Текст книги "Иван Берладник. Изгой"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

    – Ты мне князя позорить не смей! – вскинулся на эти слова Данила. – Не нашего ума дело, чего он задумал! Иль ты крамолу куёшь?

    – Тихо! – повысил голос Иван, останавливая сердито засопевшего носом Степана. – Крамольников тут нету! Все мы князевы слуги. А что лишнее сболтнули – так мало ли что без умысла молвится. Придёт время – всё станет ясно… Однако же, ежели князю Юрию не надобен Киев, отдал бы он его Мстиславичам – пущай вершат, что хотят.

    – Экой ты скорый, – смягчаясь, но ещё недовольно морщась, ответил Данила. – Слыхал я, что в Турове сидит старший брат Юрия Владимирича – Вячеслав. Ему бы, а не Мстиславичам сидеть на золотом столе. Вот ради него наш князь и трудится.

    Иван не стал спрашивать, почему Вячеслав Туровский сам не трудится ради своего княжения – живя в Смоленске, он слыхал, что Вячеслав стар, хвор и духом слаб, да и наследников у него нету. Сядет на великий стол – и тут же сгонят сыновцы. Нет, не ради брата старается Суздальский князь, а ради себя самого. Знать, не так уж и нужен ему Суздаль.

    Проще было спросить у самого Юрия, но князя в стольном городе не случилось. На подворье сказали: Юрий Владимирич ускакал в Кидекшу, что стояла при впадении Каменки в Нерль. Там рубили новую крепость, запирая вражьим ладьям дорогу к Суздалю. Строили и пристань для торговых кораблей, князь хотел проследить за всем хозяйским взглядом. Он вообще мало бывал в своём городе – приехав с севера, пробыл тут только седмицу и умчался снова. В Кидекше он живал дольше и бывал чаще, чем в Суздале. Большой княжий терем стоял часто пустым.

    Приехав с обозом новгородской пушнины в княжий терем, Иван был немного обескуражен отсутствием Юрия. Получалось, что, не отдохнув с дороги, ему и его людям опять придётся скакать – теперь уже в Кидекшу. А вдруг князя нет и там? Вдруг умчался он вниз по Нерли к другим городкам и крепостям Суздальской земли?

    Сотнику Даниле такие помыслы были чужды. Он сразу отправился к себе в дом, а его дружина разбрелась – жили кто где. Не имевшие своего жилья обитали в молодечных избах, остальные – в Суздале. Одноглазый бойкий княжий тиун принял у берладников возы с пушниной и повелел везти к кладовым, где меха надлежало счесть и устроить на хранение.

    Сам Иван остался на красном крыльце белокаменных княжьих палат. Отсюда был хорошо виден просторный богатый двор – его обнимали жилое крыло княжьего терема, домашняя церковка и молодечные избы. Чуть позади виднелись клети и повалуши для добра. Конюшни и службы были позади терема, отсюда не видать. Где-то там был и сад. С высоты глядя, впрямь подумаешь, что Суздаль краше Киева. Но Иван успел побывать во многих городах Руси – разве что в Полоцк, Рязань и Чернигов с Новгородом не заносила его судьба. И он знал, что всяк град красен по-своему. И есть города великие и малые – так вот, Киев и Суздаль были бы равны, если бы Киев не был старшим городом на Руси. А Суздаль ещё молод. Придёт и его время – но пока в нём сидеть не старшему, а младшему князю. И, стало быть, не зря Юрий так тянет свои долгие руки из далёкого Залесья к золотому Киевскому столу…

    Скрипнула дверь, зашуршали лёгкие шаги.

    – Ты кто таков? – послышался девичий голос. Иван обернулся. Он задумался и не заметил, как рядом появилась девушка. Нарядно одетая, на тёмно-русых волосах кокошник, из-под которого виднеется длинная коса с ярким накосником. Тёмно-вишнёвые глаза глядят смело и по-доброму. Что-то было в ней и чужое – и в то же время близкое, родное.

    – Иван я. Ростиславич. С Берлада. Служу князю Юрию Владимиричу.

    – Что-то прежде не видала я тебя при дворе, – заметила девушка.

    – Так я с весны только и служу. Посылал меня князь в Подвинье, с тамошними новгородцами воевать. Я только что воротился, службу справил, а самого князя в городе нет. Вот и думаю, куда подаваться.

