Текст книги "Япония. В краю маяков и храмов"

Автор книги: Галина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Глава VI
Простые игры

О цветочных огнях и огненных кораблях, оживших куклах и фальшивых покойниках, лягушке-быке, циркулярных цикадах и прятках в чайной комнате

Тендзин-мацури – праздник города Осаки. Толстый сэнсэй Масуда сказал, что Тендзин отличается от Гиона темпом. Даже бубенцы вызванивают вроде похожую мелодию: «тим-тили-тили-тим…» Только в два раза быстрее.

После я поняла, насколько он был прав. Основное действо Тендзин-мацури происходит на реке. Смотрят на все это с мостов и берегов. А некоторые везунчики – с корабликов, но проникнуть туда тяжело. Мы торчали на мосту. Был закат, и панорама прибрежных небоскребов просматривалась в золотисто-оранжевой дымке. Вода тоже золотилась. И по ней ездили катерки с мужичками в белых кимоно. Мужички ритмично и быстро поднимали и опускали копья с флагами – полное ощущение стремительно гребущих весел. Только если забыть, что у каждого катера – мотор. На корме огромный барабан, кто-то выстукивает на нем все тот же бешеный Тендзин-ритм. За кормой вьются в ветре полотняные трубчатые карпы. Бешеный ритм барабана, золотая вода, летящий катер… Волосы откинуты со лба встречным ветром. Ритм тянет за собой, уводит, слепит память… Мы – крысы за дудочкой по дороге в реку. На носу катерка – рай. Рай жгущей щеки скорости, полузабытья барабанного ритма и золота заката. Брызги воды в лицо… Впрочем, это все не со мной. Я всего лишь стою на мосту. Однако людям с воображением всегда жилось лучше, чем всем остальным!

После лодок объявлен фейерверк. Темнеет, и толпа собралась порядочная. Японская толпа – разговор отдельный. Это не стадо. Это такой себе своеобразный конгломерат, добрую часть которого составляют парочки в кимоно. Все с веерами. Серьезные мужчины в костюмах и галстуках засовывают веер сзади за пояс брюк – так же его положено засовывать за оби (пояс от кимоно или юката [40]40
  Юката– изначально нечто вроде банного халата. Последнее время широко используется японцами в качестве летнего упрощенного варианта кимоно.


[Закрыть]). Все довольно мирно, почти никто не толкается, пьяных не видать. Полицейские со светящимися палочками ловко и вежливо регулируют движение, разделяя встречные потоки. Никакой агрессии. Ощущение праздника. Я даже полюбила эту праздничную толпу, сверкающую стрекозами-бабочками на кимоно и крашеными волосами над строгими клеточками мужских юката… Перестук деревянных гета. Компании молодых людей сидят на тротуарах и что-то уплетают. В сумерках поражают светящиеся серьги и кулоны весьма взрослых особ, которые, словно дети малые, нацепили в уши мигающие красным и зеленым шарики, несут на палочках здоровенные ринго-аме – свежие яблоки в красной сахарной глазури, и самозабвенно ими хлюпают, разевая при этом рот во всю доступную ширину. Запах куриных шашлыков якитори, светящиеся огоньки продуктовых выездных ларьков, рыбки в бассейне торговца… И фейерверк. Однако лучший мы увидели в порту Кобе. Про него и расскажу в подробностях, чтобы два раза не повторяться.

Нам с Сашей удалось занять потрясающее местечко – на самом носу выдающегося в море мыса. Мы сидим верхом на заборе. Что рассказать про эту сказочную феерию? Огромные огненные шары, цветы, диски, светящиеся фонтаны и опадающие золотые деревья. Полтора часа, почти без перерывов. Ракеты пересекаются, прошивают одна другую, пролетают и взрываются, то недосягаемо далеко, то очень близко. Рот открывается, но кричать невозможно. Беззвучный крик. У меня, кажется, сейчас будет сердечный приступ. Разве такое бывает? Саша оборачивается через плечо: «Прекрати ругаться, я снимаю на камеру, и это будут смотреть дети!» А что еще можно сказать, если других слов нет? Саша плюет и выключает камеру. Ну ее…

