Текст книги "Тимошкина марсельеза"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

За Ахиллом

Чем ближе подходил Тимошка к заставе, тем всё больше ему хотелось, чтобы поскорее показалась знакомая крыша. Если бы Тимошка не встретил Репкина, может, он и не пошёл бы к Тарасовым. Но теперь жалеть его не надо и кормить тоже… Спросят:

«Где будешь жить?»

«Во дворце!..»

Фроська так рот и разинет. А он заберёт Ахилла и скажет:

«Прощайте! Если я вам совсем не нужный».

«Оставайся!» – будет просить его Пелагея Егоровна.

Он уже представлял себе, как, распахнув двери, Фроська выбежит ему навстречу:

«Вернулся! Пришёл!»

Пелагея Егоровна приветливо скажет:

«Оботри ноги. Входи».

И он шагнёт через порог.

* * *

Войдя во двор дома, где жили хозяева, Тимошка даже не стал стучать в дверь. Он понял, что в доме уже никого нет. Его увидела соседка.

– Они тебя ждали… – вздохнула она. – Только вчера уехали. За хлебом поехали в тёплый край.

Тимошка глядел на замёрзшие окна, на крыльцо, на котором Фроська колола лучину, и решился спросить:

– Ахилла они с собой взяли, не знаете, тётенька?

– Попугая? Вот этого не скажу. – Она подняла вёдра и, поглядев на Тимошку, который стоял молча, сказала в сердцах: – На кой он им, попугай? Только корми! А сварить – в нём ни жиру, ни мяса. Одни перья! – Гремя вёдрами, соседка хлопнула калиткой.

А Тимошка, не заходя в сарай, где, может быть, ещё стояла старая дедова шарманка, ушёл со двора.

Уже вечер

Уже вечер. У народного комиссара Луначарского давно кончилось шумное заседание. Народ разошелся.

Репкин всё поглядывал на дверь, ждал, что вот-вот появится Тимошка. «Где его черти носят? Темно уже».

– Опять остаётесь здесь ночевать, товарищ Репкин? – спросил Луначарский.

– Нет, Анатолий Васильевич, сегодня на квартире ночую. Не один, – добавил Репкин.

И Репкин стал рассказывать комиссару про Тимошку.

– Удивительный! Поёт, пляшет, от горшка два вершка и на всём земном шаре ни одного родственника.

– Это трагедия – одинокие дети! – Луначарский грустно посмотрел на Репкина. – Вы Дзержинского знаете? Обратитесь к нему.

– Нет. – Репкин покачал головой. – Нет, Анатолий Васильевич: из приюта этот артист сбежит. Его к музыке надо пристроить.

– Ну что ж, поглядим вашего вундеркинда, – улыбнулся Луначарский.

– Завтра вымою – приведу, – пообещал Репкин. – Сегодня с ним на квартиру пойдём.

– А помните, как вы капризничали? – спросил Луначарский. – Вот и вам пригодился дом. У каждого человека должен быть дом, товарищ Репкин. – И Анатолий Васильевич, вынув из кармана часы, покачал головой. – Мне сегодня непременно попадёт. Никогда не нужно обещать, что придёшь пораньше!

Попрощавшись, Луначарский ушёл. А Репкин, оставшись один, задумался. «Каждому человеку нужен дом…»

* * *

Как же не помнить!

– Вот вам ордер, – сказал Луначарский спустя несколько дней после того, как они познакомились.

– Зачем это? Мне не надо. Я не просил.

– Видите ли, я заинтересован, чтобы мои сотрудники высыпались, – ответил Луначарский, но Репкин продолжал отказываться. Тогда Анатолий Васильевич даже вспылил: – В конце концов, я требую, чтобы вы жили по-человечески…

Репкину ничего не оставалось, как взять ордер и поблагодарить комиссара просвещения. В тот же день он отправился по адресу, который был указан в ордере. Уже поднимаясь по ступеням подъезда, Репкин вспомнил: «Ну конечно, в этом доме был скандал. А вон на том балконе стоял старик, который ни с кем не был согласен. Как бы к нему не попасть… – подумал Репкин. – Вот будет кадриль!..» Нажав на звонок, Репкин ждал, когда ему откроют дверь.

