Текст книги "Япония. В краю маяков и храмов"

Автор книги: Галина Шевцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Ну как, такое дело, электроны бегают…

– Да это и я знаю, что бегают, мол, но ведь это все теоретически, а вот что оно такое на самом деле?

– Не знаю, никто не знает, я когда студентом был, у сэнсэя то же самое спрашивал, он сказал мне: «Прочти вот эту гору книг, многому научишься, но на свой вопрос ответа не найдешь». И тогда я перестал спрашивать – какой смысл?

Электричка, и пожилой электрик, и странный разговор о природе электричества. Если бы кто со стороны послушал!

А потом – электрик сошел на своей остановке, а я – приехала на окраину Нары.

Пасмурно. Вечереет. Резные фонари главного зала монастыря Сайдайдзи отражаются в блестящих досках пола. Я сижу на полу за алтарем и, воровато оглядываясь, хищно выставляю из-за правой ноги блестящего Будды низенько поставленный фотоштатив. Меня не интересуют их старинные статуи, которые фоткать запрещено, меня привлекают фонари и отражения. Кому интересны фонари и отражения? Никому. Кроме меня. И слава богу.

Выхожу из храма. Озеро. Посреди озера – огромный лесистый холм. Это кофун – могила императора. И ни одного моста. Не к чему тревожить покой императора! Желтые колоски на обрыве над зеленой водой. Начинает накрапывать дождь.

В Наре много маленьких храмов. Из тех, что не удостаиваются места на картах. У входа в каждый – фигуры лежащих коров. Черепица храмовых крыш уложена в стиле «сикоробуки». Последний раз так черепицу укладывали полторы тысячи лет назад…

Дохожу до узкой, заросшей сорняками речки. И останавливаюсь.

– Ты заблудилась?

Оборачиваюсь – мальчишка лет восьми. На нем ярко-желтая футболка и шорты. Ноги голые, загорел до чертиков. Улыбается.

– Я не заблудилась.

– Ты из Америки?

– Нет.

– А откуда?

– Никто на самом деле этого не знает, наверное, даже я…

– А куда ты идешь?

– Я в храм иду. В Якусидзи, вон видишь, где пагода вытарчивает.

– Там еще вторая пагода есть!

– А я знаю, я там уже была. – Улыбаюсь.

– Я с тобой, – решает мальчик, – меня Юки зовут! А тебя?

– Ты можешь звать меня Кошкой.

Он не удивляется. Господи ты, боже мой, Юки… Все детство мне хотелось, чтобы меня звали Юки. Не знаю почему. Может быть, когда-то меня уже звали так… Юки-желтая футболка бежит впереди вдоль речки. В сумерках желтый виден лучше других цветов. Как путеводный хвост лисенка в траве… Велосипедные звонки, дымки, красные цветки «петушиный гребень». Моросящий дождь, навес у запертого магазина над темнеющей дорогой к Якусидзи, бревно под навесом. Верхом на нем – Юки и я. Болтаем ногами. Желтая футболка и голубой плащик. Юки и я… А может быть, я и я? И старая как мир пагода Якусидзи.

…Ночью флагштоки храмовых флагов скрипят на осеннем ветру разными голосами. У каждого из нас есть свой голос. Даже у каждого флагштока.

Глава XIV
Поэты, пьяницы и факелы

Японские поэты ведут беседы сомнительного содержания, мастерская профессора Сакураи полным составом ползает вокруг стола, старушка из Курамы бьет в барабан, а я рассказываю историю про Крысу

Я ходила на внеочередное заседание клуба хайку на дом к старушке Акико. Акико не слабая хайкистка – у нее изданы две толстые книги хайку в твердом переплете. Эти свои домашние занятия она сама и вела. Меня поразила огромная иллюстрированная энциклопедия сезонных осенних слов, которые употребляют в хайку. Если кто-то не очень в курсе, поясняю: у хайку есть два основных формальных правила – соблюдать количество слогов в строчках, как 5-7-5 и обязательно употреблять в стихе сезонное слово. Например, в случае осени достаточно один раз вставить в хайку слово «осень», или выражение «красные клены», или «хризантемы», или «улетающие птицы», или там «осенний дождь» и формальности в порядке. Но на самом деле есть еще много других, более редких, но не менее официальных сезонных слов. Как то: названия цветущих осенью цветов и трав, осенних насекомых и прочее. «Луна» – тоже считается осенним словом, потому что осенью воздух становится прозрачным и луну хорошо видно. В энциклопедии они все конкретно по разделам указаны. К насекомым, зверям и растениям приложены фотографии, как в «Жизни животных» и «Жизни растений», к абстрактным понятиям типа «осенняя грусть» прилагаются старинные картины и гравюры. Потрясающе красивая вещь эта энциклопедия, а для меня так вообще бесценная – ведь этой штукой можно пользоваться, как, например, определителем растений и соответственно – их японских названий.