После салюта нас с Сашей почему-то безумно завораживают мужчины в юката. Забыв обо всем, мы идем то за одним, то за другим и никак не можем опомниться. В конце концов забредаем в странное местечко. Такие, наверное, только в Японии бывают. Помните, когда-то в кинотеатрах стояли автоматы с игрушками? Бросаешь монетку и можешь разок поуправлять неловким подъемным краником, который теоретически способен зацепить игрушку и выкинуть ее через дыру в поддон. Но это только теоретически – практически такое проделать почти невозможно. Так вот – в Японии есть специальные залы, где стоят десятки таких автоматов с разными игрушками. И вполне уже взрослые дяденьки и тетеньки просаживают там кучу денег и времени. И надо сказать – частенько чего-нибудь добывают. Особенно забавно наблюдать за парочками – японский джентльмен ведет подъемный краник к выбранной игрушке, потом вытаскивает наконец немаленького мишку или поросенка и, раздуваясь от гордости, вручает его восхищенной барышне, которая затем восторженно несет трофей на виду у всех всю дорогу до дома. В общем – процесс захватывающий. Особенно если наблюдать за автоматом долго: когда оттуда что-нибудь вытаскивают, является служитель, отпирает дверцу и перекладывает игрушки так, чтобы одна непременно лежала близко к отверстию в поддоне, а еще лучше – нависала бы над ним – заманивала, так сказать.

В общем – развлеклись мы на полную катушку. Потом добрели до станции и доехали из Кобе до Осаки… Но на последнюю пересадку опоздали. И не очень далеко вроде. Однако дорога неизвестная. Пошли вдоль линии электрички: так, думаем, дойдем. Вот когда нам вспомнился поведанный Куникатой японский глагол «енсен-суру» – «следовать вдоль железной дороги». Тут столько этих самых дорог, что такой глагол весьма нужен. Но нет, на этот раз «следовать вдоль железной дороги» оказалось затруднительно: то забор, то поле…

В канаве раздается мощное коровье «му-у-у!».

– Это что еще??! Откуда корова, коровы-то не видать!

– Это не корова, – хихикает Сашка, – это местная лягушка-бык так орет!

– Нет, что правда???

– Правда, правда, я уже их раньше слышала!

– Чего только на белом свете не бывает!

А мы, кстати, заблудились! Саша говорит – придется такси вызывать. Ага, говорю – сейчас позвоним и скажем: заберите нас, мы тут стоим, не знаем где, под фонарем у синего столбика! Даже если найдут, еще ведь 20 баксов платить за доставку…

– А что, у тебя есть другие предложения?

– Есть! Вон видишь – полицейский участок. Мы сейчас достанем бумажку и ты на ней напишешь по-японски: «Податель сего не говорит ни на каком языке, кроме русского, очень прошу при потере доставить по такому-то адресу…» – и дальше адрес нашей общаги. Вот увидишь, довезут, они психи! Только ты не проговорись, что по-японски понимаем…

Мы, хихикая, пишем соответствующую бумажку и, подталкивая друг друга локтями – нет, ты, вперед, тебе всегда везет, – вваливаемся в полицейский участок и протягиваем ее дежурному. Дежурный уставляется на нас в некотором оторопении, усаживает на лавочку и звонит куда-то. И вызывает такси. Не такой уж он дурак оказался. Пожилой таксист включает счетчик, потом смотрит на нас и выключает его: улыбается – вываливайтесь, приехали, счетчик я выключил! И даже открывает нам дверь… Да, Япония безумная страна.

Два часа ночи. Маша сидит на полу в своей комнате.

– Ты чего не спишь?

– Вас жду, блин! Ходят тут всякие по ночам!

– А что за нас волноваться – два взрослых человека, владеющих японским языком!

– Чем вы там занимались допоздна, два взрослых человека?

– Мы… Ну мы, это… Сначала смотрели на мужчинок в кимоно, а потом пошли туда, где стоят автоматы с мишками. А потом нам полицейский такси вызвал…

– ЧТО?!

За стеной раздается сердитый хлопок дверью, и чьи-то грозные тяжелые шаги приближаются к Машиной комнате.

– Ага, доигрались, – зловеще сообщает Маша, – это сюда идет Эка с ремнем.

На пороге появляется Эка (с ремнем).

– Где они шлялись? – игнорируя нас, спрашивает она у Маши.

– Мы смотрели на автоматы с мишками!

– Ну чисто дети, – хихикает Эка.

– Я тебе сейчас расскажу про этих деточек, – уточняет Маша, – они еще гонялись по всему Кобе за мужчинками в кимоно! Два этих взрослых человека, владеющих японским языком! За что и попали в полицию!

