Текст книги "Япония. В краю маяков и храмов"

Автор книги: Галина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Знаешь, мне на самом деле очень нечасто приходится чувствовать себя азиатом. Забавное ощущение… Как тебе церковь?

– Из нее слишком далеко до Бога…

– А ты – жесткий человек.

Да. Если кто-то не знал.

Пока сэнсэй из Киото читает лекцию, мы с Сакураи лазим по окрестностям. Ничего интересного. Небольшие домики, здоровенные, заплетенные собственными воздушными корнями баньяны, прогуливающиеся по парку семьи. А еще тут живет кто-то очень похожий на белку. Только раза в два крупнее и весь черный. Этот «кто-то» до одурения прыгает по веткам баньянов. Кто бы это мог быть, а?

Вот здание с маленьким внутренним двориком – факультет архитектуры. Во дворе на низких столах валяются сломанные макеты. Точно такие, как у нас, – большие, с картонными рельефами.

– Мое разбитое прошлое, – говорю я…

– И мое тоже, – говорит подошедший сзади Сакураи.

Мы молча глядим на обломки бумажных монстров архитектурного обучения. Так стоят на кладбище – в тишине, скорбно опустив голову.

– Нацукасий? [52]52
  Нацукасий —ностальгия.


[Закрыть]

– Нет… Глаза бы мои на них не глядели…

И все же безумно странно, что у нас двоих может быть общее прошлое. Хоть и давно разбитое.

Замок в Тайнане не сохранился. Его там энное количество веков перестраивали и рушили, в результате остались только старые стены. И построилась совсем новая башня. И потому из светлого коридора нового здания выходит дверь – в никуда… Вокруг сохранился замковый город – примерно XVIII век. Никогда не видала ничего похожего. Желтые плоские стены сложены из морских кораллов с глиной. За ними – дома с низкими треугольными крышами. Тоже плоские, какие-то одномерные. Огромные тощие коты гуляют везде. В стенах внизу есть квадратные дырки – через них все производственные отходы выливали на улицу. Солнце садится.

«Если отреставрировать, будет красиво», – говорит Сакураи. Каково ему, этому пришельцу из цивилизации будущего, дотошному реставратору, не знающему, что такое недостаток средств, среди этих луж и заваливающихся домов, ободранного кровельного железа и старинных мозаик, осыпающихся на землю.

Мы заходим в дом. Каменный пол, узкость продавленного кресла. Непонятно, как тут живут люди. Из окна напротив смотрит мальчик. Я улыбаюсь ему, он улыбается тоже. В доме незнакомые люди, сыро… Непонятно, где заканчивается здание и начинается улица, полуулица-полудом. Тут везде так. Странное пересечение внешних и внутренних пространств – и люди невзначай переходят из одного в другое.

– Вон люк в полу, видишь? Он от подземного хода из замка, – показывает Сакураи.

– Правда???

– Ага, чтобы сбегать оттуда, ежели что. У хозяев тут в нем кладовка, а дальше никто не ходит. Я знаю это потому, что тут живут родители… (Чьи, я так понять и не смогла, в общем – каких-то знакомых или подчиненных местного мэра.)

– Круто?

– Ага! Еще как круто!

Мы выходим на улицу. Стремительный тропический закат уже на последнем издыхании. Нереальный оранжевый свет струится от неба. А навстречу ему с земли поднимается фиолетовый свет. Откуда??? Как будто бы затмение солнца. Висящая тишина. Грозовые тучи. Темные щели узких переулков затекают кроваво-фиолетовой тьмой. Бледный огонек свечи. Брусчатка. Мозаики стен отливают той же фиолетовостью. Провалы ворот и входов. Коты исчезли. Люди тоже. В пещерах домов видны отблески чего-то, непохожего на электрический свет. Хриплый смех за углом…

Я со всех ног догоняю Сакураи и пристраиваюсь как можно ближе к нему. Мне страшно. Потому что я узнала этот город. Жестокий город, который никогда не думала встретить в этом мире. Я давно нашла на земле много разных немыслимых городов, нашла Зурбаган и Каперну, да и не только их… Но я не знала, что доведется встретить и Арканар – страшный город из «Трудно быть богом». Я боюсь отстать от Сакураи. Мне кажется, что если я потеряю из виду его белую рубашку, то останусь в Арканаре насовсем. В настоящем Арканаре…