Еще я на этом собрании развлекалась, как всегда, подслушиванием. Они все же наивны, как дети. Ну почему, скажите мне, они так свято уверены, что я не понимаю того, что они говорят друг другу?

Вот, например, Акико перебирает листки, на которых анонимно написаны все предоставленные на сегодняшнее обсуждение хайку. Тут к ней подкрадывается один старичок и спрашивает:

– А какие хайку написала Нэко?

Акико ему говорит:

– Я сама сейчас пытаюсь это определить, но НЕ МОГУ!

Еще более веселит меня консилиум трех старичков, выясняющих причину моего высоченного роста. Они наблюдательные (просто глаз с меня не сводят, еще бы) – заметили, что когда я сижу (а сидят тут на полу), то ничем не выше их:

– Она же сидя нас не выше, а как встанет, так ах, что это?

– Да ты на ноги ее погляди!

– А что, ноги?

– Да ты погляди на ноги, она же их согнула, как кузнечик: коленки выше ушей. У тебя вот где коленки?

– Где?

– Ну вот где?

– У меня… Да тут, рядом…

– А у нее – выше ушей! Ее рост – это одни ноги!

Вот такие они у нас, пожилые и возвышенные японские поэты.

«В осенний дождь даже мышам в храме холодно». Хе-хе… Хайку. Мой приблизительный перевод с японского.

Конечно, от этих поэтов можно многому научиться. Равно, впрочем, как и от Сакураи. Вот, например, он мне недавно рассказал: «Знаешь, бывают такие вечера, когда полная луна на небе прикрыта тоненькими тучками и сквозь них как бы нечетко так, туманно просвечивает. Совсем особенное состояние получается. Такую луну японцы называют „плачущая луна“. Весьма осеннее сезонное слово, правда?»

Так что благодаря этим поэтическим сборищам я начала как-то совсем по-другому ощущать жизнь вокруг.

Более дискретно, что ли. Как будто бы развертка мира на стоп-кадры выходит. Не сплошное кино-действие, когда «пробежал и забыл», а каждая картинка проявляется, запоминается и остается в памяти навсегда. Поэтам так удобно чувствовать – без этого хороший хайку не напишешь. И мне тоже, между прочим, так удобно: и не только для хайку, а и для фото, например. И еще, наверное, много для чего.

Вот, возьмем, скажем, Киото. Киото я, вообще-то, не очень люблю. Потому что в общем физиономии города не вижу: все там такое перпендикулярно-полосатое, улицы под прямыми углами пересекаются. В общем, это не Нара – город моей безумной влюбленности, где, по определению Сакураи (удивительно точному, на мой взгляд), можно бродить-бродить и в голове пусто и легко, а в сердце легко и глубоко…

Нет, Киото хорош, конечно, но отдельными местами – там уголок, тут храм, там холмик. После поэтических встреч я таких мест стала замечать и находить намного больше. Вот вчера, например, отыскала храм Сеннюдзи, а в нем – огромный двухъярусный зал Будды. И вся конструкция этого зала изнутри видна. Балки вверху сцеплены между собой, как медвежьи лапы. А статую Будды я там и не заметила вовсе. Хотя она и большая… Просто не до нее было: там главное действующее лицо – пространство.

Да, таких удивительных мест в Киото пруд пруди. Старая часть Киото. Холм с брусчаткой. Вечереет. Пагода Ясака нависает над крутой улочкой. Переплетения проводов, выставленные на тротуар фонари, циновки, домики в два-три этажа, не больше. Черепица, маленькие открытые прихожие-садики. Запах вечера и желтого света. Квадратики стен, квадратики окон и сёдзи. И 300 лет назад тут все было точно так же: брусчатка, свечи под керамическими колпаками с вырезами в виде цветков сакуры, иероглифы на полотнищах над входами в магазины, неторопливые дамочки в кимоно. В вышине холма – дремлет храм Кёмидзу-дера.