Эйгамура – кинодеревня в Киото, нечто вроде заповедника, где представлены старые домишки. На их фоне и в их интерьерах снимают сериалы и дают разные пояснения о том, как делают кино. Довольно скучное местечко. Одна радость – комната ужасов.

Мы в Эйгамуру поехали с Дашей и ее двумя знакомыми японками. Даша – девочка из соседнего корпуса общаги, сама из Екатеринбурга, по образованию философ. Занимается тенденциями массовой культуры. Очень забавная особа – всегда готова составить компанию едущим к черту на кулички. Чем я беззастенчиво пользуюсь. Так вот – в японских комнатах ужаса не ездят в вагончиках, как у нас, а ходят пешком. Это намного страшнее. Запускают группами – точнее, компаниями. Сколько пришло приятелей, стольких и впускают. Странно, но в одиночестве почему-то никто не приходит! Нас запихнули в тамбур вчетвером. В глубине темных дебрей слышались отчаянные вопли зашедших ранее. Дашкина приятельница Чиико прислушалась и мечтательно промурлыкала: «Ну вот, мы тут стоим, а там некоторые уже наслаждаются…» Н-да. Я-то надеялась на фольклорные привидения. Действительность оказалась проще: могилки, трупы всякие, гробики, неожиданные звуки и падающие стены. И мимо всего этого надо идти. Меня, конечно, тут же выпихали вперед. Как всегда. Особенно приятно вспомнить полянку надгробных камешков. При нашем приближении они начали зловеще трястись и поскрипывать. «Давайте подождем, может кто оттуда вылезет», – предложила Даша. Мы остановились над могилками в сосредоточенном внимании. Могилки попритихли – очевидно, устали вздрагивать. «Ну и?» – переспросила Даша. В этот момент из динамика раздался вкрадчивый женский голос: «Пройдите дальше, пожалуйста». Мы просто покатились со смеху. После этого, понятно, началось светопреставление – мы гонялись за несчастными служащими, изображавшими трупы, и пытались пожать им руки. «Трупы» застенчиво прятались за решетку и оттуда робко махали нам испачканными кровью лапками… Я думаю, работники комнаты ужасов надолго запомнили этот визит. Кстати, вы не знаете, что будет записано в трудовой книжке такого вот служащего? «Служил в комнате ужасов на должности трупа»? Или, может, что-нибудь другое?

А еще мы с Дашей ездили в местечко Фусими-Момояма. Когда-то это был замковый город. Там спокойные каналы, вдоль них стоят старинные склады, растут ивы. По воде лодки старые ходят. Тихо, уютно, отовсюду запах саке – в этой местности расположены известные старинные сакеварные заводы и музей саке. Мы перепробовали много разных сортов – из бутылочек, и бочечек, и откуда угодно. Особенно интересно было заглядывать в лавки по продаже саке – там всю продукцию можно дегустировать, вроде как в испанских кабачках. Когда совсем осоловели – решили еще в замок сходить. Замок в Фусими сохранился условно: он не совсем настоящий – восстановленный. Но все равно красивый. С двумя башнями. От городка туда километра два по лесистому холму, пешком по пустынной аллее. Местами ползем на четвереньках. Не от крутизны, а скорее, от дегустаций. Внутрь нас не пустили – восстановительные работы еще не завершены. Но все равно приятно было – замок не маленький и выглядит как иллюстрация к старым японским фильмам. Звенящее одиночество башен. Красный закат. Запустение. Вороны над кровлей. Мертвая зона. Зависание пространства…

В последний утренний автобус по пятницам я пробираюсь воровато и осторожно. Сколько раз себе говорила – в пятницу выйди на десять минут раньше и едь в институт на предпоследнем автобусе. Но нет! Все как всегда у нас. А проблема в том, что по пятницам на последнем автобусе едет на ту же первую пару обожаемый сэнсэй Куниката (философ и скиф). И свободное место, как правило, всегда только одно – рядом с ним. Нет, я бы с ним поболтала с превеликим удовольствием, он тип неимоверно приятный… Одна беда – перед его лекцией в автобусе я всегда повторяю его же иероглифы. Ну не могу же я сесть рядом с ним и учить при нем его же иероглифы! Но сегодня, кажется, повезло. Я тщательно окинула взглядом салон, однако Куникаты не обнаружила. Слава богу, наверное, выехал раньше. На сиденье рядом с отвернувшимся к окну и уткнувшим нос в книгу щуплым пареньком прекрасно выучилось восемьдесят иероглифов. Я захихикала и закрыла книгу: скоро конечная – наша. Паренек рядом тоже завозился и сунул в сумку свой увесистый том. Конечно, ему тоже в иняз, куда же еще! Интересно, какой язык он учит? Мальчишка повернулся ко мне. Молния его сумки была расстегнута – я увидела древнегреческую надпись на обложке книги… «Привет», – улыбнулся мой сосед. Я обомлела. Это был философ Куниката!

