Текст книги "Иван Берладник. Изгой"

Глава 5

1

    Сыпал крупными хлопьями снег, падал медленно и красиво. Деревья стояли, принарядившись в зимний убор, и казались стражами леса. Мир затих, пережидая пору снегопада, и всадники, что ещё час назад ходко рысили по равнине, сейчас сдержали коней. Вдруг всех охватило странное безразличие и к спешке, и к тому, что ждало их впереди. Кони, мотая лохматыми гривами, высоко поднимали ноги, взрывая снежную пелену. Хлопья снега оседали на их гривах, таяли на горячих крупах, ложились на плечи и головы людей. Было не холодно, хотелось удальски распахнуть полушубок, подставляя грудь снегу. Ибо в воздухе уже носилась весна, и этот снегопад был последним. Сугробы уже проседали под лучами яркого солнца, и весело звенел вдалеке голосок синицы, а под снегом шумели ручьи, торопясь к рекам. Ещё седмицу-другую – и начнётся бурная весна.

    Ватага Ивана Берладника только утром покинула Кснятин, отправившись в дозор по княжьему наказу. Велено было отыскать короткую дорогу до Углича, чтобы полки новгородцев и смольян как можно скорее достигли города и не пришлось бы попасть в распутицу. Иван сам вызвался в поход – то, что творилось в войске, его начало раздражать.

    Несколько седмиц после приезда князя Изяслава прошли в ожидании. Сперва ждали подхода Давидичей, которые обещались подойти с юга, потом ждали гонцов Юрия Владимирича – как тот отзовётся на предложение мира? Люди изводились пустым ожиданием, но ни Давидичи, ни гонец от Суздальского князя не показывались.

    «Струсили, бабьи души, – ворчал Изяслав Мстиславич на Давидичей. – Испугались, вишь, что уговоримся мы со стрыем по-родственному, а они в стороне. А такого не ведают, что не бывать промеж нас миру!… Все они таковы – что Давидичи, что Ольжичи. Гнилое семя, одно слово! Земле нашей хуже половцев!»

    Изяслав Мстиславич был муж начитанный. «Повести Временных Лет», коие подправлял по личному приказу Владимира Мономаха его друг игумен Сильвестр, чел не по одному разу, а там было сказано – враг Руси Олег Святославич Новгород-Северский. Сеял он смуту, наводил на Русь половцев, самого Мономаха со стола сгонял, сына его, именем тоже Изяслава, в бою порешил. Ну, а раз родной дед то видал, знать, так то и было. И гнилая кровь мятежного «Гориславича» отравила весь род.

    Так, ворча, без надежды ждал он Давидичей, не ведая, что они давно бы пришли к нему, если бы не пришлось им идти на Медведицу правым берегом Волги, а то были места Юрия Суздальского. Забоялись Давидичи без объявления войны соваться на чужую землю, вот и стояли неподалёку, ждали своих гонцов – не начнут ли ратиться Мстиславичи и Долгорукий. Ведь, ежели уговорятся решить дело миром, что помешает им с двух сторон напасть на Черниговских князей и наказать их за то, что своекорыстно зорили Суздальские волости?

    Но не приходило от Юрия Владимирича гонца – как в воду канул. Долго ждал Изяслав и не выдержал.

    – Боится меня стрый, – сказал он уверенно брату Ростиславу на исходе Рождественского поста. – Стар стал. Охладела в жилах кровь. А туда же – на Киевский стол замахивается!

    Вот и выступили полки, пошли походом по Суздальской земле, посёлки и городки беря на щит, города покрупнее осаждая. Обозы полнились захваченным добром, потекли на Смоленскую землю сотни смердов с жёнами и детьми – холопы, захваченные в полон. Ещё во времена Владимира Мономаха бежали люди на Волгу, к Мологе и Москве-реке, в тихое залесье, спасаясь от половецких выходов и княжеских усобиц. Спешили туда, где земли вдоволь, где можно найти уголок, над которым не трепещет боярское знамя, где можно селиться вольно. Садились на землю, рубили избы, рано или поздно попадали в кабалу к местным боярам, но всё же жили спокойно. Родились тут и выросли дети, подрастали внуки – и вот детей и внуков силой погнали туда, откуда полвека и более назад убежали их родители.

