Текст книги "Сокровище для дракона (СИ)"
Автор книги: Галина Горенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Глава 26. Успех – это когда ты девять раз упал, но десять раз поднялся
Мне казалось я закрыла глаза всего на мгновение, но вот уже сухие пальцы названного отца обхватили мое запястье, считывая пульс. Прохладная рука, по сравнению с лихорадочно горящим лбом приносит невероятное облегчение, и я закрываю глаза, блаженно щурясь. Он крутит мою руку с вязью, и на его лице я читаю панику и отчаяние, которые он тут же скрывает за маской притворного оптимизма, но даже той доли квази, что я вижу его истинное лицо, мне хватает чтобы понять, он ничего не знает о подобных симптомах, и это невероятно пугает меня. Я могла точно сказать лишь одно: в моем мире болезней проявляющихся столь странным, пугающим образом не было. Он берет у меня кровь, и она, как и вся венозная очень густая, почти черного цвета, но Арду потрясенно качает головой:
– Филия, расскажи мне подробно симптоматику, попробую поднять книги…
Я, не скрывая рассказываю про отсутствие аппетита, общую вялость, бессонницу, неусидчивость, перепады настроения, головокружения, а затем осторожно шепчу, надеясь, что Себастьян не расслышит:
– Я не чувствую ног, отец. Могу ими шевелить, но я ущипнула себя за бедро и не почувствовала ничего.
Он проводит несколько тестов, с сожалением соглашаясь со мной. Я предлагаю перейти, пока я еще могу это сделать в лечебное крыло. Мужчины соглашаются, и все же Себастьян отправляется за медсестрой, просто на всякий случай, хотя я уверена, что втроем мы бы прекрасно дошли, и никаких проблем не возникло бы.
Пока Виверна нет, Ардуано изображает бурную деятельность: раскладывает цилиндры с кровью, с преувеличенной тщательностью собирает саквояж, сосредоточенно читает этикетки, написанные на микстурах, в общем делает все, лишь бы не смотреть на меня, прекрасно понимая, что я осознаю безнадежность ситуации. Почему-то, я возлагала огромные надежды именно на его приход, я была уверена, что как только он войдет и осмотрит меня – то тут же определит, чем я больна и сразу же назначит лечение, но нет. На его лице страх сменяется паникой, а решимость обреченностью:
– Нет, – говорю я.
– Что нет, Таня?
– Нет. Не вздумай, ты знаешь, о чем я говорю. Я не прощу себе этого никогда, – я не смогу жить осознавая, что названный отец вновь прибегнул к запрещенной лекарской магии, отдавая за меня оставшиеся годы жизни. Себастьян как-то говорил мне, что ощущает, будто давно взял взаймы у судьбы и все никак не может отдать долг, а процент с каждым годом растет, все безнадежнее загоняя в яму. И он не понимает, что сделать для того, чтобы больше не ощущать себя так. – Пообещай мне, нет, поклянись!
– Дочка…
– Я сказала нет, ты меня знаешь достаточно хорошо, чтобы понимать, что даже если я выживу, то жить с таким грузом мне будет не под силу. – строго говорю я. – Пожалуйста, отец.
– Главное здесь слово – жить. – Я очень строго посмотрела на него и покачала головой, он пытался разглядеть хоть толику слабины, но я была непреклонна. Очень тихо Арду произнес:
– Клянусь.
Спустя несколько мгновений вернулся Себастьян, он привел главную медсестру, которую откровенно потряхивало. От Виверно так и пыхало силой, и видно было, что он едва сдерживается, чтобы не обратится. Густой туман разрушительной энергии клубился под ногами, сворачиваясь в тонкие спирали и обволакивая мои ноги. Словно дружелюбные щупальца они обнимали меня, лаская и поглаживая, придавая мне сил идти на онемевших ногах.
– Возьми себя в руки, – услышала я тихий, но строгий голос, Бруно, выговаривающий Дрэго, – ты ведешь себя неподобающе. Теа заслуживает большего, нежели несдержанная ящерица.
Я улыбнулась, а будь у меня силы рассмеялась бы в голос. Думаю, еще никто не называл смертоносного виверна – ящерицей.