В тот же день Куниката поведал нам на лекции две презабавные детали: слова «горизонт» в японском языке целых два. Одно означает горизонт на земле, а другое – на море! А слово «трусость» записывается одним иероглифом, значение которого прочитывается как «мелкое сердце». Кроме того, он еще прояснил один давно мучающий нас вопрос: тут иногда в жилых кварталах на углах домов и заборов снизу встречаются малюсенькие приставленные деревянные тории (ворота храмов синто). Зачем они? Оказывается, это означает, что тут «сико-ва даме-дес». Слово «даме» известно каждому из нас. Оно означает «нельзя». Таким образом, получается, что возле этих воротец нельзя делать некое «сико». Остается только выяснить, что это такое:

– Сэнсэй, а что такое «сико»?

– «Сико» – это «сико», – наставительно говорит Куниката и для пущей убедительности поворачивается ко всему классу боком и совершает несколько характерных движений руками в районе ширинки. После этой своеобразной демонстрации сомнений в том, что такое «сико», ни у кого не остается…

А преподаватели тем временем продолжают развлекать своих студентов японским театром. Не всех подряд, правда, а только тех, кто успел зарекомендовать себя заядлым театралом. Тут я, ясное дело, в первых рядах. На этот раз – очередь за бунраку.

Бунраку – традиционный японский кукольный театр. Только он предназначен вовсе не для детей. Театр ставит классические пьесы из старинной японской жизни с костюмами и прочим. Куклы бунраку – нечто удивительное. Они большие, человеку выше пояса. И фактически это куклы-фантомы. У них есть голова, кисти рук и ноги. (Правда, ноги – только у мужчин). Все остальное составляет кимоно и искусство кукловода. Куклу ведут три человека. Один – главный мастер – управляет головой и правой рукой. Второй – левой рукой. И третий – ногами. Всех этих красавцев на сцене видно. Но лицо открыто только у мастера. Два других кукловода одеты в черные костюмы с капюшонами на лицах. Чтобы быть выше кукол, кукловоды ходят в специальных сценических гета, которые скорее напоминают не обувь, а две небольшие табуретки со шнуровкой для ног.

Молоденький сэнсэй Кубори (тот самый, который мне дал билет в кабуки) показывал нам целый фильм о том, как управляют куклами бунраку. Это ужасно интересно – чтобы научится вести ноги куклы, тренируются с раннего детства около двадцать лет. Еще десять лет тренировок, и ты можешь начинать орудовать левой рукой. Еще десять лет – и переходи к голове… [41]41
  Таким образом, главным кукловодом человек из сценической семьи становится лет в 45. А со стороны попасть в эту среду мало кому удается, все кукловоды, как правило, наследственные мастера.


[Закрыть]

Куклы с их роскошными костюмами и белыми, совсем человеческими точеными лицами создают полное впечатление одушевленности. Они принимают абсолютно естественные позы, двигают глазами и действительно выражают эмоции. Ноги и руки кукол не существуют – руки кукловодов подставлены в нужное время и в нужном месте под кимоно кукол. Ошибешься на миллиметр – и иллюзия реальной жизни пропадет… А внутри шеи проходит корд – мастер подтягивает его пальцем, и кукла кивает головой. «Это нить жизни, – говорит кукловод – если ее случайно упустить, получится так. – Опускает, кукла безжизненно и резко роняет голову вперед. – Видите – это смерть, и ничем уже не поможешь…» Свой мир у кукол, свой взгляд. Интересно, как они относятся к кукловодам? Любят их? Ненавидят?

В коридоре театра бунраку стояли три наших молодых сэнсэя, включая дамского любимчика Хиротани, и раздавали студентам билеты. Впервые в жизни я увидела всю эту компанию без костюмов, галстуков и официальных лиц – в джинсах, футболках, кто-то даже в красных кроссовках. И вдруг стало понятно, что они совсем мальчишки. Наверняка младше меня. Удивительное открытие.