    Иван ехал по лесной дороге, посланный в дозор братьями Мстиславичами, но помыслы его были далеки от дозора и войны. Странные сомнения владели им. Не та это была война, которую он хотел. Что радости в бесконечных грабежах поселян? В том, чтобы скопом гнать народ из одной волости в другую? Казалось, что Мстиславичи гуляют по чужой земле оттого лишь, чтобы потом не говорить – зря ползимы простояли на Медведице. Ни им чести, ни войне укорота. Он пытался раз или два попасть на глаза Изяславу – авось великий князь захочет перемолвиться словом,.– но тот будто не замечал Берладника. А ведь хотелось только одного – чтобы великий князь выделил ему удел, и не две-три деревеньки, а городок с пригородами. И чтоб можно было не бояться за то, что через год-два отнимут у него вотчину и передадут другому. Сразись они с Юрием Суздальским, можно было бы о волости толковать. А сейчас – только время зря уходит.

    Лес впереди раздался. Ватага выехала на склон, полого спускающийся к запорошённой снегом реке. По обоим берегам вставали вековые боры. На дальнем берегу виднелась деревушка в пять-шесть дворов. Налететь бы сейчас, ворваться во дворы, хватая всё, что под руку подвернётся. Но Иван вдруг вскинул руку и поворотил навстречу своим ватажникам.

    – Други, – начал он, глядя больше на ехавших впереди Мирона, Степана да Мошку, – вон впереди деревушка. Мы таких и вчера, и третьего дня много встречали, и везде было одно и то ж. Брали всё подчистую, селян в полон гнали, скотину – князю в стадо, добро – кто куда тащил. Ежели сейчас налетим и пограбим деревню – опять нам хвала. А только дело ли это, непрестанно обирать простой люд? Они, чай, невиновны в том, что у них другой князь?

    – Нет… нет, верно молвишь, – заворчали ватажники, а бывший боярский холоп Михаила громко сказал:

    – Ни в чём они не виновны. Мужику война не надобна – ему бы землю, чтоб пахать и избу, чтобы жить.

    – Без смерда нельзя, – согласился и Иван. – Кто князя и его дружину оденет-обует, хлебом и мясом накормит? Кто хоромы князю срубит? Только смерд. А Ростислав Мстиславич и брат его Изяслав Киевский не с Юрием Суздальским – со смердами воевать затеяли.

    – Так ведь это, – захлопал глазами Мошка, – сам же баял – испужался, мол, Юрий-то!

    – Раз Юрий испугался, то Юрия бы и пугнуть, а волость зорить неча! – оборвал Иван. – Порешил я вот чего – пойти в глубь земель Суздальских. Поглядеть, как тут люди живут. Места тут иные – авось и нам доля иная сыщется, чем по свету плутать.

    Он боялся, что его поднимут на смех, что не поймут берладники его дум, но ватага сбилась плотнее, загомонила на разные голоса:

    – А чего?… Нешто и впрямь пойтить! Чай, мы, берладники, людство не забижаем! Мы супротив бояр Да князей! А смерд да мастеровой такой же, как и мы!

    Небось, как и у нас, тоже стонет… Чего их зазря тревожить! Пойдём, Иване! Куда ты, туда и мы!

    …Выскочившая по нужде баба долго стояла у плетня, щуря глаза и глядя на вершников, что топтались на том берегу речки. Что были за вершники, баба не знала. Она уже было совсем решилась кричать своему мужу, что пришла беда, но тут вершники стронулись с места и стали съезжать по берегу на реку. Даже не посмотрев в сторону деревни, они тронулись вверх по течению.

    Баба покачала головой и нашарила под одёжой оберег, беззвучно молясь Матери-Ладе за то, что отвела беду. Ещё подумала баба, что и чернецу, который жил за излучиной у часовенки, надо отнести хлеба и молока – тоже небось молится по-своему, нашим богам помогает…

    Петляя среди вековых лесов, иногда выползая на заливные луга, но чаще пробираясь через боры, заледенелая река вывела ватагу к огромному озеру. В устье стояло большое село. Здесь задержались. Напуганные нежданным появлением всадников, местные жители сами вынесли хлеба, выволокли пару свиней. Ватажники прямо у озера забили добычу, запалили костры и устроились на днёвку.