С трудом, но я дошла до лечебного корпуса. Палата, в которую меня поселили была мне не знакома, но потом я поняла, что оказалась в изолированном боксе для заразных больных. Бледно-лиловая дымка, словно мыльный пузырь, переливалась, накрывая магическим пологом мою постель, предотвращая возможное распространение заразы. Видимо, я ненадолго потеряла сознание, может быть уснула, за окном пламенел закат плавно перетекая в сумерки, рядом со мной, на неудобном стуле, сгорбившись сидел Себастьян и держал мою руку. Я осторожно потянула её, она немного затекла и болела.
– Как ты?
– Да вроде ничего, – ответила я, силясь улыбнуться. – Пить хочется.
– Ну уж нет, мы с тобой это проходили. Я выйду за водой, а ты в окно сиганешь, и ищи тебя потом, – пошутил любимый. Я хрипло рассмеялась, вспоминая, как надула его на балу. Мне тогда казалось, я такая хитрая, всё так гладко провернула. Он подал мне запотевший стакан с почти ледяной водой, зубы заломило, но приятная, освежающая прохлада прошлась по пищеводу, и я с блаженством откинулась на подушках.
– Мы вызвали Клауса Бладёльтера. Это один из наследных Кёнигов Стоунхельма, величайший ученый современности. В основном занимается вопросами крови. Он должен прибыть завтра с утра.
– Когда же вы успели?
– Милая, ты не приходила в себя почти два уна, – как только он произнес эти слова, я разглядела жесткую щетину, взъерошенные волосы, помятую одежду…
– Себастьян, прошу, расскажи всё как есть.
– Никто не знает, что это, – ответил он. – Ни один, Жнец их возьми, лекарь не знает, что с тобой. Все разводят руками… – он говорил что-то еще, но его голос растворялся, голова кружилась, перед глазами заплясали черные точки, а руку закололо еще сильнее, словно кто-то, острым как бритва лезвием полосовал мне её, с особым усердием и удовольствием, я закричала во весь голос, не сдерживая себя от боли и потеряла сознание.
Иногда я приходила в себя, поднимала тяжелые, колючие веки, и шептала хриплым голосом как мне казалось очень нужные слова, мне мерещились стоящие рядом со мной мама и папа, Соня и Рафаил, они что-то спрашивали, уточняли, молили. Я с трудом ворочала сухим, распухшим во рту языком и не чувствовала своего тела. Несколько раз надо мной склонялся незнакомый мужчина, со светлыми волосами убранными в неопрятный узел, он что-то спрашивал на каркающем, гортанном языке, но я не понимала, что он говорит и хотела лишь чтобы он пшёл прочь и оставил меня в покое. Его вопросы меня утомляли и мне вновь хотелось провалиться в бездну сна и увидеть любимых и родных, по которым я невозможно соскучилась и уже не чаяла увидеть. Но иногда, моё внимание привлекал знакомый, такой правильный голос, требующий от меня чего-то, уговаривающий меня бороться и не сдаваться, ради него, ради нас. И тогда мне хотелось откинуть тонкое покрывало, от чего-то казавшееся невероятно тяжелым и пойти ему на встречу…Но этот порыв вскоре проходил и меня вновь принимало в свои объятия болото забытья и боли.
– Вам нужно решать Ваше Величество, – обратился к нему Клаус. – Недолгое промедленье и сыворотка может не подействовать.
– Она вообще может не подействовать, – резко ответил отчаявшийся вседержитель.
– Может, но это её единственный шанс. Повторюсь, решение остается завами, так как пациентка сама не в силах его принять. Я не понимаю почему у её крови такой состав и предложил единственное верное решение. – Себастьян всё колебался, надеясь на чудо.
– Ваше Величество, при всём моем уважении, – начал Бладёльтер, – я скажу как есть, без пиетета пред вами, начистоту. У неё есть лишь три пути: первый, это я вколю сыворотку, и она сгорит за леоры, быстро, безболезненно, но с надеждой на шанс. – Цесс ощутимо напрягся, все его мускулы закаменели, на лице застыло настолько хищное выражение, что Клаус, привыкший к оборотничей мощи своего клана, непроизвольно сделал пару шагов назад, но несмотря на явный страх – продолжил, – второй, это долгая агония и неминуемая смерть, вы же видите, ей становится лишь хуже, она сильно страдает и не приходила в себя уже терил. Третий – признаюсь честно, самый маловероятный, сыворотка поможет. Но сразу оговорюсь, последствия её применения могут быть самыми разнообразными, хотя пока об этом говорить преждевременно.