Пьеса, на которую мы ходили, называлась «Масляный ад». Старинная история про убийство хозяйки масляной лавки. Убийца и жертва долго борются на скользком от разлитого масла полу магазина. Жизнь и смерть кукол до ужаса напоминают человеческую…

Сэнсэй-архитектор Сакураи прислал мне имейл по-английски о том, что мне не мешало бы приехать к нему в университет Кинки – надо дооформить какие-то документы для офиса. Время для этого было не слишком удачное – назавтра мы собиралась на вечерние огни в Нару, а через два дня выезжали в Исэ. Я вежливо написала ему, что неплохо бы мне подъехать в четверг, если ему, конечно, удобно. (На самом деле – это и был единственный для меня возможный день). Поскольку дело было довольно тонкое, для уверенности в достаточной вежливости ответа я вызвала к компьютеру Эку – большого специалиста в официальном английском. Эка вполне одобрила послание, но заметила, что ей необходимо взглянуть на изначальное письмо сэнсэя. (Эка вообще ужасно тщательная.) Я покопалась в файлах и выдала ей послание.

– ЭТО ОНО И ЕСТЬ? – осведомилась Эка.

– Да, а что? Оно и есть! – письмо было очень официальное и вежливое, ничего необычного, если, конечно, не обращать внимания на шрифт – кегль размером, наверное, 70–80 (с полпальца высотой) и небесно-голубого цвета…

Эка облегченно вздохнула и поставила диагноз:

– В ответе можешь писать все что угодно!

В четверг все-таки пришлось отправиться в Кинки, где мне вручили бумаженцию, в которую надо будет вписать рабочую программу. Был конец сессии, и в мастерской ошивалось человек семь студентов. Они галдели, толкались и радостно со мной знакомились. Некоторые личности заползали в дверь вроде как по делу, но цель их была довольна прозрачна – посмотреть на меня.

– Привет, я Галина!

– Да мы, это, хи-хи, уже знаем, знаем!

Ну и народец… Сакураи задумчиво попросил аспиранта Фуруи (любимый ученик, помните?) покопаться в тумбочке за планшетами. Фуруи долго лазил в пыли и наконец вытащил оттуда бутылку красного французского шампанского.

– Откуда она? – поинтересовалась я.

– Ай, да кто его знает… – махнул рукой сэнсэй. – Подарил кто-то когда-то. Выпьем его и вся проблема…

Шампанское было хорошее. Забава после него тоже нашлась специфическая – ящик старинной каменной черепицы, снятой с храма в городе Канадзава. (Богатство полезного аспиранта – Косиды, владельца автомобиля.) Я тут же влезла в ящик с ногами и стала там воодушевленно шуршать. (Может, кто-то из вас меня и поймет.) Видя мой неподдельный восторг, сэнсэй Сакураи лично влез на шкаф и стащил оттуда пыльный кусок темно-рыжей деревянной балки:

– Вот, смотри, балка эпохи Нара [42]42
  Примерный возраст дерева – полторы тысячи лет.


[Закрыть]. С одной реставрации стырил… Правда, супер?

– Ага, супер! – Я вцепляюсь в балку мертвой хваткой и начинаю ее восторженно обнюхивать.

– А ты, что ли, никогда ничего с реставраций не тырила?

– Я??? Тырила, конечно. Керамзит и черепицу…

Сакураи хохочет:

– О’кей, значит – наш человек! Косида сейчас подвезет нас к одному храму, я его реставрировал. Лет двадцать назад. Поглядим чайную комнату. Она ничего, хоть и мелкая. Осторожно, смотри, этим кирпичом мы обычно подпираем дверь…

Да, все архитектурные кубла в мире одинаковы.

Храм оказывается маленьким как игрушка. «Ностальгия, – задумчиво говорит мне Сакураи. – Смотри сюда – если видишь перед входом занавеску и коврик на полу, значит, храм предназначен для осмотра сидя. Если этого нет – тогда, значит, надо остаться стоять. Это – сидячий храм. Садись давай, от этого же сразу впечатление меняется!»

На потолке я с удивлением замечаю братца огромного дракона из киотского храма Мёсиндзи – того самого, помните, который, как ни пойдешь, все на тебя смотрит. Этот не очень смотрит – низковато ему.

– А что, эти драконы такие типичные?

