Текст книги "Иван Берладник. Изгой"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

    – Ишь, смелая, – фыркнул Мирон и вопросительно взглянул на Ивана – как поведёт себя князь.

    – Откуда ты такая, баушка? – кивнул тот.

    – Из деревни, касатик, – и ему, как родному, улыбнулась старушка.

    – Из этой?

    – Из неё самой. А шла из Берёзовки. Дочерь у меня там в замужестве, вот и ходила внучат проведать. Девятеро у меня внучат, – словоохотливо принялась объяснять старушка.

    – А земля тут чья? – оборвал её Иван.

    – Земля-то известно, чья – боярская, – улыбка старушки померкла. – Где ж такое бывает, чтоб земля была ничья?

    Берладники тихо заворчали – мол, на Дунае вся земля свободная, – но Иван вскинул руку, заставляя их замолкнуть.

    – А князь какой над вами?

    – Не ведаю, милок, – по-детски застенчиво ответила старушка. – Боярин есть – то верно. А есть ли князь и какой он – не видала и не слыхала отродясь. Князья-то они далече отсюдова. К нам не заглядывают. Глушь у нас…

    Иван оглянулся на своих спутников. Признаваться или нет, что он тоже княжьего рода? Но, взглянув на бородатые сумрачные лица, на разномастные кожухи и опашени, понял, что ничего не скажет.

    – А река эта как зовётся? – вместо этого спросил он.

    – Угра-река.

    Иван выпрямился в седле, поглядел на темневшую впереди деревушку. Где-то там боярская усадьба. Спросить, что за князь над ними? Коли Ольжич – решил для себя, – свистну дружине и молодцы разгромят усадьбу.

    Но обошлось. Принятый и без всяких угроз получивший стол для своих людей, Иван узнал, что вошли они в смоленские земли, прямиком ко князю Ростиславу Мстиславичу, меньшому брату Изяслава Мстиславича Киевского.

4

    Лето на Руси – издавна тихая пора: мужики сидят по домам, косят сено, ждут урожая и собирают озимые. Бабы и ребятишки пропадают в лесах – по ягоды и грибы. Бояре-вотчинники забились в свои усадьбы – следят, всё ли собрано, просушено и уложено в закрома. Лишь по осени, когда жито скошено и обмолочено, можно выступать в походы. Летом боятся снимать мужика с земли в ополчение – ещё убьют ненароком, а кто тогда по осени соберёт урожай да свезёт его на двор? С одними бабами и детьми много не напасёшь.

    …В тот день село Лутовиново, одно из многих княжьих сел под Мченском, жило своей жизнью. С утра развиднелось после нескольких дней непрерывных дождей, и староста Ероха с рассвета погнал мужиков на покос – заготавливать сено для княжьих лошадей. Прошлым летом знатно ополонился Владимир Давидич Черниговский в усадьбах Игоря Ольжича – досталось ему несколько сотен добрых коней. Половину из них он разослал по своим сёлам возле Мченска, остальных держал при себе в Чернигове. Смердам новая забота – три сотни жеребцов прокормить! И ячменя им посей да убери, и сена накоси. А ещё заставили конюшни ставить. Слава богу, сейчас табуны на выпасе. Но ежели не заготовить сена, староста вместе с княжьим тиуном Кабаном шкуру спустят!

    По берегам Зуши-реки широкие заливные луга. После дождей трава там встала по пояс, а кое-где и выше. Было нежарко, но косцы упарились, и к полудню почти все поскидывали рубахи. Косили, идя ровным рядом, трава ложилась позади зелёными волнами с цветными искрами цветов. Работали споро, не ленясь, но поглядывали по сторонам – как бы изловчиться, да покосить и своим лошадкам немного такой травы! Смерд обычно ту траву берет на сено, которой князь и княжий тиун побрезговали, а в ней полынь не редкость.

    Дошли до пологого берега и совсем уже было развернулись, чтобы идти назад, как вдруг молодой Игнашка, что первым дошёл свою полосу и с улыбкой подставлял загорелое веснушчатое лицо солнцу, замер, широко распахивая глаза. Рот его разинулся в немом крике.