– Я хочу подумать. Оставьте меня.
Величайший генетик своего времени вышел из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Он надеялся, что ему удастся испытать свою сыворотку в деле, ну а если девчонке суждено умереть, что ж поделать, он предупреждал, хотя еще интереснее было бы наблюдать как изменится её тело, когда все катализирующие факторы сойдутся в одной точке. Если бы кто-нибудь сейчас увидел старшего сына Кёнига, ему бы непременно запал бы в душу вид расхаживающего туда-сюда и потирающего в предвкушении руки, бормочущего что-то себе под нос лекаря. Он выглядел как одержимый. Сумасшедший. Впрочем, им он и был.
Глава 27. Чтобы любить людей, надо от них мало ожидать
– Нет, – тихо, но четко сказал Цесс Ориума.
– Ваше Величество, вы лишаете девушку даже крошечного шанса, – настаивал Клаус, – отказываясь принимать решение – лишь продлеваете её агонию. Ваши нерешительность и жалость могут стоить ей жизни.
– Уж лучше призрачная надежда, она всё еще жива, возможно организм справится сам, – было видно, что Виверн и сам не верит в свои слова, он руководствовался лишь эгоистичными побуждениями, не желая осознавать, как сильно мучается его невеста. Клаус всем своим видом показывал свое отношение к происходящему, как и все лекари он был циничен до безобразия и не ценил ничьего мнения, кроме, пожалуй, матушкиного, он был привычен смерти, да уж и чего таиться пред самим собой, порой сам был её виновником. Но чего у него было не отнять, так это силы духа и стремления к познанию. Если этот себялюбец так и будет стоять на своем, ему придётся действовать самостоятельно, еще не хватало, чтобы плод его бесценных трудов пропал просто так.
– Я уверен, несси Бруно с вами бы не согласилась, она борец, это видно по тому, как она сражается за свою жизнь. Время утекает как вода сквозь пальцы, решайтесь!
– Нет. Это моё последнее слово, – практически прорычал Вседержитель, ярость обжигающей волной прокатилась по палате, пузырь лечебного полога замерцал и лопнул, глаза его полыхнули красным золотом, а черты лица исказились словно в муках. Ардуано практически подхватил его под мышки вытаскивая из палаты, хотя сам был тщедушным и на голову ниже, силуэт Цесса замерцал, и старый лекарь ускорил шаг, волоча агонизирующего правителя, стараясь вытащить того на свежий воздух. И всё же Бруно успел обернуться и решительно кивнуть Бладёльтеру, тот кивнул ему в ответ.
Вытащив склянку из кармана халата, тот раскупорил её и влил розоватую жидкость в рот девушки. Драгоценные капли текли мимо, потрескавшиеся серые губы не смыкались, и Генриху пришлось приложить усилия, чтобы тоник все-таки попал в горло пациентки. Через несколько мгновений она раскрыла воспалённые мутные глаза, силясь увидеть, что происходит.
– Слушай меня внимательно, Теана, или как там тебя на самом деле, – произнес Клаус, привлекая мое внимание, я с трудом могла сосредоточиться, все плыло перед глазами и нестерпимой болью жгло руку, как будто я жарила её на костре. – У нас мало времени, если я не успею пока вернётся твой дракон, второго такого шанса у тебя не будет. Ты меня понимаешь?
Я кивнула, и, хотя мой мозг с трудом продирался сквозь акцент, говорил он четко и простыми словами, понятными мне.