    Местные жители во главе со старостой толпились поодаль, но подходить не решались. Иван сам поманил старосту – благообразного старца с рыжинками в долгой бороде.

    – Ты кто таков, старче?

    – Староста сего села, звать Сычом.

    – Как зовётся твоё село?

    – А известно как – Плещеево.

    – А озеро?

    – И озеро тож – Плещеево. Плёс у нас тут, – староста показал рукой. – Прадед мой сюда пришёл, он и назвал. И речка тоже Плещеевка.

    – Чьи тут земли? Вольные?

    – Земли тут княжеские. Юрия Владимирича мы люди, – с достоинством ответил Сыч.

    – А каков он, этот ваш князь? – прищурился Иван. – Крут иль мягок нравом?

    – Молвишь тоже – мягок, – усмехнулся староста. – Нешто князья добрые бывают?… А всё же обнаковенный. Как все, князь, – подумав, добавил он.

    – И часто он тут бывает?

    – Кажну зиму с полюдьем сам наезжает, – похвалился Сыч. – Как Святки минуют, так, стало быть, жди обоза. Иной раз задержится, но до Власьева дня всегда наезжает.

    – Ну, нам ждать недосуг, – Иван махнул старосте рукой, мол, поди прочь и отвернулся к своим. Взяв на себя роль стряпухи, возле жарящихся свиных туш хозяйничал Мошка. Он срезал кусок сочного, дымящегося мяса и на ноже протянул его Ивану – снять пробу.

    Плещеево озеро прошли берегом, опасаясь выходить на середину, где лёд был тоньше. Там темнели полыньи. Весна уже давала о себе знать – а вдруг, да и проломится подтаявший лёд под всадниками?

    От озера пустились в путь напрямик. Отъехали всего версты две-три, как на дороге показались всадники. С полсотни конных торопились широкой рысью, но заметили ватагу и сдержали коней. Послышался негромкий приказ, блеснули обнажённые мечи.

    Иван еле успел вскинуть руку, упреждая своих, и выехал вперёд.

    – Не ратиться мы с вами едем! – крикнул он. – И не на бой спешим!

    Всадники помедлили, затем от них отделился один – грузный, тяжело сидевший на соловом [15]15
  Соловый – о масти лошадей: желтоватый (в сочетании со светлым хвостом и светлой гривой).


[Закрыть] могучем жеребце. Конь ступал расчётливо, словно понимал, что везёт важную птицу.

    – А вы кто такие будете? – властно спросил всадник.

    По дорогому платью, по гривне, чуть поблескивающей из-под долгой, жидковатой бороды, по насупленным взглядам воев позади Иван угадал в собеседнике боярина и ответил сдержанно:

    – Из Берлада мы. Я – Иван Ростиславов сын по прозвищу Берладник, а то люди мои.

    – С Дуная? – блеснули из-под кустистых бровей небольшие серые глаза.

    – С Дуная, – подтвердил Иван.

    – А чего в моих лесах забыли?

    – Шли мы по приказу Ростислава Мстиславича Смоленского воевать Суздальскую волость. Князь Ростислав и брат его Изяслав Киевский раскоротались со стрыем своим Юрием Суздальским. Да только порешили мы уйти от Ростислава. Едем, куда глаза глядят. Ищем себе лучшей доли.

    – Не желаете, стало-быть, служить Мстиславичам? – непонятно отчего развеселился боярин.

    – Не желаем… Вот разве что к самому Юрию в Суздаль податься. Ежели примет на службу, – молвил Иван.

    Маленькие цепкие глазки вонзились в его лицо, как две иглы.

    – Твоя дружина? – спросил боярин.

    – Моя. И вся за мной пойдёт.

    – Князя сейчас в Суздале нет, – помолчав, промолвил боярин. – Однако ежели желаешь его сыскать, поезжай до реки Колокши. Там он городец рубит, Юрьевым назвать желает. Вскорости сам туда прибудет. Сыщешь ли Колокшу?

    – Сыщу как-нибудь, – улыбнулся Иван.

