Текст книги "Япония. В краю маяков и храмов"

Автор книги: Галина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава XV
Канадзава: миражи пространств

Кое-что о концах и началах дорог

– Вот, – говорит Косида, – завтра в шесть утра жду тебя на станции Косака: в Канадзаве куча дел, а ехать долго.

– Косида-сан, побойся Бога! Мне до Косака час ехать, так рано электричек еще нет!

– Упс, – говорит Косида, – я не подумал.

Он надевает очки и начинает шарить в Интернете:

– Первая электричка от твоей «Минами-сенри» в полшестого. Жду тебя на Косака в полседьмого.

– ОК!

Мы наконец-то едем в Канадзаву! Ура! Правда, кажется, проще мне будет сегодня вообще спать не ложиться, особенно если учесть, что на 12 ночи у нас намечено празднование Машиного дня рождения! Это Манас такую традицию завел – поздравлять надо в 12 ночи, ведь именно с этого момента у человека день рождения начинается.

Назавтра, в полседьмого утра, сонный Косида ждет меня на Косака. Он обхватил руками руль, уткнулся в него головой и дремлет. Стучусь в стекло. Косида вздрагивает и, не поднимая головы, открывает мне переднюю дверцу. Отчаливаем.

– Ты сегодня спала?

– Да, час.

– Всего один?

– Ага, у подруги сегодня день рождения, вот и ждали 12 ночи, чтобы отпраздновать. А ты спал?

– Ага, два с половиной часа…

– Чего так мало?

– Сэнсэй вчера позвонил и попросил подготовить еще кучу всего. Он так каждый раз перед поездкой делает, – Косида ежится, – вот как засну однажды за рулем… Будет знать!

Мы заезжаем за Сакураи и наконец-то выбираемся на скоростную трассу. Мелькание асфальта укачивает. Бедный Косида…

Сакураи будит меня где-то на полдороге. «Выйдем, – говорит он, – тут не архитектура, но я очень люблю это место». Это место… Плоский берег моря, песчаная серая полоса и огромные сосны. По небу плывут короткие перистые облака, похожие на грибы сиитаке. Господи, когда-то я читала у Лема – один мальчик, выросший на космическом корабле во время многолетнего полета к звездам, написал в стихах: «У нее были глаза, черные как небо…» И небо для него правда было не голубое, а черное, хотя когда-то, в раннем детстве, он, возможно, и видел его голубым [69]69
  Этот роман Станислава Лема называется «Магеллановы облака».


[Закрыть]. Облака – как грибы сиитаке… «Раньше я всегда выходил здесь и сидел, сидел в этих соснах у моря, – говорит Сакураи. – А потом перестал выходить – проезжал мимо, и все. А теперь вдруг опять вспомнил. С чего бы…»

По дороге мы заехали в замковый город Нагахама. Сакураи писал диссертацию про местный храм. И жил там долго. Солнце, решетки храма серебрятся, перед порталом – огромные букеты желтых астр. Во дворе – железные лошадки-качалки. Узкие городские улочки, мостики через каналы, чугунные кошки на заборах. Под мостиками вода колышет ярко-зеленые солнечные заросли речных водорослей. Они наклонены под водой в одну сторону – по течению. Как волосы на пробор зачесаны. В старом рёкане [70]70
  Рёкан– домашняя гостиница в старом японском стиле.


[Закрыть]пожилые хозяева – муж и жена. Когда молодой Сакураи писал «дисер», он жил тут. И ничего не изменилось – только тогда хозяева были молодыми. «Они стариками стали, и я тоже, – грустно улыбается Сакураи, – они помнят меня и встречают, как свою молодость. У нас с ними – общая молодость…» И кофе во внутреннем дворике на татами. А сын их вырос и работает на телевидении. И вот в углу двора – стоит трехколесный велик внука. «Когда я жил здесь, на этой таратайке катался сын». Сакураи долго смотрит на старенький велик в полосах солнечного света. Хозяйка вытирает руки о передник…

На макушке у Косиды сидит паучок. Осторожно снимаю его с жестких волос.

– Чего там такое?

– Паук.

– А, что?! – Косида отскакивает и вздрагивает.

– Да паук, я его уже убрала…

Он облегченно вздыхает. Господи, да он еще и пауков боится! Надо же!