– Арду сказал, что ты врач и поймешь меня, – снова мой кивок, слабый, но уверенный. – В тебе нет ни капли магии, ты феномен для этого мира, исключение из правил. В каждом, даже в том, кто не наделен магическим даром, человеке этого мира есть хоть малая, но толика колдовской силы. Молекулы дара. Частички колдовства. Ты – пустышка. Катализатором твоей болезни послужила магический помолвочный ритуал, вязь на руке лишь следствие воздействия, как увеличение лимфоузлов при воспалённом горле. В тебя словно впрыснули кровь другой группы, твоим телом магия отторгается, но процесс необратим, даже если разорвать вашу помолвку с Цессом, ты не излечишься.
В голове шумело, словно внутри бился шторм, глаза слепило от неяркого света, а злой голос провоцировал горькие слезы, но я не собиралась показывать этому бездушному засранцу свою слабость. В конце концов ему что-то от меня нужно, поэтому пока я в сознании нужно слушать.
– Есть единственный вариант, я не скажу, как, но мне удалось выделить магическую составляющую крови, это долго, да и потом ты вряд ли сможешь оценить гениальную простоту моего открытия. Это – сыворотка. Но мне нужно твое безоговорочное согласие, и обещание, придержать своего Дракона, когда всё выяснится, в ближайшее время я собираюсь занять место папаши, и мне не нужна война с соседом. Ну так как? Согласна? Дело в том, что Цесс категорически отказывается рискнуть, он готов смотреть на твои болезненное угасание и мучительную смерть, но не рискнуть всем. Гарантий нет никаких. Либо это убьет тебя, либо ты выздоровеешь, но, если не попробовать, твоя смерть лишь вопрос времени.
– Да. Я согласна. Обещаю, – если есть хоть малейший шанс выжить я должна им воспользоваться. Мне довелось поведать столько больных, что сдаются преждевременно, теряют надежду, и просто ждут смерти, сами притягивая безрадостный конец. Я точно не собираюсь уподобляться им. Мне было мучительно больно узнать, что Себастьян сдался, все муки моих нынешних страданий, меркли пред этим разочарованием. Но сейчас не было времени предаваться меланхолии, сколько мне еще осталось трезвого сознания, я не знала, поэтому внимательно смотрела и слушала, что говорил мне Бладёльтер.
Тот в свою очередь перестал обращать на меня внимание и совершал привычные каждому врачу манипуляции. Наполняя шприц жидкостью золотистого цвета, он бормотал что-то на своем языке, мне удалось выхватить лишь несколько отдельных слов, но они никак не желали выстраиваться в логичную фразу, и я отбросила эти попытки. Он долго пытался найти вену для укола на руке, поцокав языком он спустил простыню и стал прощупывать бедренную артерию в паху, хотя его пальцы я не чувствовала, а лишь могла, хоть и с видимым трудом, наблюдать за его действиями.
– Боюсь единственная подходящая артерия для укола – это шея, постарайся не шевелиться. – сказал мне мужчина, и промокнув спиртовой салфеткой кожу, поднес шприц к моему горлу. Укола я не ощутила, увидела только, как он сложил шприц в карман халата похлопав по нему. – Забыл сказать, а может и не забыл, если выкарабкаешься тебя ждут удивительные побочные эффекты препарата. Я сам не знаю какие, но я был бы не прочь их понаблюдать. – И с гадким смехом тронувшегося гения покинул палату.
Сначала я ничего не ощущала, глаза мои закрывались, и я вновь проваливалась в небытие, моим единственным желанием было увидеть Себастьяна, и я изо всех сил старалась не уснуть, подбадривая себя, что вот-вот откроется дверь и войдет любимый. Место укола стало слегка печь, словно мама приложила к нему горчичник, это была такая забытая, приятная боль, что я блаженно щурилась, прислушиваясь к своему организму и надеясь почувствовать изменения в чувствительности конечностей. Печь стало сильнее, уже не только шею, но и все тело охватило ласковое пламя, я нежилась в нем, наконец-то согреваясь. Оно прогнало и растопило лед, в который были заковано моё измученное тело. Казалось я растаю, как Снегурочка решившая прыгнуть через костер на Ивана Купалу.