«Профессор Гнедин Алексей Лаврентьевич», – прочитал он на медной дощечке.

Дверь открыли, и отступать было поздно.

– Что вам угодно? – спросила Репкина молодая, красиво причёсанная женщина. – Что вам угодно? – повторила она.

Репкин протянул ей ордер:

– Выходит, я к вам!

Не отвечая, женщина ушла в комнаты, а Репкин остался один в полутёмной передней.

«Зачем мне это нужно? – злился Репкин и мял в руках бескозырку, – Жил без квартиры и ещё проживу».

– А где у вас ружьё? – спросил кто-то рядом. В кресле, в углу, сидела девочка и с любопытством его разглядывала.

– Ружьё? Нету у меня ружья.

– Нету? – Девочка поправила бант. – А почему?

– Ни к чему оно мне! А вас как зовут, барышня? – спросил Репкин.

– Меня зовут Лена, – нараспев ответила девочка.

Показав на дверь, она стала говорить громким шёпотом:

– Вы знаете, я здесь буду сидеть целый час. Меня наказала мама, – И предложила: – Давайте играть. У меня есть бирюльки. Хотите?

– Некогда, барышня, – сказал Репкин.

Девочка положила бирюльки в карман фартучка и сообщила Репкину:

– Вы знаете, за мою Зиночку сегодня целое ведро картошки дали. Целое ведро… – повторила она и даже всплеснула руками.

– Кто же это – Зиночка?

– Закрывает глаза, открывает глаза. – Похлопав ресницами, девочка объяснила: – Кукла Зиночка!

– Елена! – позвал строгий голос.

Девочка замолчала.

– Елена, иди сюда, – позвал тот же голос.

Девочка не спеша сползла с кресла и, оглядываясь на Репкина, ушла из передней.

Дверь из комнаты распахнулась.

Перед Репкиным стоял владелец квартиры. Конечно, это был он. Тот самый седой человек, который просил не играть «Крокодилий марш» под его окнами. А Репкин разъяснял ему тогда про революцию. Профессор Гнедин, наверное, не узнал Репкина. Мало ли матросов в Петрограде?

– Что ж, сударь, вселяйтесь, – сказал профессор. – Вам уже, кажется, освободили комнату. Дуня! – позвал он. – Дуня!

И профессор Гнедин, поклонившись, ушёл, а заплаканная кухарка Дуня проводила Репкина в комнату за кухней.

– Живи, – сказала она, утираясь фартуком. – Сундук мой здесь остался. Куда его тащить в гостиную?

Нехитрые манёвры, происшедшие в доме Гнединых, были ясны Репкину. Взяв у Дуни ключ от чёрного хода, не простившись с хозяевами, Репкин ушёл.

На профессорской квартире он бывал редко. Да и времени, чтобы выспаться, всё не выпадало. А сегодня… «Где его носит! – досадовал Репкин на Тимошку. – Явиться на квартиру к профессору ночью, да с попутаем – неудобно получится!»

Волшебство

Тимошка шёл, шлёпая по талым лужам. Ветер насквозь продувал его одёжку и сыпал за шиворот мокрым снегом.

«Один проживу! – повторял про себя Тимошка. – Не пропаду! «За хлебом поехали»! Да родная мать меня ни в жисть бы не бросила!..»

Горькая обида на Пелагею Егоровну и на Фроську заслонила царский дворец. Тимошке вдруг стало всё равно: ждёт его матрос Репкин или нет.

Не чувствуя ни ледяного ветра, ни мокрого снега, который падал сплошной завесой, Тимошка шёл, не разбирая дороги, и вдруг прямо перед ним сквозь метель блеснули огни. Яркая цирковая афиша преградила Тимошке путь. На афише по малиновому полю, высоко вздымая ноги, скакала белая лошадь, а на лошади плясала девочка. Тимошка замер на месте, ноги у него будто приросли.

Ветер раскачивал над афишей фонарь, и девочка улыбалась. Вот так же улыбалась Фроська.

* * *

Тимошка никогда не был в цирке, а Фроська была.

– Меня на святках Гриша водил! – хвастала она, рассказывая про чудеса, которые видела.

Тимошка ей не поверил:

– Что же, и лошадь плясала?

– Лошадь – это ещё что!