    В ответ мелькнула в маленьких глазах боярина улыбка, но тут же растаяла, затерявшись в бороде. И, повелительно махнув рукой, чтобы уступили дорогу, он проскакал мимо ватажников, взметая облачка снега из-под конских копыт. Вслед за ним проскакала его дружина.

    Собственно, никакого городца Юрьева ещё в помине не было. Была небольшая крепостца и деревенька подле. Все города Залесской Руси начинались с таких деревенек – ибо зачем тревожить люд, гнать с места на место, когда можно сделать проще – узнать, где смерды сами выбрали удобное место, и поставить там вместо деревушки городок. Вот и тут была уже крепостца, где покамест стояла лишь княжья изба, молодечные для дружинников, службы и клети для добра. Тут же в избе жил тиун, который следил, как юрьевцы несут княжью службу.

    Он за голову схватился, когда на него свалились нежданно-негаданно две сотни голодных молодцов. Лишь слово, что велено ватажникам дожидаться тут самого Юрия Долгорукого, удержало тиуна от желания вытолкать гостей взашей. Да и как вытолкаешь, когда под его началом всего двадцать отроков, а тут столько воев! И всем палец в рот не клади!

    На счастье, ждать пришлось недолго. Дня два всего прожили ватажники в крепости. Однажды поутру, когда берладники от скуки схватывались на дворе в кулачки и на мечах, услышали они со стены крик: «Князь! Князь едет!»

    – Иван Ростиславич, – крикнул Мирон, вбегая во двор. – Кажись, князь Суздальский к нам!

    Тиун, как ошпаренный, выскочил из избы, бросился к воротам, на ходу крича ключнице, чтоб готовила для князя пир и баньку. Сам тихо радовался: «Вот, приехал князь-надёжа. Теперя погонит отсюда этих проглотов! А не то они весь княжий припас подъедят! Утробы ненасытные!»

    Иван встал как вкопанный. Не то, чтобы боялся он Юрия Владимирича – просто взяло его сомнение, а согласится ли Суздальский князь взять на службу изгоя, который уже трём князьям успел послужить, да ни у одного счастья не нашёл? Не придётся ли сызнова пускаться в путь? К кому тогда ехать? Не в далёкий ли Полоцк? А то и вовсе прочь с Руси?

    Ватажники сгрудились за его спиной. Их молчаливое ожидание слегка успокоило Ивана – как-никак, эти люди были с ним всё время. Они не подведут, что бы ни случилось.

    Юрий Владимирич Суздальский неторопливо въезжал в распахнутые ворота крепостцы. Одного взгляда на могучего солового жеребца, на дорогую бронь, на посадку всадника хватило Ивану, чтобы изумиться и вспомнить встречу на лесной дороге. Но он ещё не верил своим глазам и впился взглядом в красное с мороза, мясистое лицо с большим ноздреватым носом и маленькими ярко блестящими глазками.

    Тиун поспешил придержать стремя княжьего коня. Юрий соскочил наземь с проворством, удивительным для его тучности, и сразу углядел Ивана.

    – А, Берладник, – рыкнул он и повелительно махнул рукой. – Добрался-таки? Всё ещё желаешь мне послужить?

    Иван шагнул вперёд.

    – Желаю, князь.

    – Ну и добро. Поди, словом перемолвимся, – Юрий кивнул и широким шагом, вперевалку направился в княжий терем.

2

    Задержался Иван на реке Колокше. Сперва пришлось ждать, пока сойдёт поздняя, но бурная весна – снега таяли, превращая дороги в кашу, лёд на реках и озёрах ломался, и вешние воды выходили из берегов, заливая луга и поля. Потом медлили, дожидаясь, пока спадёт полая вода, и лишь после, по ещё непросохшей дороге, пустились в дорогу.

    На сей раз путь Ивана лежал далеко на северо-запад, и не одни только берладники шли за ним. Придал Юрий своему новому слуге около сотни суздальцев да ещё надёжных людишек из числа новгородцев-перебежчиков. Они должны были служить проводниками и соглядатаями.