    – Погоди тут. Чай, место сыщется.

    – Так ведь не один я. Люди со мной.

    – И людям найдём место!… Эй, кто там? – девушка перевесилась через перильца, глянула на двор. – Овдоха, крикни девок – пускай обед готовят дружинникам! – окликнула она бабу, высунувшуюся на шум.

    – Благодарствую, – коротко поклонился Иван. – Как звать тебя, не ведаю…

    Девушка расправила плечи, став сразу взрослее. Взглянула так, что у Ивана ёкнуло сердце.

    – Ольга Юрьевна, – и сразу будто межа пролегла между княжьей дочерью и князем-изгоем.

    Шёл Ольге в ту пору семнадцатый год. Большинство боярышень и княжон в это время уже замужем. Но после того, как умерла матушка, половецкая княжна Аеповна, совсем ещё юная девушка взяла в свои ручки княжий терем. Стала она сестрой и матушкой младшей сестрёнке, которой тогда было всего семь годков. Когда же Юрий женился вторично, его новая жена, византийка Ирина, с падчерицей общего языка не нашла. И жила Ольга словно цветок полевой – и княжна, и никому не нужна. Только недавно стал заботиться Юрий поискать жениха для старшей дочери, да достойного найти не мог. А пока сидела Ольга в девках, и её младшая сестра, обручённая с Олегом Святославичем, оставалась при отце – покуда старшая не сговорена со двора, младшей о свадьбе думать нельзя!

    Исподтишка Иван разглядывал княжну. Пошла она статью в старую родню – в отцову мать, английскую принцессу, а видом в деда Мономаха. И русая коса, и сине-серые глаза, и черты лица – разве что скулы были широкие, половецкие, да отцовы брови вразлёт.

    – Ты… ступай, – негромко молвила Ольга, вскинув глаза. – Не ровен час, увидит кто…

    – Чего ж стыдиться? – неожиданно воскликнул Иван, сам кляня себя за несдержанный язык. – Аль забедно княжьей дочери на крыльце со слугой отца своего стоять? Языков злых боишься? Так я сам княжьего рода и тебе ровня!

    – Князь? – она по-детски удивлённо захлопала ресницами.

    – Князь. Берладский… Меня так и зовут – Берладником.

    – А это где такое?

    Иван усмехнулся. Ему вдруг стало легко и весело.

    – Далече, – он поднял голову, вглядываясь в даль, словно надеялся за рекой, посадом и подступающими к нему лесами и полями разглядеть родную Червонную Русь. – На Дунай-реке.

    – А это дальше, чем Киев?

    – Дальше. У самого моря Русского. Там всё по-другому.

    – Скажи, – попросила Ольга.

    – Так не песенник я. Ладно сказывать не умею, – упёрся было Иван, но девушка глядела так внимательно, что он вздохнул и послушно стал вспоминать.

    – Города там другие… Галич, Звенигород, Плесненск, Перемышль… В Перемышле сперва отец мой княжил, а как он помер, так стрый-батюшка отослал меня в Звенигород и сам князем надо всей Червонной Русью стал. Города наши… они совсем, как здесь. Только каменных домов поболе.

    – Вы дома из камня делаете? Леса, что ли, нету совсем? – Ольга улыбнулась шаловливо.

    – Леса есть, а только не такие, как тут. У нас всё больше буки растут, дубы и тополя. Аеще – каштаны…

    – А это что такое?

    – Навроде вашего явора [17]17
  Явор – дерево рода кленовых.


[Закрыть], только лист побольше и орехи висят колючие. Смерды их варят и едят, а я не пробовал. А сосен и елей нет совсем. И зимы не такие лютые, как тут. Рядом же Русское море, а за ним Византия. До неё рукой подать! Наши купцы в Олешье. как к себе домой, ходят и в Византию тоже. Наш род ведь с ихними императорами в родстве – императрица Ирина мне родная тётка… А рыбу к столу ловят не только в реках, но и в море… А ещё там горы есть – Угорские их зовут, потому как за ними угры живут. Прабабка моя оттуда родом, дедова мать. А к северу поскачешь – к ляхам попадёшь. Ляхи деда моего, Володаря, один раз ловили. Я тогда только народился, не помню, а отец сказывал. Он в посольстве к тамошнему князю ездил, выручал родителя. Выкуп богатый заплатили – никак со всей Руси золото и серебро собирали.