Фроська вышла на середину комнаты и, приподняв руки, встала на носки.

– Гляди, лошадь пляшет, а на ней – девочка, и ни за что не держится.

Фроська, танцуя, прошлась по половице.

– На девочке платьице. – Фроська поглядела на своё, серенькое, в цветочках. – На ней платьице было в серебре, – вздохнула она.

Вот она, девочка в серебряном платье. Ветер раскачивает фонарь, и сквозь летящий снег Тимошке кажется, что девочка ему кланяется. А рядом, распластав руки, летит гимнаст.

– «Польди – король арены!» – прочитал кто-то громко за Тимошкиной спиной.

Тимошка, оглянувшись, увидел матросика и девушку в пуховом капоре.

– «Король»! – повторил матросик. – Не могут без контрреволюции! – И с шиком предложил своей спутнице: – Желаете поглядеть?

Матросик в лихих клёшах и девушка скрылись в метели, а Тимошка остался перед афишей один. Он дотронулся до неё закоченевшими пальцами.

Вот бы глянуть!

* * *

Мимо Тимошки идут, торопятся, но никто не берёт с собой мальчишку. А мальчишка, притопывая на снегу, просит:

– Проведите, дяденька!.. Проведите, тётенька!..

Тимошка давно тут вертится. Его уже приметил важный швейцар в галунах:

– Без билета, шантрапа, желаешь проникнуть?..

Теперь мимо него не проскочишь – возьмёт за шиворот и спустит с лестницы.

– Проведите, дяденька!.. – просит Тимошка.

И вдруг повезло. У подъезда цирка остановился строй солдат. И, скрытый шинелями, Тимошка прошмыгнул в цирк.

Песчаным кругом желтел перед ним манеж. Играла весёлая музыка. А народ шумел и хлопал в ладоши.

Но вот на манеже появился барин в чёрном фраке и белой манишке. Он что-то очень громко сказал, и Тимошка, прижавшись к солдату, ахнул: по песчаному кругу одна за другой пробежали нарядные лошади.

– Видал? – сказал солдат, который сидел рядом. – Чего придумали! А в деревне пахать не на чем.

Тимошка не переводил дыхания – куда он попал?! Одно чудо сменялось другим. Под музыку плясали собаки, потом очень смешной человек в колпаке и в широких штанах падал, смеялся и всё норовил стукнуть барина во фраке по голове, но промахивался. Потом вышел другой смешной человек. Он стал кидать и ловко ловить бутылки, шары. Солдаты хохотали до слёз, а Тимошка улыбался молча. Но когда на арене появился акробат Польди, Тимошка перестал улыбаться.

Вот он какой, король! Заиграла музыка. Подняв руку, Польди торжественно обошёл арену. Потом, сбросив блестящий плащ и разбежавшись, ухватился за трапецию. Алле! И, как по волшебству, взлетел вверх, под купол.

Барабаны в оркестре стали бить тревожную дробь, а Польди, раскачавшись, выпустил из рук перекладину и, перевернувшись в воздухе, без промаха поймал другую.

Стиснув потные руки, Тимошка следил за его полётами.

Давая себе передышку, Польди улыбался, даже раскланивался: мне, мол, здесь совсем не страшно. Но Тимошка всё равно за него боялся. «Держись! Держись крепче!» – шептал он, когда Польди начал крутить мельницу. «Раз, два, три… восемь…» – считал Тимошка и скоро сбился со счёта, а Польди всё крутил. И вдруг из-под самого купола стремительно скользнул вниз.

Барабаны смолкли.

Тимошка закрыл глаза.

– Ты чего? Не робей! – подтолкнул Тимошку солдат.

Снова заиграла весёлая музыка. И Тимошка увидал, что Польди, живой и невредимый, прижимая руку к губам, кланяется во все стороны.

– Даёшь! Даёшь! – закричал Тимошка, вместе со всеми хлопая в ладоши. Ему страсть как хотелось, чтобы Польди ещё побыл на арене, но акробат убежал и больше не вернулся.

На арену вывезли ящик из железных прутьев. В ящике сидел зверь. Тимошке было непонятно, зачем укротитель, нарядный, в красной куртке, стал пугать и дразнить зверя.

Зверь рычал, отмахивался от него лапами, а укротитель всё наскакивал и хлопал бичом.