– Нет, ты погляди на него, – смеется Сакураи, – ну чего он вечно ходит, как охламон! Ну в институт, я еще понимаю, там все такие студентики, но сейчас – ведь в приличное место едем, с официальными людьми встречаться, а он! Кошмарище, и что ты с ним будешь делать!

– Так он же в пиджаке и в галстуке.

– Ну и что, это, по-твоему, что-то меняет??

Нда, ни черта это не меняет: галстук у Косиды завязан морским узлом, воротник стоит дыбом, рыжий пиджак надет на один рукав, из-под пиджака выглядывают джинсы, к поясу которых пристегнуты фляга, рулетка и пара перчаток. Я догоняю Косиду и молча поправляю ему воротник.

– Спасибо, – улыбается он. – Сейчас это был не паук?

– Нет.

– Мы сейчас поедем на совещание, – задумчиво говорит Сакураи, – а тебя высадим в парке Кенрёкуэн, через часок заберем. Погляди там, если времени хватит – сходи еще в замок напротив. Там, правда, настоящие только ворота, все остальное просто восстановленная бутафория…

Кенрёкуэн – очень знаменитый канадзавский парк, он считается одним из трех самых красивых парков Японии: там пруды и фонарики, желтые деревья и прозрачный воздух. Широколапые сосны поддерживаются пучками канатов – от верхушки по конусу, как спицы полусложенного зонтика. Служители в широких соломенных шляпах метут дорожки. А в замке напротив солнце серебрит башни и просвечивает белые метелки ковыля-сусуки. Тень от витого забора лежит на мосту четким и ярким закатным узором. Прозрачный воздух – вот то, что приходит на память первым, когда я вспоминаю этот уголок Канадзавы.

Звонок мобильного – это Косида. Говорит в трубку что-то очень вежливое. Что-то про время своего приезда за мной. Но я, с этими их словесными выкаблучиваниями, плохо понимаю суть:

– Косида, горе мое, скажи по-человечески, чего ты хочешь!

Секундное молчание в трубке.

– Я хочу, чтобы ты была через пять минут у ворот замка, потому что я уже за тобой выезжаю, и попробуй мне только опоздать, чудовище!

Коротко и ясно!

Выбегаю и вижу за два метра от меня останавливающуюся вишневую «тойоту» Косиды. Из передней дверцы выходит Сакураи и смеется, глядя, как я бегу через дорогу: «Лезь в машину, только осторожно, не пугайся, там у нас кавара». «Кавара» – значит «черепица». Меня вовсе не удивляет, что эти красавцы загрузили на заднее сиденье гору черепицы, – они еще и не то туда грузят. Лучше с разбегу не плюхаться! Памятуя о черепице, сажусь в машину аккуратно. Из полутьмы раздается вежливое: «Добрый день». Ой, так «кавара», значит, не черепица, а фамилия! «Это господин Кавара, начальник архитектурного отдела мэрии Канадзавы, – тихо говорит Сакураи с переднего кресла. – Он французский знает, так что вот…» Хорошо хоть, я на него не села с разбегу! Еще б задавила начальника, блин.

По дороге заезжаем в маленький храм. Зачем – не знаю. Священник с женой надстроили в правом углу здания маленькую жилую комнатку с видом на город, и на море, и на храмовые кварталы внизу. Сумерки, в окна лезут голые ветки с тяжелой хурмой. Хотела бы я иметь дачу с такой вот высокой башенной комнаткой и с такой вот панорамой… Свешиваюсь вниз – прямо под окнами торчат столбики старого храмового кладбища. Нет, не хочу. Наверное, я не философ и комната с панорамой на кладбище – не для меня.

Вечером сваливается положенное в таких официальных мероприятиях действо – совместный с работниками мэрии поход в ресторан. Там мне наконец-то удается как следует рассмотреть господина Кавару (пишется иероглифами – Кахара, а какого черта читается Кавара, никто не знает, даже он сам).

Господин Кавара… Средних лет, общительный и какой-то… Я таких японцев еще не видала. Наглый взгляд мужчины-европейца, низкие европейские скулы и внутренняя ирония. Нескрываемая, но и не проявленная ни в чем конкретно. Людей с такими лицами любят отбирать в актеры для детективных фильмов. Обычно – на роль сыщиков. Кого-то он мне мучительно напоминает. Кого-то из знакомых. Не могу понять кого. Может, он никкей? (Так здесь называют людей, у которых лишь один из родителей японец.) Нет, вряд ли… Просто подолгу торчит в Париже. А это накладывает отпечаток. Его французский? В принципе – кошмарен. Но для японца – весьма и весьма. По крайней мере, он вполне способен объяснить на нем все, что ему требуется. Открытый наглый взгляд. Усмешка… Мы сидим через стол – друг напротив друга, и в нашем разговоре есть что-то от очной ставки. Странная откровенность вопросов и уклончивость ответов, исковерканный французский и призрак Парижа.