    Увлёкшись, Иван не сразу заметил, что Ольга Юрьевна опустила глаза и отвернулась. Испугавшись, что обидел княжну, Иван коснулся её локтя:

    – Ты чего? Аль сказал что не то? Так прости – не со зла я…

    Она подняла ставшие печальными глаза.

    – Ничем ты меня не обидел, Иван Ростиславич, – молвила тихо и попыталась улыбнуться. – Ты про Византию сказал… что родня у тебя тамо… Три зимы назад из Византии приплыла батюшке новая жена, братцу Святославу мать, а мне мачеха. Тоже должна быть родней, а не лежит сердце.

    Девушка вздохнула, отводя глаза, и Иван мягко взял её за руку.

    – Не печалься прежде времени, – сказал он. – Авось судьба твоя ещё переменится и будешь счастлива.

    Ольга медленно подняла голову, взглянула Ивану в лицо… румянцем вспыхнули её круглые щёки, и она, пролепетав что-то, вырвала руку из его ладони и опрометью бросилась вон.

4

    Осенью пришла с юга злая весть. Не гонец принёс её – прискакал на худом жеребце, без дружины, без казны и бояр, бросив в каком-то городце жену и детей, княжич Ростислав Юрьич. Не желая дробить свой удел, Юрий Долгорукий не выделял сыну отдельных городов в кормление, не хотел, чтобы подросшие сыны становились слишком самостоятельными, – вот и взбунтовался старший. Ещё прошлой зимой ушёл он в Киев, стал подручником Изяслава Мстиславича, получил от него пять городов на границе с Волынской землёй. А летом дошли до великого князя слухи, что, обидясь на разорение Суздальской земли и на то, что великий князь спустил черниговским Давидичам измену и бегство Святослава Всеволодича, задумал Ростислав крамолу против Киевского князя. Не разберись, что к чему, Изяслав повелел Ростиславову дружину посадить в поруб, туда же отправить его бояр, казну отписать на себя, а самого Юрьича со словами: «Каков отец, таков и сын!» – на худой лодке с тремя ратниками отправил в Суздаль.

    Иван встретил весть о возвращении Ростислава, воротясь из похода – посылал его Юрий Владимирич потревожить окраины Булгарии, а на обратном пути пройтись по Муромским и Рязанским землям, поглядеть, не готовят ли тамошние князья похода против Суздаля. Зайдя на княжье подворье в Кидекше, Иван увидел привязанного к коновязи худого, с грязными ногами и брюхом, чалого жеребца и от холопов узнал о возвращении старшего Юрьевича.

    Тот в те поры сидел у отца, жаловался на свою горькую долю.

    – Жену да сыновей пришлось оставить в деревне – Ярополку третий месяц всего, боялся, что малец не сдюжит, – говорил он, сутулясь под тяжёлым взглядом отца. – Худо было – в простых избах ночевали, как смерды, ели, как смерды, спали… И это я, князь из Мономахова рода!

    – Ярополк, что, там родился? – Юрий сидел, развалясь, ещё потолстев с зимы и неприязненно смотрел на сына.

    – Там… В Бужске. Который тебе Изяслав дал?

    – Угу…

    – А ты и рад был… щенок сопливый! – Юрий сердито засопел. – Куды ты бег? Мало тебе было тут места?

    – Удела я хотел, – Ростислав смотрел на свои кулаки. – У Глеба Курск, а он моложе меня!

    – Андрей, брат твой, тоже моложе тебя, однако удела у него нет, хотя тоже сыны есть…

    – Андрея ты к себе приблизил. Ты его любишь больше, чем меня! – прорвало Ростислава.

    – Да как у тебя язык повернулся такое сказать? – тихо рыкнул Юрий, но в этом тихом рыке было столько гнева, что Ростислав невольно подался назад. – Все вы мои сыны. Глеб Курск в бою добыл, Андрей мои полки водит. А ты… ты моё дело чуть не предал. К врагам моим перебежал… Но я на тебя за то зла не держу, – мягче добавил он, к удивлению Ростислава. – Ты всё-таки сын мой. И обида тебе – обида мне. За сыновнюю обиду Изяслав поплатится… Понял ли теперь, кто тебе друг, а кто враг?