Стена храма и пластмассовые столики. Чугунная маска льва над аркой. За ней – широкая улица с сувенирными лавками. Толпа, фонари… Влажная духота, от которой вся одежда промокает насквозь. Фиолетовый и оранжевый свет гаснут, уступая место привычной черноте ночи. Арканар остался за спиной, в темном проулке за левым плечом. Я знаю, что, приди я сюда еще раз, Арканара не будет. Наверное, никогда не будет. Он больше не всплывет ко мне из темных лабиринтов мирозданий. Есть такие места, встретить которые слишком много и один раз за жизнь. «Эй, – говорит Сакураи, – что-то ты такая офигевшая. Может, тебе конфет купить, а? Тут считают, что они от жары помогают!»

Мы долго ехали на автобусе до какой-то мелкой деревеньки. Там должно было быть нечто очень интересовавшее наших живописцев – какое-то строение с росписью стен красками, на основе свиной крови. Большая редкость, говорят. Приехали. Деревенька мелкая, заглохший прудик, а рядом – усадьба в форме каре. Усадьба одноэтажная, в центре – нечто вроде портика. Колонки такие смешные. Пузатенькие (так называемый энтазис, утолщение в середине колонны – в восточной архитектуре очень редкая вещь). Там, где портик, и есть главная комната с этими самыми росписями: рыжевато-коричневыми панелями с изображением иероглифов, оленей, листьев. В обе стороны по каре идут анфилады комнат. Круглые окошки без стекол. Кое-где мебель старая сломанная валяется, потолок перекрыт навесными антресолями. Как их использовали, кто его знает, может, для вещей…

Многие комнаты закрыты. Я незаметно, но неуклонно проверяю на запертость каждую щель – сказались годы ползаний по всяким заброшенным памятникам архитектуры. Отрадно видеть, что сэнсэй Сакураи идет примерно моим же путем, тоже вроде бы невзначай проверяя надежность запоров и дверных петель. Ход мыслей у него абсолютно такой же, разве что отстает на шаг. Ага, кажется, он понял, что цели у нас одинаковые, – сменил тактику, просто маячит сзади: ждет, может, я куда-нибудь попаду. Я попала, почему бы нет – одна дверь была заперта на старинную деревенскую щеколду изнутри. Частенько я с подобными штуками справлялась в детские годы в селе Тарасовка. У двоюродной бабушки в мазаной хате были такие же вот щеколды, и я их характер знаю неплохо. Пара движений сложенным веером – и я уже тихонько просачиваюсь внутрь. Очевидно, в данной ситуации для Сакураи я сыграла роль сигнального лося – говорят, что в глухую лесную старину, перед прокладкой железной дороги через холм, сперва наблюдали, каким путем взбираются на него лоси, вроде бы они самой легкой и пологой дорогой вверх идут. Так по их следам и размечали, где укладывать рельсы. Правда или нет, не знаю, но Сакураи без лишних церемоний тут же просочился вслед за мной. Из этой комнаты можно было попасть и во все остальные, запертые. В пыль и хлам старинной ломаной мебели. В узкие полоски света из-под потолка. Через высокие пороги, вдоль замшелых стен. Злоумышленники в подземельях замка. Только вместо факелов – в поднятых руках, как сердце Данко, – фотоаппарат «кэнон». И постоянные вспышки. Надо же хоть чем-то светить!