И черные крокеты из кальмара и его чернил – кто не ел, тот много потерял, потому что после поедания оных все зубы становятся черными. В полумраке и сигаретной дымке – зрелище не для слабонервных. Рядом со мной сидит молодой парень с некрасивым, но сильным, как будто рубленым лицом. Жесткие волосы растрепаны.

– Ваш футбол теперь на подъеме, – важно сообщает он мне.

– Ты футбол любишь?

– Ага, ужасно люблю.

– Я тоже в детстве на воротах стояла!

– Как тебе наш Косида?

(Вечно и во всем выручающий меня, временно обучающийся у Сакураи канадзавец и работник местной мэрии Косида теперь сидит где-то далеко!)

– Косиду я люблю.

– Добрый, правда?

– Добрый…

– Смотри, осторожнее, он у нас «ахо».

– Кто такой «ахо»?

– Это человек, не такой как все.

– Это плохо или хорошо?

– Кому как… Но вообще-то, это не очень лестный эпитет.

– Если кто не «ахо», значит, он обычный, а это скучно.

– Ну да, может быть… Кому как!

– Я не знаю, что это будет, – задумчиво говорит Сакураи Каваре, – тут такая история: бирманский монах еще, может, приедет. Изучать японскую архитектуру. Мало того, что с этой красоткой по универовскому двору пройти нельзя, – у всех мальчишек глаза выпадают… Так еще и бирманский монах со своей желтой хламидой. Когда-то у меня была нормальная мастерская. А теперь она постепенно превращается в…

Он испуганно косится на меня.

– Сэнсэй, вы хотели сказать – превращается в зоопарк? – подсказываю.

– Вот-вот, – улыбается он, – почти что!

Мы выходим из ресторана, Косида и несколько молодых парней собираются идти в другую сторону. «Ну, я должен уйти, а ты, это, – говорит мне Косида, – давай смотри тут, будь осторожна, держись, храбрись, удачи тебе!» Чего это он вдруг? Как будто я иду на войну, а не спать в отель??? Через десять метров у дверей полутемного бара я понимаю, что он имел ввиду. Начальство еще и не думает расходиться. Начальники отправили молодежь, а сами отправились шляться по кабакам. Ой, знала бы заранее, меньше б в ресторане пила! Поднимаемся по лестнице в умеренно прокуренный тихий зальчик. Народу немного – сидят у стоек и пьют. За тем и пришли. Хозяйка – пожилая сухопарая красавица стиля «хозяйка борделя» – подходит прямиком к нашему столику: судя по всему, эти посетители ей прекрасно известны.

– С вами сегодня кто-то еще. Женщина… – удивленно спрашивает она и наклоняется ко мне: – Я Мимми, а тебя как звать?

– Дай ей визитку, она большой человек в этом маленьком мире, – говорит мне Сакураи.

– Они у меня все кончились.

– Ну ты как всегда! Хоть напиши ей, как тебя звать!

Пишу на бумажке: «Нэко».

– Нэко, – удивляется хозяйка, улыбаясь сквозь полумрак и сигаретный дым. – Что ты будешь пить, Нэко-сан?

Наверное, такой же вопрос задавали и Одиссею где-то в прибрежной таверне за тридевять земель от Итаки… Мимми приносит вино, кофе и черный окинавский сахар. Интересно, сколько я могу выпить до полного аута? За всю мою жизнь мне еще никогда не удавалось толком этого выяснить. И сейчас что-то не хочется.

– Я больше не буду пить.

– Больше не хочешь? – удивляется Сакураи. – Не надо.

– Просто я хорошо знаю ту точку, на которой следует остановиться. И вот она уже подошла…

– На меня намекаешь?

– Нет, это я про себя говорю.

– Не бойся, все будет хорошо. Я тоже знаю эту свою точку… Сыра хочешь поесть?

– Хочу.

– Слава богу, хоть сыра, а то, если бы ты и от сыра отказывалась, я бы подумал, что ты заболела!

