Текст книги "Иван Берладник. Изгой"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

    Ехавший впереди княжьего поезда боярин Ян Мокеич смотрел на прямую спину князя и тихо покачивал головой. Служил он ещё отцу его, после с молодым княжичем подался в Звенигород, благо, деревенька была недалече, осталась от жены-покойницы. Он да пестун Улан – на их глазах, почитай, вырос Иван Ростиславич. Кому, как не боярину Яну, знать его нрав.

    «Горяч князюшка, – думал боярин, качаясь в седле. – Тесно ему в Звенигороде. Ни славы добыть, ни горе избыть. А каков витязь получился! Вот бы мне такого сынка…»

    Словно отвечая мыслям боярина, вырвался, догоняя князя, из дружинников ещё один всадник. Даже не всматриваясь, узнал его Ян Мокеич и досадливо поморщился. Мирон, зятюшка ненаглядный…

    Одна-единая у боярина Яна дочка выросла – шустрая и красивая, бедовая девка. Приглядой звать. Ещё в младенчестве не было с нею сладу, и хотя крестили её Ириной, крестильное имя никто, окромя попа, не ведал. Так Приглядой-вертушкой и кликали. Любил её боярин, да и мать-покойница, пока жива была, пылинки сдувала. Когда боярыня померла, шибко тосковал по ней Ян Мокеич, потому-то так легко и последовал за Иваном в Звенигород. И дочь с собой перевёз. Думал, жениха ей сыскать среди местных-то. А жених подле ходил.

    Был Мирон сыном княжьего дружинника, сам сызмальства при дружине – сперва за конями ходил, потом с другими детскими меч получил. Князь молодой – и дружина у него почти вся молодая. Часто ездил Мирон с князем Иваном – то на охоты, то на пиры. И как-то, по делу наведавшись к боярину Мокею, заприметил его дочь Пригляду.

    Недоглядел боярин за дочкой. Опомнились, когда стало боярышне дурно в божьем храме и бабка-знахарка поведала Яну Мокеичу, что тяжела Пригляда. Дознаться, кто виновник, труда не составило…

    Осерчал тогда боярин, пошёл к князю с жалобой. А Иван Ростиславич, выслушав своего думца, велел кликнуть Мирона и спросил, желает ли он взять Пригляду Яновну в жены. Тот возьми и согласись. И пришлось боярину играть свадебку.

    Не по нраву пришёлся Яну Мокеичу зять. Выделил дочери приданое, отселил молодых и забыл про них. Вспомнил лишь, когда дедом стал – родила Пригляда сынков, сразу двоих. Старшенького назвали Яном, второго – Мокеем. Только тогда оттаял старый боярин, но на зятя до сей поры косился. Кабы не князева заступа, сгноил бы!

    … А Мирон скакал рядом с Иваном Ростиславичей и думать не думал, какие тучи ходят над его головой.

    Так вместе въехали в тесовые ворота Звенигорода. Вместе и придержали коней, поджидая остальных, вместе подъехали к княжьему двору.

    – Глянь-ка, княже, – кивнул Мирон, – чего это суета такая?

    Издалека углядев возвращающегося князя, навстречу выскочил дворский Перенег.

    – Княже Иван Ростиславич, поспешай, – склонился в поклоне и тут же выпрямился, хватаясь за узду белого коня. – Гости у нас. Послы из Галича!

    – Из Галича? – Иван оглянулся на подъехавшего боярина Яна. – Неужто?

    – Истинный крест! Только приехали. Матушка же хотела слать гонцов, чтоб тебя отыскали! Поспешай! – и Перенег потянул княжеского коня за узду распахнутые ворота. На подворье впрямь было людно. Суетились холопы, выводя утомлённых скачкой коней, растаскивали озки, носили в терем сундуки и ларцы. На всходе толпились бояре. Иван, спешившись у крыльца и взбегая по ступеням, узнал своих думцев Василия Степаныча и Юрия Петровича, и старого пестуна Улана.

    – С возвращением, княже, – загомонили бояре. – С доброй вестью тебя! Заждались уже!

    Ян Мокеич присоединился к Ивану и, оставив Мирона в сенях, молодой князь прошёл в терем.