    Юрий Долгорукий равнодушно отнёсся к тому, что Мстиславичи грабят его окраины. Ну, пожгут пару деревенек, ну, посады у Кснятина и Углича порушат – так смерды опять всё заново срубят. Чего копошиться? Суздальская земля была нужна Юрию лишь до того, пока не станет он Киевским князем. Ростов Великий, Ярославль, Суздаль и Владимир можно отдать сыновьям. Пущай берегут и холят. А его судьба – Киев. Он Мономашич и должен сидеть на золотом столе отца и деда. И не всяким там сыновцам-выскочкам мешать ему! Мстиславичей Юрий презрительно именовал трусами и собирал силы для решительного удара. Даже сыновей – Глеба и Ростислава – и то принёс в жертву своей власти. Глеб сидел в Курске, под боком у Святослава Ольжича. А Ростислав ещё зимой впотай бежал к Изяславу, жалуясь, что отец не даёт ему волости, а сам он не желает участвовать в распре. Ну и пущай едет! Скатертью дорога! Пусть верят, что разваливается у него княжество. Пусть верят, что у него нет сил, что он боится, тем страшнее будет его внезапный удар. Пока же Долгорукий ездил в полюдье, следил, как рубятся крепости, как обживаются на новых местах смерды – и не забывал тревожить соседей-новгородцев. Новгород Великий держал у себя князем одного из Мстиславичей – значит, Новгород надо было наказать.

    С этим и послан был Иван Берладник в далёкое Подвинье.

    Тихо было в северных борах Новгородчины. Не долетали сюда вести с юга Руси. Правил конём Иван, глядел на яркую зелень берёз, на нежный пушок лиственичных иголок, слышал щебет птиц и знать не знал, что творится в чужих уделах. Не знал он, что Юрий собирает рати, готовясь к войне, не знал, что Изяслав и Ростислав Мстиславичи всю весну провели в Смоленске, пируя и празднуя победу – они привели более семи тысяч пленных смердов и спешили расселить их по своим уделам. Не знал, что в Киеве куют крамолу на старшего Юрьевича, Ростислава, недоброхоты, а Ольжичи наконец-то примирились с Давидичами. Не думал Иван ни о чём, живя настоящей минутой.

    Доехав до малой реки, бегущей куда-то к северу, долго шли её берегом, пока над пригорком не показалась тропа. Иван решительно свернул на неё – несколько дней дружина уже пробиралась без дорог, и любая тропка должна была вывести к человечьему жилью.

    Так и случилось. Старые разлапистые ели расступились в стороны, и на всхолмии вершникам открылся погост – несколько изоб, обнесённых тыном. Такие погосты ставились ещё княгиней Ольгой, когда объезжала она подвластные земли. Потом старые подновлялись или разрастались, превращаясь в городки и крепости, а в чащах лесов рубились новые.

    Ворота были приотворены, и, учуяв чужаков, забрехали псы. Иван, велев ватаге ждать, с несколькими воями выехал вперёд.

    На погосте жили люди – заметив вершников, вслед за псами обнаружили себя и местные жители. Вышло пятеро мужиков – все кряжистые, сивобородые, с тёмными от многолетнего загара лицами, одетые в кожаные тулупы мехом внутрь. У двух-трёх в руках были сулицы, остальные держали наготове топоры. Ещё человек десять – в основном мужики помоложе – теснились в воротах, вооружившись вперемешку топорами, луками и охотничьими рогатинами.

    – Эвон, каково тут княжьих людей встречают! – усмехнулся Иван, откинувшись в седле и весело кивая своим спутникам. – Уберите свои топоры. Не как тати мы пришли – мы люди княжьи!

    – Какого князя будете? – недружелюбно спросил один из сивобородых.

    – Ярослава Изяславича, – ответил Иван, знавший, что ещё в конце осени Изяслав Мстиславич вместо брата Святополка отдал новгородцам на княжение среднего сына.

    – А чего так далеко забрались? Новгород-то вона где!

    – По княжьему делу. Сказывают, тут лихие людишки пошаливают – приходят с Белого моря и от самых свеев [16]16
  Свеи (свевы) – группа германских племён (квады, семноныи др.).


[Закрыть], плывут по рекам и тревожат русский люд. Вот и велено князем отправиться мне и тех людишек переловить. Вы, я вижу, с ними уже перевидались?

    – Не было тут лихих людишек. Правда, зимой проходила ватага, но мы её пугнули. А окромя полюдья, тут никого не было.

    – Данщики, стало быть? – насторожился Иван. – И много мехов взяли?