Второй бар, третий… Из самых стойких остались только Сакураи и Кавара. Полумрак, сигаретный дым, целующиеся парочки за соседними столиками. Сакураи уходит к кассе. Кавара улыбается мне и вдруг сочувственно спрашивает:

– Тяжко тебе с ним? Он такой странный – это все знают.

– Нет, мне нормально.

– Правда???

– Ага, правда. (Более чем вы можете себе это представить, мой ненаглядный франкофонный комиссар Кавара!)

Слава богу, кажется, это местечко было последним. Какое счастье, что все бары в Японии после двенадцати закрываются. Кавара прощается и вытаскивает из кармана плаща мешочек с черным сахаром: «Возьми. Вдруг понравится». Он убредает в темноту. «Пошли домой», – говорит мне Сакураи. На ногах он стоит не особенно твердо, но и не падает. Я очень надеюсь, что он знает, куда это наше «домой» относится, поскольку я вообще представления не имею о месте расположения гостиницы. Кажется, он все же соображает. Бредем по ночным пустынным улицам. Сакураи вдруг вздыхает и, не оборачиваясь, говорит: «Возвращается всегда кто-то другой». Я думаю: одно из двух – либо я спятила, либо не расслышала! Не может же он настолько точно повторить эти золотые слова толстенького поэта Андэ Пу из Макса Фрая!

– Я уехал в Испанию… Заглянул за грань. Я хотел увидеть другие миры. И потерял себя. Я все не могу вернуться к себе тому, до отъезда. Хочу, но не могу, потому что заглянул за грань. Этого не прощают. Знаешь, я забыл, кто я…

– Сэнсэй – японец.

– Ты так думаешь? – Он улыбается. – Сам я иногда в этом не уверен.

– Не надо возвращаться из-за грани. Оттуда просто нет дороги. Надо жить таким, какой уж есть.

Сакураи молча берет меня за руку и ведет домой. Почти не шатаясь.

– Хорошо тебе, – говорит он мне в лифте, – сейчас будешь дрыхнуть без задних ног.

– А сэнсэй что, дрыхнуть не собирается?

– Да я бы с удовольствием. Но мне еще до завтра надо кучу документов перечитать. Особо не разоспишься.

Смотрю в абсолютно трезвые глаза Сакураи. И иду спать. Ну и тип!

Рано утром в кафешке на первом этаже нашей гостиницы пьем кофе. От круассана все еще немного пахнет Францией.

– Сэнсэй, а зачем вчера вечером вы все время говорили со мной по-английски?

– Прости, я знаю, что ты этого не любишь. Но, наверное, мне не давал покоя французский Кавары! – хихикает Сакураи. – Пойдем пройдемся, еще времени немного есть, там тепло, за плащом можешь не ходить.

– Куда мы пойдем?

– Сейчас увидишь, тут совсем рядом.

Мы сворачиваем за угол. Там скверик со старинным зданием, весь в желтых каштановых листьях, с вымощенными брусчаткой тротуарами и круглыми деревянными скамейками вокруг толстых стволов деревьев. И с очень синим небом. Старинное здание – школа. Тоже памятник архитектуры. Ну и много же в Японии памятников архитектуры!

– Что делать, у нас тут так – если что не памятник, никто не погнушается его снести. Вот и приходится присваивать званий больше, чем надо, – вздыхает Сакураи.

– Хорошо еще, у нас и памятники вот сносить не гнушаются. Сэнсэй, а в Японии осенью пауки на паутинках летают?

– Нет, не летают… А у вас, что летают?

– Летают, путешествуют…

– Надо же! Никогда про такое не слышал. Жалко – у нас не летают. То-то поэты хайку бы про них понаписывали!

– Ага, ха-ха – сезонное слово: «летающий паук»!

– Вот они, твои несъедобные каштаны! – Сакураи собирает рыжие каштановые листья в охапку и приносит мне. – Скучаешь по своему миру? Я бы тоже хотел на него посмотреть.

– Я не очень скучаю, особенно если не вспоминать. А когда вот так – желтые листья… Тогда скучаю.

– А ты вспомни, что там сейчас холод и снег по колено, сама же говорила. И сразу не будешь скучать. Там уже всего этого нет, – Сакураи выкапывает из кучи желтых каштановых листьев маленький красный листок японского мелколиственного клена момидзи, – а тут, смотри, еще только все начинается!

