Текст книги "Иван Берладник. Изгой"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

    У берега Прута встретились на лодьях свои же, берладники. Спешили они – замечены были выше по течению торговые лодьи. Шли с Коломыя и, по всему видать, направлялись в Малый Галич, что стоял в устье Дуная. Шли не торопясь, бережась из-за большой воды, которая в том году спадала медленно. Ещё мутный после половодья Прут нёс выдранные с корнем деревья, брёвна, иногда тушки утонувших зверей.

    Выслушав видоков, Домажир хлопнул себя ладонью по колену:

    – Удача сама идёт в руки! Не иначе, как князь нам счастье приманил.

    Иван невольно смутился – видоки посматривали на него, как на заморскую диковину. Один даже пихнул локтем дружинника, спрашивая, правда ли, это настоящий князь?

    – Рано про удачу заговорили, – только и молвил Иван. – Не ощипав лебедя, уж кушаем.

    – Твоя правда, Ростиславич, – посерьёзнел Домажир и махнул рукой: – Поворачивай! Ищи место!

    Дале никуда не поехали – засели в лесочке, а видоков с лодьями пустили дозорными, как простых рыбарей. У них и сети с собой были. Дожидаясь, берладники покидали их в воду, расположились на бережку. Засада засадой, а добрый улов никогда не помешает. Заодно утку били, баловали себя свежатинкой.

    К тому времени, как показались купцы, рыбаки уже вытаскивали сети, бросая в лодки улов. Рыбы было мало – ставили абы где, но не это волновало берладников. Иная добыча сама шла в руки.

    Лодей было пять, и все русские. Осанистые, с широкими бортами, они не спеша волоклись вниз по течению. Ветер был слабый, люди сидели на вёслах.

    – Эй! Куды размахались вёслами-то? – закричал, вставая на лодке, старшой дозора. – Сети нам порвёте, скаженные!

    – А вы чо тут сети ставите? Аль не видите, кто идёт? – гаркнули с передней лодьи.

    – Река не куплена, а земля тут вольная – где хошь, там сеть и ставь.

    – Много рыбки-то наловили? – купцы свешивались с бортов, смотрели на рыбаков.

    – Сколь ни есть, вся наша.

    – А вы чьи?

    – Сами по себе. Вольные!

    – Находников не видели?

    – Видели. Большая ватага вверх по реке надысь проскакала. Дюже спешили. У вас там всё тихо, аль опять валахи зашевелились?

    Валахи часто спускались с Трансильванских гор и, перейдя Быстрицу, нападали на деревеньки и хутора поселенцев. За то и берладники частенько тревожили их сёла, угоняя скот.

    – Тихо все.

    – Ну, тогда доброй вам дороги.

    – И вам Бог в помощь!

    Обе стороны прощались без лишнего тепла, но и без вражды. Купец не боярин, ему чужое добро незавидно, да и труд уважать приучен – чай, сам торгует тем, что другие наработали.

    Лодьи прошли мимо, а рыбаки, наскоро пометав в лодки сети пополам с уловом, причалили к берегу и поспешили запалить костерок. Кинули на дрова охапку камыша – повалил дым. По этому знаку дружина Домажира выбралась из леска и поскакала наперерез купецкому каравану.

    Вместе с рыбаками, которые гребли изо всех сил, нагнали купцов ближе к вечеру и некоторое время шли берегом, не обнаруживая себя – ждали, пока непотревоженная дичь не пристанет к берегу. Не весь век будут плыть купцы – остановятся на ночлег. Тут и придёт пора…

    Купцы выбрали место на излучине, опасаясь лихих людишек. С одной стороны берег пологий, песчаная отмель да тихая вода, а чуть в стороне островок. Возле островка лодьи и сгрудились – ни одна не подошла к берегу. Там, на островке, горели костры, булькало в котлах варево.

    Вместе с рыбаками Домажир подкрался в сизых сумерках, присел за кустами. Иван самочинно пошёл с ним, смотрел во все глаза. От отмели до островка было немало – стрелой только перебросить. Он уже решил, что воевода решит подождать следующей ночи, но Домажир тихо шепнул:

    – Будем насады строить!

