Текст книги "Не голова, а компьютер"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Ганна Ожоговская
Не голова, а компьютер

1

Когда тайное Общество помощи жертвам насилия было раскрыто, обвинили во всем Марцина Солянского. Что, по его мнению, было вопиющей несправедливостью.

Сколько раз – в зубах навязло! – призывали заниматься общественной работой, быть активней! Сколько раз, стоило ему увильнуть от какого-нибудь поручения или сбежать с очередного мероприятия, эгоистом обзывали, индивидуалистом – словом, уличали во всех смертных грехах!

А захотел всерьез принести пользу обществу, ну, не обществу, так одноклассникам, пусть даже не всем, но подавляющему большинству, широким массам, как говорится, его же еще и обесславили, опозорили на всю школу.

Что опозорили, положим, не беда: зато он популярной личностью стал. Ребята из других классов, даже верзилы-старшеклассники, таращились на него, с любопытством показывая пальцами, а в их лаконичном «Силен бродяга!» слышалось не только удивление, но и признание.

Но учителя – все без исключения (молчание биологички, пани Сменткевич, не в счет, ибо молчание – знак согласия) – единодушно его осудили.

– Неслыханно! – твердила историчка, высокая, представительная пани Скочелёва, с возмущением глядя на Солянского, который с видом невинно пострадавшей жертвы стоял в директорском кабинете.

– Да… Надо же такое придумать, – строго сказал директор. – Просто слов не нахожу. И как могло тебе это в голову взбрести?

– Да, редкий случай! – Географ Томашевский всем своим тучным телом покачивался у окна, заложив руки за спину и переступая с носков на пятки, а с пяток на носки. – Такого, пожалуй, ни в северных, ни в южных широтах не бывало.

– Как в голову могло тебе только взбрести? – повторил директор.

Но вопрос носил явно риторический характер. Он призван был замаскировать растерянность, в которую неожиданное вторжение Скочелёвой с учеником шестого класса «А» повергло директора, как раз когда они с преподавателем географии улаживали одно важное дело.

– Смотри пану директору в глаза! – кипятилась историчка. – Умеешь безобразничать – имей мужество признаваться!

Марцин поднял большие темные глаза и с недоумением посмотрел директору в лицо. В чем, собственно, признаваться? Ведь Скочелёва еще вчера узнала обо всем и в общих чертах изложила директору.

В этом кабинете Марцин бывал редко и, говоря по правде, без особого удовольствия. Но на сей раз он не испытывал ни страха, ни угрызений совести. Сам он этими деньгами почти не пользовался, это легко проверить. А задачи Общества… Они носили безусловно гуманный характер. И он счел нужным обратить на это внимание директора.

– Не понимаю, из-за чего такой… переполох… – начал он.

– Переполох? – вскричала историчка, и черная челка у нее на лбу так и подпрыгнула. – Нет, я, наверно, ослышалась?

– Ведь Общество создано из гуманных побуждений…

– «Из гуманных»! – перебила опять учительница. – И еще хватает наглости о гуманности разглагольствовать! И стоять при этом с высоко поднятой головой. Другой бы на твоем месте не знал, куда деваться от стыда!

Марцин поднял брови и посмотрел на Скочелёву, потом на директора, будто недоумевая: чего им надо?

Директор достал носовой платок, словно собирался высморкаться, а на самом деле пряча улыбку. Географ направился к двери.

– Попозже загляну… – бросил он на ходу и вышел.

– Да… кхе-кхе! – откашлялся директор. – История, как видно, сложная. Подойди поближе, чтобы я получше слышал. Благодарю вас, – обратился он к учительнице, – не хочу вас больше задерживать. Только о проездных билетах напомните, пожалуйста, в канцелярии. Еще раз спасибо, до свидания!

Историчка, поджав губы, удалилась.

– Послушай-ка, Солянский, – сказал директор, – я тебя не первый день знаю, нечего тут передо мной в красноречии изощряться! Лучше прямо скажи: за что вы Чушкелевича так отделали?

– Чушкелевича?! Мы не его, мы Собирайского хотели проучить…

– Ты от ответа не увиливай. Мальчишка весь в синяках. У меня его мать была и говорит: вы вдобавок и куртку ему всю порвали.