    В большой палате на стольце сидела мать, полячка Аглая. От неё унаследовал Иван влажные глаза, на которые уже с четырнадцати его годов заглядывались девки и боярышни. Рано овдовев, княгиня Аглая подурнела, но сейчас улыбалась, как в молодые годы, когда ещё был жив любимый муж и младенец только бился под сердцем. Подле неё стояло трое незнакомых бояр.

    – Сын, – княгиня заблестела глазами, – радость у нас. Пришли послы из Галича, со словом к тебе.

    Иван ещё в передних сенях соросил опашень и шапку, сейчас только тряхнул волосами, проходя к стольцу рядом с матерью:

    – Будьте здравы, мужи галицкие. Что привело вас в Звенигород? Есть ли вести от стрыя моего, князя Владимирки Володаревича?

    Стоявший впереди боярин, великий ростом, плечистый, зверообразный ликом, кашлянул и важно прогудел – словно вечевой колокол прозвонил:

    – Прибыли мы к тебе от города Галича, стольного града Червонной Руси. А слово наше к тебе такое – хочет видеть тебя Галич на своём столе князем. На том кланяемся и просим – иди к нам и княжь у нас по всей роте!

    Иван переглянулся с матерью.

    – Неужто так? Зовёт меня Галич?

    – Истинно реку, – боярин Избигнев размашисто перекрестился, – весь Галич за тебя встал.

    – А князь ваш? Князь Владимирко галицкий что же? Он… жив?

    – Жив князь, да только Галичу он не надобен. Ты – наш князь. Тебя хочет Галич.

    Теснившиеся вдоль стены бояре зашушукались, выжидательно поглядывая на молодого князя. Были среди них те, кого радовал его взлёт, были такие, кто хотел дождаться его отъезда, а были и те, кому не в радость была такая весть. Самому Ивану было и сладко, и страшно. Вот и сбылись мечты. Открылись перед ним дороги. Стольный Галич, первый город Червонной Руси! Ему ли мечтать о таком при жизни стрыя?

    До вечера не находил Иван себе места. Закатил в честь дорогих гостей пир горой, где подавали жареную кабанятину – того самого секача, что порвал Волчка, – и прочую дичину. Пил меды, опрокидывая чашу за чашей, слушал гусляров и хвалебные речи бояр, сам кричал что-то в хмельном угаре, а в голове стучало одно: «Галич… Галич… Галич…» – будто конские копыта выбивали дробь по пыльной дороге. Тут же клялся галицким боярам, обещал всё, что ни попросят. А не грех и раздавать обещания! Они ему вон какой подарок сделали!

    Наконец вывалился из душных сеней, где вперемешку с боярами пировала дружина. Зимняя ночь вызвездила небо, подморозило. Где-то далеко постукивала колотушка сторожа. Забрехала собака за забором. Ощупью, хватаясь за резные балясины, Иван побрёл вдоль гульбища, толкнул маленькую дверцу, шагнул, как провалился, во тьму подклети.

    Вот знакомая клетушка. На нетерпеливый стук послышался испуганный полусонный шёпот:

    – Кого ещё нечистый несёт?

    – Я это, Милена.

    – Ой, лишенько!

    Ключница распахнула дверь, и Иван чуть не упал на подставленные руки. Женщина втащила его к себе, торопливо затеплила в светце лучину. Иван сидел на её постели, откинувшись, и жадно дышал. Запалив огонь, ключница встала над ним – простоволосая, в длинной белой сорочке, под которой просматривались налитые груди и широкие бедра.

    – Почто сейчас-то? – молвила она, когда Иван, часто задышав, сгрёб её в охапку, прижимаясь лицом к её животу. – Ночь-полночь… – а сама уже запустила пальцы в тёмно-русые волосы князя.

    – Уезжаю я, Милена, – поднял голову Иван. – В Галич, княжить.

    – Согласился? – ахнула ключница.

    – А чего нет? Судьба это моя. Весь век не просидишь на одном-то месте.

    – Сокол… Улетишь – не воротишься, – Милена взяла лицо Ивана в ладони, наклонилась, и он жадно поцеловал её. Потом рванул на себя, усаживая на колени, полез, не прерывая поцелуя, ей за пазуху, нащупывая тёплую мягкую грудь. Милена вдруг застонала, чуть отстранившись.

    – Ты чего?

    Но ключница лишь блеснула в темноте слезинками на ресницах:

    – Соколик мой… на кого ж ты меня бросишь-то?