    – Че вылупился? – окликнул его сосед, дядька Порей.

    – А вона… Глянь-ка, дядька! Пылят, – Игнашка ткнул пальцем в рощу на том берегу.

    Порей обернулся – как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за рощи намётом выходят всадники. Глаз мигом сбился со счета – хотя было там всего сотни две-три, косцам показалось, что на них летят тысячи врагов.

    – Поганые, – прошептал Игнашка и заорал во всю мочь, кидая косу: – Половцы!

    – Половцы пришли! – подхватили его крик косцы. – Бежим!

    Бросив сено, мужики скопом ринулись к Лутовинову – упредить баб и успеть увести детей в лес. За их спинами половцы разделились – половина устремилась вдоль берега, заметив пасущихся коней, а остальные поскакали к броду.

    Они ворвались в Лутовиново, как раз когда по улицам метались перепуганные селяне. Кто успел, тот, побросав нажитое, бежал к лесу. Другие ещё суетились, волоча добро. Голосили бабы, плакали дети, зло ругались мужики.

    Игнашка проскочил свой дом – только крикнул мамке да сестрёнке: «Бежите!» – и прямиком кинулся к дядьке Игнату. Старшая Игнатова дочка, Манюха, была его невестой.

    – Манюха! Бежим! Поганые пришли! – заорал он, вваливаясь к соседям.

    Заголосила Игнатова жена, заметалась по дому. Заверещали, цепляясь за её подол, мальцы – пятеро сынков было у Игната, да все малы – младший только-только народился. Манюха с сестрой Дашкой кинулись к ларям.

    – Бежим! – Игнашка цапнул девушку за руку и выскочил с нею на двор. Не обращая внимания на крики матери и сёстры, он перемахнул плетень и, волоча девушку за собой, помчался огородами к лесу.

    Не одни они были – ещё человек десять лутовинцев спешили туда же. Манюха рвалась к матери, кричала что-то на бегу, дёргала руку из Игнашкиной ладони.

    Не оборачиваясь, ворвались под густые кроны дубов, росших на опушке леса. Здесь Манюха закричала:

    – Почто от тятьки, от мамки оторвал? Как они без меня? Как мамка с малыми сладит?

    – Цыц ты! – Игнашка повалил девушку, укрывая её в траве. Сам вытянул шею, глядя на окраину Лутовинова.

    До леса доносились топот коней, крики людей и шум сражения. Мужики хватали топоры, рогатины и охотничьи луки, обороняя свои семьи. Их рубили или, захватив шею арканом, волокли в полон. На улицах секли старух и малых детей, отрывая их от материнских рук. Врывались в избы, вытаскивая всё самое ценное.

    – Мамонька, – ахнула Манюха, подползая к Игнашке.

    Пореева жена тоже бежала огородом, неся младшего сынка на руках. Дашутка тащила второго, двухгодовалого, братика, трое других поспешали следом.

    Сразу три половца выскочили на огороды и поспешили к женщинам и детям. Дашутка заверещала, когда её настиг половец, вырвал из рук брата и рывком кинул поперёк седла. Тринадцать лет девке – на торгу в Олешье дадут за неё много серебра… Двое других тем временем бросились к её матери. Истошно завопивший младенец затих под копытами коня, двух других посекли, а саму бабу вместе со старшим – сочли его взрослым – погнали назад, к улице, где уже сгоняли полон.

    – Мамонька! – заголосила Манюха. Рванулась было из кустов, но Игнашка дёрнул её и поволок в чащу:

    – Цыц ты! Хочешь, чтоб и тебя в полон угнали? Они поспешили прочь от разорённого села, с ними торопились ещё десятка полтора селян – всё, что осталось от прежнего Лутовинова.

    Получив от Юрия Владимирича помощь, воспрянувший духом Святослав Ольжич напал на угодья Давидичей. Налетая на сёла и небольшие городцы, он пустошил целые волости – уводил в полон смердов, снимая их с насиженных мест семьями. Горели усадьбы бояр, погибал вытоптанный на корню, ещё не налитый колосом яровой хлеб, гнило под дождём оставленное на полях сено – всё равно скотину либо угнали, либо тут же забили и зажарили. Позванные половцы грабили сёла и жгли посады у городцов. Земля от Мченска до окраин Новгорода-Северского пылала, превращённая в пустыню.