– Ему досталось по ошибке, пан директор. Это на Собирайского кинулись ребята. Из-за двадцати трубочек с кремом драка началась. А в драке, сами знаете, бывают накладки.

– Не понимаю! Какие еще трубочки с кремом?

– Я думал, вы в курсе, пан директор… Так вот… – Марцину явно не хотелось вдаваться в подробности. – Если член Общества получал двойку, ему из общественной кассы выплачивалось пять злотых на мороженое. Как раз столько большая порция стоит. Так было записано в уставе. А зимой каждый мог на выбор купить или трубочку с кремом или жевательную резинку. Все-таки некоторое утешение, когда с двойкой в дневнике возвращаешься домой. Вы согласны, пан директор? А Собирай, то есть Собирайский, оказался сластеной, каких свет не создавал, ну, и нахватал двоек нарочно ради трубочек с кремом. А тут олимпиада еще, дел у всех по горло. Собирай, не будь дурак, и воспользовался моментом, все общественные деньги проел. Вчера Чушке, то есть Чушкелевичу, кол по географии влепили, он – к казначею за своими законными пятью злотыми. А тот: «Тю-тю твоя трубочка! В кассе ни гроша!» Чушка на него с кулаками: «Я тебе покажу, как общественное имущество расхищать!» Костик, он у нас казначей, оскорбился, позвал ребят, при свидетелях приходно-расходную книгу показывает, а там подписей Собирайского на сорок злотых ровным счетом. Вы бы тоже на нашем месте не выдержали, пан директор. За пять дней – сорок злотых?! «Гони деньгу!» – это Бирюковский Собираю, а тот: «Отвяжись!» Ну и переполнилась чаша нашего терпения, и стали мы его дубасить. Так ведь поделом! Один все общественные деньги проел, это же надо! Такая свалка пошла… и Чушка каким-то макаром в середке оказался. А ребята, которые позже прибежали, подумали, он и виноват. Потому что у Чушки аппетит тоже – будь здоров! Ну и навалились на него…

– Все на одного?

– На двоих, пан директор! Собираю тоже здорово досталось, но он-то знает, что по заслугам получил, и помалкивает. А Чушка ни за что пострадал: и денег за двойку не получил и…

– А давно ваше Общество существует?

– С осени, пан директор.

– А взносы какие?

– Да пустяки, пан директор: пятьдесят грошей в неделю. А желающих вступить с каждым днем все больше и больше. Мы и решили создать в каждом классе филиал. Вот какой широкий резонанс получило наше начинание…

– А председателем, конечно, ты?

– Выбрали, пан директор, – скромно потупился Марцин. – Надо было общее доверие оправдать.

– Скажи, как это тебе в голову пришла такая «гениальная» идея? – покачал головой директор – наверное, от удивления.

– Она жизнью была продиктована, пан директор. Как-то Срюба из нашего класса схватил двойку и совсем раскис. Домой шел, жалко было смотреть. И все из-за отца: он бьет его за плохие оценки. Не́мек Бартович и купил ему в ободрение мороженое, он сразу духом воспрял прямо у нас на глазах. И меня осенило: вот бы всегда так! Попал человек в беду, отчаялся, тут-то его и поддержать, руку помощи протянуть…

– Руку с мороженым… Эх, ты, лопоухий! – Директор вздохнул. – Руку помощи протянуть… так, так… «Помощь жертвам насилия» – ничего, импозантно. Но теперь-то дошло до тебя, что это вред приносит, а не пользу. Пораскинь-ка умом!

– Кто же знал, что он трубочки с кремом любит…

– А что теперь с Обществом?

– Одна приходно-расходная книга осталась от него. И все из-за этого сластены.

– Ну, что мне с вами делать!

– А мне-то каково? Ребята орут: свинство, обман, не дадим себя в другой раз провести. А я разве обманывал? Был уговор: за двойку – пять злотых! Костик выплачивал и расписку брал. Все вроде честь по чести, а все равно противно почему-то, как мыла объелся. А пани Скочелёва еще, сами слышали, пан директор: «Подыми глаза! Опусти глаза!» Башка кругом идет!