Киото… Пульс… Я, кажется, его почувствовала. Огромное скопление бумажных фонарей, роем ос согревающее павильон Ясака-дзиндзя. Синтоистский храм – никаких преград движению: улица протекает сквозь. Зашел – вышел. Рой фонарей согревает. На углу у магазина соломенных игрушек горят костры…

 
У магазина соломенных кукол горят костры:
Куклы на вынос, со скидками, распродажа…
И даже – ходить далеко-то не надо даже —
У магазина соломенных кукол горят костры.
 

Не смотри туда, через дорогу, где огни реклам и машин. Там тоже Киото. Тот, привычный. Не смотри туда, потеряешь пульс…

Наша с Киото недавно возникшая взаимная симпатия поддерживается теперь разными методами. Сакураи понравились мои фотки, и он попросил меня отснять несколько известных храмов для его книги – путеводителя по Национальному архитектурному достоянию Японии. Я поехала в Киото – снимать храм Фусими-Инари. Я, вообще-то, уже была в том месте: помните, там на холмах стоят коридорами оранжевые ворота-тории! Так что фото этого храма у меня есть. Но Сакураи нужны были детали, и не просто так, а определенного здания. Так что выбралась я, как в старые добрые времена: «на объект». Вот уж и вправду: «Свинья грязь найдет». Помимо главного святилища, Сакураи просил еще сфотографировать чайную комнату, но в нее не пускают. Я решила упереться рогами – дуракам ведь, как известно, везет и пошла на прием к настоятелю. Как ни странно, меня впустили. Настоятель был пожилой такой скромный дяденька, он налил мне чаю, угостил конфетами и спросил, чего мне надобно. Я не знала, как следует называть настоятелей храмов синто, и потому называла его безотказным «сэнсэй», что в принципе, оказывается, было очень правильным решением. Вот, и откуда только у меня взялась наглость – вспомнила я все уроки нашего грамматика Сакаты и заговорила с настоятелем на весьма правильном (не вру), очень вежливом японском. Даже не на стандартно-вежливом, а прямо-таки на очень вежливом, с разными выкрутасами. И ничего даже не спутала: открываю рот и он сам говорит что-то абсолютно заумное, а я в это время думаю: «О господи, что это со мной, может, я заболела или, может, это кто-то другой за меня разговаривает?» Надо сказать, что, вообще-то, я себя даже стандартно-вежливым языком не утруждаю, а разговариваю на весьма развязной, грубоватой японской полуфене. Так говорят подростки. Причем мужского пола. Жена Сакураи Ясуко всегда хватается за голову от этой моей манеры общения. Так, конечно, само собой, ведь с кем поведешься, от того и наберешься! Но Ясуко уверяет меня, что по-женски тоже надо уметь разговаривать – это с Сакураи, мол, можно на таком ужасе общаться, а вот если куда в приличное место… Тут она строит кокетливые глазки и начинает сладеньким, тоненьким голосочком выпевать мягкие вежливые фразы. Ужасно смешно выходит, она и сама хихикает. Вот, то ли качество речи помогло, то ли рожа моя умильная, плюс, понятно, настоятель – хорошим человеком оказался… В общем, к моему вящему восторгу, он лично вышел и провел меня в чайную комнату – все открыл, показал, впустил внутрь и позволил все сфотографировать. Эта чайная комната, оказывается, раньше стояла в императорском дворце Госё, а потом ее оттуда перевезли в этот храм. Тут теперь проводит чайные церемонии глава школы Урасенке. Жалко, что со мной не было Сашки, она знакома с этим главой – это ее чайно-церемонный сэнсэй. В тот раз я поняла, что в чайной комнате самая красивая штука – перегородки сёдзи: они затянуты полупрозрачной бумагой и прикрывают круглые окна. Или окна в форме перевернутого колокольчика. Сёдзи можно раздвигать и задвигать, оставлять в них разные щелки и просветы. Через просветы виден сад, а через сёдзи проходит солнце и перегородки светятся, как перламутровые раковины…