Весьма понятно уже, кстати, из моего тайваньского опыта, что это именно жилье, а не храм: общий цвет здания черно-синий, а не красно-серый, как у храмов. На наружных стенах расписные цветочные орнаменты, точно как на наших хатках. Черный цвет в Китае всегда использовали для жилья – это цвет живых людей. Мертвые и боги обозначаются красным, даже надписи на могилах и посмертные имена. Черепица и та особенная: не круглая, а плоская, и стропила плоского сечения. Так делали только в жилье. Вообще, ощущение от этого всего странное – как будто что-то родное. Усадьба как в родной глубинке. Вот отойти немного в сторону – и уплывают куда-то японцы, Косида с фотоаппаратом размазывается и меркнет. Слышен крик петуха, и тянет костровым дымком, сеном и печеной картошкой. Все это мне приснилось… Сакураи с Косидой, Тайвань, китайские золотые закорючки с драконами. Это все бред… Мы просто приехали с приятелями смотреть очередную усадьбу. В лето. В глушь. Вот она, усадьба, – квадрат строения XIX века. Хозяин был не из первого ряда знати, всего один этаж. Но не беден и со вкусом… А вон мужики сельские с рыбалки идут! Азиатские, говорите? Ничего не азиатские, просто издали так кажется. Загорелые и в резиновых сапогах по колено. Кошки вокруг ходят и куры. Санька, наверное, сейчас в багажнике копается, термос наш походный достает. Тот, что мне на поступление в институт подарили. Китайский термос. И журавли на термосе китайские, а больше ничего китайского вокруг и в помине нет. Сейчас ужинать будем. Потом домой поедем. Вечереет уже…

– Неко-сан, ура но хея о мита ка? [53]53
  Котя, ты задние комнаты уже видела?


[Закрыть]

О господи, Сакураи! Какой там сон!

– Сэнсэй, это какого века жилье?

– Девятнадцатого, представь себе, просто традиции продолжены старые китайские, вот так и выглядит… Архаично.

– А я думала, это только на Западе в стилях девятнадцатого века черти ноги ломают!

– На Востоке тоже! Чем Восток хуже, в конце концов…

По дороге от усадьбы сидящий в автобусе впереди меня Сакураи разворачивается назад, опирается подбородком о спинку своего сиденья и рассказывает две страшные истории:

– В Японии бревенчатые срубы большая редкость. Встречаются они только в храмовых складах. Однажды мне пришлось такое чудище реставрировать, так я думал, все – конец мой пришел…

– Почему, сэнсэй?

– Да разобрал я его на бревна. Починил там чего надо, а собрать назад не смог. Высота дверного проема не совпадала с шагом толщины бревен.

– Так это потому, что дерево от старости ссыхается! Надо приподнимать немного за счет расширения щелей между бревнами.

– Ага, я так в конце концов и сделал. Но это был кошмар!

Страшная история № 2 была совсем из другой оперы. Ничего особенного. Просто этот увлекающийся архитектурой папаша в свое время ухитрился потерять на какой-то центральной городской площади в Испании троих своих маленьких (тогда еще) детей. Знаем, знаем. Полез очередную каменную штуковину смотреть. А детки на площади в пятнашки играть стали. Они-то привычные к папашиным выкрутасам были. А вот испанцы были не очень привычные. Вы себе представляете троих бесхозных японских детей, играющих в пятнашки на площади в Испании? И чем все дело кончилось, тоже представляете? Правильно, полицией. Как их Сакураи на площади потом искал и после уж из полиции выковыривал, а также как ему потом влетело от жены, это тоже несложно себе представить. Теперь, конечно, смешно, а тогда не смешно было. Впрочем, охоты совать нос во все закоулки это у него, ясное дело, не отбило.

Кто не слышал, как японец пытается выговорить по-русски словосочетание «рыбий хвост», тот много потерял. И приспичило же Сакураи выяснять, как этот тип соединения бревен называется у нас. Вот и получил по полной программе. «Рыбий» у него еще с горем пополам вышло, а вот «хвост», превратилось в сплошную комедию. Впрочем, он не теряется:

– Тип храма с соединенными посредством «исино-ма» в один общий объем павильонами «хайден» и «хонден», называют «гонген-дзукури». Повтори!

– Сэнсэй, у меня не получится это выговорить!

Сакураи улыбается:

– Повторяй за мной: «ГОН».

– ГОН.

– Ага, теперь: «ГЕН».

– ГЕН.

– И: «ДЗУКУРИ».

– ДЗУКУРИ.

– О’кей, теперь давай все вместе!

– ГЕН-ГАН-ДЗУКУРИ?

– ГОН-ГЕН-ДЗУКУРИ, горе мое!

– Ага, я вижу, кое-кто уже успел забыть про «рыбий хвост»!

От такой наглости Сакураи на долю секунды теряет дар речи, а потом начинает хохотать. Мы трясемся в автобусе и умираем:

– Ой, не могу! ГОН-ГЕН-ДЗУКУРИ!