    – Ничо, – с напускной суровостью ответил Иван. – Бог даст, ещё будем вместе-то…

    – Не будем, – всхлипнула Милена и обняла князя за плечи, привлекая к себе на ложе. – Ты – князь, а я раба твоей матушки.

    – Ну, будя, будя! Я к ней с радостью, а она – слёзы лить…

    – Да я радуюсь, радуюсь, – торопливо соглашалась Милена, а Иван уже тянул подол её сорочки, открывая белое женское тело. – Только забудешь ты меня в чужой-то стороне!

    А сама послушно разводила ноги, подставляла его поцелуям губы, шею и плечи и старалась не думать о том, что ей-то уже никогда не забыть своего князя. И что никогда она уже не скажет ему о той радости, которую пока знала только она одна…

    И стояла потом, прячась за высоким крыльцом, утирая слёзы концом платка, и любовалась напоследок на своего любимого, как гарцевал он на прощанье по двору, как склонил голову под руку благословившей его матери и как ускакал в распахнутые ворота. И всё загадывала – коли обернётся, увидимся мы с ним.

    Но Иван Ростиславич не обернулся. Перед ним лежала широкая дорога, ждали его стольный Галич, честь и слава. И когда несколько дней спустя стоял на вечевой ступени, слушал крики толпы, перезвон колоколов на Успенском Соборе и целовал крест Галичу, скрепляя роту клятвой, пело и ликовало всё в его душе. И на глаза наворачивались непривычные слёзы радости.

3

    Знатной охотой потешил Витан Судилич князя Владимирку. Загнали в роще над рекой Туров – добыли двух коров и быка. Княжич Ярослав меткой стрелой подбил молодого оленя, нежданно-негаданно выскочившего на загонщиков. Тот вовремя заметил меж деревьев всадников, сдержал бег, поворачивая вспять, но Ярослав был проворнее – калёная стрела вошла оленю в бок, а потом добить раненого зверя ничего не стоило.

    Сейчас душистая оленина, с пряностями и дымком, стояла на столе, исходя соком. Рекою лились меды, мокрые от пота чашники метались, угощая князя и его приближенных. Бояре ели и пили в три горла – чай, чужое, не своё. Многие привыкли за счёт князя пировать – иной нарочно дома не велит от скупости печь топить и тесто творить – знает, что вечером у князя пир. И морит себя голодом с раннего утра, перебиваясь с хлеба на квас, зато на переднем месте за праздничным столом чуть в рукава долгой шубы не накладывает пироги да куски жареного мяса.

    Владимирко Володаревич сидел во главе стола, сын Ярослав с молочным братом Владиславом – по правую руку, боярин Витан Судилич – по левую. Рядом с боярином его собственный сын, тоже Владислав, но этот ещё молод, усы только-только пробиваются, а глаз уже остёр. Нацелился на княжича, подмигивает через стол – мол, не робей, я тебе помогу.

    Сыновнюю переглядку давно заметил боярин Витан – он-то и велел бояричу показывать себя. И, улучив миг, наклонился к князю:

    – Дивлюсь я на сына твово, княже! Уж до чего ладен, до чего леи! Орёл! Знатный помощник и наследник делам твоим!

    – Да уж, – подобрев от выпитого и забыв всегдашнюю мнительность, покивал князь. – Ярослав мой – не иным чета. И начитан зело, и силён…

    – И воин, и охотник какой! Любо-дорого поглядеть! – умилился боярин. – Да за такого князя живота не пожалеешь! За князя! За князя и молодого княжича!

    – За князя! За княжича! – заорали первыми Серослав и Степан Кудеярыч. За ними остальные принялись орать здравицу, силясь перекричать друг друга. Князь встал, под общие крики выпил ответную чару.

    – Да тебе-то, боярин, грех жалиться, – ответил он. – У тебя самого сын подрастает. Красавец! Ничуть не хуже!

    Владислав чуть не зарделся девкой от княжьей похвалы.

    – Да уж, всем боярич хорош, – поспешил его отец, – пора к делу приставлять. Гляжу я на твоего-то сына и думаю: вот бы и моего сынка обогрело твоё солнышко, княже. Все мы дети твои, всё от щедрот твоих питаемся, никого ты лаской не обделяешь, не оставляешь обиженным. Всем при тебе хорошо и привольно. До самой смерти служить тебе рады, а придёт пора – княжичу послужим верой и правдой. А мы не доживём – так сыны наши служить будут, потому как без князя нам не можно!

