Текст книги "Тимошкина марсельеза"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Музыка

Нет, отдыхать Тимошке приходится редко. Есть у него в цирке одна отрада. С нетерпением ждёт Тимошка дня, когда по утрам у оркестра репетиция. И больше всего боится, чтобы в это утро Польди не занимал манежа.

– Господи! – молится Тимошка. – Пусть он уедет по делу!

Последнее время Польди действительно часто уезжал по делам.

– Я хлопотаю свой отъезд, – говорил он коменданту цирка Захарову. – У меня завтра репетиция будет позже.

Тимошка даже ночью просыпался: ну-ка Польди передумает – не поедет по делам.

Утром, когда Польди одевается, Тимошка старается ему угодить. Чистит башмаки, наводя суконкой такой глянец, что даже Польди говорит: «Очень карашо!»

* * *

Музыкантов ещё никого нет. Тимошка один пробирается в полутьме между пустыми стульями и усаживается в уголке. Польди ругает, а Шура хвалит его за музыку. И дирижёр в оркестре не ругается. Тимошка не мешает – сидит слушает. Закрыв глаза, слушает, как запевают скрипки, как глухо бьёт барабан, а потом вдруг трубы поведут мотив. «Вот, – думает Тимошка, – встать бы заместо дирижёра да взмахнуть палочкой! Я бы «Парад-антре» по-другому сыграл. Надо с самого начала – будто гром и гром, а потом, когда выйдет солнце, начинать веселье». И Тимошка вспоминает, как говорил дед, глядя на шарманку:

«Это не музыка. В ней нет души».

Тимошка, заглядывая внутрь шарманки, видел там медный вал да шипы.

«А оркестр! Оркестр! – говорил дед. – Он может играть всё!»

Тимошка, забывшись, не слышит, как приходит первая скрипка и, потирая озябшие руки, начинает своим дыханием согревать струны. Но вот весь оркестр в сборе.

До репетиции у оркестрантов идут разговоры: бранят кто большевиков, а кто бывших министров, которые довели Россию до такого хаоса. Рассказывают, что у кого-то ночью был обыск и что по карточкам будут давать вместо хлеба овёс. И, наконец, запоздавший контрабас сообщает новость:

– Говорят, кто-то из великих князей дал согласие взойти на престол!

– А он не опоздал – великий князь? – спрашивает первая скрипка.

– Попрошу, попрошу, – стучит палочкой дирижёр. – Начнём, господа!

На пюпитрах раскрываются ноты, и музыканты в шапках (а контрабас даже не снял шубы) рассаживаются по местам.

– Попрошу! – повторяет дирижёр.

И оркестр начинает играть весёлую полечку.

– Контрабас! Контрабас! – сердится дирижёр. Но контрабас врёт и во второй раз.

– Что с вами? Попрошу быть внимательным! – Дирижёрская палочка застывает в воздухе. – До-мифа! Фа-до!

И вдруг в наступившей тишине Тимошка поёт звонко всю музыкальную фразу.

– Прекрасно! – говорит дирижёр. – Но я попрошу тебя нам не мешать.

Бум! Бум! Бум! – гудит барабан; за контрабасом и скрипки берут верх, а Тимошка сидит молча, даже рот прикрыл ладонью, как бы опять не запеть.

Во время репетиции на манеже появляется комендант. Заломив папаху, он стоит под куполом в длинной кавалерийской шинели и слушает, как озябший оркестр исполняет весёлый галоп.

– Привезли дрова, товарищи!.. – говорит комендант, когда наступает пауза.

– Ну и что же? – спрашивает контрабас.

– Надо разгружать!

– Простите, что вы сказали? – Контрабас, перегнувшись через барьер, смотрит на коменданта с ухмылкой.

– Разгружать надо! – Комендант едва сдерживает ярость. – Суп сожрали, а дрова разгружать некому? Маркс сказал: «Кто не работает, тот не ест!»

Первая скрипка щёлкает замком футляра, вслед за ней встаёт барабан; поглядывая на остальных, поднимается флейта.

Дрова разгружают быстро. Даже контрабас принимает в разгрузке участие.