Вдруг, острая, невыносимая боль пронзила все моё тело, если бы я смогла закричать, думаю мне стало бы легче, но глотку парализовало, а крик замерший где-то внутри пытался вырваться наружу, разрывая легкие. Конечности и раньше меня не слушались, а теперь тем более. Я не могла даже закрыть глаза, их застилали ядовитые слезы. Боль лишь нарастала в геометрической прогрессии, всё сильнее и сильнее, словно черти в аду жарили меня на раскаленном масле, подрумянивая до хрустящей корочки одновременно со всех сторон. Вместо крови по моим венам текла кислота, в глаза насыпали битого стекла, меня словно выкручивали на дыбе, такой остротой она отзывалась в каждой мышце моего тела.
Боль.
БОЛЬ.
БОЛЬ…
Я ухнула в мрачный колодец, и падала в него очень долго, ударяясь о стенки бесконечного темного туннеля, замерзая и сгорая вновь и вновь. Бессчётное, бесконечное количество времени. Только я и агония. Только я…
Под моими раскинутыми руками промозглая густая земля, едкий пороховой дымок стелется по поверхности и забивается в ноздри, неприятно щипая глаза и порез на щеке. Аннушка склонилась надо мной, её горячая слеза капнула мне на щеку. Влажной тряпицей она вытирает мой порез, раздражая его сильнее, я хочу сказать ей, чтоб она не плакала, но из моего рта вырывается только хрип и почему-то теплая пена, она пузырится и мешается во рту, я пытаюсь избавиться от нее, наклоняюсь вбок и выплевываю кровавую слюну.
Надо мной стоит бледный отец и растерянный Иван Александрович, второй обреченно качает головой, а папа, суровый по-военному человек, офицер императорских войск, чьи чувства и эмоции для меня всегда оставались тайной за семью печатями, падает возле меня на колени, гладит по спутавшимся волосам, что-то шепчет мне и без остановки целует мой лоб, щеки, губы, глаза. Говорит о любви и долге, о чести, и благодарит меня, за то, что я была именно той дочерью, о которой он всегда мечтал, о том, как сильно он гордится мной, как благодарен Господу за то, что моя жизнь так прочно была связанна с его.
– Не печальтесь, отец, – хриплю и кашляю, – уверена, я еще удивлю вас. Он кивает, силясь улыбнуться, держит мою руку, не желая меня отпустить, мои глаза закрываются сами собой, я очень устала и хочу спать, я обязательно поговорю с ним, когда проснусь. Обязательно.
Я резко открываю глаза, словно меня только что окатили ушатом колодезной воды. Быстро, нервно, испуганной птахой, бьется мое сердце в клетке груди. Что это было, сон? Воспоминание? Бред? Другая, возможная реальность? Не известно, как сложилась бы дальше моя судьба, останься я в моем мире, может быть провидение показало мне один из возможных вариантов? Или единственный из возможных?
Знакомая палата, белая и стерильная, слепящий солнечный свет бьет в окно, больно ударяя по чувствительным глазам, накрахмаленная, шершавая простынь, хрустит под пальцами. В дверном проеме появляется знакомая, внушительная фигура с подносом, от тарелки что стоит на нем, идет пленительные аромат куриного бульона, я повожу носом и вздыхаю:
– А пить все же хочется сильнее, чем есть, – хрипло говорю я Себастьяну. Тот поднимает красные глаза и неверяще смотрит на меня. Кое-как сгрузив поднос на ближайшую тумбочку, едва не разбив и не пролив, он буквально падает на стул, что стоит рядом с кроватью, словно перестал доверять ногам-предателям. Хватает меня за руку и во всю мощь своих драконьих легких зовет Арду. Я слегка глохну, но радостно посмеиваюсь такой реакции. В палату буквально врывается Бруно, а затем и две медсестры. Дальнейшую суету я помню плохо, меня щупали, трогали, меряли пульс, поили отварами и витаминами, мазали и мыли, снова кормили и расспрашивали о самочувствии.
– Я чувствую себя хорошо, только сильная слабость, кружится голова и щиплет от яркого света глаза, – отвечаю я как заведенная кукла одно и то же.
Кожа моя вновь обычного бледного цвета, без прожилок черных вен, хотя и отливает слегка синевой. Завитки помолвочного браслета, как раньше бледно-золотые. Когда наконец-то в палате кроме меня и Себастьяна не остается никого, он наклоняется ко мне и долго целует мои потрескавшиеся губы, шепча в них о произошедшем чуде и о том, как сильно он меня любит.