    Давидичи не выдержали – запросили мира. Немало в том способствовал Святослав, сын Всеволода Ольжича. Обласканный Изяславом Мономашичем, он сперва честно служил ему, но, получив в удел часть Черниговской земли между Сновском и Стародубом, вновь ощутил себя родичем и выступил посредником, усиленно пересылая послов от Святослава Ольжича к Владимиру Давидичу и обратно, уговаривая того и другого. Его новые земли лежали как раз посередине – ежели вздумают князья продолжать битву, пройдутся как раз по Сновской земле. А молодой Всеволодич только-только начал чувствовать себя князем.

    И мир был заключён. Святослав Ольжич смог вернуться в Новгород-Северский.

    В своё время его отец, Олег Святославич, как в изгнание, отправлялся в сей небольшой городок на реке Десне. Это был один из младших столов, и владеющий им князь должен был ходить в подручниках у Чернигова. Но Святослав еле сдерживал слёзы, когда вступал на порог княжьего терема.

    – Увидишь теперь – князь Изяслав должен будет мне и брата воротить, – говорил он Андрею, сыну покойного Петра Ильича. – Жаль, отец твой не дожил…

    – Дозволь, княже, в Киев съездить, – попросился тот. – Даст Бог, свижусь с князем Игорем, донесу до него радостную весть.

    – Поезжай, – с просветлённой улыбкой кивнул Святослав. – Повидайся с Игорем…

    До него доходили слухи, что Игорь, заключённый в монастырь, долго хворал, едва не испустил дух прошлой осенью, восемь дней пролежав без движения, а когда начал поправляться, принял монашеский сан. Святослав был огорчён, но не слишком – вон, Святоша Давидич, старший из братьев Давидичей, тоже принял было сан, назвался Николаем, а потом вышел из монастыря. До недавних пор сидел в Чернигове, помогая братьям Владимиру и Изяславу дела вершить. Жена у него в миру, дочери замуж отданы. Он их замуж отдавал, уже будучи монахом. Так нешто и для Игоря кончена жизнь?

    Сперва всё так и шло – Давидичи забыли о распре и поклялись, что помогали Изяславу единственно лишь потому, что тот держал Игоря Ольжича заложником. Ныне они не хотят служить Киевскому князю такой ценой и требуют свободы для двухродного брата. В Чернигове, Сновске, Стародубе, Новгород-Северском и Курске собирались войска для похода на Киев. Из Суздаля грозился выступить сам Юрий – тянулся к Киеву, ибо наконец-то зашатался под ненавистным сыновцем золотой стол. Казалось, один удар – и падёт Изяслав. И вокняжится он, Юрий Владимирич Мономашич по прозванью Долгие Руки.

    Расчёт оказался верен – с радостью принял Ивана Берладника Ростислав Смоленский. За брата была его радость – ежели дружина отбежала от Святослава Ольжича, стало-быть, совсем плохи его дела и вскорости быть концу войны. Берладский князь даже получил несколько деревенек между Обольём и Шуйской. Были там выморочные угодья, которые отошли в княжью казну после смерти старого боярина. Осев на землю и по старой звенигородской привычке посадив берладников на землю, он приготовился жить. Но не тут-то было.

    Серпень-месяц подходил к концу, ещё доцветала липа, а колос только-только наливался восковой спелостью, когда прискакал в сельцо Желанное, где стоял боярский дом, гонец из Смоленска. Не говоря лишнего слова, он вручил Ивану Князеву грамоту – надлежало, ни часа не мешкая, поспешать в Смоленск.

    К слову сказать, Иван только обрадовался. Отвык он от тихого житья, вникать в хозяйственные заботы не желал. Всё равно должно пройти немало времени, чтобы эта земля стала родной. А он не боярин – князь. Не три деревеньки ему нужны, а свой удел – тот, которым владел его отец.