    – Никак не можно!… Куды без князя-то! – загалдели снова бояре. – Эй! За князя!

    И снова лились меды и вина. Снова вздымались полные чаши, и чашники еле успевали поворачиваться, обнося бояр и князя.

    Ярославу скучно было на пиру. Хвалил его отец на людях, любил, когда хвалят другие, а иной раз сердито хмурился. Хоть и шёл Ярославу двадцатый год, а не привык княжич сидеть на пирах. Чем больше вливал в себя медов, тем угрюмее делался. Вот и сейчас – слушая боярские речи, ждал, когда можно будет улизнуть с пира и продышаться. Кружилась голова от выпитого. Хотелось на воздух. И ведь никто не обращал на него внимания! Брат молочный, Владислав, ел и пил за двоих, отцовы бояре – так те и вовсе позабыли, что не у себя дома. И только хозяйский сын не сводил глаз. Вот опять встретился взглядом, подмигнул и указал на дверь. «Выйдем, что ли?» – читалось в жёлто-карих глазах.

    А отчего б не выйти! Нешто его держат здесь? Ярослав привстал.

    – Владислав, – толкнул молочного брата. – Пошли?

    – А? – тот оторвался от пирога. – Ну, пошли!

    Юноши росли вместе, в раннем детстве вовсе не делая различий, кто княжьего рода, а кто боярского. С одинаковыми царапинами и ссадинами прибегали со двора, вместе играли в бабки и лапту, бегали на речку купаться, иногда, умаявшись, засыпали под одной полстью. Один и тот же пестун опекал их, один и тот же дьячок обучал грамоте. Всего различий – один княжич, а другой – кормилич.

    У порога их догнал Владислав Витанович. Был на полголовы ниже, но дерясался уверенно – Ярослав и его молочный брат здесь в гостях, а он – хозяин:

    – Пошли, что ли?

    Все трое затопали с крыльца.

    Боярская усадьба ещё не спала. Уснёшь тут, когда в сенях пир горой! В поварне пекли и жарили, на конюшне холопы ждали, не придётся ли на ночь глядя выводить коней. Боярские отроки веселились на дворе. Места всем в тереме не нашлось, и они пировали кто на высоком крыльце, кто на подворье. Здесь тоже жарко горели костры, слышались разудалые песни, смех и гомон.

    Возле угла шмыгнула тень. Попала в светлый круг костра, заметалась, как испуганная птица, дворовая девка. Сразу несколько жадных рук вцепились в локти и плечи, подтаскивая к огню.

    – Ого-го, какая пташка залетела! – заговорили разом. – А ну-ка, сядь поближе! Да не боись! Поцелуй!… Эй, дайте-ка я!

    Девка рванулась отчаянно, укусила кого-то. Дружинник завопил, ругнулся по-чёрному, но девка уже бросилась бежать, торопясь скрыться за угол.

    – Держи! – Владислав Витанович первым метнулся впереймы. Ярослав и Владислав Кормилич подоспели, когда он уже поймал беглянку за косу:

    – Куда спешишь?

    – Ой! – только и ахнула она, оказавшись в окружении новых молодцев. В том, что держал её, узнала хозяйского сына и задрожала.

    Подбежали дружинники, остановились, углядев бояричей и княжича.

    – Упустили пташку, охотники, – бросил им Витанович. – Наша добыча! Себе других ловите, а эта с нами пойдёт!

    – Ой! – вскрикнула девка. – Ой, пустите! Ой, лишенько мне! Ой, мамонька…

    Её никто не слушал. Держа её за локти, бояричи втолкнули девку в подклеть и повалили на мешки. Ярослав не отставал. В темноте, толкаясь и спеша, вместе с приятелями шарил руками по извивающемуся на мешках девичьему телу, а потом первым, как княжич, распустил пояс и утвердился на ней. Закричала бы девка, кабы не рука, зажимающая ей рот…

    С утра всегда болит голова и хочется рассолу. Князь Владимирко с трудом оторвался от изголовья:

    – Плешка…

    Верный холоп появился тотчас. Согнулся в поклоне, ожидая приказаний.