– Ну, ну, не распускай язык! Ты, Солянский, смотри у меня! О тебе и так в школе слава не очень хорошая… Что-то больно часто у тебя башка кругом идет. Пора бы ей остановиться. И с этим делом тоже надо кончать. Сходи-ка ты к матери пострадавшего, попроси прощения. И с товарищем помирись. Утром мне доложишь. Понятно? Все. Можешь идти!

– Есть идти, пан директор!

Марцин щелкнул каблуками и, повернувшись, как положено, печатая шаг, вышел из кабинета.

В школе все знали, что директор – офицер в отставке и не против иногда вспомнить старину.

* * *

Выйдя, Марцин привычным жестом пригладил волосы. Прямо гора с плеч! Неприятный разговор с директором позади! Умеет он огорошить человека: пораскинь, говорит, умом. Елки-палки! Раскидывай не раскидывай, и так все ясно. Они вчера с Костиком с полуслова поняли друг друга. Идея сама по себе хороша, только с практическим ее применением получился прокол. Нельзя было принимать кого попало, без разбора.

Вот Немек, к примеру: ни одной двойки, а взносы платил аккуратно! Побольше бы таких членов! И Общество росло бы, и деньги в кассе не переводились. Глядишь, в конце года в кино можно бы всем классом закатиться или еще что-нибудь…

– В следующий раз устав надо получше обмозговать, – заметил Костик.

Но Марцин уже сыт по горло всеми этими Обществами. Ничего себе, отблагодарили за ценную инициативу! Сам-то он какую выгоду имел? Подумаешь, две порции мороженого! А теперь иди, у Чушкиной матери прощения проси. Как будто он один с ним дрался! Куртку ему порвали! Да и не куртку, а свитер. Тоже мне свитер, одно название. Еще похуже того, который сам он после Вацека донашивает. Рукав так и пополз, только до него дотронулся.

– Ну, что? – спросил Костик, поджидавший у дверей класса.

– С Чушкой надо выяснить отношения. Извиниться.

– Извиниться? Нет, наверно, я ослышался? – воскликнул Костик, точь-в-точь как историчка. – Еще чего! Перед ним же извиняться за то, что сам в драку полез и ему случайно попало?

– Не перед ним, а перед его матерью. Объяснить, как все получилось. Бывают же завиральные идеи у нашего директора! Как будто предкам можно что-то объяснить. Ничего не поделаешь, нам не удастся отвертеться.

– Что значит «нам»? – Чуя неладное, Костик поставил вопрос ребром.

– Значит, нам с тобой. Так уж в жизни устроено: заварили кашу, а мы расхлебывай. В награду за свои труды! – с горечью прибавил Марцин.

– Елки-палки! – вздохнул Костик и почесал голову; его светлые волосы были, вопреки моде, коротко острижены по настоянию матери. – Только бы мама не узнала! Интересно, кто это наябедничал?

– Сегодня Чушкина мать в школу заходила. Значит, о драке директор узнал от нее. Но Скочелёвой откуда известно о нашем Обществе? Может, от девчонок?

– Они страшный ор подняли вчера, когда потасовка началась. Пронюхали что-нибудь? Громче всех Эвка вопила. Слушай, – сказал Костик, помедлив, – ей-ей, у нее совесть нечиста. Недаром они все с Иркой шушукались сегодня и поглядывали в нашу сторону.

– Точно! Помнишь, как она к нам подъезжала осенью?

– Помню. В Общество хотела пролезть, не знала только, в какое. Воображает, если она красивая, ей все можно.

– Уж и красивая! – протянул Марцин пренебрежительно, но без особого убеждения.

– Все так считают, – стоял Костик на своем. – Иначе почему, когда торжественный вечер или делегация какая-нибудь, на сцену каждый раз ее выпихивают? Может, из-за кос?

– А помнишь, как я насчет длинных кос и длинного языка проехался тогда?

– Зато теперь лопухом тебя дразнит.