А после того я решила еще в окрестные храмы по-заглядывать. Храмы оказались совсем не маленькими. Вот что меня до сих пор безумно удивляет, так именно этот феномен – карабкаешься в киотийские горы по узким улочкам, среди малюсеньких домиков, залезаешь в какой-нибудь закоулок, а там – огромная махина храмовых ворот, а дальше – пагоды, сады, деревянные колонны… Как будто это уже другая реальность. В тот раз я нашла новое чудо: представьте себе узкую крутую лесенку, всю в солнечных зайчиках, а на ее вершине – оранжевую штукатуренную обтекаемую скобку рожками вниз. Над скобкой – деревянная изогнутая храмовая крыша с черепицей и стропилами. А под ножками скобки – как раз проход. Ворота такие. Закат. За оранжевой штукатуркой ворот оранжевое, полное хурмы дерево, рыжие цветы и рыжие столбы храма. И золотистая гора. А солнце между веток подвешено апельсином…

Еще я ездила в киотийский дзенский храм Сококудзи. Он красивый, с огромным центральным павильоном и уже знакомым нам драконом на потолке. Но внутрь павильона не пускали: шла какая-то служба и там по кругу маршировали важные монахи. Зато по соседству я зашла во дворик-садик маленького подчиненного храма и увидала открытую деревянную калитку. Раз открыто, значит, можно зайти. Там, за калиткой, была изнанка монашеской жизни, то, чего обычно туристам не демонстрируют. На темно-коричневой оконной раме сушилась связка очищенной от кожицы ярко-оранжевой хурмы. По ней прыгали солнечные зайчики. Мшисто-каменный ковер устилал землю под выгнутым старинным мостиком, углы крыш и черепица причудливо изогнулись, под навесом валялись велосипеды, под порогом – шлепанцы, на веревке сушились трусы и носки. Шланг для полива небрежно свернут. Инжировое дерево полно инжира и завешено сеткой – от птиц. Тишина и безлюдье. Казан для подогрева воды. Солнце, солнце на звездочках мха… Сбой программы – появление чужака. Только не видит его никто, этого пришельца. Так и мы, наверное, частенько не замечаем кого-то, слишком отличного от нас. Настолько отличного, что его даже не видно – он просто выпадает из картины реальности. Не отсюда ли берут начало сказки о домовых и барабашках? По дороге назад калитка оказалась закрыта. Неудивительно. Такие пути открываются только раз. Хорошо еще, что японцы почти ничего не запирают. Я потянула за щеколду, и дверца в реальный мир сдвинулась с места и впустила уличный шум.

От Сококудзи было недалеко до синтоистского храма Симогамо-дзиндзя. Он находится на V-образном мысу в развилке рек Камогава и Таканогава, там, где они сливаются вместе, образуя широкую реку Камогава [65]65
  Интересно, что иегролифически река Камогава до и после слияния с Таканогава записывается по-разному: до слияния это название имеет прямое отношение к расположенным чуть выше по течению местности и святилищу Камигамо, а ниже слияния это уже «Река диких уток», которых и вправду, невзирая на центр города, по берегам живет множество.


[Закрыть]. Дорога к храму – вдоль ручья, через рощу. Зелень кленов. За огромными красными воротами белый гравий, озеро, павильоны и чудовищно-горбатый мост. На фоне желтой сурепки: красный мост и красные ворота. Солнце отражается в воде и просвечивает сурепку насквозь. Над ручьем стоит маленький павильон на сваях. И вода неторопливо течет под ним.

На обратном пути сквозь рощу замечаю полуистертую табличку: «Остатки пруда периода Хейан». Продираюсь сквозь заросли каких-то колючек и обнаруживаю пустую, засыпанную опавшими листьями ступенчатую квадратную земляную чашу. И несколько поваленных бревен по ее бортам. Огромные клены протягивают далеко над ней горизонтальные мелколиственные ветки. От верхней террасы чаши (очевидно, некогда тут был водопад) отходит в рощу русло высохшего ручья. Через два метра оно ныряет в заросли колючек и камышей выше меня ростом. Русло тянет, как свежий след. Иди по следу, не сходи – в Японии везде порядок и таблички, все следы давно взяты и остыли, а тут вдруг такое! Ныряю в заросли. Идти тяжело, как в джунглях. Мачете бы мне! Вскоре натыкаюсь на твердое высокое препятствие… Разгребаю листья и понимаю, что пришла: это старинный горбатый мостик через бывший ручей. Ручей бывший, а мостик как? Он же есть. Но одновременно – давно сгинул. Потому что больше ни через что не перекинут. Залезаю на него. Он маленький. Наверное, именно с такого моста дочь самурая Таня-тян уронила когда-то свой мячик… Уронила мячик в период Хэйан, 1000 лет тому назад…