Тут осень только начинается. Тут кусочек моего мира. Заповедник для придурков – маленький искусственный земной садик на лемовском корабле, на долгие годы уносящем исследователей к звездам. Желтый осенний город. Непонятно только, что тут делает этот высокий легкий старик с японским лицом, тонкими пальцами и смеющимися зелеными глазами вечного странника. Мне кажется, он раньше был из другого сна…

Сегодня у нас будет сакурайская экскурсия со студентами-второкурсниками из университета Канадзавы. А Косида не поехал – он отправился обмерять какие-то храмовые ворота: Сакураи его заставляет статью писать. Полный автобус лохматых взъерошенных деток, водитель, Сакураи и я. Надо сказать, что сэнсэй без особых проблем рулит этой безумной раздолбанной компанией. Детки исправно не опаздывают на заправках, вопят не особо – скорее ведут светские беседы. Правда, на одной из остановок конфуз все же происходит. Перед отправлением нашего транспорта студенты сообщают, что одного еще нет, но вон он приближается. Смотрю в окно и умираю от смеха: к нашему автобусу неторопливой вихляющейся походкой приближается некое чудо в напрочь рваных джинсах и с соломенно-желтой копной длинных пушистых волос.

– Это??? – Сакураи встает с кресла и потрясенно разглядывает «явление».

– Это, это! – радостно вопят студенты.

– А… А скажите мне… Это мальчик или девочка? – Сакураи не издевается, он просто искренне хочет это знать.

Мне тоже интересно, кто же это. В принципе я скорее склоняюсь в сторону девочки. Но студенты радостно сообщают:

– Это мальчик!

– Ага, мальчик… Ну пускай уже залезает, мальчик…

Сакураи плюхается в кресло и бормочет под нос нечто вроде: «Боже, куда катится этот мир…» Мы едем в горы – смотреть на раскопки фундаментов японской деревни Итидзёдани, которую сожгли 400 лет назад во время войны кого-то с кем-то [71]71
  Во время войны Ода Нобугага с феодалами местного клана Асакура, если уж быть точным.


[Закрыть]. Ее, деревню эту, даже частично восстановили – получился архитектурный заповедник. Горы вдали очень синие, деревня раскинута вдоль речки, как платок. Домики-коробочки, клетки дворов. Столбы внутри комнат неровные, все в лунках – это следы старинного инструмента тёна – им обрабатывали дерево до того, как появился рубанок. За деревенским забором мелкий щебень и одинокие деревья. Видны следы каменных колодцев. Мальчишки вытаскивают из песка змеиные шкурки и таскают их за собой. Вот вам и еще одно отличие культур. У нас так вряд ли кто-то бы сделал. А тут предрассудка о том, что змеиная кожа приносит несчастья, очевидно, нет.

За речкой – остатки виллы и сада феодала. Ручья не осталось, только камни: здесь был водопад, здесь пруд… Поднимись на холм – оттуда кажется, что вода еще жива: глубокие тени камней скрывают позор пересохшего 500 лет назад русла. Все тот же прозрачный воздух. И прозрачный свет. От горизонта внезапно подступают горы.

– Пить хочешь? – Сакураи протягивает мне банку минералки.

– Нет, не хочу.

– А я вот что-то сегодня все время пить хочу.

– Это потому, что кое-кто вчера основательно напился!

Большой боевой клоп-вонючка подлетает к нам и начинает посадку.

– Вот здрасьте, давно не видались, – говорит Сакураи и отмахивается от пикирующего клопа.

– Это кто такой? – на всякий случай спрашиваю.

– Это Вонючка, – говорит Сакураи, – его все знают.

Еще бы. Клоп-вонючка, он и в Японии вонючка, и в Африке, наверное, тоже. Очень постоянная личность, знаете ли. Я бы даже сказала, консервативная!

– Сэнсэй, а у вас галстук сзади!

– Ха, – говорит Сакураи и перетаскивает галстук вперед, – я совсем забыл!

– Вы специально?

– Ага, я когда что-то делаю, вот ем например, всегда галстук прячу, потому что однажды я его отрезал.

– В смысле???

– Резал у себя на столе макет и отрезал галстук за компанию с листком – потом гляжу… А галстук у меня как в комедии про мафию.

Вспоминаю нашего кота Мискиса, которому однажды в кухне, пока он ел из миски, кто-то из домашних наступил на хвост. С тех пор Мискис ВСЕГДА подбирал хвост, когда ел. Со мной случается невыносимый приступ хохота. Когда я наконец хоть как-то успокаиваюсь, Сакураи грустно продолжает:

– Это еще что! Я однажды в университете провод отрезал ножницами. Был огонь, пожарные приехали…

– А зачем провод-то???