– Она у меня еще получит за это! – погрозился Марцин. – А знаешь, директор меня тоже «лопоухим» назвал. Как ты думаешь, что он хотел этим сказать?

– Ничего особенного. Брякнул первое, что в голову пришло. Думаешь, со взрослыми такого не бывает? Вообще, Марцин, поменьше думай о своих ушах, а то у тебя будет… этот, как его, не компост… вспомнил, комплекс!

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что кто-нибудь скажет: «Дождь идет», а ты подумаешь, он на твои уши намекает.

Они рассмеялись, и оба почти одновременно заметили Немека, торчавшего перед витриной магазина.

– Чего полжешь, как черепаха? – спросил Костик. – Ты ведь давно из школы.

– Да вот решил прогуляться, – ответил Немек невозмутимо. – Обед у нас в четыре, так что некуда спешить.

– Вот жизнь! – воскликнул Костик не без зависти и вздохнул, вспомнив, сколько дома дел. А Немек живет себе припеваючи, на всем готовеньком.

Немек не расспрашивал ни о чем. Такой уж он был: невозмутимый, сдержанный, несловоохотливый. Но по тому, как он глянул несколько раз искоса на Марцина, чувствовалось: ему небезразлично, чем кончилось дело. И Марцин пересказал свой разговор с директором и даже совета спросил:

– Как по-твоему, что мне Чушкиной матери сказать?

– Скажи: «Здрасьте», а дальше как по маслу пойдет. Увидишь! Я в тебя верю: что-что, а заливать ты мастер!

Марцину лестно было это услышать, хотя он, конечно, не подал вида.

2

Томек Чушкелевич жил на Новогродской улице в старом, довоенном доме, уцелевшем каким-то чудом среди пожарищ.

Ребята остановились в небольшом дворе и задрали кверху головы.

Уже смеркалось, и на третьем этаже у Чушкелевичей в окне горел свет.

– Давай сначала с Чушкой поговорим, – предложил Марцин, – с ним тоже не мешает объясниться. Не маленький, сам должен понимать: ввязался в драку – нечего обижаться, если надавали тумаков. Так дело на любых широтах обстоит, – ввернул он не без самодовольства слова географа. – А уж потом перед его матерью извинимся. Никуда не денешься, раз директор велел.

– Надо во двор его вызвать, – сказал Костик. – Во дворе как-то сподручней разговаривать.

– Ладно, – согласился Марцин и, сложив руки рупором, громко крикнул в направлении освещенного окна на третьем этаже: – Чушка!

Окно было закрыто. Во дворе, который обступали с трех сторон новые высокие дома, голос прогремел, как в колодце.

– Чушка! – крикнул Костик еще громче.

За спиной у них, как из-под земли, вырос мужчина. Наверное, дворник.

– Чего кричите?

– Мы не кричим. Просто товарища зовем.

– Тогда ступайте в квартиру или убирайтесь! – рассердился мужчина. – Еще будут тут пререкаться, «не кричим». А ну, марш отсюда!

Пришлось войти в подъезд и подняться на третий этаж. Нажатый звонок загудел, точно сирена.

Дверь открыла женщина с головой, обмотанной полотенцем, из-под которого выбивались пряди мокрых волос.

– Вам кого? – спросила она.

– Мы к Чушке… – сказал Марцин.

– К кому? – переспросила женщина, высвобождая ухо из-под полотенца.

– К Чушке! – крикнул Марцин, решив, что она глухая.

– Нет у нас таких! – так же громко прокричала женщина в ответ и хотела было захлопнуть дверь у них перед носом, когда в полумраке за ее спиной они увидели в передней Томека.

– Чушка! Мы к тебе! – обрадованно завопили они.

Женщина с полотенцем в испуге отпрянула от двери. Ребята восприняли это как приглашение войти, чем не преминули воспользоваться.

– Чушка! Надо поговорить… Выйди-ка во двор…

Тут открылась дверь из комнаты, и на пороге появился высокий, полный мужчина – увеличенная копия Томека. Наверно, его отец.

– Та-а-к, – протянул обиженно Томек, – вчера отделали меня не знаю как, а сегодня поговорить?..