    Переменчив был нрав Юрия Долгорукого, как погода по весне. Ростислав выдохнул осторожно:

    – Понял, батюшка.

    – А раз понял, то отправляйся-ка по городам Залесским – собирать рать на Киев!

    Легко сказать – нелегко сделать. Не спешил Юрий Владимирич сесть в боевое седло. Сперва он проверил, како возводятся города и рубятся пограничные крепости. Потом послал сызнова Ивана Берладника в окрестности Торжка – пошарить там по дорогам, пощипать данщиков новгородских. Тем временем помчались гонцы в Новгород-Северский к Святославу Ольжичу и в Дикое Поле, к родне покойной жены.

    Святослав Ольжич обрадовался случаю расквитаться с Изяславом. Больше года уже лежал в могиле брат Игорь. Смерть его осталась неотмщённой, Святослав был уверен, что ежели не сам Изяслав, то меньшой брат его Владимир нарочно науськивал киевлян убить Игоря. Он в свой черёд отправил послов половцам и уведомил сидящего в Курске Глеба – мол, будь готов.

    Шила в мешке не утаишь. Не успела встать распутица, как забеспокоилась Русь. Готовилась новая усобица, а ведь не успели затянуться раны от прежней. Давидичи наотрез отказались быть союзниками суздальского князя, припомнив ему разорение собственных вотчин. Испугался и Ростислав Смоленский. Будучи союзником Изяслава, он был уверен, что и на него падёт удар. Стремясь обезопасить себя от войны, он прислал Святославу Ольжичу сватов, прося его дочери Манефы в жены для своего сына Романа. Манефе было всего двенадцать лет, но девочку увезли в Смоленск – и ничего не изменилось…

    Перед самыми Святками Иван Берладник ненадолго вырвался из Суздаля и прискакал в Кидекшу.

    С некоторых пор тут жили дочери князя Юрия – князь переселился в большие палаты, где обитала его вторая жена, гречанка Ирина. Занятый делами сверх меры, Иван мало и редко наезжал к княжне. Да и сейчас спешил – ворвался во двор, спрыгнул с коня, через две ступеньки взлетел на крыльцо и толкнулся в сени, громко зовя холопок.

    Ольга с девками наряжалась – вечор хотели пойти на игрища. Без отца и мачехи, которая жила в Кидекше безвылазно, тоскуя по тёплой солнечной Византии, она жила привольно и весело. Только редкие наезды отца заставляли её бледнеть и смущаться.

    …Помнила Ольга, как впервые увидела мачеху. Византийская принцесса была на десять лет старше её, но держалась так неприступно и гордо, что у девушки не возникло желания подойти и приветствовать мачеху. Меньшая сестра, Софья, как-то переборола девичий стыд и приблизилась, пролепетав что-то на ромейском. Её встретил высокомерный спокойный взор. Новая суздальская княгиня не думала, что её муж будет так стар, что у него уже подрастают взрослые дочери. Она надеялась, что её везут в жены молодому княжичу – и вот они, Князевы сыны, стоят подле отца. Одни старше её, другие чуть помоложе, либо женаты, либо просватаны. С ревностью и завистью оглядела она свою новую семью.

    Юрий потом выговаривал Ольге:

    – Загордилась девка! Одичала совсем… Людей бегаешь, как коза… Ну, видать, пришла пора искать тебе мужа. Он тебя приучит к вежеству…

    С тех пор Ольга жила в тревоге и к Ивану выскочила, думая, что грозный батюшка послал его с недоброй вестью. Даже радость, вспыхнувшая было в ней, померкла.

    – От батюшки? – выдохнула княжна, ломая пальцы.

    – От князя Юрия… Да только ты не пугайся так, – улыбнулся Иван, видя, как внезапно сошёл румянец с круглых девичьих щёк. – Отпустил он меня на час. Потом велел назад быть.

    – Стало быть, ты не с вестью от него прискакал?

    – Нет. К тебе я. Увидеть захотелось… Румянец опять стал заливать щёки. Ольга отвернулась, теребя косу.

    – Ну, поглядел? – нарочито равнодушно молвила она. – Какова?

    – Краше всех!

    – Ой ли! – голос был капризен, но в глазах сквозило другое – весёлое, нежное. – Правду ли баешь?