– He-а, РЫБИЙ ХВОСТ!

Два придурка нашли общий язык. В буквальном смысле слова.

В последний тайваньский вечер вся честная компания снова собралась вместе на вечернюю трапезу. Устроились по своему обыкновению – в подозрительном дворике с готовящейся на улице едой, старым пыльным порталом Бё и пластмассовыми столиками. Тут же явился огромный местный кот. Порода у них тут такая, что ли, – тощие, носатые, рыжие и огромные. Как из инкубатора. Кот нагло завопил и потребовал дань.

– Во бизнесмен! – захихикал Косида…

А потом начался ливень. Тетенька – владелица забегаловки принесла нам два огромных рваных зонтика и установила над столами. Сначала было неплохо, только сильно пахло мокрым брезентом. А потом вода полилась между зонтиками и в дырочки, и пришлось эвакуироваться в близлежащий то ли ангар, то ли гараж… Там заново поставили мокрые столы, и мы опять за них уселись. Наши стали пить портвейн, а я не хотела: и так по ощущениям сплошной бардовский фестиваль… Ливень просто безумный, стена воды с неба. Кот тоже пришел – еще еды требует. Народ принимает живое участие: «Свинину он не очень, дайте ему лучше рыбы… А это что? Лягушка? Пусть ест лягушку, они ему вроде нравились. Ой, не ест почему-то… Да потому, что она слишком большая! Такую тяжело съесть!» – Токийская барышня наклоняется и палочками разрывает лягушку на несколько кусков. Кот принимается за еду. «Эти мужчины ничего толком не умеют! Даже кота покормить!» – «А я в прошлом году на Бивако [54]54
  Большое пресноводное озеро в японской префектуре Сига, недалеко от Киото. Название свое получило за схожесть очертаний с японским струнным инструментом бива, по форме напоминающем мандолину.


[Закрыть]вот такущих угрей ловил!» – «Врешь ведь!» – «Да правда, правда, вот такущих!»

Реставратор старинных документов Саката сидит ближе всех к дождю. Он слегка наклоняется к стене ливня и поет старинную японскую песню «Натсу-ноаме» – «Летний дождь». Переливы его мягкого баритона завораживающе красивы. Так сейчас редко кто поет, говорят… Разве что Саката… «Летний дождь размывает глину и разносит слухи о нашей любви, которой не быть на этой земле…»

Тоненький таец Лу Чань – студент. В охране памятников он на практике. И с нами в ресторане-гараже под дождем – тоже по долгу службы. Он художник и в октябре поедет стажироваться в Италию. Стипендия – на два года. Ведь в Италии такая школа! Италия – мечта Лу Чаня. У него даже имя почти итальянское: Лу Чань – Лучано…

– Только я боюсь, – говорит он мне. – Там же все не такие, как я, понимаешь, это же Европа, и так далеко от дома. Ты вот не боялась?

– Боялась, наверное… Но я поехала.

– И как тебе?

– Мне супер! И у тебя все устроится, вот увидишь!

– Правда???

– Правда, правда!

Дождь прекратился, и нам уже пора в гостиницу, а завтра чуть свет уезжаем. А Лу Чаню надо домой. И потом в Италию. Честно сказать, я не знаю, как шумные и немного высокомерные итальянцы примут маленького тайского художника Лу Чаня. Не будут ли они его обижать? Хотя художники, наверное, не будут. Нет, нет, конечно не будут! Пусть ему повезет увидеть фрески Леонардо и все остальное, чего ему так хочется. Пусть ему повезет…

– Господин Саката! – поворачиваюсь я к певцу. – Да!

– Вы на каком-нибудь музыкальном инструменте играете?

А что еще, скажите, можно подумать про человека, который умеет ТАК суперски петь?

– Я дую в рог, – улыбается Саката.

По радостному хихиканью Сакураи я понимаю, что в ответе Сакаты кроется какой-то подвох. Прижимаю этих старых прохиндеев к стенке. Предчувствие меня не обмануло. Так говорят, когда имеют в виду вранье. У нас ведь тоже иногда бывает. Помните: «Вы на чем играете? Только на нервах ближних».