Вечером я иду в старый город и хожу там со штативом. Крутая лестница в храм Кодайдзи поднимается сквозь бамбуковую рощу, и каждая ее ступенька подсвечена узким голубым лучом. Еще не покрасневшие клены радостно ждут своего часа. Вдоль бумажных стенок домов на брусчатку выставлены квадратные фонари, старая пагода Ясака с задней, неподсвеченной стороны, чернеет силуэтом на фоне темно-синего неба. С подсвеченной стороны пагода дрожит слабым серебристым светом, больше похожим на ледяное сияние. Изредка по горбатым переулкам проезжает скутер. В ярко-белом свете маленького окошка видна хирургически белая комната с обтекаемыми роботами. На фоне бумажных фонарей и старинных черепиц. Это Япония. Крадусь со штативом от угла к углу. Компанию мне составляет словоохотливый молоденький панк – тоже большой любитель ночной красоты. С фотоаппаратом. Панк знает места и щебечет со мной без всякой опаски, не подбирая детских слов, смешивая в кучу киотийский диалект и молодежный сленг. Зеленоволосый панк знает все про ночные переулки старого Киото и про красные клены-момидзи. Хороший проводник – издалека в темноте виден! Я спускаюсь по переулку. Окна второго этажа престарелого домика закрыты матовыми темно-красными стеклами. Вытекающий сквозь них свет приобретает глубокий вишневый оттенок. Я ходила тут очень много раз. Старые легкие строения похожи на котят: они помнят меня и бесхитростно шуршат мне в уши свое шепелявое ночное «здрасьте». Я местная, и они это знают, ведь домишки не различают человеческих лиц, для них, как и для старого Лиса, зорко одно лишь сердце…

Одно из центральных событий осеннего Киото – Дзидай-мацури, что значит «фестиваль веков». Это праздник храма Хейан-дзингу. В этот день через весь центр Киото из императорского дворца Госё к храму Хейан-дзингу шествует длиннющая процессия пеших и конных, представляющая великих людей и все слои населения за всю историю существования Киото. Парад начинается с эпохи Мейдзи (XIX век) и, постепенно откручивая время назад, доходит до конца VIII века – времени основания города. Самое удивительное то, что все люди в этом шествии кажутся настоящими. Не бутафорскими картинками, нет… Просто начинаешь верить, что это идут именно они – великие сёгуны и императоры древности. А ведь, бьюсь об заклад, у большинства из них сейчас в карманах мобилки, а в глазах контактные линзы. И у того типа в рогатом шлеме и пятнистых штанах из оленьей шкуры, который едет верхом на огромной пятнистой лошади, тоже!

Я смотрела на все это действо с прекрасного места – уютной, зарезервированной для почетных гостей ложи перед самой дорогой с парадом. Как я туда попала? Да просто зашла, и все дела. Еще и проспект дорогой бесплатно получила – книгу с фотографиями участников и пояснениями, кто из них кто. Как мне это удалось, сказать тяжело. В таких случаях я обычно вспоминаю высказывание одной моей знакомой по поводу того, что «у Гали всегда такая морда, и такая речь, как будто она имеет право». И это, знаете, помогает, как ни крути.

Наряды участников парада я вам даже не стану описывать. Наверное, это просто невозможно сделать. Просто немыслимое зрелище. Упомяну только об особо поразивших меня деталях. Как вам, например, компания мужичков в «шароварах» такого сорта, где сзади штанины есть, а спереди ноги почти от верха голые? Или несколько красавцев на лошадях, у каждого на голове огромные сверкающие рога (у всех разной формы)? Или всадники в юбках из длинного черного меха? Воины в соломенных плащах? Или монахи в абсолютно плоских соломенных шляпах, подвязанных толстыми веревочными жгутами под нижней губой?