– И всё же ты предпочел смотреть как я, мучаясь умираю, эгоистично не оставляя мне шанса, оправдывая это заботой. Это не чудо, а наука. Бладельтер сделал укол, а ты проявил себя трусом, – Виверн вскакивает, опрокидывая стул, намереваясь выплеснуть ярость от того, что нарушили его волю, – Это было мое решение. Я имею полное право решать за себя.
– Теа, ты бы поправилась, – начал оправдываться он…
– Я прошу Вас покинуть мою палату, Ваше Величество, я хочу побыть одна. – Превозмогая слабость я повернулась на другой бок, не желая видеть любимого, чья жестокость и эгоизм так ранили меня. Когда за ним закрылась дверь я тихо заплакала.
Глава 28. Еда – лучшее средство для примирения
Выздоравливала я, как писано в древнерусских былинах, не по дням, а по часам. Еще вчера, я с трудом держала глаза открытыми, засыпая во время разговора с медсестрой и Арду, а сегодня уже смогла дойти до ванной комнаты и самостоятельно освежиться. Аппетит так и не вернулся, но по крайней мере меня уже не тошнило, и пища задерживалась в желудке. В те моменты, когда моё сознание не было затуманено снадобьями, я понимала, что немного погорячилась, прогнав Себастьяна, он не врач, и принимать такие не простые решения ему было крайне тяжело. Но все же обида довлела над логикой, и прекрасно зная свой непростой характер, я решила, что мне надо бы немного поостыть. Видимо и он понимал это, так как цветы и приятные сердцу мелочи я получала каждый ун, а сам он заходил лишь когда я спала, об этом мне рассказал Бруно, видимо желая меня подбодрить.
Из лекарского корпуса я вышла спустя четыре уна, чувствуя небольшую слабость, но осознание того, что я наконец-то покинула палату и могу вернуться к учебе настолько радовало меня, что я даже пританцовывала пока добиралась до общежития. Я ворвалась в общую комнату желая, по привычке, поделиться с Катой своими злоключениями, совершенно забыв, что подруга пропала, почему-то мне казалось, что она непременно найдется, и осознание того, что этого не произошло за два с половиной терила действовало на меня крайне удручающе. В шкатулке лежало несколько писем, все кроме одного были от Рэйджа. Единственное письмо не от главы МагКонтроля было от Куртта. Я нетерпеливо вскрыла его, и прочла немедля.
В довольно коротком послании он извинялся, что не попрощался со мной лично. Отныне он кадет Военной Академии Ориума и по распределению отправлен служить на границу, рядом с прорывом. Я могла себе только представить, за сколько ниточек ему или его отцу пришлось подергать, чтобы провернуть нечто подобное. Несмотря на то, что всех пропавших без вести объявили погибшими, он не оставлял своих попыток найти женщину, которую любит. Зная о моей дружбе с Рэйджем, он просил сообщать ему любую, даже самую незначительную информацию, которая могла бы ему помочь в поисках. Я тут же ответила ему, что, если мне станет известно хоть что-нибудь имеющее отношение к Катарине или другим пропавшим, я тут же найду способ связаться с ним. Я от всего сердца пожелала ему удачи и попросила хоть иногда писать мне, надеясь на скорейшую встречу и положительный исход его миссии.
Ближе к вечеру пришёл мой куратор, Франц, он был с того же курса, что и Ката и поделившись новостями об образовательном процессе выложил мне на стол несколько толстых тетрадок, исписанных мелким, бисерным почерком:
– Это мои лекции за прошлый год, Теана, я даю их тебе на время, перепиши всё, что пропустила, думаю, они вряд ли сильно отличаются от тех, что были в этом году. Меньше чем через дем зимняя сессия, все разъедутся, а нас, старший курс отправят на преддипломную практику, постарайся до этого времени вернуть мне лекции. Я бы хотел начать готовиться к единому экзамену пока на практике. Что-нибудь слышно о Пите? – спросил меня куратор.
Я вкратце рассказала ему все, что узнала из письма и от Себастьяна.
– Он упорный, если что-то вбил себе в голову, значит этого добьется, – охарактеризовал он друга.