    – А всю дань, как нам урочено было, всю отдали. Соболей, лисиц, куниц да горностаев по точному счету.

    – То добро, – Иван обернулся на своих людей. – Только меха – добыча лакомая. Налетят тати – и шерстинки не оставят… Далеко ли ушли данщики?

    – Да по реке вниз поплыли, – сивобородый махнул рукой. – Там, слышь, ещё один погост, сразу за излучиной. Туда направились. А куда далее – то не наше дело.

    – Ну, благодарствую, – Иван поклонился в седле и, развернув коня, поспешил к своим.

    Новгород ежегодно посылал сборщиков дани на Подвинье и в окрестные земли. Везли с дальних погостов меха, воск, дикий мёд, кричное железо и медную руду.

    Вместе с товаром новгородских мастеров и рыбой это было основное, чем торговал Новгород. В этом году из-за лютой зимы и усобицы, связанной со сменой князей, выход полюдья задержался до нового лета.

    Далее вдоль реки ехали в спешке – гнали не только данщиков, но и торопились уйти от гнуса, который, оголодав после зимы, с радостным гудением набросился на людей и лошадей. Кони мотали мордами и хлестали себя хвостами по бокам. Люди тоже охлопывали то щёки, то руки. Только ветерок с реки давал какое-то отдохновение.

    Приостановившись на привал, чтобы дать роздых коням, запалили костёр, дымом спасаясь от гнуса. Почёсывая красные, распухшие от укусов щёки, берладники ворчали:

    – И что за земля такая? Дома, чай, уже сады отцвели, а тут только собираются… И зима тут дольше и лютее, и реки другие – узкие и вьются, как змеи. А болотища-то какие! На Дунае таких не сыщешь!… И лес чужой – вона, сосны да ели полнеба закрыли. И люди тут другие. Только по речи и поймёшь, что Русская земля.

    – Русская земля – она везде Русская, где говор привычный слышен, – говорили суздальцы. – Потому князья и не желают сидеть каждый по своему углу – раз у соседа та же речь звучит, значит, и там моя отчина… Вот и лезут…

    – Не потому лезут, что чужой кусок оттяпать норовят, – встревал, не выдержав, Иван, – а потому, что каждый хочет всей землёй владеть. Или хотя бы получить свой удел и там сидеть, никого не трогая…

    Последнее было его давней мечтой. В мыслях он давно уже решил – как только даст ему Юрий Суздальский удел – родной ли Звенигород воротит или где ещё кусок оторвёт, – сядет он в нём сиднем. И никуда с земли не стронется, зубами держаться будет, а не сойдёт с места! Только ежели Юрий Владимирич в поход на нового врага соберётся и кликнет его на рать… А так – чего ещё человеку надо, кроме своего дома?

    Отдохнувшие кони несли резво. Опомниться не успели, как выехавший вперёд Михаила свистом дал знать – впереди ладьи данщиков.

    – Мирон, – приказал Иван, – бери людей да иди на тот берег. А то спугнём их здесь, они на ту сторону причалят – и пропала наша охота!

    Мирон кивнул, поманил с собой полсотни берладников. Оглядев заросший берег, разделся и первым с конём начал переправу.

    Вода была холодна, люди ойкали и со свистом втягивали воздух сквозь зубы, а перейдя реку, прыгали, чтоб согреться. Иван на своём берегу терпеливо ждал. Дождавшись, пока Миронова ватага сядет на конь, поскакал вдоль реки.

    Ладьи данщиков нашли у излучины – там как раз стоял второй погост. Сами данщики шли вдоль берега. Они сперва не забоялись всадников, и лишь когда Иван закричал, приставив руки ко рту: «Стой! К берегу правь!» – заторопились, выгребая на середину.

    – А ну стоять, сукины дети! – Иван осадил коня на крутом бережке. – Кому сказано – к берегу правь!

    – А ты кто таков, чтоб нам указывать?

    – Князя Ярослава человек!

    – А мы Господину Великому Новгороду подчиняемся, а не князю! – крикнули с передней ладьи. – А ежели князев человек, грамоту кажи!

    – Вот я вам укажу грамоту, – прорычал сквозь зубы Иван.