Ансамбль дворцовой музыки «гагаку» состоит из мальчишек в черных кимоно. Мальчишкам – от 13 до 15 лет. Они дудят в дудочки и церемониально маршируют парами – два шага вперед, один назад. Впереди строя пятится тринадцатилетний дирижер и напряженно вытягивает вперед (то есть к голове строя) не только руку с дирижерским веером, но и все тело. Шаг вперед, два назад… Пятки дирижера щупают путь и намертво влипают в асфальт. Шаг назад, два вперед… Сбоку от оркестра идет пожилой мужчина и периодически покрикивает: «Маки, разогни спину, Акира, полшага влево!» А сзади ансамбля шествует огромный толстый парень лет семнадцати и самозабвенно лупит колотушкой в здоровенный, висящий на шее барабан…

Веселье в рядах благородных жителей – это бегут молодые люди в коротких шортиках и ярко-красных головных платках, завязанных так, как у нас старушки в селах завязывают, – узел под подбородком и два хвостика вниз. Молодые люди тащат на плечах нечто напоминающее дверь с бортиками и ухохатываются на ходу сами над собой. Их предводитель, бегущий впереди без всякой ноши, периодически останавливается и кланяется толпе. Заметив меня с фотоаппаратом, он почему-то безумно обрадовался, замер напротив, извернулся, высунул язык, согнул одну ногу в колене и пяткой вверх поднял ее почти до пояса, а потом раскрыл перед лицом золотой веер. Так я его и сфотографировала!

За парнями в платочках следовала двухрядная процессия красивых ребят в черных рубашках и белых шортах. Они очень замысловато шли и танцевали на ходу, как-то странно танцевали – не танец, а танец-шаг. Синхронно, отточенно. Это была делегация от какого-то рода Токугава, поздравляющая императора с Новым годом (1850), как я прочитала в своем проспекте.

А вот едет на коне лорд Ода Нобунага (1570). Он разряжен в блестящие одежды, на голове военный шлем с золотыми рогами. Из рядов зрителей за моей спиной раздается восторженный вопль: «Ой, глядите, это же господин Накамура!» Оглядываюсь – несколько пожилых маленьких японок отчаянно машут всаднику руками и орут: «Господин Накамура, ура, привет вам, дерзайте господин Накамура!» Сёгун важно машет им рукой. Старушки радостно объясняют соседям-зрителям: «это же проехал наш господин Накамура!»

Процессия лорда Тойотоми Хидейоси (1590) вся одета в шаровары и имеет в наличии кибитку, запряженную черным быком. Вдоль шествия быстро бегут вперед два монаха в ослепительно-белых развевающихся кимоно и соломенных сандалиях. На задниках сандалий в разные стороны торчат длинные соломенные пучки, как будто мех. Задний монах несет на плече огромный фотоштатив, а передний – внушительную телекамеру. За спинами у обоих донельзя навороченные, темно-зеленые рюкзаки фирмы «Кэнон» – эргономический обтекаемый дизайн, последнее слово в отрасли производства тары для переноски дорогой фотоаппаратуры. Что же, я пополнила этой парочкой свою коллекцию безумных фотографов…

Юная барышня ведет под уздцы коня лорда Кусуноки (1330). Молодой командир задумчиво гладит рукой лошадиную гриву… В латах на боевом коне проезжает госпожа Томое Годзен (1180). Жена генерала Кисо Ёсинака, она сражалась в битвах рядом с мужем и одерживала победы. После смерти причислена к святым. Просто-таки местная Жанна д’Арк!

В одной повозке следуют две разряженные придворные дамы. Набеленные лица, распущенные длинные волосы. Это госпожи Сей Сёнагон и Мурасаки Сикибу – самые известные писатели периода Хейан [66]66
  Произведения этих двух особ: поэтический дневник «Записки у изголовья» Сей Сёнагон и куртуазный роман «Сказание о принце Гендзи» Мурасаки Сикибу и по сегодня числятся в рядах книжных бестселлеров, причем не только в Японии! Обе вещи также неоднократно издавались на русском языке. Каково это, а – продержать популярность более тысячи лет? Это вам не наши «звезды-однодневки»!


[Закрыть]. Как странно устроена жизнь. Вот ведь – мирно едут себе в одной повозке. А некогда, как говорят, просто на дух друг друга не выносили.