– Томек! – взвизгнула женщина в чалме. – Это они тебя избили? Кто они такие?

– Это Солянка, это Пшегонь, – пальцем ткнул Томек сначала в одного, потом в другого. – Поговорить пришли…

– Простите, – вежливо спросил Марцин, – вы Чушкина мама?

– Чья? Святая мадонна! Чья?! – Женщина не находила слов от возмущения. – Чья, говорите, я мама?

– Что за цирк? Гром и молния! – вскричал мужчина и захлопнул входную дверь, отрезав тем самым путь к отступлению не на шутку перепуганным ребятам. – Это кто? Говори сейчас же! Хочешь, чтобы удар меня хватил?

– Ну я же го… говорю ведь, – заикаясь от страха, ответил Томек, – ребята из нашего класса.

– Это они тебя избили вчера?

– Они. Вот этот, Солянка, председателем Общества был.

– И свитер они порвали? – грозно спросила мама Томека.

– Ага. А Костик взносы собирал.

– Не ври, Чушка, – вмешался Костик, смекнув, что, если дальше так пойдет, им несдобровать. – Били не мы одни, нас много было.

– Какая «чушка»? При чем тут «чушка»? – повторяла раздраженно мать Томека. – Отвечай сейчас же! Святая мадонна! С ума можно сойти!

– Чушка… это я, – запинаясь, проговорил Томек, – меня в школе так прозвали…

– Видите ли, в чем дело, – поспешил объяснить Марцин, – Чушкелевич – это слишком длинно, трудно выговорить, вот мы и сократили для удобства… Чушка. И меня тоже…

– Святая мадонна! С кем ты водишься, Томашек! Мало того, что унизили, избили, еще домой явились! Над товарищем поиздеваться! Над его родителями! Верх наглости!

– Ах, длинно? Выговорить трудно? – прохрипел отец Томека, оглядывая прихожую, словно ища чего-то. Наконец выхватил из-за батареи палку для выбивания половиков и взмахнул ею. – А впутывать ребенка в какое-то дурацкое Общество – не то жертв, не то жуликов, и деньги на взносы выманивать, это вам не трудно? Гром и молния! Вон! Спущу вот с третьего этажа, посмотрим, что вы запоете!

Угроза эта сопровождалась стуком распахнувшейся двери и энергичными взмахами выбивалки.

Ребята кубарем скатились по лестнице, не заметив, как очутились на улице, и со всех ног пустились наутек, словно за ними по пятам гнался вооруженный до зубов Чушкин отец. Лишь на площади Трех Крестов перевели они дух, сообразив, что побежали не в ту сторону.

– Ну, с Чушкой мы квиты, – заявил Костик. – Это он проболтался.

– А я его и не виню, – заметил Марцин. – Видал его отца? Такой душу вытрясет из человека.

– Ты что под автобус лезешь! Спятил? – крикнул Костик, едва успев схватить и удержать Марцина на краю тротуара.

– Башка у меня кругом идет… И что я завтра директору скажу? – оправясь от испуга, в раздумье проговорил Марцин.

* * *

Перед началом уроков Марцин, как было условлено, зашел к директору в кабинет.

– Ну что? Инцидент исчерпан?

– Исчерпан. С помощью выбивалки.

– Что?!

Обычно словоохотливый, Марцин на этот раз был сдержан: коротко изложив ход событий, он подробней остановился лишь на финальной сцене: на том, как они «с честью» оставили квартиру.

– М-да… – почесал директор подбородок. – Не оправились, видно, еще родители после случившегося. Следовало, пожалуй, подождать денек-другой… Ну, ладно, все от тебя зависящее ты сделал. И поставим на этом точку. Но в следующий раз, прежде чем что-нибудь предпринять, подумай, пожалуйста, хорошенько. Договорились?..

* * *

Но обдумывать свои поступки в последнее время стало решительно некогда. В шестой «А» пришла новая учительница, она же классная руководительница, по фамилии Пусек, тут же прозванная Пусей. Пришла она вместо пани Богданской, преподавательницы польского языка, – та уехала во Францию, в город Лилль, обучать детей польских шахтеров.