– Так я не понял, что это провод.

– Но отрезать-то зачем?

– Мне веревочка нужна была… Про это весь универ знает, все до сих пор ржут надо мной!

Я тоже ржу, я просто умираю – я так уже давно не хохотала, хотя вообще-то на отсутствие веселья в жизни не жалуюсь.

– Да, про провод все знают, – вздыхает Сакураи, а вот про галстук я раньше никому не рассказывал…

Смех смехом, но впервые за все это время я вдруг подумала, что Сакураи, пожалуй, чересчур экстравагантен даже для такой идиотки, как я. Впрочем, достаточно было вспомнить, как я однажды засунула кусок колбасы в зарядник от аккумуляторных батареек и включила его в розетку, а сами батарейки положила в холодильник… Или про то, как я пыталась слезть с башни в замке Каменец-Подольском… Этого вполне хватило, чтобы понять: еще неизвестно, кто тут больший придурок. И успокоиться.

Вторым номером нашей сегодняшней программы была объявлена поездка в затерянный где-то неподалеку храм Эйхейдзи. На подъезде к храму оказывается тесно – узкие гористые улочки забиты сувенирными лавками, там и велосипед приткнуть негде, не то что автобус. Из ближайшего магазинчика выбегает шустрая старушка и стучится в дверь к водителю: «Я вас проведу, – уверяет она, – я знаю, где тут есть место для стоянки!» Она ловко влезает на подножку и раздает ценные указания, в результате чего мы оказываемся в маленьком дворике сувенирного магазина. Старушенция радостно объявляет: «Вот, приехали, можете идти смотреть храм! А на обратном пути, пожалуйста, не откажитесь посетить мой сувенирный магазин – вот он как раз». Сакураи давится от смеха и просит студентов зайти в сувенирный на обратном пути – можно не покупать, достаточно зайти, покупать ведь не просили…

Эйхейдзи очень странный храм – все здания в нем соединены галерейками, а посетители должны снимать обувь и ходить по галерейкам в тапочках. На землю ступать нельзя. Вообще-то, такого типа храмы в Японии встречаются [72]72
  Как правило, такую планировочную структуру имеют дзенские храмы.


[Закрыть], но Эйхейдзи – это нечто особенное: галереи его огромны и карабкаются в гору, замыкая квадратами перспективы больших, стоящих друг за другом павильонов. И тут уже покраснели клены!!!

Сакураи садится по-турецки на пол галереи с видом на главное строение и собирает вокруг себя кучу студентов. Лекция для начинающих. Выездная. Как называются, например, вон те резные брусья, рыбьими костями торчащие из-под карнизов, и зачем они нужны: это «о-даруки», «хвостовые стропила», и необходимы они для создания дополнительной опоры в «кумимоно»… А что такое «кумимоно», я подробно не буду объяснять, потому что это займет полстраницы как минимум. Скажу только, что в общем и целом «кумимоно» – это кронштейновые капители столбов. В общем, лекция как раз для моего уровня местных знаний. (Представляю, как водили бы нас преподаватели на первом курсе в лавру и показывали: «Это апсида, а это…»)

В верхнем павильоне храма как раз происходит церемония. Важные молодые монахи разносят под музыку какие-то штуковины, вытягивая ношу на ладонях перед собой, потом витиевато поворачиваются и аккуратно приземляют свои сокровища в положенном месте. Красиво, особенно в полумраке и душистом дымке благовоний. Я даже засмотрелась. И была вознаграждена за любопытство: лопоухий бритоголовый и тонкошеий монашек лет восемнадцати от роду вдруг бросил штуковину на полпути и со слезами в голосе крикнул: «Нет, я больше не могу, НИЧЕГО У МЕНЯ НЕ ВЫХОДИТ!!» Наблюдающий за молодняком старый толстый монах приблизился и принялся его утешать: «Ну что ты выдумываешь, ну не так уж и плохо, надо потренироваться еще, носок тяни, пятку четко ставь, попробуем снова с этого места!» Они перематывают музыку назад и начинают заново. В том самом, ранее критическом, месте нервный монашек неуклюже пошатывается, но все же поворачивает, не выбиваясь из ритма, очевидно, хоть и не безукоризненно, но вполне сносно выполняя положенный уставом разворот. Толстый монах доволен: «Вот видишь, – торжествует он, – получилось же! Повторим еще раз сначала!» Н-да, и в храмовых церемониях, оказывается, главное – репетиции.