Следом едут воины периода Энряку (начало IX века). Все в кольчугах, в разных железных прибамбасах. Звенят мелким железным звоном, как полный грузовик проволоки. А за процессией дорогу перебегает металлист «из зрителей». Звенит точно так же, да и выглядит похоже… Ничто не ново под луной!

Время Киото закончилось. А то, что было до основания этого, одного из «Вечных» городов, никого не интересует… Последними идут храмовые монахи и прелаты. Тоже важные господа со своими музыкантами. Впереди них – четыре маленьких мальчика с картонными птичьими крыльями и волочащимися по земле плоскими хвостами. Если смотреть со спины, кажется, что ковыляют большие жар-птицы. И гордость в глазах.

Парад прошел, он был очень длинный. Но ведь где-то там, впереди, голова шествия уже наверняка добредает до огромных красных ворот храма Хейан-дзингу. Я пускаюсь бегом. Парад тянется вперед неторопливо, но понятно, что до его окончания отсюда к Хейан-дзингу не успеть. Всем, но только не мне! Есть на земле такая милая вещь, как проходные дворы: железные лесенки через подпорные стенки и узкие переулки.

Когда я выскакиваю из неприметного лаза за храмовой стеной Хейан-дзингу прямо к центральным воротам, парад не прошел еще и половины пути. Наглость – второе счастье: не проходит и пяти минут беспорядочной толкотни в плотной толпе зрителей вдоль дороги, как я уже занимаю место впереди всех. Вот они: огромная красная махина храмовых ворот, красные бумажные зонтики. Ваш черед работать, господин Кэнон.

Но на этом мои планы на день не закончились. Потому что вечером в пригороде Киото будет проходить еще один фестиваль: Курама-мацури. А пока до вечера есть время, можно разведать пару незнакомых еще храмов за Хейан-дзингу. Близко же. Назывались храмы эти Конкайкомёдзи и Синнё-до. Оказалось, это уже предгорье. Закат был, ворота огромные, теплые лучи на ступеньках, желтые листики, кладбище на холме и лестница. Наверху – старая трехэтажная пагода. Внизу под воротами девчонки в волейбол играют. Старинные домики вокруг. И Киото сверху виден весь. Воздух прозрачный…

А вечером – маленькая, забитая толпой станция ветки железной дороги, ведущей через горы к горному храму Курама. Рядом со мной в очереди на электричку стоит высокий европеец, я едва достаю ему до плеча. Вот, блин, как, значит, рядом со мной себя большинство японцев чувствует… Приятного мало! Я трясусь в набитом вагоне и даже сижу. На выходе натыкаюсь на красивую, хорошо одетую европейку с японским ребенком. Очень хотелось бы послушать, на каком языке они говорят!

Что там будет, на Курама-мацури? Там будет холодный ночной воздух и пар изо рта. Огромные горы и запах леса, дыма, огня и канифоли. Ревущая в ущелье река и узкая уличка старых домов, забитая толпой любопытных. Костры, горящие в железных треножниках. Вдоль по дороге туда-сюда таскают зажженные вязанки хвороста. Небольшие пучочки горящих веток носят женщины и дети в кимоно. Они кричат хором: «Сай-рей-я-сайрё!!!» Глубже в горах встречаются компании молодых людей – эти таскают на плечах огромные, как колонны, факелы из сосновых прутьев и стволов. Огонь, искры. Молодые люди одеты в дикарские юбочки из веревок, черные гольфы и шлепанцы, поясницы тоже перевязаны веревками, плечи – полотняными лентами. Весь прикол этой традиционной одежонки в том, что задницы у молодых людей голые. Знаете, женщины, бывает, носят трусы бикини – такие, с голой задницей. Вот, конструкция мужских туалетов на Курама-мацури тут именно такая же. Курама-мацури правильнее следовало бы назвать «Праздник задницы», а не как-то по-другому.

От такого количества молодых людей с голыми попами я сперва впадаю в ступор, а потом начинаю сама себе напоминать того тощего черного волка из диснеевских мультиков: помните – при виде проходящих мимо красивых волчиц он все время облизывался, раскатывал здоровенный язык и глаза у него вылезали из орбит. Вот так и я – иду и, как тот волк, зыркаю во все стороны и облизываюсь. Большинство носильщиков, очевидно, старшеклассники (вот отрываются ребята, аж завидно). При виде многих из них почему-то вспоминается великолепная история про преподавательницу из нашего института – некую старую, толстую и добрую Дину – специалиста по истории искусства. Так вот, эта самая Дина как-то спросила, не видели ли студенты фильм «Иисус из Назарета», а когда выяснилось, что не видели, посоветовала сходить посмотреть, ведь там «такие ноги у мужчины!».