– Это скоро прекратится, – говорит он. – Большевики теперь больше недели не продержатся!

– Почему? – спрашивает его клоун Шура.

– Почему? – Контрабас удивлён. – Вы разве не слыхали, Александр Иванович? Великий князь…

– Я так много слышу, что не успеваю понять того, что говорят, – прерывает его клоун Шура и, нагнувшись, берётся за обледенелый кругляш, который никак не ухватишь.

– Обождите, Александр Иванович! – останавливает его комендант. – Тут помоложе вас имеются – не надорвутся. – И заботливо советует: – Вы идите, а то застудитесь.

Комендант поднимает кругляш и бросает его с размаху к поленнице.

– Сторонись! Зашибу! – кричит он. И уже про себя: – Князей ждут, дьяволы…

Клоун Шура

Вот уже тридцать лет, как клоун Шура спешит по утрам в цирк. А сегодня он вышел из дому совсем рано.

Шура идёт в цирк пешком. Трамваи нынче не ходят, идти далеко, а у Шуры на руках Фома.

– Ты, брат, тяжёлый, – говорит ему хозяин.

Фома закутан, чуть виднеется только его чёрный нос. Ему что – сидит себе, посиживает. А клоун Шура, добравшись до цирка, стал похож на снеговика. Совсем из сил выбился.

– Разрешите, я вас обмахну, – говорит швейцар Петрович, открывший ему дверь. – Ишь как вас облепило!..

Петрович помогает клоуну Шуре раздеться.

– Как добрались, Александр Иванович?

– На своих на двоих, – отвечает клоун Шура.

Он разворачивает одеяло, в которое укутан Фома.

Фома ворчит, ему не хочется вылезать из тепла.

– Не нежничай, видишь, мне тоже холодно, – говорит Шура.

Швейцар ставит перед клоуном Шурой на стол котелок.

– Вот, покушайте, пока горячий, – говорит он.

– Что это?

– Суп с пшеном, – отвечает торжественно Петрович. – Господам артистам теперь полагается. – И Петрович подаёт ложку.

– Чудесно! Конечно, поедим.

Клоун Шура без колпака и без грима совсем другой. Совсем не смешной. Он ест суп, подливает в блюдце Фоме.

Суп с пшеном. Одно название… И то хорошо. Хуже было, когда совсем ничего не было. Теперь в цирке новый комендант – товарищ Захаров. Его предшественник не выдержал: промучился неделю и ушёл на фронт. На прощание признался: «Боялся – рехнусь! Люди, звери… Ноев ковчег! И все голодные!..»

А Захаров – этот хозяйничает. Суп с пшеном – его завоевание.

– Кушайте, кушайте. – Швейцар смотрит на Фому и говорит подобострастно: – Великого ума животное. Дважды два – четыре. Три да два – пять! Великого ума!.. А косточка у него, Александр Иванович, уже старенькая.

– Ничего, мы ещё с ним поработаем. – Клоун Шура треплет Фому между ушей. – Поработаем, Фомушка?

А Фома виляет хвостом. Может, ещё дадут горячего супу?

– Тимми ещё не приходил? – спрашивает Александр Иванович.

– Здесь, – отвечает Петрович. И добавляет с явной неприязнью: – Охота вам, Александр Иванович, на всякую шантрапу тратить своё здоровье?

Александр Иванович отодвигает пустой котелок.

– Благодарю, – говорит он. И ещё раз повторяет: – Благодарю.

– Да вы не обижайтесь! Я так, к слову сказал, – говорит Петрович. – Вот господин Польди, тот…

– Прошу запомнить, – говорит тихо Александр Иванович, – господин Польди мне не указ. И я с господином Польди… – Александр Иванович, не договорив, берёт на руки Фому и идёт к двери своей гримёрной, рядом с которой слышится осторожный шорох.

– Чего осерчал? – недоумевает Петрович. – И было бы за что, а то из-за мальчишки, который лба перекрестить не умеет! Зря приваживает… – ворчит он, собирая со стола грязную посуду.

* * *

– Входи, Тимми, входи, – говорит Александр Иванович. – Где же ты вчера был?