    К Ростиславу прибыл в срок. Смоленский князь ему нравился – было ему чуть за сорок. В тёмных волосах ещё мало седины, движеньями – порывист, речь звучала гладко, а серые глаза смотрели спокойно и открыто. Княгиня, дочь Святослава Давидича, была ему под стать – как встанет, как повернётся, как слово скажет – так язык и замрёт от восторга. Дети не испортили её – было, как знал Иван, пятеро детей: старшие сыны уже на возрасте – Роман да Рюрик. Третьим был Давыд, коему миновал лишь седьмой годок, четвёртым – Святослав. Была и дочка, но та ещё в девчонках бегала, не ведая своей судьбы. Сейчас у княгини опять топорщилось чрево и ходила она по терему плавно, как утица, прислушиваясь к новой жизни под сердцем. Иван в первые дни своего житья в Смоленске успел углядеть, как жили меж собой Ростислав и Анастасия, и потихоньку им завидовал. Его самого мужское счастье знать, что дома ждёт любимая жена и малые чада, обходило стороной. Может, потом, когда-нибудь… но когда?

    На княжьем подворье, где Иван не был уже месяца два с небольшим, встретил он воеводу Внезда. Оба любившие войну, знавшие её не понаслышке, они как-то незаметно сделались друг другу приятелями. Сам Внезд был из древнего смоленского рода, считал своих пращуров ещё до тех времён, когда и самих Рюриковичей в помине не было. У него подрастала дочь. Но Иван даже не задумывался о том, чтобы породниться – возьмёт за себя смоленскую боярышню – и прости-прощай, мечта вернуться домой. Сядет на землю, обоярится, забудет, чей он сын и внук.

    – Что слышно, Внезд Кудеярыч? – окликнул он воеводу. – Никак, сызнова война?

    – Из Киева гонец прискакал, – уклончиво ответил воевода. – Да сразу к князю. С ним и говорили…

    – Нешто ты не слыхал ничего? – Иван спешился у крыльца.

    – Слыхал, как же, – воевода стоял перед ним, осанистый, коренастый. – Слышно, неспокойно в Киеве. Чернигов полки готовит… Да ступай, ступай, сам всё вызнаешь!

    Иван взбежал на крыльцо, толкнулся в сени. Внезд Кудеярыч шагал следом – и его звал к себе Ростислав Мстиславич.

    В палатах уже собрался народ – бояре, воеводы. Был там и старший Ростиславов сын, Роман – жилистый юноша с первым пушком усов на губе и задиристым взглядом. Его погодок Рюрик был увалень и, хотя и умён, но сюда не зван.

    – Вот чего ради собрал я вас, бояре, – заговорил Ростислав, взглядом указав Ивану место. – Неспокойно ныне на Руси. Стрый мой, Юрий Суздальский, вместе со Святославом Ольжичем прижал Давидичей и отпали они от брата моего Изяслава, предали крестное целование и передались врагам нашим. А ныне, совокупясь, хотят идти на Киев, отбирать великокняжеский стол и вызволять из монастыря Игоря Ольжича. Повелел мне брат мой Изяслав, опасаясь за жизнь свою, быть готовым к походу, ежели случится идти на войну. Я старшему брату послужить рад. Что скажете, бояре?

    Он спросил всех, а сам смотрел только на Ивана – помнил, что перебежал Берладник от Ольжичей. А ну, как захочет вернуться, узнав, что они снова в силе? Иван встретил взгляд Ростислава.

    – Ты, княже, меня на службу взял, – негромко молвил он, – землёй оделил. За тебя и землю твою я буду биться, когда и с кем прикажешь. Скажи – и сей же час пойду. Дружина моя готова давно.

    – Да как же сейчас? – заворчали бояре, косясь друг на друга – Урожаи не собраны, жито в закрома не положено. Даже сено – и то косить не кончили… Дал бы хоть седмицу-другую – колос только начал наливаться! А не то зиму бедовать станем. Чего в рот положить, когда в житнице пусто?… Да кони не кованы, да ратники по сёлам отпущены… Не, никак раньше Успенья не выступить. А тамо пост… Охти! Князюшка, чего торопишься?

    Только двое-трое, и среди них Внезд, твёрдо сказали:

    – Когда прикажешь, тогда и выступим, княже! Ростислав молчал, терпел, хмуря брови, а после стукнул кулаком по подлокотнику.