Наконец зверь прижал уши и прыгнул в обруч. Он прыгал в обруч несколько раз, даже тогда, когда подожжённый обруч запылал огнём.

Потом укротитель заставил зверя встать на задние лапы и стал загонять его обратно за железные прутья.

Тимошке было видно, как зверь смотрит, скосив глаза, на укротителя, и ему стало боязно.

– Видал? – сказал солдат. – Если такой корябнет, вся шкура напрочь!

И Тимошке стало ещё страшней.

* * *

На арене померк свет. С неё, торопясь, уносили тумбы, обгорелый обруч и пыльные ковры.

Толкаясь в дверях, зрители спешили выйти на улицу, чтобы успеть добраться на ночном трамвае до дому. Тимошке тоже давно пора быть во дворце, где его ждёт Репкин. Но он не может оторваться от афиши, по которой летит Польди.

«Вот бы мне так!» – И Тимошка гладит афишу, осторожно сметает ладонью липкие снежные кляксы.

– Ты это смотрел? – спросил кто-то за его спиной.

– Смотрел, – ответил Тимошка и отступил, чтобы не заслонять знаменитого Польди. – У него вся сила в руках! – вздохнул Тимошка.

– В руках? – И тот, кто стоял сзади, схватил вдруг Тимошку выше локтя.

– Ты что? Пусти… – Тимошка вырвался. – Пусти!

– Ты есть глупый! Я смотрел твой мускул, – весело сказал высокий незнакомец.

– Свои гляди! – крикнул Тимошка и отбежал в сторону.

– Подойди сюда, я хочу тебя что-то спрашивать, – сказал незнакомец. – Я знаю, ты ходил с шарманка. Где твой фатер, где отец?

– А у меня его сроду не было. Тебе зачем? – Тимошка отбежал ещё дальше.

– Мне с ним нужно говорить. Ты есть глупый, – засмеялся незнакомец.

– Чего ржёшь? – обиделся Тимошка. – Я теперь сам по себе, – и, не обернувшись, пошёл прочь.

– Подожди, я хочу иметь твой адрес! – Незнакомец нагнал Тимошку и, встав у него на дороге, спросил: – Как это сам по себе?.. У тебя нет адрес?

– Ничего у меня нет, – огрызнулся Тимошка. – Помер дед, понял? Пусти!

Но незнакомец дороги не уступил.

– Глупый, – повторил он. – Ты есть глупый. Я не хочу делать тебе плохо. Ты хочешь на арену?

Тимошка не понимал.

– На арену. Алле! Алле! Работать! – Незнакомец поднял руку, как бы начиная опасный номер.

Тимошка в растерянности молчал.

– Я – Польди, – сказал незнакомец.

Принц голландский

– Ну и повезло тебе, принц голландский! – Важный швейцар распахнул перед Тимошкой тяжёлую дверь. – Иди ночуй!

Пустить Тимошку ночевать в цирк велел Польди. Тимошка сам видел, как Польди дал ему за это на чай. И сказал:

– Пустите, Петрович, его ночевать.

– А он завтра не прогонит меня, дяденька? – спросил Тимошка швейцара.

Швейцар поглядел на Тимошку сверху вниз.

– Господин Польди – акробат первого класса, всемирно известный, – сказал он, – а ты – тля. Он из тебя либо сделает человека, либо выгонит непременно. Вшей на тебе много? – спросил вдруг швейцар и, не дождавшись ответа, махнул рукой: – Ночуй, шантрапа.

Тимошка лежал в темноте, укрытый чем-то тяжёлым и тёплым. Пахло лошадьми, и Тимошка слышал, как где-то рядом они переступали, топоча копытами. Уснуть Тимошка не мог. Он закрыл глаза, и перед ним возникла, блистая разноцветными огнями, цирковая арена. Держась за лёгкую трапецию, над нею летел король арены Польди.

Вот это да! Вот это алле!!!

В темноте зарычал зверь, и Тимошке стало не по себе. Он укрылся с головой, зверь не умолкал.

«Чего он ревёт? – думал Тимошка. – Может, обжёгся?»

Тревожная ночь была у Тимошки. Он засыпал, просыпался, прислушиваясь к непонятным звукам, боясь пошевелиться.