– Мы с Карл Карлычем в бане были, – отвечает Тимоша. – Мы каждую пятницу в баню ходим.

Тимоша живёт с Польди в гостинице. Спит на пружинном диване. Тимошка на этом диване лишний раз повернуться боится, чтобы не разбудить Польди.

– А мы с Фомой давно не мылись. Фома! – зовёт Александр Иванович. – Хочешь в баню?

Тимошка смеётся.

Клоун Шура доволен. Редко смеётся этот мальчик.

Фома стоит на задних лапах и смотрит на Тимошу круглыми, как пуговки, глазами.

– Ап! – Тимоша ставит перед Фомой руки полукругом, и Фома, взмахнув хвостом, прыгает. – Ап! – Фома прыгает ещё раз и лает от удовольствия.

– Брависсимо! – говорит Александр Иванович. – Великолепно! Ай да артист!

– Можно? – спрашивает Тимошка.

– Можно, – отвечает Александр Иванович. – Открой шкафчик, она там.

Тимоша достаёт маленькую блестящую гармонику. Клоун Шура разрешает Тимошке на ней играть. Он даже посоветовал Польди учить Тимошу музыке.

– У мальчика удивительный слух. Музыка может украсить ваш номер, Польди, – сказал он.

– Можете думать, Шура, про свой номер, – ответил Польди, – и можете учить свой собака высшая математика, но я ваш совет совсем не нуждаюсь.

* * *

– Получается, – радуется Тимошка, играя на гармонике цирковую полечку. – Я оркестр слушал.

– Безусловно, получается, – говорит Шура. – Для тебя, Тимми, в этом нет никакой премудрости. Попробуй-ка повторить вот это! – И клоун Шура наигрывает незнакомый Тимошке мотив: – Ля-ля-ля-ля! Хорошо!.. Так, так, – одобряет он, когда счастливый Тимоша берёт заключительную ноту.

В дверь стучат. Опять появляется швейцар Петрович.

– Прошу прощенья, – говорит он, не глядя на Тимошку. – Господин Польди приехали, слезают с извозчика.

* * *

Петрович помогает Польди раздеться.

– Ключ куда-то я ваш подевал, – говорит он, роясь в карманах, – Вот, пожалуйте, – и вручает Польди ключ только тогда, когда замечает Тимошкину фигурку уже наверху, где находится комната гимнастов. На Тимошку ему наплевать, не было бы от этого немца неприятности Александру Ивановичу.

Ёлка

– Сторонись! Сторонись! – Комендант Захаров вкатывает в вестибюль бочку. От неё несёт зловонием. – Сельдь, насилу выпросил, – говорит он Петровичу.

Утирая пот, комендант садится передохнуть.

Вид у грозного коменданта усталый и хмурый. Все люди как люди, а он пропадает в цирке.

– Я тут скоро сам в бубенчики играть начну! – Захаров грозно смотрит на Петровича, а тот, подойдя к бочке поближе, качает головой.

– Лев есть будет? – спрашивает комендант.

Петрович молчит.

– Я лошадей невероятно люблю, – признаётся Захаров. – Если бы не лошади – никакая сила бы меня здесь не удержала. Хоть какой бы ни был приказ!

Пнув бочку, Захаров катит её дальше.

– Подождите, подождите! – Захарова догоняет клоун Шура. – Товарищ Захаров!

Клоун Шура в ярком костюме. Рот до ушей. На голове колпак.

– Какое сегодня число? Можем не успеть, товарищ Захаров. Уже пора думать о ёлке.

– Не дело вы задумали, Александр Иванович! – отвечает комендант, придерживая бочку ногой.

– Вы же обещали? Я прошу не для себя, а для детей, для маленьких детей!

– Может, ещё обсудим? – говорит комендант. – Я у комиссара просвещения спрошу.

– О чём же спрашивать? – недоумевает клоун Шура. – Елка – это… Я уже вам объяснял. Елка, товарищ Захаров, – это праздник. Весёлый праздник! Детям нужна радость, они маленькие. Мы пригласим на ёлку детей бедноты.

– Пролетариев, – поправляет Захаров.

– Вот именно – пролетариев, – подхватывает клоун Шура.