    – Истинную! Хошь, побожусь, что для меня ты краше всех на свете? – Иван вскинул два перста ко лбу.

    – Не божись, – Ольга быстро схватила его за руку. – Я и так верю, – прошептала совсем тихо. В горнице они были совсем одни, и Иван осторожно обнял девушку. Она встрепенулась, озираясь:

    – Пусти! Не то войдёт кто…

    – Так веди туда, где никто нас не углядит.

    – Что ты? – Ольга помотала головой. – Негоже так!

    – Олюшка… Леля моя, – Иван сжал девичьи плечи, – у меня всего час времени!… Мы в поход выступаем со дня на день. Батюшка твой полки собрал. Я с ним иду на Изяслава Киевского.

    – Ой! – Ольга вскрикнула и прижалась к Ивану. – Правда?

    – Со дня на день выступаем…

    – Ой, – девушка припала к его груди, слушая, как в глубине часто-часто бьётся сердце. – Ой, лада мой… Ой, лихо-то… Ой, лишенько…

    Боясь голосить, она вцепилась в Ивана, уже не думая, что их могут увидеть. А Иван тихо гладил её по волосам и вздрагивающим плечам:

    – Не тужись, Олюшка! Вот побьём Киевского князя, тогда авось выделит мне твой батюшка удел. Пошлю к нему тогда сватов. Пойдёшь ли за меня?

    – Иванушка, – Ольга отняла лицо от его груди. – Птицей бы полетела…

    Не каждой княжне выпадает такое счастье – любить и быть любимой. Отцы сватают своих дочерей, выдавая их замуж не за княжичей и королевичей, а за военные союзы. Добро, если с годами приходит любовь. А если нет… Но её мать любила отца, он любил её и не сразу после кончины половецкой княжны решил жениться снова. Дед, Владимир Мономах, тоже любил и был любим своей женой Гитой. Прадед, Всеволод Ярославич, был счастлив с женой. Неужто судьба откажет в счастье?

    Ольга была уверена в своём счастье, когда целовалась с Иваном посреди горницы. И молилась о нём, когда несколькими днями позже полки суздальцев выступили в поход.

    Рати встретились под Переяславлем Русским. Пока Юрий Владимирич стоял под Белой Вежей, Изяслав вошёл в город, соединясь со ждущими там братьями Святополком и Владимиром. Он не хотел мира, говоря, что не станет давать Долгорукому ни одного города или области, ибо тот привёл половцев и Ольжичей. Но Киев не желал воевать. В самом Переяславле епископ Евфимий отказывался благословлять идущих на битву ратников. Даже бояре советовали князю не спешить. Но у него и троих его братьев были свои дружины, из Поросья пришли берендей, а в самый последний момент подоспел Владимир Давидич из Чернигова. И Изяслав Мстиславич решил – бою быть! «Я добыл Киева и Переяславля головой. Нешто ныне уступлю?» – сказал, как отрезал, и велел трубить зорю – дружинам строиться для битвы.

    Встали друг против друга – с одной стороны Юрьевы полки с союзными Святославом Ольжичем и половцами. С другой – рати трёх братьев-князей, полк Изяслава Давидича и берендеи с переяславльцами. Летний день серпеня-месяца выдался жарким, словно и не стояла на пороге осень. Кони лениво прядали ушами, взмахивали гривами. Всадники скучали в сёдлах, пешцы томились в толпе. Только стрелки не дремали – то с одной, то с другой стороны выскакивали отчаянные молодцы, пускали стрелы и скорее спешили к своим. Часть стрел долетала до противника на излёте, часть втыкалась в стены щитов. Но находились и такие, что отыскивали брешь, и тогда падал убитый или раненый, зажимая стрелу ладонью, спешил к обозу.

    – Чего они медлят? Чего ждут? – ворчали берладники, стоя на левом крыле вместе с дружиной князя Андрея Юрьича. – Аль сердца заячьи проглотили?

    – Небось ждут, что мы первыми шагнём!

    – Ишь, чего похотели! А вот ни шагу не стронемся. День клонился к вечеру. Ветерка почти не было.