Вечером мы с Косидой отвозим Сакураи в один из многочисленных канадзавских храмов. Храм маленький и темный, ни огонька в окнах. «Я вернусь поздно, ужинайте и ложитесь спать без меня», – сообщает Сакураи и скрывается в темном дворе. Я надеюсь, в этом храме нет привидений!

– А чего он туда пошел?

– К настоятелю, тот хочет храм реставрировать, вот и позвал сэнсэя посоветоваться. Правда, он его в апреле звал, а сейчас уже ноябрь. Только теперь добрался. Куда уж откладывать!

– Это прикол.

– Еще какой! Что ты будешь есть?

– Да все равно мне.

– Тогда поехали угрей поедим, что ли…

– Ну, поехали.

В полутемном ресторанчике низенькие столики и пустота. Официантка приносит меню и спрашивает у Косиды, кивая в мою сторону: «А она палочками пользоваться умеет или надо начинать вилку искать???» «Да умеет она, умеет, – устало отвечает ей Косида, – лучше меня умеет!» И поворачивается ко мне:

– Ты как, вчера вечером жива осталась?

– Да ничего вроде, как видишь.

Косида смотрит на меня с сочувствием:

– Я не мог остаться, мне надо было уходить, так положено. Но я боялся, что они тебя там доведут до ручки… Или съедят.

– Не боись ты, меня не так-то просто съесть, я и сама больно кусаюсь! (Щелкаю зубами для пущей убедительности.)

Косида смеется и пинает меня под столом ногой. Несильно, просто так – на всякий случай.

– Слушай, так ведь Канадзава твой родной город! Ты раньше тут сам жил? – спрашиваю.

– Нет, с родителями. Дом у моря.

– Ты и сегодня у них ночевал?

– Ага, старшая сестра пришла с детьми, знала, что я приеду. Племянники радовались, у меня на шее висли.

– А у тебя их сколько?

– Двое – шесть и четыре. Старшая – девочка, а малой – пацан.

– У меня тоже дома двое племянниц осталось. Правда, постарше твоих будут. Аня и Яна. Обе хитрющие!

– Все они хитрющие!

– Слушай, а ты вот уехал из дому уже полгода как… И как оно, возвращаться назад? Я ведь пока что еще не возвращалась.

– Не знаю… Грустно. Дом сильно изменился после того, как меня там не стало.

– Как изменился?

– Не знаю. Вещей прибавилось. Как будто они для родителей… Вместо меня… Дверь в ванной нынче другая тоже.

– А тебе та была важна?

– Нет, ну ее, просто изменяется все понемногу. А я как сюда приезжаю, каждый раз думаю, неужели это я тут когда-то жил… Или, может, был кто-то другой, за которого я теперь это все помню?

Вот и Косида туда же! Может, и правда: «Возвращается всегда кто-то другой?» Хоро-о-ошенькая же меня тогда ждет перспективка!

Утром в гостиничном кафе вновь кофе и круассаны. Сакураи смешно морщит нос над чашкой: «Я вчера был вечером в храме. Священник хочет его чинить, но не знает, то ли заново перестраивать, то ли пытаться спасти то, что есть. Столько вопросов, а ответов я не знаю. Голова разболелась. Ломать жалко и сделать ничего нельзя… Опоры все жуками подточены». «Наверное, это был жук-шашель, – думаю я, – или, еще лучше – жук-усач». Вспоминаю нашего милейшего Шлакоблока, преподавателя материаловедения, который обожал нам рассказывать про страшных вредителей дерева – жука-шашеля и жука-Усача, «последний особо опасен для девочек» – и подленько хихикаю.

Одновременно размышляю, как бы так потоньше намекнуть Сакураи, что мне в Канадзаве понравилось и я бы совсем не против сюда еще заглянуть, и не раз. Пока я неторопливо обдумываю этот тактический момент, Сакураи хитро улыбается и выдает: «А знаешь, мы в этот раз здесь многого интересного не сможем посмотреть. Еще квартал боевых храмов [73]73
  Квартал боевых храмов– характерное для японских средневековых городов образование: улица, где вместо обычных домов стоят в ряд небольшие храмы. В неспокойные времена междоусобиц там проживали боевые монахи – защитники замка.