    – Тады нанося – выкуси! – какой-то новгородец, встав в ладье, показал кукиш и тут же нырнул вниз, спасаясь за стену щитов.

    Отвечая на дерзость князю, несколько берладников полезли за луками, и новгородцы поспешили отгрести к тому берегу – но в это время из-за кустов показались отставшие – дальний берег был лесистее, – ватажники Мирона.

    – Ах, тати! – донеслось из ладей. Гребцы налегли на весла.

    Всадники с двух сторон поскакали вдоль берега.

    – Добром к берегу правьте! – кричал Иван. – Тогда и разговор будет другой! А не то – пеняйте на себя!

    Он был уверен в победе – долго ли, коротко ли, а гребцы устанут. Только бы ночная тьма не оказала им подмоги – как-никак, места тут новгородцам привычные. У них небось проводники из местных. А в ватаге дружина и суздальцы, которые в такие дебри не заходили ни разу. А ну, как погоня будет до ночи?

    Видимо, о том же думали и данщики. Когда через несколько вёрст впереди показался остров, они ринулись туда. Разогнавшись, ладьи с маху вылетели на мель, и новгородцы спешно, прикрываясь щитами, вытащили их носами на берег и устремились в заросли.

    Река здесь была немного уже, да и берег вроде пологий, и ватажники, уверенные, что теперь беглецы никуда не денутся, сунулись было на мелководье. Иван сам ехал впереди и еле успел вскинуть к лицу щит, когда из кустов запели стрелы. Две со злым жужжанием впились в щит – одна прошила его навылет у самой руки, иные зашлёпали по воде вокруг. Послышались стоны и крики раненых, заржали подстреленные лошади. Иван попятился с конём назад, напирая на столпившихся людей.

    – Съела бы лиса птицу, ан летать не умеет! – послышались из зарослей крики. – Идите-ка сюда! Мы вас ещё угостим! Никого не обидим!

    Первая неудача раззадорила дружину. Второй раз полезли с двух сторон – с того берега своих направил в реку Мирон. Кони упрямились, задирая головы и поддавая крупом, а с острова летели стрелы. И опять падали в воду убитые и раненые, и опять ржали подстреленные лошади. Иван велел отходить к берегу. Новгородцы смеялись и кричали обидное.

    Смеркалось. На охоту вылетел голодный гнус. Свежая кровь лошадиных и людских ран привлекала мошкару, но жечь костры никто не думал – злее гнуса жалила мысль о том, что новгородцы засели вот тут, под носом, и не даются в руки. Иногда они пускали стрелы – больше для того, чтобы показать, как далеко стреляют, чем из простого озорства. Стрелы задевали всадников и коней даже у самой воды, и берладники старались держаться ближе к кустам.

    Сотник суздальцев вопросительно поглядывал на Ивана – что придумает этот ватажный атаман, которого его люди именуют князем?

    – Чего делать будем, Иван Ростиславич? – спросил он.

    – Как – чего? – тот не отрывал взгляда от острова. До ночи было ещё время, но уже на заросли наползали сумерки. – Насады делать.

    – Какие?

    – А как на Дунае строят… Мошка, помнишь, как коломыйских купцов брали?

    – Я помню! – вылез вперёд Бессон, хотя в пору, когда бились берладники с купцами, сидел он в трюме на цепи.

    – Тогда чего стоите? Вяжи плоты да мастери насады! Живо!

    Нескольких суздальцев поостроглазее Иван послал к берегу – следить, чтоб под покровом сумерек новгородцы не вздумали стронуться с места. А остальные рассыпались по лесу, стуча топориками и ломая ветки. Десяток вершников отрядили в погост – забрать лодки-однодревки, будя сыщутся. Остальные пока готовили плоты. Их вязали лёгкие – два-три бревна скрутить верёвкой иль вожжами и готово! На носу набрасывали настилы из хворо ста, укрепляли щиты.

    Лодок пригнали всего три – одна ветхая, две поновее. На них тоже укрепили насады. Иван, как когда-то на Дунае, занял место в одной из лодок. Всё было, как тогда – ночная река, окопавшиеся купцы на острове, а рядом – берладники. Только на сей раз служит он князю, а не сам по себе вышел на промысел. Но, видно, такая уж у него судьба – промышлять ради других.