    Соловый жеребец Юрия Долгорукого замер под княжеским стягом с барсом. Он смотрел на полки сыновцов-Мстиславичей пристально, словно надеялся отыскать знакомые лица. Когда солнце уже ощутимо склонилось к закату и тени удлинились, а от реки начало тянуть долгожданной прохладой, махнул рукой:

    – Отходи!

    Трубачи поднесли рога к губам, и над полем боя прозвучали протяжные звуки – одно из войск отступало, не принимая боя.

    Изяслав Мстиславич не поверил своим ушам.

    – Они уходят! – воскликнул он, обращаясь к брату Владимиру. – Наша взяла!

    Владимир Мстиславич был совсем отроком – семнадцатое лето только и жил на земле. Выросший без отца, он привык слушаться старших братьев, подхватив клич, когда Изяслав привстал на стременах и рывком обнажил меч:

    – Вперёд! Сомнём суздальцев! За Киев! За князя! Счастлив был Изяслав – стар, видно, стал стрый или понял, что есть высшая правда и не смог с нею спорить. Не в одну битву уже ходил великий князь и знал, что сейчас должно произойти – головной полк ударит в голову противника, опрокинет её, а тут подоспеют крылья…

    Первыми откачнулись берендеи. Их гортанные крики послышались в стороне от боя, и всадники на низкорослых лошадках, сбившись в кучу, стали уходить к Трубежу, далеко обходя правое крыло суздальцев. За ними и Изяслав Давидич приказал своим черниговцам отходить. Андрей Юрьич и Иван бросились было в погоню за уходящими. Они сумели настичь черниговцев, завязалась сеча – кого-то порубили, кого-то взяли в полон. Но наступающая темнота помешала берладникам и суздальцам довершить разгром.

    Тем временем переяславльцы подхватили клич: «Суздаль! Суздаль!» и напали на княжеские дружины со спины.

    Изяслав узнал об этом, уже увязнув в сече. К нему пробился боярин Шварн:

    – Измена, княже! Верные наши ушли! Юрий одолевает!

    Изяслав вскинул голову, силясь во тьме разглядеть, что деется. Но, сколько мог видеть в сизых сумерках, всюду были суздальцы и новгородцы. За спиной с гортанными криками половцы добивали дружину Владимира Мстиславича – брошенный переяславльцами, тот отходил прочь, спеша вслед берендеям.

    – Бежать напирал Шварн.

    Изяслав зарычал с досады, вонзая шпоры в бока коню. Тот отчаянно и зло заржал. Не теряя времени, Шварн схватил повод княжьего коня и помчался вперёд. Несколько боярских и княжьих отроков, случившихся тут же, поспешили сомкнуть свои ряды. Откуда-то сбоку вынырнул брат Ростислав…

    Святослав Ольжич шёл в эту битву с одной мыслью – настичь убийц брата Игоря. Верные люди донесли ему, что подстрекали к убийству Радило и Добрыня, мужи Изяславовы. Лишь меньшой из братьев, юный Владимир, вёл себя достойно княжьего звания. Но сам Изяслав и брат его Ростислав были врагами Ольжича.

    Сердце запело в груди новгород-северского князя, когда он понял, что на его полк вынесло дружины Изяслава. Очертя голову, не мысля более ни о чём, Святослав кинулся в битву – найти и сразиться с великим князем. Но тьма наступающей ночи уберегла от встречи – прорвавшись сквозь ряды врагов, Изяслав Мстиславич ушёл в Киев.

5

    Несколькими днями позже в стольный град всея Руси въезжал Юрий Владимирич Долгорукий. Ему донесли, что кияне отказали братьям-Мстиславичам в помощи. Они разъехались – Изяслав на свою Волынь, а Ростислав – в Смоленск. И, хотя Изяслав ещё оставался великим князем, Юрий знал, что это временно. Не зря его прозвали Долгоруким – долго тянул он из далёкого Залесья жадные руки к Киеву, и вот упал в раскрытые ладони желанный плод. Ощущение власти пьянило, как вино.

    В те дни Иван Берладник тоже не находил себе места от счастья. Проезжая знакомыми улицами Киева, останавливаясь у величественных храмов и заехав в Иринин монастырь повидать старого знакомца инока Ананию, он словно вернулся на три года назад, когда впервые проехал Жидовскими воротами. Когда-то давно судьба привела его в Киев в поисках своего удела. Теперь он снова в Киеве, и мечта близка, как никогда. А получив из рук великого князя удел, он сможет просить руки Ольги. Ради зятя Долгорукий не откажется пойти войной на Галич и отобьёт-таки у Владимирки Володаревича Звенигород. А то и вовсе сместит его со стола.