    – Чего вылупился, дурень? – напустился на него Владимирко. – Пить!

    – Счас-счас, батюшка, – Плешка исчез, но тут же появился с братиной, полной свежего мёда. – Испей! Медок на травках настоян. Всю хворь враз как рукой сымет.

    – Опять? – капризно поморщился Владимирко.

    – Пей, княже, не сумлевайся! – стоял на своём Плешка.

    Внутренне содрогаясь, князь приник к братине. Пил маленькими глотками – не любил боярских застолий, но не потому, что наутро болит голова – просто боялся, что на пиру подсунут яд. Самому ему сестрица Ирина как-то прислала из Византии перстенёк с секретом – на всякий случай. Случай тот представился вскорости, но с тех пор не каждого допускал на свои пиры Владимирко.

    Мысль о пирах напомнила о вчерашней гульбе, и князь тихо застонал. Неужто и сейчас придётся опять сидеть за столом, пить, есть и улыбаться! Он устал, хотелось отдохнуть в тишине.

    Медок, однако, немного помог. Возвернув братину Плешке, Владимирко бросил:

    – Одеваться!

    – Счас-счас, – засуетился холоп.

    – И дворского кликни. Пущай собирается в дорогу.

    – Куды это?

    – На кудыкину гору, холоп! – рявкнул князь. – Домой едем! Сей же час!

    Как вожжа попала под хвост Владимирке – вмиг на ноги терем поднял, всех переполошил. Напрасно боярин Витан хлопотал, уговаривал князюшку погостить ещё, обещая новую охоту, напрасно поварчивали и сокрушённо качали головами и бояре – собравшись и наскоро отобедав, князь вместе с двором, казной и сыном отбыл в Галич.

    Путь от Тисмяницы до Галича невелик, да обоз с добром и казной тащится медленно. Вот так и случилось, что обогнала его худая весть, встретила на полдороге, когда уже показались впереди стены стольного города, окружённые посадом. С последнего поворота послал князь вперёд себя дружинника – упредить, чтоб готовили терем, топили бани, накрывали на стол. Малое время прошло, а дружинник уже назад поворотил.

    – Ну? Как службу справил? – князь Владимирко приготовился сердиться на гонца за то, что торчит на дороге.

    – Не казни, а прежде вели миловать! – вой поклонился в седле, сдёргивая шапку. – А токмо закрыл перед тобой Галич ворота!

    – Что? – вытаращил глаза князь. Уже потянулся за плетью, чтоб выпороть нерадивого слугу, но тот замотал головой:

    – Пока ты на охоте тешился, ударили галичане в вечевое било, да и порешили всем миром, что ты им не надобен, а промыслили они себе иного князя. А тебе велели уходить, хоть в Перемышль, хоть в Звенигород.

    – Да как ты смеешь такое говорить? Мне!… Я им не надобен! Холопы! Быдло! – разошёлся князь. – Вот я их ужо! Поговори у меня!

    Он замахнулся плетью на дружинника, тот вскинул руку – удар пришёлся по локтю.

    – Истинный крест, княже! – выкрикнул, подавшись назад. – Пошли кого из бояр под стену, коль мне не веришь!

    – Степан Кудеярыч! – крикнул князь. – Ступай, вызнай – правду сей холоп молвит иль брешет!

    Боярин коротко кивнул, махнул рукой двум своим отрокам и поскакал по обочине дороги к Галичу. Княжеский обоз остановился, поджидая. Дружинник, принёсший дурную весть, отъехал в сторонку, но совсем не убрался – вины за собой не чувствовал и прятаться не желал.

    Князь Владимирко с сыном держались впереди. Князь смотрел на галицкие стены, запрокинув голову. Он видел, как, уменьшившись в малое пятнышко, подскакал к воротам боярин Степан, как о чём-то заговорил с воротником, а после проехал внутрь.

    – Не может такого быть, – проворчал себе под нос. – Не может Галич меня кинуть…

    – Гонец баял, вече собиралось, – осторожно молвил сын Ярослав. – Ежели всем миром приговорили…

    – Молод ишшо отца-то учить, – огрызнулся Владимирко. – Что вече? Крику много, а толку мало!

    – Вот они с малым толком нас и скинули, – возразил Ярослав.