    Всего у рыбарей было три лодки, на каждую под покровом весенних прозрачных сумерек настлали крышу – навес из наскоро сколоченных щитов и охапок хвороста. Под этими насадами в каждой лодке укрылось по пять-шесть воев. Ещё десятка полтора, разоболокшись до исподнего, должны были плыть рядом, толкая лодки. Остальные ждали на отмели – сперва те, кто в лодьях, поднимут шум, отвлекая купцов, а уж потом навалятся всей силой.

    Когда начались приготовления, Иван, не спросясь, забрался в одну из лодок:

    – Сам поведу.

    – А я тебе велел? – насупил брови Домажир. – В походе закон – воеводу слушать, как отца родного!

    – Я не дитя. В тайный поход ходил, – возразил Иван.

    – Ну, смотри… Тимоха! На второй насаде за старшего! И смотри в оба. Ростиславичу впервой – ещё забоится…

    – Не забоюсь! – запальчиво бросил Иван.

    Этот запал сохранялся в нём, пока бесшумно, боясь даже вздохнуть, плыли по тёмному Пруту. Засадные мало что видели через насаду – надежда была, что плывущие рядом товарищи не промахнутся мимо цели и что на лодьях в этот час стоят не слишком бдительные сторожа. Рядом дышали воины – пятеро были свои, а остальные берладники, к набегам привычные. Прочих княжеских людей в лодьи не посадили, оставив на берегу. Иван скорчился на носу, за щитом и ждал.

    Пока плыли со стороны лодей, всё было тихо, но когда вывернули, причаливая к островку, услышали крик дозорного.

    – Ну, теперь пойдёт потеха! – прошептал один из берладников. – Теперя не сробей, княже!

    На островке поднялась суматоха. Закричали и забегали люди. В щит с гулким стуком ударила стрела. Вторая застряла в хворосте на борту. Лодка заскребла песок днищем, и в тот же миг Иван вскочил, плечами сбрасывая насаду из хвороста.

    Трудно было лишь шагнуть из лодки – потом завертелся ночной бой. Купцы оказались людьми бывалыми – отбросив луки, схватились кто за топор, кто за меч. Рядом вырос Тимоха: с маху разрубал щиты и выбивал мечи из рук. Вместе пробивались через остров к лодьям, мешая купцам перебраться на борт и уйти вместе с товаром.

    Купцов было всё-таки больше – они допустили, чтобы находники вступили на остров, но не пустили их дальше берега, накинувшись всей толпой. Сперва Ивану было дико – русичи рубятся с русичами и не за жизнь, не за княжью честь, а за добро. Потому и старался лишь обезоруживать противника, но когда рядом упал один из дружинников, хватаясь руками за торчащее из живота копье, разозлился и следующего купца рубанул от души. Меч вошёл в плечо, проминая кольчугу, и купец осел.

    И всё-таки приходилось пятиться, отступая к насадам. Не один – пятеро берладников валялось на мокром песке. Иван уже кинул на Тимоху взгляд – не пора ли кричать отход и отступать, – но тут откуда-то спереди, с той стороны острова послышались новые крики, и вот уже выросла на фоне костров фигура всадника…

    Две лодьи успели-таки сняться с острова и уйти вниз по реке. За ними не погнались – берладникам достались три корабля с добром. Покончив с купцами – кого не убили, того живым пустили на все четыре стороны, – тут же на острове перевязывали раненых, стаскивали в одно место убитых. Уцелевшие садились возле брошенных купцами костров. Там варилась похлёбка, и проведшие весь день в сёдлах берладники жадно нюхали сытный дух. Наскоро перекусив, тут же ложились спать.

    Только утром приступили к осмотру добра. Нашли бочонки с мёдом, большие круги воска, меха, лен и кожи. Жита везли мало, но и того хватило. В мошнах убитых купцов сыскались гривны, ногаты и куны. У одного нашлись даже византийские драхмы. Везли купцы оружие и рабов. Этих нашли на самой большой лодье, в трюме возле кормы. По шуму угадав, что хозяйничают на лодье не купцы, решились подать голос. Всего оказалось десятка два мужиков, молодых парней и несколько девок. Их вытащили, с парней посбивали колодки и отвели к кострам.