    Берладники снова гостевали на Иринином подворье. Инок Ананий – прежний игумен помер, и Ананий занял его место – ворчал на свалившихся на его седую голову незваных гостей.

    – И пошто вас нанесло, ровно саранчу? – качал он головой, глядя с жалостью, как берладники подгоняют послушников, тащивших из погребов бочонки с вином. – Жили мы себе тихо-мирно, трудились и Бога славили… Эх, и за какие грехи нам такое наказание?

    – Не ворчи, игумен, – Иван, засунув руки за пояс, смотрел, как его молодцы споро готовятся к трапезе. – Чай, не тати мы, а княжьи люди!

    – Да князь твой – нешто не тать? – огрызался игумен.

    – Юрий Владимирич – господин добрый! – запальчиво воскликнул Иван. – А ты почто великого лаешь?

    – А пото, – разошёлся игумен, – что не дело это – с мечом себе стола добывать! Не звали его кияне – сам пришёл. Разве ж это дело? Вот погляди – накажет его Господь за такое непотребство!

    – Изяслав Мстиславич занял его место не в свой черёд! – кинулся на защиту Юрия Иван. – По праву Вячеславу Владимиричу княжить в Киеве, а он взял и не пустил его.

    – Вячеслав киянам не надобен, – отрезал игумен. – Как и Ольжичи – суматошное племя. Изяслава-князя они сами кричали. А твово Юрия ещё поглядим, как встренут!

    Многое мог бы сказать Иван ворчливому игумену, но примолк. Всё равно старика не переспорить, а он привык не обращать внимания на чернецов. Их дело – Богу молиться, а не в государственные дела встревать… Митрополит или там епископ – другое дело. Но чтоб каждый встречный-поперечный монах князей уму-разуму учить вздумал? Не бывать такому!

    Несколько дней спустя в Киев стали съезжаться князья. Прибыл Владимир Давидич, Святослав Ольжич и Юрий Ярославич Пинский. Прискакали все сыновья-Юрьевичи. Не было лишь полоцких князей – ну, их давно на снемы не звали. Отрезанный ломоть была Полоцкая земля. Не было никому из русских князей в ней доли – и не было Всеславьичам доли в Русской земле. Не ждали и Мстиславичей. А вот Вячеслав Владимирич неожиданно приехал.

    Шумно и людно сделалось на княжьем дворе – особенно когда съехались все князья вместе.

    Не протолкаться было от коней и плечистых дружинников, холопы жались по углам, пережидая, чтоб не попасть под горячую руку князя иль боярина.

    С той поры, как первые князья стали съезжаться на двор, Иван Берладник тоже с утра до ночи там пропадал. До мечты оставалось совсем чуть-чуть. Ещё день-два – и сядут в палатах судить и рядить Землю Русскую. Мстиславичи ныне не в чести, стало быть, их земли отойдут племени Юрьевичей и его верным слугам. Иван мнил себя таковым – кто, как не он, выполнял все наказы Юрия. Кто вместе с ним был в битве у Переяславля? Кто более прочих нуждается в милостях великокняжеских?

    Наконец, день снема настал. Был обещан большой пир, княжеская охота, игрища на конях по примеру западных стран.

    Сперва всё так и было. Ловчие подогнали к князьям туров и диких коней, на озере соколы и кречеты ловко били птицу, а пардус, дарёный Святославом Ольжичем два года назад, в стремительном рывке догнал зайца.

    Довольными были все. Иван раза два попался на глаза Юрию Владимиричу, даже заслужил за ловкость на игрищах похвалу и на пир шёл, полный радостных предчувствий. И на самом пиру, когда поднялись первые чаши и выкрикнули здравицу великому князю Юрию Мономашичу, кричал вместе со всеми радостно и громко.

    Но после пошло всё не так. Князья начали разговор об уделах ещё на пиру, и Юрий, не откладывая дела, стал делить землю:

    – Святославу Ольжичу, как верному своему слуге, даю Новгород-Северский с городками и пригородами в вечное владение. Ему же даю Курск, всё Курское Посемье, Сновск, Слуцк и землю дреговичей… Коию отымаю у племени Давидичей за то, что стояли супротив меня за Изяслава.