    – Рати готовить, – молвил жёстко. – Как прикажу, так и выступим. Супротив великого князя не пойду! А вам всем – ждать слова!

    Слово прозвучало девятнадцатого числа зарева-месяца. Кияне отказались идти в ополчение против Юрия Суздальского, говоря, что он тоже Мономахова корня и они не хотят распри между стрыем и сыновцем. Опасаясь, что в его отсутствие кияне вызволят Игоря Ольжича из монастыря и поставят князем, Изяслав не придумал ничего лучшего, кроме как подговорить своих верных людей. Те вместе с толпой взбудораженных киян хлынули на монастырский двор… Игорь был убит. Война началась.

5

    …Тесовый терем стоял прочно, отгородившись тыном. Кроме боярского дома, были там ещё две хоромины и в два ряда клети и повалуши с добром. Пошедший в дозор рыжий Ермил углядел, что в ворота как раз въехал небольшой обоз. Это была удача – знать, добра много и ещё больше привезли.

    От ближнего леса, где схоронились ватажники, усадьбу отделяло поле. Налететь и ударить не получалось. Посему ехали открыто, чуть не распевая песни. Иван Берладник с Мироном и Мошкой – впереди. Их заметили издаля, отроки засуетились, закрывая ворота.

    – Эй, не гомозись! – крикнул Иван, поднимая руку. – Чего всполошились? Не тати мы, а княжьи люди! Чей терем?

    – Боярина нашего, Удачи Прокшинича, – ответил старшой отрок.

    – Боярин дома ли?

    – Дома. А тебе что с того? Аль вести ему привёз какие?

    – Есть и вести, – Иван оглядел своих людей, словно прикидывая, кто из них везёт грамоту. – Зови боярина!

    – А сам ты кто таков? И чьего князя человек?

    – Ничей я. Сам князь. С Берлада. Зови боярина, кому сказано!

    Иван конём надвинулся на старшого, но тот выставил копье:

    – А ну не озоруй! Сейчас такие времена, что каждый себя князем сказать норовит!

    – Да как ты смеешь, пёсья харя, князя порочить? – не стерпел Мирон и хватанул из ножен меч. – А ну прочь, пока цел!

    Он махнул мечом и перерубил древко копья у самого наконечника. Это было началом. Боярские отроки кинулись на берладников. Кто-то поспешил затворить ворота, несколько человек устремились в глубь усадьбы, зовя подмогу, но берладников было больше. Те, кто не схватился с отроками боярина Удачи у ворот, пускали через тын стрелы, лезли на забор, по-половецки метали арканы. Спешась, Мошка рубил топором воротину, и щепки летели по сторонам.

    Несколько человек, среди них Бессон с Ермилом, перевалили через тын. Одного пришпилили стрелой к забору, ещё двух зарубили, но берладники успели скинуть засов, и конники ворвались внутрь усадьбы.

    Сеча сразу растеклась по двору. Метались перепуганные холопы, бегала челядь, визжали девки. Берладники рубили отроков с коня. Иван с Мироном и Степаном пробились к крыльцу первыми. От Степанова топора затрещала дубовая дверь. Ещё несколько молодецких ударов – и она разлетелась пополам. Подоспевшие берладники хлынули внутрь, еле успев пропустить князя.

    Нашли забившуюся в угол ключницу, нескольких дворовых девок и старуху, которая начала было плеваться в ватажников, бормоча заговоры. Какой-то горячий парень наотмашь ударил её мечом – старуха рухнула поперёк всхода.

    Иван выскочил на крыльцо. Ватага уже хозяйничала на подворье. Волокли добро, хватали визжащих девок, сбивали замки с клетей.

    – Боярин, пёс, ушёл! – крикнул Иван. – Боярина ищите!

    – Не мог он уйти! – кое-кто из ватажников побросал работу. – Мимо нас и мышь не проскочит…

    – Эй! – вдруг откуда-то снизу послышался шёпот. – Эй, находник! Сюды глянь! Да пониже…

    Иван поискал глазами, даже перегнулся через перила крыльца и ахнул – под крыльцом была устроена конура, возле которой на цепи сидел заросший грязный мужик. Стоя на коленях, он двумя руками держался за ошейник.