Чем дальше вглубь, тем больше голых задниц. Ребятки таскают эти самые горящие факелы и все время кричат свое «Сай-рей-я-сайрё!!!», а по пути подпрыгивают и глубоко приседают. Иногда собираются в кружки и скандируют за главенствующим оруном. Впечатляет. Сильно разгоревшиеся факелы поливают водой. Дым и шипение. В центре у храмовых ворот огромные горящие факелы поднимают на попа огнем в небо.

Толпа безумная, места для прохода почти не остается. В центр огненного пути не пускают охранники. Один стоит на углу и без конца орет: «Осторожно, тут ступенька, осторожно, тут ступенька!» Не позавидуешь ему. Особо пронырливые и, конечно, имеющие доступ зрители глядят на действо из окон домишек или с крыш.

Дым ест глаза, и зрители разбегаются от заливаемых водой вязанок. Только я стою совсем рядом – в дыму. Японцы рыдают от дыма и подозрительно косятся на меня, которой все нипочем. Нет, я не Терминатор, просто мои линзы почему-то защищают от дыма. Удивительный эффект. Необъяснимый, но очень и очень удобный. Лицо жжет от близости огня. А уж как им там жжет голые задницы, могу себе представить! Парнишки выстраиваются рядком, некий пожилой господин шествует вдоль строя и поливает им задницы из ковшика – для охлаждения.

Издали доносится гул барабана. Протискиваюсь туда и обнаруживаю процессию, которая тащит за четыре ноги огромный металлический четырехножник с бряцающим колоколом на вершине. Впереди этой компании еще двое волокут гигантский барабан. В барабан бьет двумя колотушками малюсенькая сгорбленная старушка на вид лет 85 (добавь еще лет 10–15, и получишь реальный возраст, как я уже давно поняла про японцев). Седые короткие старушечьи волосы завиты в мелкий перманент. Отблески огня, треножник с колоколом, барабан и самозабвенно бьющая в него старушка. Это выше моих сил – я воровато подлезаю под ограждения, хватаю палку, сую ее в ближайший костер и, таким образом заимев самопальный факел и мимикрировав, присоединяюсь к процессии идиотов с барабаном. Также самозабвенно ору со всеми: «Сай-рей-я-сайрё!!!», размахиваю факелом и медленно двигаюсь по огненной дороге вдоль беспокойной черной людской толпы, зажатой в ущелье между ревущей пропастью реки и зубцами черных гор. Вальпургиева ночь, Средневековье, времена охоты на мамонтов… Война кланов Шотландии… Курама-мацури!

Затишье – улица-ущелье идет дальше, но она уже пустынна – праздник остался позади, а здесь – рев реки, ручьи текут прямо под полотном дороги, редкие костры горят вдоль улицы у запертых наглухо дверей фанерных японских домишек. Неожиданно в застройке появляются разрыв и пропасть за ним.

Пора возвращаться. Но успокоившая меня раньше обходная дорога к станции так забита людьми, что пройти кажется нереальным. Впереди – ветхий мост через реку. Там стоит охрана, впускает на него только по нескольку человек. Охранник орет: «Осторожно, мост старый, пожалуйста, медленнее! Вы ждите, медленнее, я сказал!» Толпа похихикивает. Перебираюсь наконец через реку. Гляжу на часы и понимаю, что всего только еще 9 вечера, но мне до Киото отсюда час езды, если сразу сесть в поезд, что в такой толпе нереально, а потом до Осаки еще… В общем, если я не приму сейчас экстренных мер к своему спасению, то электрички перестанут ходить и буду я ночевать в Киото на скамеечке. Что-то не хочется – холодно уже по ночам. Я пускаюсь бегом от узкой запруженной тропинки по чужим огородам – с грядки на грядку… В толпе куча иностранцев, много негров. Нигде их в Японии раньше столько не видала. Очевидно, такое дикарское зрелище даже негров привлекло. И хорошо – пускай бы ездили себе все везде, развлекались, толкались, обзывали друг друга дураками-иностранцами, лишь бы не воевали…