    У Ивана разбегались глаза, когда он видел бочонки с житом и мёдом, груды мехов и тюки льна. Он пересыпал на ладони драхмы, запускал руку в кованое узорочье. Домажир не велел ничего брать, хотя позволял князю смотреть и самому проверять добытое.

    Не удержавшись, тут же выбили у пары бочонков дно, пробуя мёд. Первым нацедил ковш воевода Домажир.

    – Братья! – крикнул он на весь остров, вставая над костром. – Ныне пью я за первую нашу добычу в году и за удачу, которая привела её к нам! Пью я и за молодого Ивана Ростиславича! Хоть и княжьего он рода, а бился рядом с нами и за чужие спины не прятался – первым шагнул на остров под стрелы! За Ивана!

    – За Ивана и победу! – подхватили голоса.

    Князя толкнули, заставляя встать. Плеснув немного в костёр, Домажир осушил братину [9]9
  Братина – русский шаровидный сосуд XVI-XVII вв. для питья на пирах из дерева, меди, серебра, золота.


[Закрыть], тут же наполнил её снова и протянул ему:

    – Пей, Ростиславич!

    Братина была велика. Иван принял её двумя руками, поклонился на четыре стороны и, задержав дыхание, сделал глоток. Горло слегка сдавило, но не первую чашу выпивал молодой князь, не первый это был у него пир. Допил он всю братину, перевернув её, чтоб все видели – пуста.

    – Ай да князь! – послышались весёлые голоса. – Наш, берладский!

    Пир рос, разгуливался. Притащили пойманную давеча рыбу, нашли в закромах купцов мясо, жарили всё на кострах и тащили новые бочонки с мёдом. С Иваном все непременно хотели выпить, так что вскоре он оставил костёр Домажира. Отовсюду тянулись руки, хлопали по плечу, предлагали сесть у огня. Те, с кем он лез под стрелы на берег, хвастали, как было дело, и Иван тоже пускался в разговоры. Трое дружинников остались лежать на мокром песке, ещё двое были ранены, но взамен убитых, казалось, вся ватага была готова назвать его своим князем.

    Ноги сами вынесли к костру, где сидели освобождённые невольники. Они пили, празднуя освобождение, но веселье их было нерадостным – тот, кто пережил неволю, не вдруг от неё избавляется. Назначавшиеся на продажу девки уже ластились к берладникам.

    Рослый мужик с задиристым взором бросился в глаза. Иван присел напротив:

    – Откудова будешь?

    – Купцом я был, – ответил мужик. – Звать Бессоном. Как родитель мой помер, так стал с товаром ходить. Товар красный – всё узорочье, золото-серебро. Да это, вишь, товар не ежеденный – сегодня весь раскупили, а назавтра никто не подошёл примерить. Наладился я в чужие земли сходить взял у боярина Кочерги гривны – думал, с прибытком ворочусь да и отдам, ан еле свои расходы покрыл. Сызнова пришлось к боярину идти кланяться, сызнова он меня гривнами ссудил… А к первым тоже резы прирасти успели… Не расплатился с долгами, а в третий раз взял. Ну, уж на третий-то мне вовсе не свезло – налетели тати, весь товар и отняли, меня едва живого пустили.

    – Наши, что ль? – толкнули бывшего купца в локоть берладники.

    – А бес его ведает. Не балакали мы с ними, знакомств не заводили… Пуст я пришёл к Кочерге на двор, повинился, а он за то осерчал да и велел дом мой за долги забрать под себя. Всю рухлядь, какая была, вывез, сеструху убогонькую – горбата она у меня – со двора велел палкой гнать… Каб был я один, стерпел, а тут не выдержал, да и замахнулся на его отрока. Хорошо побил, да и меня самого здорово отходили. А когда очнулся у Кочерги в порубе, он мне и сказал – мол, твой дом как раз весь долг покрыл, но за увечье отрокам ты мне ещё должен. Вот и запродал меня на чужую сторону. Кабы не вы, свезли бы меня в Византию аль ещё куда подалее…

    – Он, Кочерга, не впервой лодьи с товаром вниз по Пруту отправляет, – добавил молодой парень рядом с Бессоном. – С того и богатеет. Его дом в Коломне самый первый опосля посадничья.

    – А ты откудова знаешь? – незаметно вокруг костра стали собираться берладники.