[Закрыть]остался и храм ниндзя. Я занят очень в этот раз. Прости уж. Может, еще приедешь сюда с нами?»

В гостиницу заезжает некий человек из мэрии соседнего городка. Он увозит нас к себе – туда, где горы и золотые листья. И старые храмы синто в паутинках и росе. Тихо спят деревянные опоры, пауки охраняют свои владения. В каждом храме нам открывают похожие на гаражи сараи. В них стоят о-микоси. О-микоси – это такой, похожий на маленький храм, паланкин. Их носят по городским улицам во время храмовых праздников-мацури. Сакураи с Косидой крутятся вокруг о-микоси, обмеряют их и обнюхивают. А мне быстро становится скучно. И я, пооколачивавшись возле очередного паланкина вежливые пять минут, отправляюсь в небольшие самостоятельные плаванья по окрестностям. Ноябрь – время «Сити-Го-Сан» – праздника детей трех, пяти и семи лет. Разряженные, словно именинники, в кимоно и с воздушными шариками они идут с родителями в храм. Щелчки фотоаппаратов, счастливые детские мордочки. Это старый обычай. Раньше, когда дети часто умирали, была традиция водить их в храмы синто. Девочек – в три и семь лет, мальчиков – в пять лет. Представлять богам и благодарить за сохраненную жизнь. Просить на будущее. А теперь дети, слава богу, не умирают. Но праздник остался.

Обедаем у горного хребта под канатной дорогой. Вдоль забора на штырьках крутятся детские ветряные мельницы из пластиковых бутылок. Горы зеленые и меховые, разноцветные вагончики канатки тихо тают в их глубине.

В следующем синто-храме мы сидим в задней комнате, пьем чай с прелатом. Полумрак и лучи солнца светят сквозь сёдзи на стол, прямо в тонкую белую чашку. Тонкие белые чайные чашки поданы для нас, а для хозяина – грубая глиняная. И сам хозяин-прелат достоин внимания: крупный, широкоплечий, совсем нестарый мужчина с сильным жестким лицом. Такому бы кирасу носить. А он в шлепанцах, синих штанах-хакама и белой рубашке с широкими рукавами. Рукава западают назад, когда он поднимает руки. Так у женщин бывает иногда. Вот сейчас, кажется, тонкая ткань обнажит нежную белую кожу полных предплечий, изящный локоть и серебряные браслеты на точеном запястье. Но под легкой паутинной тканью не такая рука. Темная и жесткая, жилистая, ширококостная, мощная. Схватит – не вырвешься.

Прелат улыбается.

Он открывает нам очередной сарай с о-микоси. Сакураи с Косидой лезут внутрь, а я иду дозором вокруг старых храмовых деревьев и натыкаюсь на все того же прелата. Прелат в белой рубашке, синих хакама и шлепанцах, с немалым своим весом прыгает, пытаясь дотянуться до верхней задвижки соседнего сарая. Наверное, там стоят еще о-микоси. Открыть хочет. Не достает, хоть и роста немалого. В каждом прыжке он чуть-чуть дотягивается пальцами до верхней щеколды и немного смещает ее. Никто не видит непочтенного поведения почтенного святого отца, кроме одного хитрого охотника на мамонтов. «Охотник» выглядывает из ближайших кустов и тихонько хихикает. Прелат между тем открыл все-таки дверь! За ней – еще три о-микоси! Так, им тут возни часа на два, не меньше. «Охотник» перескакивает через храмовую ограду и удаляется в солнечные поля – искать счастья. А они пускай о-микоси обмеряют хоть до упаду!

Как же, сейчас! Звонок Косиды настигает меня за километр от храма:

– Мы возвращаемся. Ты где?

– Я далеко… Я бегу!

– Жду, – коротко отвечает Косида.

Пускаюсь галопом. Прибегаю минут через десять. Машина местного работника мэрии с Сакураи внутри стоит с заведенным мотором. За ней приткнулась Косидина «тойота». Вскакиваю к Косиде. Трогаемся. Молчим. Вскоре высаживаемся у очередного храма. Выхожу осторо-о-ожненько, тихо-о-онечко, на цыпочках крадусь вперед и вижу, что в конце дорожки, в створе каменных ворот-тории, стоит Сакураи. Солнечные зайчики скачут по земле и веткам, по его лицу, по каменным шершавинам гранитных столбов тории, по лимонно-желтым треугольным листьям гингко и вообще – везде, где только могут.