    Новгородцы заметили суету. В насады и установленные щиты застучали стрелы. Но, укрытые хворостом и ветками, в которых стрелы застревали, ватажники гребли споро, и вскоре передняя лодка заскребла носом по песку. Иван снова, как в тот далёкий день, первым выпрямился и шагнул на остров.

    Ночной, бой был короток – новгородцев было мало. Кроме того, Мироновы люди, хоть и не успели наделать насад, заслышав шум, вплавь одолели протоку со своей стороны и напали на стан. Воевать – так воевать. Новгородцев перебили всех, шесть ладей, наполовину заполненных мехами, воском и кругами сырого железа, достались берладникам.

3

    Город Суздаль стоит на реке Каменке недалече от того места, где она впадает в Нерль. Земляные валы и крепостные стены видны издалека. С берегов реки везут в Суздаль камень для постройки храмов, с окрестных боров – дубы и сосны для теремов и изоб. Издалека летним ясным днём блестят купола подворья Киево-Печерского монастыря с церковью Святого Дмитрия. Не так давно, каких-то полсотни с малым лет назад спалил Суздаль Олег Святославич, уходя из города, чтоб не достался он Мстиславу Владимиричу. Тогда здесь были лишь гарь и пепел, даже соборы пострадали. А ныне – снова стоит красавец Суздаль, старейший город Залесской Руси. Даже Владимир, заложенный Мономахом, не сравнится с ним. И Ростов велик лишь прежней доблестью, а будущее – за Суздалем. Не зря Юрий Владимирич, посидев немного в этих городах, в конце концов осел на берегах Каменки.

    В тёплую летнюю пору подъезжал Иван Берладник к стольному граду Залесья. Позади трудные дороги Подвинья, схватки с упрямыми новгородцами и стычки с дружинами настоящего князя Ярослава Изяславича. Те настигли берладников уже на обратном пути. Была сеча, но Ярославовы люди отступили, хотя и нанесли большой урон. С досады берладники пограбили деревушки в верховьях реки Сити – мол, здесь недалече граница, а где она – мы сами решаем.

    Никогда не бывавшие в Суздале, берладники крутили головами, ахали, глядя на высокие крепкие городские стены, на тесовые ворота, окованные медью и железом, на мощённые плашками улицы, на боярские усадьбы и белокаменные соборы. Дивились, толкая друг друга локтями.

    – В Берлади, чай, такого нету!

    – Да что Берлад! В Галиче – и то не встретишь эдакой красы!

    – Да и Смоленск победнее будет…

    – А про Новгород-Северский и говорить неохота. Чисто деревня за забором…

    – Вот разве что в Киеве…

    – Что в Киеве? – ревниво встрепенулся Юриев сотник, Данила. – Кто тут, дурья твоя голова, Киев с Суздалем сравнивает? Наш Суздаль побогаче будет! Он древний город!

    – А Киев – мать городов русских! – отбрехался Бессон, который, будучи когда-то купцом, за словом при случае в карман не лез. – Нешто сыну быть краше матери?

    – Ты бы ещё Новгород вспомнил, – проворчал Данила. – Суздаль – краше! Не зря наш князь Юрий его ежегодно украшает!

    – Иная девка тоже красится-румянится, а пройдёт мимо её подружка, с лица бела да румяна и затмит красой, – упёрся Бессон. – На что Суздалю краса, ежели он и так красив? Нешто с Киевом тягаться вздумал?

    – Да нужен князю твой Киев! – рассердился Данила.

    – А чего ж он тогда в усобицу со Мстиславичами влез?

    Иван с интересом прислушивался к разговору. Последние слова были его – он мало знал князя Долгорукого и хотел услышать хоть что-нибудь о своём новом господине.

    – Как – чего? За-ради справедливости! – с видом знатного думца пояснил Данила. – Мстиславичи древнее право нарушили – негоже младшему на великом столе сидеть вперёд старшего. Вот за то и карает их Юрий Владимирич…

    – Не больно-то он их карает! – негромко, осторожно молвил Степан. Как боярский сын, он кое-что успел наслушаться в доме отца. – По осени да зимой тревожили Мстиславичи Суздальскую волость, а он и пальцем не шевельнул.