    – А я у него до весны в отроках проходил. Бессон и мне, как зорили его избу, синяков наставил, – вздохнул парень и покосился на бывшего купца, который сидел рядом с видом, словно и не о нём речь.

    – Эва! А чего ж в обельные-то холопы попал?

    – Да за коня… Прикупил наш боярин дорогого жеребца. Шибко красивый был конь – и князю не стыдно на нём сидеть. Да дикой больно, ну чисто поганый половец… Двоих мало не насмерть залягал. А Кочерге страсть, как охота на нём прокатиться, всему городу на загляденье. Вот он и скажи – мол, даю гривну серебром тому, кто его под седло укротит. Я сдуру и вызвался. А жеребец возьми да скакни, и упал. И ногу сломал. А какой конь без ноги? – вокруг сочувственно закивали знатоки лошадей. – Боярин на меня и взъелся. Твоя, кричит, пёс, жизнь его не стоит! Ну и запродал меня, чтоб другим неповадно было добро боярское портить. Вместях с Бессоном в порубе сидели. Вместях он нас на лодью и снарядил.

    Бывший купец без злобы посмотрел на бывшего боярского отрока. Боярскую челядь не иначе, как псами, величали и ненавидели за то, что те по первому боярскому слову кидались на людей, не разбирая правого и виноватого. Но эти двое сидели плечом к плечу, как родные братья.

    – Куда ж вы теперь? – нарушил недолгое молчание Иван.

    – А куда? Только разве на дорогу с кистенём, – вздохнул отрок.

    – Не мешало бы с Кочергой посчитаться, – мечтательно добавил Бессон.

    – А ко мне в дружину пойдёте? – спросил Иван. На него вытаращили удивлённые глаза. Кто-то из берладников толканул Бессона в плечо:

    – Что зенки выпучил? Князь это. Наш, берладский.

4

    Летом как вымирают берладские сёла и городки. По домам сидит разве что стар и млад, а мужи на возрасте кто в сёдлах по степи кочуют, а кто затаился в насадах, ждут купеческие лодьи. Дунай, Серет и Прут постоянно несут на своих волнах корабли – и угры, и ляхи, и свои, русские купцы из Галицкого княжества спешат к Русскому морю, в Византию да Грузию, а то и далее. Оттуда везут дорогие товары – заморские ткани, редкий мрамор на церковные нужды, золото и серебро, благовония, книги. Великие порты – Олешье на Днепре, Белгород на Днестре. Север здесь встречается с югом, лес торгует со степью. А по пути к тем городам берут свою дань и берладники. Добытое либо делят промеж собой, либо свозят в Добруджу, на общий торг. Могут и отправить в Малый Галич на Дунае – оттуда награбленное уйдёт к валахам.

    Приволье на Нижнем Дунае, в междуречье Прута и Серета. Земля тут родит обильно, только успевай собирать урожаи. Издавна зарились на эти земли и валахи, и болгары, и византийцы, и русские. Но пришедшие первыми берладники крепко держались за свою землю и отстаивали ото всех находников.

    …Подымая пыль, пронеслись по дорогам Берлада всадники. Осаживая у околиц хуторов усталых коней, хриплыми голосами кричали, что идёт беда. Домчалась злая весть и до Добруджи.

    Иван только два дня, как вылез из седла – поднимались вверх по Серету, смотрели, не озорует ли кто чужой. Пугнули какую-то ватагу, промышляли в боярских лесах зверя. Князь загорел до черноты на горячем солнце, лицо обветрилось, волосы выгорели и стали казаться рыжими. Он крутился на просторном дворе Домажира, заигрывая со снохой Домажира, Оляндрой, когда мимо проскакал чужой всадник:

    – Половцы! Половцы пришли!

    – Почто шумство? – Домажир высунулся из домашней кузенки.

    – Гонец баял – половцы, – ответил Иван.

    – Дождались, – сплюнул Домажир, скинув передник, набросил на плечи однорядку и широким шагом вышел со двора.

    Иван поспешил следом. Домажир ступил на широкую площадь, где обычно бывал торг. Сюда теперь стекался народ. Слышались крики, все спешили расспросить гонца, но тот, осадив у коновязи загнанного коня, на неверных ногах прошёл в большую приземистую хату, где собирались воеводы.