Маленькая, щупленькая Пуся на переменках совершенно терялась в толпе переросших ее старшеклассниц. В школе она работала первый год, но успела уже завоевать авторитет.

– Ничего, училка подходящая, только… немножко не от мира сего, – сообщил один ученик из восьмого «Б» в ответ на расспросы Бирюковского.

– Не от мира сего? – недоумевали в шестом классе. – А что это такое?

– Плохо это для нас или хорошо? – допытывался практичный Казик Пионтковский.

– Пани Богданская была такая добрая! Такая хорошая! – разнылись девчонки. – А эта еще неизвестно…

Классный час был по расписанию в субботу на последнем уроке.

«Ну, думали ребята, – не миновать лекции на тему: что такое хорошо, а что такое плохо. Вот скукотища-то!» «Мухи дохнут на лету», – как говорил в таких случаях Марцин, который еле досиживал в субботу до конца уроков.

Но предсказания их не оправдались.

– Расскажите-ка, ребята, чем вы увлекаетесь? У кого какое хобби? – спросила пани Пусек, присаживаясь на край стола и тем как бы подчеркивая непринужденный, неофициальный характер своей первой беседы с классом.

«Хобби? С хобби начинает!» – зашушукались изумленно в разных концах класса.

– Костик второй год марки коллекционирует. И вырезает из газет, из журналов заметки о найденных кладах, – выпалил Марцин. – Ну, Костик, давай, ты что, язык проглотил? Рассказывай сам!

Но Костик не торопился. Он вообще считал: спешить никогда не надо, тем более в присутствии новой учительницы. Вид у нее, правда, совершенно безобидный, но внешность ведь обманчива. Как знать, не окажется ли она беспощадней самого Томаша или Скочелёвой. Лучше не лезть на рожон.

– Тогда давайте я сначала расскажу про свое хобби, – сказала учительница, видя, что все молчат, кроме Марцина.

– Да! Да! Хорошо! – заверещали девочки.

– Сыграем? – осведомился деловито Бирюковский у сидевшего с ним на последней парте Пионтковского. – Сейчас резину начнет тянуть. Доставай карты!

– Погоди, – отмахнулся Пионтковский, – может, будет интересно.

– Жди больше! – Лицо Бирюковского выражало пренебрежение. – В таком случае я детективчик почитаю.

– Мое хобби – ключи, – заговорила учительница. – Началось это несколько лет назад, когда я переехала в новую квартиру. В прихожей между двумя дверями там есть небольшой простеночек, как войдешь, сразу упираешься в него глазами. Вот я и подумала, хорошо бы там повесить что-нибудь. И вспомнила, у моей бабушки есть замечательный ключ старинной ручной работы. Двери, которая этим ключом запиралась, и дома, в котором была эта дверь, давным-давно не существует. Но ключ был дорог бабушке как память о прошлом. И вот выклянчила я у нее этот ключ, признаться, не без труда, и повесила в простенке. Второй, тоже старинный, с оригинальной головкой, подарила мне подруга. Третий я сама выудила из груды железного хлама в лавке скобяных изделий. Теперь у меня целых семь ключей. И все очень красивые.

– У нас дома целая связка, и самое интересное – ни к одному замку не подходят, – отозвался Собирайский. – Мама сердится, что они только зря место занимают, и все грозится их выбросить. Может, лучше вам их принести?

– Большое спасибо! – засмеялась учительница. – Но я только старинные собираю, которых уже нет.

– Как же можно собирать то, чего нет? – усомнился Костик.

Пани Пусек опять засмеялась.

– Ставлю тебе пятерку по логике! Ты прав, надо было сказать: которых больше уже не делают.

Тогда Костик рассказал о своих марках. Собирал он только гашеные и только европейские. Сначала собирал всякие, без разбора, но для этого никаких кляссеров не хватит. Поэтому он ограничился Европой.

– Пани Богданская обещала написать мне, – сказала учительница. – Если марка окажется редкой, я отдам ее тебе.

– Вот хорошо! – обрадовался Костик. – А я, если ключ какой-нибудь особенный увижу, обязательно выпрошу для вас.