«Как же я теперь покажусь Репкину? – думал Тимошка и стал себя оправдывать: – На кой я ему, матросу? Он, может, обрадуется. «Ишь, скажет, куда тебя занесло! Я-то думал, как тебя определить? А ты сам пристроился!»

И Тимошка представил себе, что не Польди, а он летит над ареной, а внизу на скамейке сидит Репкин. Репкин хлопает в ладоши и громко кричит:

«Молодец, Тимофей! Молодец!»

* * *

Утром Тимошка проснулся от того, что ему очень хотелось есть. Он часто просыпался голодный, но так ещё никогда не было. Рот у Тимошки пересох и ныло под ложечкой.

«Где это я? – не понял Тимошка. В темноте вокруг него слышались вздохи, кто-то стонал. – На вокзале? Не похоже».

Потянувшись, Тимошка открыл глаза. Над ним стояло в темноте что-то живое. А вокруг раздавался рык, писк и кто-то кричал не по-звериному и не по-человечески: «Иа! Иа! Иа!»

«В цирке – вот где я сплю», – вспомнил Тимошка и, вглядевшись, понял, что над ним стоит лошадь.

Он лежал не шевелясь, а лошадь обнюхивала его и фыркала.

Где-то высоко посветлели узкие окна, и Тимошка стал ждать, когда кто-нибудь за ним придёт.

«Алле! Алле!»

Утром цирк был совсем другим.

– Поднимайся! – сказал швейцар, который вчера пустил Тимошку ночевать. – Хватит, выспался.

Тимошку обдало резким холодом.

– Вот, умойся. – Швейцар показал Тимошке на обколотую раковину. – Да отряхнись, опилки вон пристали.

Тимошка отряхнулся.

– И марш из конюшни! А то придёт комендант, он мужик озорной!

Остерегаясь озорного коменданта, Тимошка, перебрался из конюшни к швейцару под лестницу. В тесной швейцарской было тепло, на столе горела керосинка, а на керосинке из кофейника шёл пар.

– Садись, – сказал швейцар и налил Тимошке кружку чёрного горького чаю. – Пей, сирота.

Тимошка пил наслаждаясь. Рядом с кружкой швейцар положил сухарь. Сухарь был ещё чернее чая…

– Разгрызёшь? – спросил швейцар. И сам ответил: – Ему что хошь дай – всё разгрызёт.

«Иа! Иа!» – кричал кто-то, не переставая.

Швейцар пил с блюдечка, отдуваясь. Широкая лысина на его голове покрылась потом.

– Дяденька, а кто там кричит?

– Осёл орёт. Тоже есть просит. Всякая тварь богом создана, а теперь, при большевиках, всем от голода издыхать.

Швейцар погасил керосинку и, прибрав со стола посуду, облачился в шинель, обшитую галуном.

– Ну, пойдём. Господа артисты скоро приедут… Вот здесь обожди, – сказал он Тимошке.

Тимошка сел у дверей, из которых дуло, и стал ждать. Перед ним висела вчерашняя пёстрая афиша. Разглядывая её, Тимошка увидел, кроме акробата и наездницы, собачку в колпаке с бубенчиками и смешного человека в широких штанах.

– Здравствуйте! Здравствуйте!

Тимошка очнулся. Перед ним стоял низенький старичок в шубе и глубоких ботиках. Из-за полы его шубы на Тимошку глядела мохнатая собачка.

– Гляди, Фома, кто к нам пришёл! – говорил ласково старичок, поглаживая собачку.

– Это господин Польди с улицы вчера привёл, – объяснил швейцар. – Только какой толк может быть из шантрапы? – И, махнув на Тимошку рукой, швейцар заговорил с собакой: – На работу, Фома. На работу. Косточку бы тебе, да нет у меня косточки.

Старичок в ботиках, продолжая глядеть на Тимошку, спросил:

– А когда же придёт Польди? Может, он пока посидит у меня? Здесь сквозняк, Петрович!

– Зря беспокоитесь, Александр Иванович! – ответил швейцар. – Что ему на сквозняке сделается?

Тимошка с охотой пошёл бы за стариком с собакой. Но дверь растворилась, и появился Польди.

И Польди тоже был не такой, как вчера.