    – Ты чего тут?

    – Боярин Удача меня на чепь посадил заместо кобеля. Видал я, куды он схоронился. Вели освободить меня – покажу его заимку!

    Крикнув своих, Иван скатился с крыльца. Мужик только прижмурился, когда топор Мошки разрубил цепь у самого ошейника и вскочил на ноги с таким видом, словно хотел лететь.

    – Вон куды он схоронился! – бросился бежать, указывая на маленькую дверцу. – Там подклеть, а оттуда ход идёт в огороды.

    – На огород, живо! – Человек пять ватажников во главе с мужиком бегом бросились на поиски.

    Кабы не мужик, ушёл бы боярин Удача. Тот углядел его за голыми кустами и ринулся головой вперёд. Удача Прокшинич зарычал зверем, стал отбиваться и успел поранить мужика, но тут подоспели другие ватажники. Навалились кучей, заломили руки назад и волоком притащили на двор. Мошка вёл пошатывающегося мужика. Голова того была в крови.

    – Ишь ты, – Иван, облокотясь на перильца крыльца, смотрел на боярина. – Строптивый…

    – Ишшо какой! – загомонили ватажники. – Чисто лютый зверь!

    – Сами вы хуже псов поганых! – вскинулся Удача. – Налетаете, ни князя, ни Бога не боясь!

    – Бог-от далече, а князь… Где твой Юрий? Никак в Суздале сидит, носа высунуть боится, – усмехнулся Иван.

    – Ничо, – проворчал боярин. – Ишшо поглядим, чей верх будет!

    – Хвалилась жаба море выпить – тут её и порвало, – скривился Иван. – Мне твой князь не страшен. Да и ты сам… Чего с тобой творить?

    – Дозволь, господине, его на мою чепь посадить! – подал голос давешний мужик. – Пущай побудет в моей шкуре!

    Удача Прокшинич не стерпел. Зло плюнул в сторону Ивана:

    – Холоп… б… сын!

    У Ивана чуть шевельнулись скулы. Берладники не удивились, когда он резко выпрямился и отступил от перилец:

    – Вздёрнуть. Тут!

    Отвернулась удача от Удачи Прокшинича, боярина Суздальского. Взлетел он над воротами терема в петле, закачался, задёргал ногами, вываливая язык, да вскоре и затих. И не видел уже, как проезжали из разорённой усадьбы подводы, гружённые добром, как вели под уздцы его коня, как жадно ватажники поглядывали на лари с заветным золотом.

    Уже когда трогались в путь, подёргал Ивана за полу опашеня тот мужик в пёсьем ошейнике:

    – Слышь, господине, прими меня к себе! Не пожалеешь!

    – А тебе на кой? Ступай себе домой!

    – Некуды мне ворочаться. Боярин Удача избу мою старосте отдал, батьку насмерть запорол, а мамку… Эх, да что говорить! Не возьмёшь – нож достану и в леса уйду. Разбоем жить стану, а к боярам не ворочусь.

    Иван оглянулся на своих. Ватажники посматривали на мужика с пониманием. Берладники сами в своё время уходили от злых бояр, бежали от лихоимства и несправедливости искать лучшей доли. Далече Дунай, да ведь добирались.

    – Добро, – кивнул Иван. – Бери коня, какого хошь да сымай с убитых чего приглянется, – он указал на боярских отроков, порубленных в бою. – Мошка! Присмотри за мужиком… Как, бишь, звать-то тебя?

    – Михайлой поп крестил.

    – Ну и ладно. Поспешай! Нам ждать недосуг.

    Иван первым выехал за ворота. Распахнулся навстречу зимний лес. День выдался ясный, морозный. Кони ходко рысили по тропе, выдувая пар из ноздрей. Впереди – дозорные, озираясь по сторонам – всё-таки чужая земля.