    – Ты, Ростиславич, покудова побудь тута, – твёрдо остановил Ивана Домажир на пороге.

    – Почто? Я в боях бывал. Я свой!

    – Воеводский круг тебя не признал…

    – И не признает, коли всю жизнь за чужими спинами проторчу, – отрезал Иван и следом за Домажиром переступил порог.

    В воеводской избе, как в думной палате у князя, – лавки вдоль стен и один столец на переднем месте. Каждый год садится сюда выборный воевода, чьё слово в любом споре последнее. Покажешь себя мудрым и сильным – на второй год тоже сюда сядешь. А не справишься – уступи другому. Иван присел на лавку подле Домажира, но взгляд раз за разом возвращался к стольцу – привык сызмальства сидеть на переднем месте. А тут один из последних.

    На столец, тяжело отдуваясь, взошёл Держикрай Владиславич – нынешний старшой воевода. Положил на колени шестопёр – знак власти. И сразу углядел среди воевод нового человека:

    – А это ещё кто?

    – Иван Ростиславич, – ответил Домажир. – Я кругу сказывал.

    – Я князь, – сказал Иван.

    – Князь, – скривился Держикрай Владисла вич. – Нету на Берлади князей. Мы люди вольные, сами по себе.

    – И я сам по себе, – не опустил взгляда Иван. – Берлад и моя земля. И мой меч тоже защитит её от поганых.

    Воевода Держикрай прищурился, помолчал.

    – Ну-ну, – наконец молвил он. – Поглядим, сгодишься ли.

    Гонец сидел подле, опершись локтями о колени. Он поднял на старшого воеводу усталые глаза.

    – Сказывай, – велел Держикрай.

    – Половцы пришли, – выдохнул гонец, вставая. – Через Буг перебрались, к Днестру подходят. Перейдут Днестр – сюда кинутся…

    – Уж перешли, видать, – проворчал кто-то из воевод.

    – По Днестру наши заставы, – возразили ему. – Удержат.

    – С заставы я, – гонец встрепенулся. – Когда уходил, воевода наказывал непременно сюда добраться. А наши там остались.

    – В Галич весть послали? – Держикрай задумался.

    – С нашей заставы – нет. С других, может…

    – Ну, да и нам недосуг с верхними городами пересылаться, – заключил старшой воевода. – И много поганых идёт?

    – Полчища. А какая орда двинулась – того я не ведаю. Не углядел я ихних бунчуков.

    – Ниче, – бросил Домажир. – Встренемся – поглядим, чего за птиц к нам занесло.

    Иван следил за беседой. О половцах в далёком Звенигороде он только слышал – далече был город от степи. Да и после победоносных выходов Мономашичей поутихли неверные. Всё больше ханов принимало православие. Отдав в залог мира дочерей, внучек и племянниц за русских князей, не ходили больше войной на земли родичей, а если и поднимались в поход, то по призыву зятьев. Но были среди них и «дикие» половцы, которым все прошлые войны, победы и поражения были не указом. Небольшие орды, ведомые младшими ханами, голодными волками кружили по берегам Днепра, Днестра, Дона и Буга, искали себе доживы. Обильный Берлад и стоявшие за его спиной болгарские города сулили богатую добычу. Вот и налаживались они почти ежегодно на Берладскую волость.

    – Чего зря разговаривать! – пристукнул шестопёром Держикрай Владиславич. – По коням и ударим по поганым!

    – Подымай Берлад! Ударим на половцев! – загалдели воеводы, толпой вываливаясь из избы.

    Несколько дней прошло – и навстречу половецкой орде выступили соединённые рати. Берладники жили в сёдлах, почти как половцы, кочевали по своей земле, ища прибытка и удачи. Всего и делов-то – собрать ватаги в единый полк.

    Шли по половецки ходко – у каждого сменная лошадь, на которую навьючен припас. Когда перешли Прут, навстречу стали попадаться беглые – прослышав о выходе половцев, мужики-хуторяне отправляли семьи в леса, а сами спешили в Берлад.

    Половцы катились за ними по пятам. Хорошо задержали их днестровские станичники – на второй день только и показались впереди облака пыли, поднятой чужими конями. Застлало серое марево небеса.