И комендант, что-то соображая, вдруг соглашается:

– Пусть будет по-вашему!

Клоун Шура готов расцеловать угрюмого, обросшего щетиной Захарова. В цирке будет ёлка!

* * *

И вот наступил день, когда на манеж вносят ёлку.

– За комель, за комель держи! – командует Захаров.

Ёлка лежит на манеже, распластав тяжёлые колючие лапы. Она пахнет морозным лесом.

– Приволокли, – говорит Захаров. – Теперь чего дальше будем делать?

Клоун Шура глядит на ёлку с восхищением:

– Какая красавица! Вы просто Дед-Мороз, товарищ Захаров!

А на манеже вокруг ёлки суета. Появляется директор цирка, усталый, во фраке и в варежках. Помахивая рукой, он кому-то вверх даёт распоряжения.

Ёлка поднимается и встаёт на середину арены.

– Немного правее! – просит клоун Шура.

Шурша ветвями, ёлка охорашивается, стряхивает снежную пыль.

– Прекрасная ёлка, товарищ Захаров! – радуется клоун Шура и вместе с униформистами раскрывает короб старых игрушек. На ветвях появляются стеклянные шары.

– Ангелов вешать? – спрашивает кто-то.

Захаров, сомневаясь, всё же разрешает и ангелов:

– Кто их там разберёт: блестят, и ладно! Давай вешай!

Захаров с удивлением рассматривает ёлочные игрушки: сам он видит их первый раз в жизни.

– Экая потеха! – показывает он клоуну Шуре золотую рыбку с зонтиком.

– Прелестная игрушка! – Клоун смотрит на Захарова, который держит в тяжёлых ладонях хрупкую игрушку, и говорит: – Вот видите, и вы радуетесь. Вы чудесный Дед-Мороз, товарищ Захаров.

Мороз так Мороз – Захаров за Деда-Мороза не серчает. На Александра Ивановича невозможно серчать. Вот Польди, тот ему надоел до смерти. То не так, это не так. А клоун ничего для себя не требует. Со всеми обходителен. На представлении недавно были матросы с крейсера. Очень довольны остались.

– Клоун у вас молодец. Про меньшевиков и про Керенского ловко рассказывал! Умно рассказывал! И смешно!

«Конечно, и Александру Ивановичу тоже нелегко, наверное», – вздыхает Захаров и даёт команду:

– Давай включай свет!

Свет включают, но ёлка не зажигается.

– Я же на электростанции глотку сорвал, полный свет требовал! – чертыхается Захаров. – Придётся опять бежать!

– Вы им объясните, на электростанции, – напутствует его клоун Шура. – Нельзя сегодня без света!

– А вы, раздевшись, на сквозняк не рвитесь! Мне и без того тошно!

Захаров идёт на электростанцию. Там он даёт волю своему революционному характеру. Там уж он доказывает… И главный инженер электростанции с облегчением вздыхает, когда наконец за комендантом цирка закрывается дверь.

* * *

Свет горит, и на всех ярусах волнуется публика. Уже прозвенели два звонка. Оркестр играет весёлое попурри.

А в гримёрной Польди сердито выговаривает Захарову:

– Какой вы есть комендант? Опять на арене мороз. Можно работать такой температур?

– Народу много, надышат, – отвечает ему Захаров.

Вытянув руки по швам, он стоит перед зеркалом, а ему на грудь прикалывают красный бант.

Комендант цирка – он не только о провианте заботится, он и речи говорить должен.

Звенит третий звонок. И Захаров торжественно идёт через строй униформы. Сотни глаз смотрят на Захарова. Сегодня в цирке ребятишки с рабочих застав: помладше, постарше. С мороза утирают носы.

– Гляди-ка, солдат! А говорили, акробаты будут!

И вдруг, сверкая разноцветными огнями, вспыхивает ёлка. Цирк затихает.