    Владимир Давидич засопел обиженно, но промолчал.

    – Брату моему Вячеславу отдаю его Туров с городами и пригородами, – продолжал Юрий. – Юрию же Ярославичу велю сидеть в Пинске с родом его. А сынам моим велю взять такие уделы… Ты, Ростислав, прими Переяславль…

    – Благодарствую, батюшка, – пролепетал тот, пунцовея. Каждый князь знал, что значит владение Переяславлем – то была великая честь.

    – Что, рад? – подмигнул Юрий. – Изяслав небось так тебя не дарил?… То-то… Борису даю Белгород. Глебу, забрав у него Курск, – Канев. Андрею – Вышгород.

    Старшие сыновья Юрия переглядывались. Отдав им города вокруг Киева, Долгорукий словно хотел показать прочим князьям – сел я прочно, чтоб скинуть меня, попытайтесь сперва одолеть моих сыновей. Но на лице Андрея вдруг начало проступать удивление:

    – А Суздаль что же? Кто в Суздале сядет?

    У Долгорукого оставались ещё младшие сыновья – Ярослав да Василько, не считая Святослава, которого перед самым походом родила княгиня Ирина. Ярослав с младенчества болен, Василько же сидит тут, но у него и первый пушок на губе не пробился.

    – А Суздаль отдаю Васильку, – махнул рукой Юрий. – Негоже ему в дела встревать покамест. Пущай там и сидит – со Святославом вместе.

    Василько зарделся, лепеча что-то смущённо-радостное. Иван Берладник впервые оглядел князей, с которыми сидел за одним столом, со странным чувством. Вот он тоже князь, но его место вровень с боярами. И сейчас, поделив уделы, все едят, пьют, веселятся, словно ничего не случилось! А он? Почто забыли его?

    Утром после пира он смог пробиться к Юрию. Тот встал с распухшей головой, долго с наслаждением тянул из братины рассол да терпеливо ждал, пока постельничий нацедит стоялого мёда. Потом неспешно стал одеваться к выходу. Хошь не хошь, а он ныне великий князь. А князь по завету Мономаха должен вставать рано и сам за всем доглядать. Как не хочется! Боже, спать бы ещё да спать, несмотря на то, что белый день давно на дворе.

    Иван ждал князя в горницах. Он вскочил ни свет ни заря и прискакал в княжеский дворец одним из первых. Холопы не сразу решили его пустить, но упредили, что ради него будить князя не станут. Вот и дожидался он в пустой горнице, глядя сквозь слюдяное оконце на двор. И вскочил, когда на пороге показался Долгорукий.

    – Ты почто тут? – князь Киева и Суздаля впился в лицо Ивана чужими колючими глазами.

    – Княже Юрий Владимирич, – Иван поклонился коротко, чтоб не терять достоинства. – Вчерась на пиру ты изволил сынам и слугам своим уделы в Русской земле назначить, а меня одного забыл.

    – Так ты без удела? Ну и что? – как показалось, искренне удивился Долгорукий.

    – Как – что? Княже, а как же я? Я ведь тоже князь! Мне свою землю надобно!

    Юрий долго смотрел в лицо Берладнику, и Иван за это время успел уже решить, что его судьбе пришёл конец – такое холодное и злое сделалось лицо Долгорукого.

    – Ты князь какой земли? Червонной Руси?… Так я с её князем, Владимиркой Галицким, покамест не ссорился. Вот раскоротуюсь – тогда и поглядим. Авось и отвоюю для тебя городок-другой. А покамест есть у меня для тебя дело. Собирайся в путь. Василько мой едет в Суздаль княжить – будешь при нём.

    – Но княже…

    – Молчать, холоп! – впервые маленькие серые глаза полыхнули злобой. – Воли много взял с князем спорить!

    . – Я тоже князь! – не сдержался Берладник. Юрий словно опамятовал, что молвил лишнее. А может, опять разболелась голова, но он добавил уже мягче:

    – Не гоношись, точно петух задиристый. Мне в Суздальской земле свои верные люди надобны. Бояре там зело своенравны. Как бы без моего догляда Васильком по-своему крутить не стали. Вот и будь при нём. А там поглядим.