    – Вот силища-то, – шёпотом переговаривались Ивановы дружинники, вытягивая шеи, чтоб лучше было видно.

    – Силища-то силища, а и не таких бивали, – усмехались им в ответ бывалые берладники.

    Готовиться путём времени не было – мужики-хуторяне и те, у кого кони были поплоше, спешивались и вставали плотными рядами, выставив копья. Подле них держались лучники – половина берладников охотники, стреляют далеко и метко. Иван уже ведал, как бьют местные луки, и тихо завидовал: иным молодцам место в княжеской дружине. Сам он держался Домажира. Их дружины давно перемешались и стояли вместе на правом крыле.

    – Ты сперва не гоношись, – наставлял коваль молодого князя. – Как увязнут поганые в пешем полку, так и наш черёд.

    Головной полк взял сам Держикрай Владиславич – его стяг видел Иван чуть дальше слева. С Домажиром был ещё один воевода – беглый из Теребовля со смешным прозваньем Гребешок.

    – Ты, княжич, небось впервой на половцев идёшь? – недовольно поварчивал он на Ивана. – Так не боись. Боле однова раза не убьют. Хуже, когда в полон сволокут. Бежать из полона – дело гиблое.

    – Не пугай! Пуганые, – оборвал Домажир, не глядя на Гребешка.

    Иван ответить не успел – половецкая лава накатила волной, осыпая пешцев стрелами. В ответ начали стрелять лучники. Кого-то с той и другой стороны стрелы вынесли из седел, заметались перепуганные кони. Но половцы не стали лезть на пеший полк – кое-чему научились они в Задонских степях, сходясь в битвах с русскими, попятились, уходя.

    – Чего стоим? – взвился Иван. – Утекут ведь поганые!

    Обидно было: не будет боя, сейчас уйдут половцы и ищи ветра в поле. И, не думая о том, что будет далее и лишь желая боя, пришпорил коня, вырываясь вперёд и увлекая за собой дружину.

    – Куда? – догнал крик Домажира, но было поздно. Лавина берладников стронулась с места, помчалась за отступающими половцами.

    Те хорошо знали, что делать – проскакав всего ничего, стремительно развернулись и бросились на настигавших берладников. Но Иван, увидев мчащихся на него поганых, не дрогнул, а только выше поднял меч для первого удара.

    Сеча была лютой. Куда там ночному бою под стенали Галича. Бились насмерть, отступать и спасаться бегством было некуда. Стиснув зубы, вертясь в седле, как на угольях, рубился Иван. Дважды падал ему на плечи волосяной аркан, но в толчее сечи не больно-то размахнёшься, и петли летали кое-как. Сорвать их движением плеч, перерубить верёвку – и дело с концом.

    Крепко встало правое крыло. Не видя Домажира, зная лишь, что кругом свои, берладники сражались, падали на вытоптанную до пыли траву, но сдерживали половцев. И это дало время остальному войску обойти поганых и ударить с боков. Стиснули конями и стенами щитов, сдавили с трёх сторон, и остался им только один путь – назад.

    Отступавших гнать было легко. Половцы больше не оборачивались для новой атаки – отчаянные одиночки осмеливались вставать на пути берладников, но гибли. Прочих на скаку били стрелами, не хуже самих поганых арканами сбивали с седел, метали и сулицы. Гнали, пока могли скакать кони, да и потом ещё не вдруг остановились, а лишь когда поняли, что умчались слишком далеко.

    Безымянное поле – ибо не было рядом ни деревушки, ни речушки, чтобы дать ему прозванье, – было покрыто мёртвыми телами. Бродили потерявшие всадников кони. Стонали раненые. Те, кто не мог скакать в погоню, собирали раненых и убитых, обдирали трупы.

    Победители ворочались не спеша. Гнали захваченный скот и кибитки с добром. Нашлись пленники – сидели на кибитках, они помогали гнать скотину и ворошить добычу.

    Уцелевшие собирались по привычке – сотнями. В них многие были друг другу родичами или побратимами, и ежели один пропадал, другой спешил отыскать его живого или мёртвого.