Приподняв шляпу, он поклонился ласковому старичку и, взяв у швейцара ключ, сказал Тимошке:

– Идём!

В комнате, куда они пришли, было почти пусто. На стенах висели обручи и что-то ещё пёстрое. С потолка спускались на верёвках кольца, а посередине стоял топчан, обитый кожей.

– Встань сюда! – сказал Польди, сбрасывая с себя шубу. – Подними руки! Вот так!

Оглядев Тимошку со всех сторон, Польди распахнул дверь и крикнул:

– Петрович!

В комнату вошёл швейцар.

– Петрович, я буду вам платить, – сказал Польди. – Эту рвань надо всё долой. – Он показал на Тимошкин пиджак. – А его, – он ткнул Тимошку в грудь, – а его надо хорошо мыть. Понятно? Мыть с мылом.

Через несколько дней, вымытый, переодетый и накормленный, Тимошка уже работал на манеже.

* * *

– Алле! Алле!

Тимошка с разбегу ухватывается за перекладину трапеции и выпускает её из рук.

– Смело! Смело! – кричит Польди. – Что ты как тюфяк из солома! Алле!

Польди недоволен. Он ещё и ещё раз заставляет Тимошку хвататься за трапецию. Тимошка старается изо всех сил – ему хочется угодить Польди.

– Алле! Алле!

– Польди, он будет хорошо работать, – говорит низенький человек с белой собачкой на руках.

Это Александр Иванович, клоун Шура, который первым в цирке поздоровался с Тимошкой.

Польди не удостаивает клоуна ответом.

– Я прошу вас немного музыка, – просит Польди.

И клоун Шура, растягивая крошечную гармонику, подбадривает Тимошку улыбкой. Польди не улыбается.

– Алле! Алле! – повторяет Польди до тех пор, пока у Тимошки не начинает кружиться голова.

«Желаете с пулемётом?»

– Где же ваш подопечный? – спросил Анатолий Васильевич, когда хмурый Репкин появился утром в дверях его кабинета.

Репкин нахмурился ещё сильнее:

– Обманул он меня, Анатолий Васильевич!

– Как обманул?

– Очень просто. Сказал, что вернётся, и вот нету.

– Может быть, вы чем-нибудь вспугнули ребёнка? Меня, знаете, сейчас самого пугает манера некоторых разговаривать. – Луначарский строго посмотрел на своего помощника.

– Ничем я его не стращал. Сам не понимаю, почему удрал, – досадовал Репкин. – Пропасть может – вот что нехорошо.

– Подождите, ещё явится, – успокаивал Луначарский.

Репкин в надежде, что, может, так оно и будет, отправился по распоряжению наркома в театр. Уходя, он попросил часового:

– Тут мальчишка будет меня спрашивать. Так ты растолкуй, пусть идёт на квартиру. Там его пустят. Вот адрес написан. Тут недалеко.

Часовой пообещал, что растолкует, и надел записку на штык.

* * *

В театре Репкина уже ждали. Директор, очень вежливый господин, усадив Репкина в кресло, ласково объявил:

– Спектакля нынче не будет.

– Как не будет?

– Не будет, – повторил с улыбкой директор и задымил душистой папиросой.

До спектакля оставался час, в театр должны прийти рабочие. А он сидит в крахмальной манишке и куражится…

– Мы не можем играть бесплатно…

Репкин вскипел. И вдруг вспомнил Тимошку: «Ты бы на него сразу пистолет».

– Спектакль будет! – сказал Репкин и встал с мягкого кресла. Глядя в упор на директора, он повторил: – Спектакль будет, а для порядка в театре будет присутствовать вооружённый патруль! Желаете с пулемётом?

Через час в театре зазвенел третий звонок, и в наступившей полутьме раздвинулся занавес.

Зрители сидели не раздеваясь, в валенках, в шубах. Актёры, представляющие на сцене древнегреческую жизнь, играли в лёгких хитонах, дрожа от холода.

Патрульные вместе со зрителями смеялись, аплодировали, а златокудрая богиня, косясь на пулемёт, пела на «бис».

Спектакль состоялся!

* * *

– Это вы слишком, – выговаривал Луначарский Репкину. – Зачем же пулемёт? Наша сила в убеждении, а не в оружии.