    – Цыц ты! – осадил сына князь, но примолк. А ну, как правда? И в Перемышле, случалось, созывал народ на площадь колокол. Был он один на весь город, и по его звону всё и вершилось. А ну как тут также? Есть же Новгород – там вовсе князь только на золотом стольце сидит да военную службу служит, а делами управляют боярский совет и вече. И в самом Киеве тоже…

    В это время на дороге показался боярин Степан, и Владимирко подался вперёд – какие-то вести привезёт кормилец его сына?

    Степан Кудеярыч осадил коня, сдёргивая шапку. Полуседые волосы прилипли к вискам и вспотевшему лбу. Лицо дёргалось.

    – Истинно так, как сказывал дружинник твой, княже, – промолвил он дрогнувшим голосом. – закрыл Галич для тебя ворота.

    лнягиню твою с дочерью в Перемышль выслали. А заместо тебя нового князя выбрали.

    – И кого же на моё место прочили? – прищурился Владимирко.

    – Сыновца твово, Ивана Ростиславича звенигородского, – ответил боярин. – Сел он, бают, в городе по Правде, городу роту давал и крест на том целовал.

    Как ни раздосадован был Владимирко, зафыркал в усы. Эва, куда хватил! Роту городу дал! Будто это ему поможет!

    – Ничо, – прошипел он, скрипя зубами от сдерживаемой злобы. – Они ишшо поплачут! Они меня ишшо попомнят! И Иванко с ними заодно! Кровавыми слезами заплачут!… Гей-гей! Чего встали? – встал на стременах, махнул рукой с зажатой в ней плетью. – Поворачивай коней! В Перемышль!

4

    Не бросал слов на ветер Владимирко Володаревич – двух седмиц не прошло, как встала под стенами Галича рать. Всю Масленую неделю собирал князь со всей Червонной Руси полки, и в начале Великого поста обложил стольный град со всех сторон.

    Напуганные предстоящим разором – зима хлеб и жито подъела, а тут ещё и война! – бежали в Галич из окрестных деревень смерды. В самом Галиче день и ночь бухало вечевое било и выводили тревожный перезвон недавно, ещё при Владимирке ставленные на звоннице Успенского собора колокола.

    Бояре толклись на вечевой ступени, звали народ всем миром отстоять своего князя. Выходил и сам Иван Ростиславич, видел людское море, слышал призывные крики: «Ты – наш князь! Умрём за тебя!»

    Радовался люд галицкий злой радостью – не принимали они Владимирка Володаревича, пришёл он самочинно, нарушив древнее вечевое право города самому выбирать себе главу. Ивана Ростиславича принимали со всей ротой, он обещал ходить в воле Боярского Совета, и Галичу было выгодно держать у себя «своего» князя. Такой и вольности их не ущемит, и от врага защитит. А враг – вот он, у ворот стоит!

    Упреждённые бежавшими под защиту городских стен поселянами, галичане спешно вооружались. Кузнецы отложили орала и лопаты, спешно ковали мечи и топоры. Бронники клепали кольчуги и шлемы, щитники делали щиты. Бояре из кожи вон лезли, стараясь перещеголять один другого – у кого отроки одеты справнее, у кого брони новее да мечи острее.

    У самого Ивана дружина была невелика – часть воев оставил он в Звенигороде, защищать мать. Хотел было по весне перевезти княгиню в Галич, да война помешала. С пятью десятками воев прибыл, но полсотни мечей – не войско. У иного боярина столько же отроков.

    Не было бы счастья, да несчастье помогло. Хоть и малое время просидел Иван на столе, а успели заметить и полюбить его горожане. Потому как княжий суд он судил по Правде [5]5
  Русская Правда – свод древнерусского права. Защита жизни и имущества, положение зависимых людей, наследственное право и т. д.


[Закрыть], и уже передавалась из уст в уста байка о крестьянине, что приехал на боярское подворье, привёз дань из деревеньки. Замешкался на дворе, пришлось заночевать тут же, в людской. А за ночь кобыла ожеребилась во дворе, вот и надумал боярин отобрать жеребёнка – дескать, всё, что на моём дворе, то моё. Ещё и кобылу надумал взять – негоже, мол, дитяте без матери. Кто-то надоумил мужика пасть в ноги князю, а Иван и рассудил: чья кобыла ожеребилась, того и жеребёнок. Правда то или нет, а только с той поры пошла про Ивана молва, что не даёт он в обиду простой люд. Вот и потянулись в его дружину молодцы – иные сбегали, не спросясь отцова благословения. Молодой князь принимал всех – воевать намеревался всерьёз, ради победы и Галицкого стола готов был поступиться родовым обычаем.