    С осени не был Иван в Смоленске. Как призвал Изяслав Мстиславич брата своего Ростислава на войну, так и колесил по Руси. Сперва тревожили Суздаль – налетали на посёлки, городцы и монастыри. Где просто пошалят, а где пожгут. Уводили в полон селян, угоняли скот, пустошили усадьбы. Иногда собирали городки ополчения – тогда был настоящий бой. В другое время озоровали помаленьку. Иван, коего даже сам князь кликал Берладником, собрав кроме своих людей ещё сотню отчаянных голов, отваживался подходить чуть ли не под стены Ростова и Суздаля. Правда, в бой не ввязывались – ждали, когда на вызов ответит Юрий Суздальский.

    Но время шло, а он словно не замечал ничего. Доходили слухи, что Юрий строил храмы в своих городах, укреплял пограничные крепости против булгарских выходов и сидел дома. Только в начале зимы он отправил дружинников в Новгородские пределы – те принялись грабить земли, хватать обозы с товарами – и грозился вовсе перекрыть пути к Новгороду.

    Тогда-то и послал Изяслав брата Ростислава на север. С его войском пришёл и Иван Берладник. Они поднялись к устью реки Медведицы, к самой Волге и встали там.

    Ниже по течению Волги лежали земли Суздальского княжества. Шли дни, зима крепчала, потрескивали морозы. Ратники маялись без дела. Больше от скуки, чем от удальства, иные впотай ходили в зажитье, грабя суздальцев…

    Иван и ворочался из такого похода. Дружина везла съестной припас, гнала полон и скот. Под охраной Мирона и Степана в переднем возке везли казну боярина Удачи.

    Ростислав Мстиславич расположился в небольшой крепостце на берегу Медведицы. Не дошли у Юрия Долгорукого руки укрепить городок – вот и попал он нынче смольянам. Сам князь занимал палаты наместника, лучшие избы разобрали бояре и воеводы, прочая дружина устроилась кто где. Иван предпочёл жить со своими людьми.

    Они как раз разбирались с добычей, когда прискакал человек от Ростислава:

    – Иван Ростиславич! Князь тебя кличет!

    – Почто так сразу? – С мороза хотелось в тепло. Снять опашень, испить сбитню, который готовила Анюта – вдовица молодая, а потому разбитная и на ласку отзывчивая. Она уже ждала у крылечка, и Иван представил, как ночью будет мять её податливое тело. – Нешто он видал, как я воротился?

    – Видал. Вот меня и позвал! Собирайся!

    – Мирон! – крикнул Иван. – Поворачивай! Со мной к князю едешь!… Степан, а ты пригляди, чтоб всё было уложено добре…

    Втроём – увязался и Бессон, – прискакали к избе посадника. Там толклись дружинники, по углам шныряли дворовые слуги. Один из бояр собирался восвояси и неловко карабкался в седло.

    Ростислав сидел в горнице у печи. Был он одет скромно – только по золотой гривне, серьге в ухе да властному взгляду и скажешь, что князь, а не простой ратник. Слуга стоял перед ним, выслушивая наставления, но замолк и ушёл по знаку князя, едва Иван переступил порог.

    – Звал, Ростислав Мстиславич? – Иван коротко поклонился – как младший старшему.

    – Звал, Берладник… Опять ты со своими молодцами без спросу в зажитье ходил?

    – Так ведь для-ради всех старались. Жита привезли, скота пригнали – будут люди твои сыты. А что до добра всякого – так земля-то чужая. Юрий Суздальский новгородцев забижал, дома их грабил – нешто нам не отвечать? Чего тут сиднями-то сидим? Какую седмицу приросли к этой Медведице!

    – Юрьевы полки ждём, – ответил Ростислав. Хоть и был Берладник изгоем, а всё же княжьего рода и, как с боярином, с ним говорить не пристало.

    – Да Юрий небось до весны с места не сдвинется. Нешто так и простоим без чести?

    – Сдвинется, – пообещал Ростислав. – Вот, зри. Гонец был от Изяслава Мстиславича. Собрал великий князь полки по Новгородской земле – от самого Новгорода до Нового Торга и идёт сюда. Когда такой враг у ворот – кто усидит на месте?