Назавтра – день возвращения в Японию. Но утром наша компания успевает еще зарулить в столичный Национальный музей Тайваня. Он расположен в большом дворце китайского вида. Музей большой, там уйма всяких свитков и прочей мишуры. Самое интересное – приличная коллекция китайского фарфора разного времени. И тоненькие чашечки с бамбуковым рисунком, и грубые фиолетовые «миски» идеальной формы. Красиво. А в подвале – собрание древней китайской медной посуды. Кажется, погребальной. Эпохи Шан, Чжоу и Цин, если не ошибаюсь. Тазы, котлы, сосуды для воды и вина. Некоторые сосуды даже в виде кошек. С крышками. Очень симпатичные. Одно чудовище мне опознать не удалось – эдакая плоская перевернутая ступа с ручкой, вся усаженная шипами. Это что? Но единственное, что смог по этому поводу предположить Сакураи, так это то, что штукенция пригодна для тех случаев, когда надо кого-то огреть по голове. Однако после мы выяснили истину в таблице с рисунками. Это был музыкальный инструмент. Вот только как на нем играли??? [55]55
  С высоты теперешнего опыта я понимаю, что это был колокол.


[Закрыть]

После двух часов пробега по музею, когда все наши собрались наконец внизу, я получила немалое удовольствие от одного подслушанного разговора: Сакураи рассказывал Сакате про нас с Косидой. Мы, мол, вместо просмотра культурных ценностей азартно складывали в вестибюле большие паззлы с китайской живописью. Ну складывали, верно, не врет профессор Сакураи. Жаль только, что он забыл упомянуть о том, что сам принимал в этом процессе самое живейшее участие… Ну да ладно.

Уезжаем. Киотский сэнсэй тащит в торбочке старинную резную доску из какого-то храма. Доска ажурная и дырчатая, с раскрашенными тиграми и ламами. Будет, наверное, химсостав красок изучать.

– Косида, а его с этой доской таможня выпустит?

– Не знаю. Может, у него разрешение на вывоз есть. А может, и нет. У этой компании вечно все набекрень – непременно кого-нибудь с чем-нибудь на таможне ловят. Куда без этого!

А Саката в Японию пока не возвращается – остается еще на пару дней, трясти архивы. Он уезжает от нас в желтом старом такси. За секунду до отправления вдруг высовывается, кричит мне: «Будь осторожна!» и красноречиво щелкает себя пальцем по кадыку. Старый русский жест про перебор спиртного. Научился у меня, ясное дело. Не знаю, где это ему пригодится, но почему-то приятно.

На эскалаторе в здании порта стоящий на ступеньку ниже меня Сакураи вдруг пошатывается и начинает падать вниз. Я инстинктивно выкидываю вперед правую руку, хватаю профессора за шкирки и ставлю назад на ступеньку. Его тело оказывается практически невесомым. Не обиделся бы, кстати, за такое непочтительное обращение. Нет, хихикает как ни в чем не бывало. И правильно – с лестницы лететь небось гораздо неприятней.

Начинается тайфун. Мы даже не знаем, сможем ли отбыть на родину. Небо стало безумно черным, ветер гнет к земле вихрастые пальмы. Дождь идет стеной. Но все это очень недолго. Мы отчаливаем. На обратном пути – радуги, радуги, радуги в запоздавших отступить тучах. Я пялюсь в небо, как ненормальная: «Сэнсэй, радуги!» Сакураи щурится на солнце и смеется, указывая на сияющие фиолетово-оранжево-зеленым небесные дороги: «Твои звери?» Наверное, мои, чьи же еще…

В порту Осаки я вижу бешено прыгающего Манаса. Он сегодня выглядит особенно приятно – домашне-религиозные установки про невозможность ходить с непокрытой головой, очевидно, отметены им окончательно. Шикарный кудрявый каштановый хвост, полотняная рубашка и штаны с бахромой: «Galya, my dear Galya, Ya tebya lublu!» – вопит Манас и кидается обниматься. Краем глаза замечаю очень специфическое движение Косиды – кажется, он принял Манаса за незнакомого психа, посягнувшего на мою особу, и собрался его прибить. Неудивительно – ведь имени Galya никто из моих японцев доселе не слышал. Я так не называюсь, в японской транскрипции это звучит смешно. В последний момент Сакураи ловко хватает Косиду за шкирки и, с трудом сдерживая смех, шепчет: «Остынь ты, судя по всему, это ее индусский приятель… Балбес, каких мало!»