    В соборе заканчивалась служба. Крестясь, последний раз подходили к кресту бояре, за ними теснились тиуны, воеводы и старшие мужи. Простой люд стоял поодаль, почтительно расступался и кланялся, когда знатные мужи проходили мимо. Вышли уже почти все, задержался только Иван Ростиславич и несколько его ближних мужей. Среди них был Мирон, оставивший в Звенигороде молодую жену и малых сыновей. Он держался по левую руку от князя.

    Отец Онуфрий, незлобивый и тихий нравом человек, вздыхал, раздумчиво осеняя себя крестным знамением.

    – Ох, грехи наши тяжкие, – поварчивал, – и за что насылает Господь такое испытание? Чем мы прогневали Его? В такие дни душа должна о вечном заботиться, а ныне что зрю в людях? Не о спасении души, не о Боге их помыслы – о войне и душегубстве! И за что такая напасть?

    Иван помалкивал, слушая воркотню попа. Нынешний молебен был посвящён скорой победе над врагами.

    – Из-за меня копья ломаются, – сказал он наконец. – Осерчал Владимирко Володаревич, как стола его лишили.

    – Сам! – воздел отец Онуфрий палец. – Сам себя стола лишил, ибо непотребствовал много и грехи его велики были суть! А и Галич тоже супротив Божьего промысла пошёл – ибо всякая власть от Бога. Господь суров, но и милосерд. Карает он нас за наши грехи, но и воздаёт каждому по справедливости.

    – Что же выходит, отче? Владимирко Володаревич Галичу за грехи был послан?

    – За грехи наши тяжкие. Ибо заслужили мы такого князя и должны были, не ропща, нести крест свой. Мы же возроптали, и за то разгневался на нас Господь, привёл супостата на наши сёла и нивы! А и сам князь Владимирко тоже супротив Божьего промысла восстаёт – ибо неисповедимы пути Господни и одною рукой дарует он, а другой отнимает. И в горе, и в радости надо быть одинаково твёрдым.

    Мирон за спиной Ивана чуть слышно зафыркал – бывший боярский отрок имел на всё своё мнение. Отец Онуфрий недовольно зыркнул в его сторону.

    – Ты бы помолился, отче, чтобы Господь даровал нам победу, – попросил Иван.

    – Молюсь, сын мой. Денно и нощно молюсь, дабы уменьшилось беззаконие на нашей земле, чтобы не лилась зря кровь, не гибли люди христианские. Ведь от людей своего языка страдаем!… Нет, грешен и аз есмь, ибо не зрю Божьего промысла в том, что совершается. Не даёт мне Господь узреть истину!

    Поп отвернулся к иконам, истово осенил себя размашистым крестом. Иван тоже перекрестился, дружинники последовали его примеру.

    На улице встречал яркий весенний свет. Солнце с синего неба брызгало огнём, крытые золотом купола весело блестели, во всю глотку орали воробьи. Отрок подвёл Ивану коня. Вскочив в седло, князь поехал улицей, справа и слева толпился народ. Люди, которым в соборе место было самое последнее, тут ухитрились пробиться в первые ряды и созерцали своего князя. Бояре с ближними отроками пристраивались позади, толкали друг друга конями, выясняя, кто более достоин ехать рядом с Ростиславичей.

    Легко и весело было Ивану. Весёлый яркий свет, тепло и пестрота людской толпы сами собой вызывали Улыбку на лице. Но слишком часто мелькали в толпе люди в бронях – кто в стёганом кожухе, кто в кольчужке, кто с топором и рогатиной. Да его молодцы с утра парятся в кольчугах и при оружии.

    Три недели уже бились галичане с войском Владимирки Володаревича. Чуть ли не ежедневно были приступы, люди спали вполглаза. Жёнки и матери бегали на стену, носили родным поесть. В иных домах уже успели оплакать убитых – среди ярких женских и девичьих уборов нет-нет, да и мелькал чёрный вдовий плат.