    Среди Ивановых дружинников сабли и стрелы поганых убили едва ли не треть, да ещё нескольких раненых отправили в обоз. Мирон был ранен, а Степан Хотяныч цел и невредим. Он-то и привёл к Ивану остатки сотни Домажира.

    – Воеводы Домажира нету, – вздохнул Бессон, бывший коломыйский купец.

    – Искать. Всем! – приказал Иван.

    И часа не прошло, как над полем брани раздался крик Тимохи-поповича.

    Они лежали вместе – коваль Домажир и старый половчин в дорогом халате и украшенной бляхами броне. Копье половчина вошло в широкую грудь воеводы, но тот успел опустить меч, отсекая поганую голову. Жёсткая рука так крепко сжимала рукоять, что пальцы не смогли разжать. Так с мечом и хоронили.

    Ворочались усталые, но довольные. Освобождённые пленники радовались свободе, победители – победе, раненые – что остались живы. Была и горечь – о погибших друзьях, родичах и побратимах.

    Были тяжкие думы и у самого Ивана Ростиславича. Всё думал он, как переступит порог большого дома Домажира, как скажет его вдовой невестке и дочери, что нет у них больше родимого. Думал, где будет жить, если не хватит сил оставаться в этом доме.

    Весь Добрудж встречал берладников. Высыпали из домов жены, матери и сёстры. Где-то слышались радостные крики, где-то голосили вдовы и осиротевшие родители. Раненых с причитаниями развозили по избам. А здоровые толпой, толкаясь и мешая друг другу, собирались к вечевой ступени.

    На помост взошёл Держикрай Владиславич с другими воеводами. Взмахнул шестопёром, гаркнул, требуя тишины, и площадь стала стихать. Люди шикали друг на друга, толкали локтями, кивая на старшего воеводу.

    – Вольный люд берладский! – заорал, надсаживаясь Держикрай. – Одолели мы поганую силу. Нехай не ходят на наши нивы, не зорят наши сёла и хутора. Дорого досталась нам победа. А дорога она нам вдвойне, что принёс её Иван Ростиславич…

    Иван аж вздрогнул. Люди, что были вокруг, стали озираться на него, показывать пальцами.

    – Где ты, Иван Ростиславич? – крикнул Держикрай. – Выдь, покажись людству!

    Иван протолкался к вечевой ступени, поднялся на самый верх.

    – Дивитесь, люди! – воевода вскинул шестопёр. – Теперя зарекутся поганые ходить на наши земли! У нас свой князь есть, берладский! Он нас ото всякого лиха оборонит! И пущай недавно у нас Иван Ростиславич, а уж показал он себя добрым воином и лихим рубакой… Но не я один всё решаю, а всё людство берладское. И како вы ныне скажете, тако и будет. Люди! Как вы скажете? Любо ли вам, чтоб был У нас свой князь? Чтоб водил наши полки, судил и княжил по всей нашей Правде?

    – Любо! – крикнул кто-то. Иван бросил взгляд в ту сторону – кричал Степан Хотянич.

    – Любо! Любо! – подхватили остатки дружины, Размахивая обнажёнными мечами.

    – Любо! – всё больше голосов звучало на вечевой ступени. И среди них слышался пронзительный, сходящий на визг, голос Тимохи-поповича.

5

    Не задерживаются в ножнах мечи, не скучают в конюшнях добрые кони. Полжизни проводят в седле берладники. А осенью и вовсе днюют и ночуют в степи. Вниз по Пруту, Серету и Днестру идут купеческие лодьи. По дорогам спешат обозы с товаром – начинается пора торгов. Для тех, кто живёт разбоем, самая пора – что ни день, привозят в Добруджу возы с житом, гонят отбитый у валахов скот и табуны половецких коней. Сами мало-помалу торгуют.

    Изредка тревожили заставы малые половецкие выходы – остатки разгромленных летом орд нет-нет да и показывались на берегах Днестра. Набегали и валахи, и болгары. С этими расправлялись по-соседски быстро и споро – намнут бока, кого насмерть пришибут, да и разойдутся восвояси. Как-то возле самого Малого Галича видели вроде бы греков. Собрали ополчение, кинулись – а тех и след простыл.