Так окончилось это наше далекое путешествие. И знаете, в Тайване я вдруг поняла, что Восток – это ни больше ни меньше еще один мир. Никак не связанный ни с собором Нотр-Дам, ни с Вестминстерским аббатством. «Терра инкогнита» – закрытая, неизвестная европейцам земля.

Глава XI
Окинава

Мы с Сашей отправляемся на веселые южные острова, насмерть пугаемся поплавка, пробуем змеиный суп и салат из свиных ушей, опускаемся под землю и погружаемся под воду, а также отчетливо понимаем, как выглядит Маугли

На Окинаву мы с Сашкой давно хотели. Казалось, там другой мир. Вроде как непуганый, нетронутый, простой, веселый. Про Окинаву ходят толпы легенд. И про то, что там совсем другой язык и каратэ, мол, оттуда… И еще, там на одном из островов живет горная кошка Ириомоте, а больше нигде таких в мире нет. И про их танцы, и про кораллы мы тоже много чего слышали…

И вот я впервые увидела землю, все легенды про которую – чистая правда. Окинавцев еще не испортила цивилизация. Там впускают ночных путников в дома на ночлег, делятся конфетами с прохожими и подвозят на великах и машинах просто так. Таксисты и парковые смотрители неторопливы и никогда не упустят случая передохнуть, посидеть на завалинке и сыграть на сайсине – окинавской разновидности сямисэна. Окинава – земля, где все танцуют и поют. Счастливые острова, куда не находят дороги без Питера Пэна…

У них другие лица – они не японцы. Круглолицые, курносые и большеротые. Такие лица рисовал Гоген, когда жил на… Где он там жил? На Гаити, что ли? В общем, на каком-то тропическом острове с аборигенами. Мне кажется, я теперь окинавца и в Осаке в любой толпе различу. И не только по внешности, но и по духу. Так заметен подсолнух среди гвоздик.

На самом деле, Окинава – это не один остров, а большой архипелаг. Есть в нем острова такие маленькие, что над морем выступает только пятачок в несколько метров, а вокруг – мель. Она просвечивает сквозь волну светло-зеленым неровным ореолом. А дальше – глубина…

Главный остров называется Хонсима, что, собственно, и значит: «Главный остров». Там расположена столица – Наха. Это довольно большой город, разрезанный пополам воздушной линией монорельса. Дома, дороги и длиннющая «Международная улица» – сплошная череда сувенирных лавок. По сути дела, вся Наха сводится к этой улице – артерии жизни. Немного на отшибе – сады, дворец короля древнего государства Рюкю (оно когда-то имелось на Окинаве), его же виллы, какие-то храмы. Архитектура ближе к китайской. Жарко. Вечером на улицы выползают огромные тараканы. Немерено кошек – я их понимаю: на Окинаве круглый год лето, что еще надо для счастья!

И Море. Разрезанное бухтами и навесными мостами, чистое, зеленое. Не пляжное. Просто Море у Города, мало общего имеющего с курортом. Впрочем, зачем Нахе быть курортом: стоит отъехать от нее хоть чуточку – вот тебе и километры пляжей.

Первый день – разведочный. Сувенирная улица в Нахе забита ракушками, разрисованными бананами и обезьянами майками, защитными рубашками американских войск, цветным стеклом и разнообразными символическими лёвиками «сиса» – стражами ворот. Но нам нужно море. Городской пляж оказывается бухтой, отрезанной от моря автомобильным мостом. С досады мы отправляемся на ближайшую детскую площадку и долго скачем там внутри странной огромной штуковины, похожей на паучью сеть, – она состоит из сплетения канатов, притянутых к центральному столбу. Если подпрыгивать на них, то вся конструкция дрожит, качается и высоко тебя подкидывает. Это щекотно и развивает неудержимую смеховую реакцию.