– Товарищи дети! – громко говорит Захаров. – Хотя в цирке у нас не топлено, для вас артисты будут играть весёлое представление! – Захаров оглядывает ряды сверху донизу и, вздохнув, продолжает: – Говорят – я точно знать не могу, – на ёлке прежде давали подарки. Но нам, товарищи дети, дарить вам нечего. Потому как в Питере нету хлеба. – Захаров снимает папаху и продолжает: – Потерпите, будет время: обуем вас, оденем и всё такое… А сейчас… – Захаров взмахивает папахой и кричит что есть мочи: – Да здравствует мировая революция!

Оркестр играет туш.

На манеж, освещённый ёлочными огнями, выбегает клоун. На руках у него слон. Таких слонов никогда ещё не было на свете. А за спиной у клоуна игрушечное ружьё.

– О, сколько детей! И какие всё славные дети! – смеётся клоун. Он здоровается, размахивая колпаком, а слон бежит за ним вприпрыжку.

И сразу всем становится весело.

– Ай да Рыжий!

– Вы к нам приехали на ёлку? – спрашивает клоуна директор цирка. Директор снял варежки, но под фраком у него тёплый шарф.

– Да, я приехал к вам на ёлку! Я приехал из Африки! Ха-ха! – смеётся клоун.

– Из Африки? – удивляется директор, переступая озябшими ногами.

– Да, из Африки. Я охотился на слонов! Вот я поймал слона.

Крохотный слон становится на задние ноги и размахивает хоботом. Клоун затевает весёлую игру, и в конце концов слон, когда с него снимают попонку, оказывается лохматой собачкой.

Восторгу зрителей нет предела.

– Рыжий!!! Рыжий!

– Я хочу такую собачку! – шепчет Леночка. Она тоже сегодня в цирке. Накануне Репкин принёс два билета.

«Может, только тесно будет, Алексей Лаврентьевич. Бесплатное представление, – предупредил он. – По решению Петроградского Совета! Вы уж барышню не обижайте – не отказывайтесь. Ей очень хотелось пойти в цирк на ёлку. И я обещал».

И вот теперь Леночка на представлении. Перед нею стоит клоун с собачкой.

– Вы хотите её погладить? – спрашивает клоун.

Леночка робко протягивает руку:

– Она не кусается?

– Погладьте, она очень рада с вами познакомиться, – уверяет клоун.

И Леночка гладит смешного пёсика.

Пёстрый клоун идёт дальше по рядам.

– Сюда, Рыжий, сюда! – кричат ребята.

И хотя счастливчиков, которым удаётся погладить удивительную собачку, умеющую плясать, считать, изображать слона, не так уж много, но всем, кто сидит в цирке, кажется, что именно он провёл своей ладонью по собачьей шёрстке.

Какой добрый Рыжий!

* * *

– Что тебе больше всего понравилось? – спрашивает Леночка у дедушки, когда они возвращаются домой.

– Мне? – Алексей Лаврентьевич вспоминает велосипедистов, жонглёра, гимнастов. – Пожалуй, клоун, – говорит он наугад.

– И мне, – соглашается Леночка. – А ещё мне очень понравились акробаты: большой и маленький. Я знаю этого мальчика!

– Откуда? – удивляется Гнедин.

– Знаю, знаю…

Прикрыв лицо пушистой муфточкой, Леночка катится по ледяной дорожке, и Алексей Лаврентьевич едва успевает за внучкой.

– Догоняй! – кричит Леночка. – Догоняй меня!

Царевна Фроська

В цирке кончилось дневное представление. Вечером будет другая программа, для взрослых. Артисты до вечера должны отдохнуть. Почти все разошлись по домам.

На арене стоит погашенная ёлка. С пустых ярусов веет холодом. Тимошка, встав на цыпочки, наклоняет колючую ветку. Звенят хрупкие бусы, сыплются блёстки стеклянного инея. Тимошка осторожно дотрагивается до разноцветного фонарика. Как бы не расшибить! А это что? Яблоко крашеное.

Среди тёмной хвои улыбается Фроська. На голове у Фроськи корона.

Похожа, ей-богу! Прищурилась, в косе ленточка.

Тимоша покачивает ветку.

«Раскачивай! Раскачивай! – бывало, кричала Фроська, сидя на доске самодельных качелей. – Я люблю шибко качаться!»