    Иван разулыбался. К слову сказать, жить одним только грабежом ему в глубине души претило – из-за этого в своё время ушёл с Берлада. Другое дело, что на войне всё равно заняться нечем. Но когда обещан настоящий поход… Это другое дело!

    – Так что из крепости ни ногой. Вот-вот Изяслав Мстиславич подойдёт. Тогда и быть походу!

    Окрылённый, возвращался Иван к своим. Скоро кончится бессмысленное сидение в крепости, можно будет выступить в поход и схватиться с врагом. О том, кто этот враг, берладники не задумывались – главное, что за службу им платили полновесным серебром.

    Прошли дни. Поздняя осень с её первопутком сменилась ранней зимой, когда наконец прискакал ещё один гонец – великий князь Изяслав Мстиславич шёл с Торжка, ведя за собой полки новгородцев.

    Он прибыл на другой день – впереди шла княжья Друнина, важно покачивались в сёдлах бояре, а за ними торопились пешие новгородцы. По старому обычаю они ходили в поход пешими, лишь немногие бояре и боярские отроки были верхами. Дальше длинной серой змеёй тянулся обоз. Новгородцы – люди хозяйственные, везли не только дорожный припас и оружие, так что стан стали устраивать уверенно, словно собирались тут жить.

    Дружинники Ростислава Мстиславича и сам Иван встречали полки. Князья съехались в полпоприще от крепостного тына, обнялись в сёдлах и вместе поскакали в крепость. Смешались между собой и их бояре. Иван держался позади – как-никак, но когда-то он воевал против Изяслава, защищая Киев для Ольжичеи. И пускай не довелось ему повстречать великого князя в бою, но всё-таки оказалось, что кое-кто из Изяславовых бояр его признал.

    Братья вместе проследовали в терем, где с рассвета готовили для знатных гостей баньку, а после и стол. Распаренный Изяслав Мстиславич воссел во главе, где теснились блюда с жареным, варёным, печёным. Торопились отроки – хотя и много было наставлено на столах, а всё-таки для некоторых кушаний места не хватило.

    Подняли первую чару – за здравие и победу в войне. А знатно ты тут живёшь, братуша, – Изяслав с любовью окинул ломящийся от яств стол. – Инда у себя в Смоленске принимаешь меня! Чай, ежедень пируете? Небось и в битву не захотите от таких-то харчей!

    – То подручник мой, Иванко Берладник, в зажитье со своими молодцами ходит, – поспешил объяснить Ростислав. – Он нас мясом и снабжает.

    – Что за Берладник такой? – Изяслав поискал глазами.

    Иван был среди бояр. Сидел не в первом ряду, но и не в последнем, помня свою знатность. Он привстал, поклонясь Изяславу Мстиславичу.

    – Ты откуль такой взялся? – весело вгрызаясь в исходящее соком мясо, спросил Изяслав.

    – С Берлади, – ответил Иван. – На Дунае. А до того вотчиной моей был город Звенигород, что в Червонной Руси.

    – Чего ж оттуда ушёл? Аль захотелось в чужом краю счастья попытать?

    – Стрый мой, Владимирко Володаревич, изгнал меня.

    – Стрый? – Изяслав подался вперёд. – Так ты княжьего рода? Чего ж ко мне на поклон не пошёл? Я великий князь, всем князьям старший брат и отец. Нешто не вступился бы?

    – Иван до меня у Святослава Ольжича стремя держал, – вступил в беседу Ростислав.

    – Эво-она? – протянул Изяслав. – Ольжичам, стало быть, служил? И Всеволоду тож?

    – И Всеволоду, – кивнул Иван. – Он ради меня полки на Галич водил…

    – Точно, – Изяслав хлопнул себя по колену. – А я гляжу – где видел тебя? Кишка оказалась тонка у Всеволода. А братья его и того пожиже будут. Не то, что наш, Мономахов, корень! Так что держись Мономашичей – не прогадаешь!

    Иван хотел было спросить, кто из Мономашичей лучше – братья Мстиславичи или их стрый Юрий Владимирич, – но сдержался. Всё-таки ел ныне хлеб князя Ростислава. Он только ответил князьям поясным поклоном и сел на место, протягивая руки к чаше, чтоб вином залить внезапно подкатившую горечь.