А потом мы взбираемся на тот самый мост, что над пляжной бухтой, и идем дальше, в другую бухту. Там вокруг пляжа ходит охранник и висит табличка: «После шести вечера купание запрещено». Перелезаем через заборчик и попадаем в удивительную местность – дикий мыс-волнолом выдается глубоко в море. На нем растет солончаковая трава и гуляет тишина. Сзади – огни далеких прибрежных гостиниц. Концы рыбацких спиннингов мигают синими искрами над огромными бетонными блоками дамбы. За волноломом – тихая черная вода бухты. Если спуститься по-обезьяньи, цепляясь ногами за дырки в блоках дамбы, и без всплеска взрезать темную морскую воду, то в принципе тебя может поймать некий абстрактный кейбин [56]56
  Кейбин —охранник.


[Закрыть]. Правда, сделать с тобой он особо ничего не сможет. Разве что пугнуть за нарушение порядка. Да и к тому же кейбин-то абстрактный…

В общем, вода оказалась теплой. И страшной. Я не знаю более мощного генератора беспричинного страха, чем темная морская вода. Может, потому и люблю купаться ночью. Через семь минут блаженного бултыхания на воде возле дальнего берега зажегся ма-а-а-ленький красный огонек. Бакен, решили мы. Но вскоре огонек взлетел над водой на уровень человеческого роста и стал там покачиваться. «А-а-а! Кейбин!!!» – заорали мы и понеслись из воды к берегу. Откашливаясь над дамбой (и как только вверх взобрались, даже не заметили), обнаружили, что наше НЛО опять село на воду. Блин, какой кейбин, он же размером с пчелу! У страха глаза велики. Только вот что это было? Может, тоже спиннинг, только с красным огоньком на конце?

Назад в наш юсхостел бежали, как ненормальные, километров пять, а то дверь в 12 ночи закрывается. Успели, еще целых две минуты в запасе осталось!

День второй – подземный. С утра мы отправляемся в центральное турбюро и начинаем умело пытать тетеньку-клерка. Разговор кажется нескончаемым и взаимно интересует обе беседующие стороны, особенно ввиду того, что тетенька некогда изучала русский. В углу на скамейке одиноко сидит юный японец и терпеливо ждет своей очереди на аудиенцию. Через полчаса мы с Сашей наконец-то соображаем, что неплохо бы дать мальчику возможность спросить, чего он там хотел, а то мы еще закругляться не собираемся. Мальчик с благодарностью принимает наше приглашение, подходит к стойке и застенчиво сообщает: «А у меня, собственно, всего только один вопрос: скажите, ГДЕ Я?» Тетенька достает из-под стойки карту и отмечает на ней наше местоположение. Мальчик уходит. «Он бы еще спросил: КТО Я?» – растерянно бормочет ему вслед тетенька.

После обстоятельного разговора решаем наконец, что нам следует начать с пещеры. С самой настоящей, к тому же крупнейшей в какой-то там Азии (то ли в Восточной, то ли в Юго-Западной, Том Сойер был несилен в географии). Пещера находится на самой оконечности острова Хонсима и окружена парком-заповедником окинавских народных ремесел. К тому же освещена, благоустроена, снабжена мосточками для хождения, указателями и козырьками от капающей со сталактитов воды. Но это не мешает ей быть абсолютно потрясающей! Начнем с того, что протяженность открытого для осмотра участка – более 700 метров. Это тебе не просто дырка в земле. А сколько же там еще всего за кадром осталось! Огромные тяжелоносые сталактиты и сталагмиты. И острые мелкие сталактиты – они торчат во все стороны, как заградительные ежи, и плотно покрывают потолки отдельных залов. Подземные реки вытекают из узких щелей под стенами и неожиданно растекаются подземными озерами. Слепые рыбы, летучие мыши. Кое-где сталактиты и сталагмиты срослись в толстые столбы. Вода озер подсвечена синим, из нее торчат красные воротца-тории. Пешеходные мостики проходят то над землей, то над водой. То залы, то коридоры, то ущелья с потолком… И выход – открытая каменная пасть – на заросший деревьями дикий склон. Свет в конце тоннеля. Если, конечно, не обращать внимания на ползущий вверх эскалатор.