– Да, для храмов дзен они довольно обычная вещь.

Ну вот, а я-то думала, что такой дракон один в целом свете!

В саду Сакураи показывает мне изнанку крыши чайной комнаты, подшитую тонкими бамбуковыми стволами:

– Смотри, так редко делают.

– А сколько бамбук может прослужить?

– Лет сто… Но только тонкий, у толстого широкие поры, и он быстро гниет.

Вот уж никогда бы не подумала! Сакураи пинает основание домика:

– Гляди, сюда кладут доски от корпусов старых кораблей.

– Ух ты, а зачем???

– Ну… От этого, знаешь, такой особенный привкус у здания появляется… Что вы вообще тут с Косидой торчите? Лезьте внутрь, когда еще вас в храмовую чайную комнату пустят!

Два раза упрашивать нас не приходиться – мы шмыгаем в узкий коридор между обтянутых желтоватой бумагой стеночек и деловито шуршим внутри. По дороге всегда мрачный и молчаливый Косида вдруг дергает меня за рукав и сообщает: «Ты это, слушай его больше, он у нас с приветом! Доски корабельные в основания чайных комнат кладут потому, что они крепкие от десятилетий в соленой воде…» В чайной комнате хорошо. Только тесно, иногда просто хочется встать на четвереньки.

В таком виде наконец наболтавшийся с толстым монахом сэнсэй Сакураи и застает нас с Косидой: мы ползаем по комнате на четвереньках, высовываемся в окошки и двери и радостно орем друг другу: «Ку-ку!»

Уж не знаю, что он там про нас подумал, но только после этого случая к висящей в мастерской у Сакураи над столом фотке троих его детей прибавилась миленькая фотография нас с Косидой под пагодой. Очевидно, нас занесли в соответствующий семейный разряд и на этом закрыли дело. Ну и ладно!

А лето наконец-то вступает в свои права: начинается сезон цикад. Цикады тут называются «сэми». Это не просто милые поющие существа, как думают те, кто никогда их не видел. Нет, цикада – здоровенный (размером со спичечный коробок), гадкий, жесткий летучий бомбовоз, по форме похожий на гигантского слепня. Их много разных видов, и орут они что надо – все по-разному и в разное время дня. Одни с утра, другие ближе к полудню. Третьи вечером или ночью. Причем и там у них все поделено. Одни, например, орут с шести до девяти вечера, другие с девяти до одиннадцати.

И так далее. Голос у цикад, как циркулярная пила. Невозможно даже поверить, что это вообще голос. А еще они быстро дохнут – век «сэми» короток. И по всем тропинкам валяются здоровенные дохлые цикады. Перед издыханием они летают и кружат как безумные, вцепляются в волосы, орут благим матом и бьются о стены комнат. В таких случаях мы зовем Манаса – он расправляется с ними путем сшибания на лету полотенцем и последующего выкидывания с балкона.

Но вскоре мы лишимся этого сервиса, потому что Манас уезжает домой на побывку. Перед отъездом он производит несколько абсолютно необходимых вещей – например, разбивает дверное стекло в женском общежитии иняза. Что он там делал, остается загадкой – оттуда до его школы – пол-Осаки. Маша даже не поленилась это разбитое стекло сфотографировать. Так, на всякий случай. Вдруг пригодится. А в нашей общаге Манас разбивает камеру слежения за черным ходом – чтобы в его отсутствие к нам спокойно друзья захаживали, как он объяснил. Да, рано администрация общежития облегченно вздохнула по поводу его отъезда! И нам с Машей тоже придется вздыхать, но не облегченно, а тяжело. Потому что теперь нам самим придется изобретать способы защиты от дохнущих цикад.

Если рассмотреть дохлую цикаду попристальней, то на конце брюшка виден ее огромный музыкальный аппарат. Как он работает – остается загадкой. Но не приведи господи наступить на дохлую цикаду. Есть у нас тут один болгарин Бобо – местный донжуан. Когда он с тобой разговаривает, то его красивое лицо преисполнено такого искреннего интереса и дружелюбия, что просто пнуть его хочется. И посильней. Так вот, однажды этот Бобо наступил на цикаду. То-то я порадовалась. Цикада затрещала под его ногой как безумная, а Бобо в диком ужасе запрыгал и завертелся, вообще не понимая, что происходит. Странно, что заикой не остался. Никогда не наступайте на дохлых цикад!