясно, – вмешался Чушка.

– Лучше бы вы уяснили себе, что в школе сейчас самая горячая пора. И не за горами то время, когда вы сами будете в восьмом классе и сами будете экзамены сдавать, волноваться.

– Пани Скочелёва! – прокричала, протискиваясь сквозь толпу, какая-то девочка, – к директору!

Скочелёва вышла из класса.

– Герои! – скривилась презрительно Ирена. – Дерутся так, что скоро без зубов останутся, а учительница спрашивает, они ей: «Тренировка по боксу». Вруны несчастные! А Солянка заливает – того гляди, потолок обвалится: «С раннего утра географией занимался, – передразнила она. – Не ел, не пил, только географию учил!» Как же, учил! А кто по Уяздовскому парку с Собираем носился? Да так, что земля дрожала, прохожие шарахались в испуге, думали: гиппопотам сбежал из зоопарка! Скажешь, не правда?