Никто больше не стеснялся говорить о своем хобби. Выяснилось, что ребята собирают этикетки от спичечных коробков, коробки от сигарет, камни; девочки – фотографии актеров и актрис, гербарии, автографы.

Немек Бартович записывал всякие редкие слова, обозначающие какие-нибудь исключительные, малоизвестные явления, и уже исписал две тетрадки. Учительнице очень понравилось его хобби, и она обещала сообщить ему, если прочтет или услышит что-нибудь интересное.

– Ну вот, мы и познакомились, – сказала пани Пусек. – Узнали, кого что интересует, кто что любит, – все это ведь очень сближает, очень много говорит о человеке. Только один из вас рта не раскрыл, вот тот, на последней парте. Как твоя фамилия?

– Бирюк! Бирюковский! – послышалось со всех сторон.

– А у тебя есть хобби, Бирюковский? Скажи-ка, чем ты занимаешься в свободное время, что ты любишь?

Бирюковскому было в эту минуту не до хобби. Он читал «Тайну черного чемодана» – книжку, от которой кровь стыла в жилах. И сейчас с замиранием сердца следил, как Рыжий Джо лихорадочно пытался открыть чемодан, пробуя один ключ за другим. Услышав, однако, свою фамилию, он машинально встал и обвел класс отсутствующим взором. Каким образом он здесь очутился, если только что пересекал в купе экспресса покрытые вереском просторы Шотландии?

– Скажи, Бирюк, что ты любишь! – подсказывал кто-то. – Ну говори же!

– Я… – приходя в себя, пробормотал Бирюковский. – Я больше всего люблю томатный суп с клецками.

Грянул дружный хохот; учительница тоже рассмеялась. Засмеялся и Бирюковский, когда до него дошло, о чем спрашивают. Но о своем хобби так ничего и не сказал: помешал звонок.

Когда учительница вышла из класса, а ребята, поспешно запихивая в портфели учебники, выбегали в коридор, Эва Ягодзянка многозначительно сказала сидевшему еще за партой Немеку:

– Хочешь пополнить свою коллекцию? Запиши новое слово: «длинноух». Берусь самые достоверные сведения сообщить об этой зверюге, даже фамилию назвать и фотографию приложить…

Слышавшие сразу догадались, в чей огород камень.

– Солянка, врежь ей, чтобы не задавалась! – подначивал Казик Пионтковский.

Марцин метнулся к двери, но Эва, предвидя возможные последствия, моментально улетучилась. Ищи ветра в поле!

В раздевалке наткнулись на Томека Чушкелевича – тот зашнуровывал ботинки.

– Слушай, Чушка, – сказал Марцин миролюбиво, – накостыляли тебе по ошибке – это факт, а если что порвали, сам виноват, нечего было в драку лезть. С родителями твоими мы объяснились. Значит, вопрос исчерпан, и точка! Против тебя лично мы ничего не имеем.

– Солянка, мама сказала, чтобы вы меня больше так не называли, – отозвался Томек. – Чушка – это свинья, а я – человек!

– Верно. Всякий, у кого глаза есть, видит, что ты не четвероногое. Не обижайся, Чушка, но иначе мы не можем тебя называть, понял? Тебя ведь прозвали так с первого класса, и вдруг – на тебе! В один день отвыкнуть, позабыть.

– Мне-то что, но мама…

– Понятно. Жизнь у тебя несладкая. Но уж тут ничего не попишешь!

– Мама опять сегодня к директору ходила, – сообщил Томек, хотя к делу это не имело прямого отношения.

– Да? И что? – заинтересовались Костик с Марцином.

– Не знаю. Сердитая вышла от него. Сказала, в другую школу меня переведет.

– Не соглашайся, Чушка! В другой хуже. Тут ты – свой в доску, а там… Ну пошли, не вешай нос.

– Да, вам хорошо, а мне вон отец целую неделю ящик запретил смотреть. Раз ты в «Обществе помощи» состоишь, говорит, вот я тебе тоже помогу телевизор не смотреть.

– Ну, а без него, когда уйдет?

– Мама следит.

– Неделю без ящика! Кошмар… – тяжело вздохнул Марцин.