    Весь конец лета и добрую половину осени не вылезал Иван из седла. Недобитые половцы не давали покоя. А там пришлось защищаться от воеводы с Текуча, когда там надоели шастающие вокруг ватаги берладников. В Текучем жили вперемешку угры, валахи, болгары и свои, русичи, а вот сошлись в бою ещё более жестоком от того, что бились-то ни за что. От Текучего, меняя коней, пришлось и скакать вдогон за неуловимыми греками. Да ушли те к Доростолу.

    В прежние времена берладники дошли бы до границ и повернули вспять, но не теперь. Под началом Ивана была не одна сотня – три с малым сотни мечников, лучников и копейщиков. Переорали они на вече своего князя – мол, с тобой нам удача, пошли пограбим греческие приграничные крепостцы. И не сумел убедить их Иван не лезть на рожон. Тот же Тимоха-попович молвил, возложив длань на Иванов локоть:

    – Мы, княже, своим законом живём. Ты над нами поставлен, вроде как голова, а только голове без тела деться некуды! Это как Богу без людей – и Господь мир сей сотворил, чтоб было, кому явить своё величие и силу!

    И Иван пошёл на маленькие греческие поселения. Возвращались с добрым прибытком – гнали скотину, в телегах везли кувшины вина, ткани, узорочье, всякую рухлядь. Холопов не брали, и то хорошо. Озирая обоз и своих ватажников, Иван вспоминал, как берладники врывались в дома, наотмашь рубили встающих на пороге хозяев и тут же, перешагнув через ещё не остывшие тела, принимались рыться в сундуках. Кричали бабы, плакали дети, визжали насилуемые девки.

    Три деревеньки они прошли, забирая всё, что могли унести, и оставляя за собой пожарища и разор. Ушли не потому, что досыта ополонились – просто дозорный заметил, что будто бы вдали показались разъезды греческих войск. И пусть до Доростола было ещё неблизко, ватага повернула назад, в Берлад.

    Иван ехал впереди, понурясь. Только-только оправившийся от раны Мирон и Степан Хотянич отстали, и к князю подъехал Рядило – бывший отрок боярина Кочерги. Парень лучился счастьем.

    – Во, видал, княже? – выхватил он из-за пазухи платок тонкой ткани и несколько ниток ярких бус. – Все девки в Добрудже ныне мои. Как мнишь, коль Домажировне подарю, поцелует аль нет?

    – Почём я ведаю? – нахмурился Иван. Вспомнилась молодая гречанка, с которой сдирали этот плат и эти бусы. Она бросилась прямо под копыта Иванова коня, да споткнулась, и Рядило настиг её, повалил на землю и ударил, чтоб не шибко кричала. Потом её вязали и куда-то волокли…

    – Аль себе Домажировну сберегаешь? – угадал Рядило. – Я поперёк князя не полезу!

    Однако глаза его были весело-вороватые, и Иван помотал головой:

    – Нет. Не сберегаю.

    Спешили уйти от погони, понимая, что три сотни не выстоят против византийских легионов. Потому спали вполглаза, коней меняли на ходу, захваченную скотину замучили до полусмерти. Иван тихо злился, коря себя за этот поход. И не потому, что мог остановить, но не захотел, а потому, что не мог, хоть и хотел. Не он повёл берладников грабить греков – берладники потащили его за собой. Но не понимают они, что за это Византийская империя нанесёт ответный удар? И будет он пострашнее, чем половецкие набеги.

    Только перейдя Серет, немного успокоились – погоня, если была, отстала, а тут своя земля. Коли надо, соберётся ополчение и отгонит греков восвояси. Ватажники приосанились, ехали гордые, хвастаясь на привалах друг перед другом победами и захваченным добром. Иван же мрачнел не по дням, а по часам.

    Наконец добрались до Добруджи. Загодя был вперёд отправлен гонец, и те, кто был в городе, встречали ватажников, как победителей. Весело кричали ребятишки, девки и бабы спешили высмотреть среди воинов своих родных и близких, старики уважительно и завистливо качали головами.

    Все съезжались на двор Ивана – он так и остался жить в бывшем курене коваля Домажира. Выставляли столы, разводили костры, над которыми жарили туши свиней и баранов, разрубленных коров и быков. У кувшинов отбивали горлышки и тут же пили сладкое греческое вино.