И Тимошка толкал доску так, что она взлетала выше забора.

Фроська не визжала, как другие девчонки. Она крепко держалась руками за верёвки. И когда качели летели вниз, только зажмуривалась.

К ёлке подходит клоун Шура.

– Тебе нравится? – спрашивает он Тимошу.

Тимошка молчит. И вдруг дёргает за косу царевну в золотой короне, и та, цепляясь за колючие ветки, падает в снег.

Снег под ёлкой ватный, посыпан бертолетовой солью, чтобы блестел, как настоящий.

Потеряв корону, в ватном снегу лежит царевна. Тимоше уже не кажется, что она похожа на Фросю. Глаза у царевны нарисованные – глупые, круглые.

– Ты чудак, Тимми! – говорит клоун Шура. Он поднимает игрушку. – Зачем же так? Дёрнул за косу, сорвал с ветки? Ей больно.

– Отчего ей больно, если она бумажная? – усмехается Тимоша.

Сконфуженный клоун вешает игрушку обратно на ёлку.

* * *

Вечером в цирке снова звенит звонок.

– Опять разевал рот? Шнель! Шнель! – ворчит Польди.

Не попадая в рукава, Тимошка спешит натянуть трико.

– Шнель! – Польди даёт Тимошке затрещину. – Это что за гримас?

Польди румянит ему щёки. И на арену бежит нарядный, весёлый мальчик.

Он посылает публике воздушный поцелуй. Может быть, там, наверху, на одной из скамеек, сидит девочка в вязаном платке, в валенках, похожая на царевну?

– Алле! – И мальчик ловит летящую перекладину.

– Алле! – Польди держит его крепко. – Теперь сальто!

Номер окончен. Акробаты кланяются.

– Браво, браво! – кричит публика.

– Улыбка! Очаровательный улыбка! – шепчет Польди и кривит рот.

– Браво, Тимми!!!

* * *

Ночью Тимошке снится ёлка: она кружится, блистая огнями, и растёт всё выше, выше, проламывая макушкой крышу.

Тимошка с Фросей лезут вверх по её колючим ветвям.

«Обожди! – кричит Тимошка. – Упадёшь!»

Фроська нарочно разжимает руки и…

Тимошка просыпается. Ему ещё страшно. Повернувшись на другой бок, он прислоняется щекой к шершавой спинке дивана. Диван пахнет пылью, мышами, гостиницей. За перегородкой громко храпит Польди.

Тимошка натягивает одеяло на голову, но страх не проходит. «Расшиблась бы в два счёта», – ужасается Тимошка, ещё не освободившись ото сна.

Уже светает, а Тимошка не спит. Он перебирает в памяти всё, что было. Вспоминает, как они с Фроськой играли в «придумки».

…Керосину нет. Лампу Пелагея Егоровна не зажигает. Они с Фроськой сидят за холодной печкой, где дремлет Ахилл.

– Если бы меня пустили в магазин и сказали бы: бери что хочешь, – говорит Фроська, – я бы знаешь что выбрала?

– Ситного с изюмом!

А Фроська смеётся:

– «Ситного»! Я бы ничего не взяла, кроме одной вещи. Я бы взяла… – Фроська говорит шёпотом, – я бы взяла перстенёк с волшебным камешком.

– На кой он тебе? – удивляется Тимошка.

– Надела бы его на палец, повернула камешек налево – дворец бы вырос, повернула направо – платья какие хочешь.

– Ну и дура! Нет такого перстенька!

– Есть, – обижается Фроська. – Есть!..

Она водила Тимошку смотреть на этот перстенёк.

За углом была лавочка, в окне разложен товар: пуговицы, кружева, гребёнки. А в уголке, в паутине, – перстенёк с синим камешком. Завалился за катушки и лежит.

– Видишь?

Тимошка обомлел.

– Ну, чего надо? – крикнул на них лавочник. – Кончена торговля! – и закрыл окно ставней.

А через несколько дней в окне лавочки стало совсем пусто, только на куске картона было написано: «Соль отпускается по карточкам»…

«Может, всё-таки Фрося придёт в цирк, – думает Тимошка, – не навек же она уехала за хлебом…»