Над пещерой, под большим желтым навесом три раза в день происходят окинавские танцы. Одетые в одинаковые сине-красные халаты барышни и молодые люди активно прыгают и бьют в барабаны. Иногда воинственно машут шестами, ловко акцентируя каждое изменение позы. У мальчиков – барабаны большие, на ремнях, у девочек – маленькие, ручные. Вот и вся разница. Ритм четкий и какой-то очень динамичный, с равновременными выкриками: «СА!», улыбками и странной, непонятно откуда прущей энергией. Идеальный путь транса. Простой и беспроблемный. Кружись, прыгай под ритм барабана, не останавливайся.

Дальше был сад тропических фруктов, которые там же можно было пробовать. Выпили с Сашкой один стакан сока сахарного тростника – в него кидают кусочек сладкой тростниковой серединки. Сообразив, что мы берем стакан на двоих, выжимальщик сока положил нам в стакан еще одну серединку. Вкус у сахарного тростника сладкий и слабый, но зато специфический, ни на что не похожий, а значит, неописуемый. Давно я уже заметила, что для описания вкусов и запахов даже в могучем русском языке не хватает слов, поэтому ни с чем не сравнимый вкус или запах просто невозможно описать! А сахарного тростника, кстати, на Окинаве просто валом, как у нас кукурузы, – целые поля.

Далее мы перешли к дегустации сока из гуавы. Вкус оказался знакомым – такой присутствует в наших мультивитаминных соках типа «Тропикана», так что и вам он наверняка попадался. Тут же я свела более близкое знакомство и с известным мне еще по Тайваню типусом – красным и чешуйчатым. Называется он, оказывается, драконовый фрукт, и по природе своей – плод кактуса. Кактус этот здоровенный и растет не палкой, а такими полосочками колючими. А на концах – эти самые драконовы фрукты. Внутри они по консистенции похожи на киви, а на вкус – непонятно на что. Причем бывают они внутри разные: белые или красные.

Дальше мы отправились смотреть окинавские ремесла. Чем хороши подобные японские заведения, так это тем, что все можешь сам попробовать сделать. Ткачи и гончары нас не очень заинтересовали, а вот стеклодувы понравились. Окинава известна своим традиционным красным стеклом. Правда, сейчас делают не только красное, но и всякое другое. Стеклодувы работают под огромным навесом с вытяжкой и печами. Выдувают каплю горячего стекла через длинную трубку, а потом ее всячески подправляют, обрабатывают и наконец отбивают от палки. А из оставшегося на конце палки стеклянного кусочка делают потом маленькую вазочку дурацкой формы. Я одну такую себе купила. Синюю и круглую. Потому что особенно интересно было наблюдать за производством чего-нибудь именно из синего стекла – оно, когда раскаленное, тоже красное. А потом мастер окунает его в воду, чтобы охладить, и оно мгновенно становится синим – как у фокусника!

Потом мы пошли к производителям японской бумаги-васи. Там около добротной собачьей будки сидела небольшая песочно-полосатая дворняга. Над входом в будку была прибита керамическая мордочка традиционного окинавского льва – стража ворот. И дощечка с надписью: «Собака окинавская». При нашем приближении дворняга благоразумно спряталась в будку.

– Он у нас стеснительный! – сказал нам маленький старичок в соломенной шляпе. – Бумагу делать будете?

– Еще как будем!

Занятие это оказалось невероятно приятным. Сначала тебе ставят такой чан, в котором мокнут кашеобразные белые древесные волокна. В чан опускаешь сеточку с рамочкой и несколько раз ее поднимаешь вверх, пока на ней не скопится достаточная масса волокон. Потом лишние волокна убираешь и подравниваешь края, внутрь рамочки кладешь что-нибудь хорошее – например, листик, или цветочек, или какую-нибудь бумажную рыбку – и поливаешь все это сверху древесной кашицей из ковшика, чтобы поверхность чуть-чуть покрылось волокнами. Потом разборную рамочку снимаешь, массу на сетке отжимаешь руками через полотенце, сеточку тоже снимаешь и дальше сушишь утюгом. Все! Получается толстенький листок волосатой васи с просвечивающимся изнутри листиком или цветочком. Кайф!

«Как по-русски будет „до свидания“?» – спросил у нас старичок. «До звиданния? До звиданния!» – он долго махал нам вслед. Полосатая «собака окинавская» тоже выползла из будки попрощаться. А вдруг правда – еще свидимся?