    Не завернув к терему, Иван поехал к стене. Там сейчас постоянно теснились ополченцы. Горожане смешались с посадскими. Кое-где виднелись боярские отроки – обороной руководил Молибог Петрилыч с воеводой Никифором и тысяцким Вышатой Давидичем.

    Издалека заметив боярина Молибога, Иван сразу направился к нему на стену. Боярин стоял у зубца и смотрел вниз.

    Посады были частью сожжены, частью разобраны. Уцелели только те избы, которые были заняты княжьими и боярскими людьми. До самого берега реки раскинулся стан – стояли возы, уперев оглобли в небо, ходили люди. Где-то суетились и кричали – готовился новый приступ. Покамест под стеной разъезжали самые нетерпеливые, перебрасывались с защитниками стрелами.

    – Ты бы, княже, поосторожнее! – остерёг Молибог Петрилыч Ивана. – Не ровен час, шальная стрела долетит! Бережёного Бог бережёт!

    – Ничо, – уверенно откликнулся Иван. – Мне на роду написано в бою уцелеть.

    – Так то ещё не бой. Бой впереди. Вот-вот пойдут на приступ.

    Замечая приготовления, галичане подтягивались к стене. Кто-то уже проверял стрелы, примеривался стрелять в ответ. Меткий выстрел сбил с коня одного.

    Другой схватился за простреленное плечо, поскакал, клонясь в седле, прочь. Но тут стали подтягиваться к стенам Галича рати.

    Ополченцы на стене хмурились, лишний раз проверяли луки и рогатины, озирали толпу внизу.

    – Эка силищи-то нагнано, – раздавались негромкие голоса. – И откуда столько народа!

    – Небось со всех городов князь Владимирко-то народ согнал…

    – Крепко он за нас взялся!

    – А пущай крепко – скорее руки отсохнут…

    – Выстоим!

    – Чего – «выстоим»! Тамо вона какая сила!

    – А за нас Бог. И князь наш!

    Выкрикнувший запальчивые слова молодой ещё ополченец – юнец, усы только-только пробиваются, – оглянулся на Ивана Ростиславича: слышал ли тот. Князь и ухом не повёл – только пристальнее вгляделся в людей внизу. Согнанные в ополчение мужики бежали под стены неохотно. Галичане ночью обильно полили стену водой, теперь она вся покрылась толстой коркой льда, так что ни зажечь, ни вскарабкаться не удавалось. А сверху из-под заборол летели стрелы, и то один, то другой мужик падал. Снизу начали стрелять в ответ.

    Бой постепенно разгорался. Ивана мягко оттёр в сторонку Молибог Петрилыч:

    – Ты бы, княже, пересидел где в сторонке. Тута и без тебя управимся, а тебе под стрелы подставляться зазорно. Ещё подстрелят.

    Дружинники окружили князя. Мирон, низко надвинув на глаза шлем, скалился в злой горячей усмешке:

    – Сейчас бы в чисто поле выйти, да попытать силу силой! А то сидим, аки крысы, и ждём, пока нас выкурят.

    Иван так и загорелся. С начала осады он втайне мечтал о настоящей сече – в Звенигороде сказывал пестун, как ходил в молодые годы с дедом Володарем в бой, как совсем безусым отроком ратился и с погаными, и с ляхами, и даже со своим братом-русичем, когда была на Волыни замятия из-за Ярославца Святополчича. Недавно помер старый пестун, а рассказы его живы до сих пор и будоражат кровь. Не пришлось отцу Ростиславу как следует показать свою удаль. Так неужто сыну судьба отказала в воинском счастье?

    – А верно ты молвил, Мирон, – кивнул Иван. – Кабы выйти из-за стен, да кабы ударить по стану стрыеву!…

    – Выйти-то можно, – в Ивановой дружине большинство было молодо-зелено, разговор подхватили с лету. – Да маловато нас!

    – Удальцов кликнем. Нешто нет в Галиче добрых рубак?

    Чуть откатили вспять волны ополченцев, подхватывая своих убитых и раненых, а по улицам Галича поскакали вершники – звать добровольцев на княжий двор. О вылазке говорили тайно, боясь перебежчиков и боярских наушников – а вдруг как начнут отговаривать князя? – но всё равно большинство как-то проведало о том, что ночью Иван ведёт дружину во вражий стан.