– Я очень на это надеюсь, Франц, – улыбнулась я. Попрощавшись я принялась за лекции, и просидела за ними практически до самого сна, прерываясь лишь на ужин. Меня поприветствовали очень радушно и набросились с множеством вопросов, на которые я охотно отвечала соскучившись по общению с беззаботными студиозами, которые напомнили мне те замечательные времена моей прошлой жизни, в них я тоже была счастливой гимназисткой, дочерью и сестрой.
Учебные будни затянули меня словно болото, стараясь догнать пропущенный материал я почти все вечера проводила или в библиотеке, или в комнате переписывая лекции. Каждое утро я получала свои цветы и другие знаки внимания, но ни разу так и не поймала Себастьяна, хотя с каждым уном моя тоска по нему усиливалась. Несколько раз я встречалась с Бруно и Рэйджем, вместе или по очереди, они с такой тщательностью обходили тему Себастьяна и нашей ссоры, что порой мне казалось, что я всё себе выдумала. Лишь однажды Кристоф пробурчал нечто вроде «как же вы меня уже…» и больше этой темы не касался. Совершенно внезапно началась сессия, которая на столько захватила моё внимание, что порой я путала где день, а где ночь, засыпая над учебниками за столом, или во сне повторяя важные теории и концепции врачебных изысканий.
В самом начале обучения нас пугали тем, что наши ряды заметно поредеют и многих отчислят, так и произошло, очень многие просто не справлялись с тем объемом информации, который приходилось, если не зазубривать наизусть, то по крайней мере понимать, о чем идет речь, когда преподаватель задавал тот или иной вопрос. Большой радостью, пусть и мстительно-мелочной, для меня стало возможное отчисление Цессы Алисии. Для того, чтобы хорошо учиться ей не хватало усидчивости и смирения, она везде, даже в морге выпячивала своё происхождение, чем неимоверно раздражала многих преподавателей, что желали не пререкаться со студиозом, а донести знания до остальных, желающих слышать и слушать. Ходили слухи, что ректор Дирт не простил ей высказывания про сестру, и при малейшей подвернувшейся возможности выпрет заносчивую девицу из своей Академии, хотя я признавала за ней ум и не дюжие знания, всё же ими еще нужно уметь воспользоваться, а Цесса была знатной белоручкой и нахватала колов за нежелание прикасаться к покойникам в прозекторской. Мне, кстати, несмотря на болезнь, не было сделано не единой поблажки, и я все-таки отмотала назначенное мне заместителем ректора наказание в полной мере.
Когда наконец-то непростое время для каждого студента было окончено, а моя зачетка пестрела высшими баллами и всеми сданными зачетами, я озадачилась местом проведения практики. Мне бы очень хотелось попасть в главный Цесский госпиталь и лучшему ученику курса давалась привилегия самому выбирать назначение, но пока итоги не были подведены, многие уже определились и только ждали отмашки преподавателей. Я же, грешным делом, зазналась, всё же рассчитывая на административную работу в лучшей больнице государства, так как по итогам сессии лидировала. И когда получила направление именно туда, куда планировала, как-то даже слегка растерялась, потому что перед практикой у меня освобождалась целая неделя, и именно тогда, остро и томительно пришло осознание того, как же сильно и глубоко я соскучилась по Себастьяну. Но глупая гордость и нежелание наступить на горло собственному эго стояли на пути моего счастья, я решила во что бы то ни стало поговорить с ним, до того, как вновь окунусь в пучину учебы, сердце моё болело от недосказанности, к тому же, осторожные мои вопросы в письмах к Рейджу лишь подогревали желание поскорее встретится с любимым.
Глава МагБеопасности неоднократно и очень неоднозначно высказывался по поводу «двух упрямых ослов» не желающих поговорить без обиняков в нормальной обстановке. Видимо для того, чтобы вновь обозвать меня самкой вьючного парнокопытного он и пригласил меня в модную ресторацию Орума, но воспользовался он более благовидным предлогом желая все-таки поздравить лучшую студентку первого курса, то есть меня, с окончанием первой сессии. Мне пришлось предупредить Арду, об изменениях в планах, потому что именно с ним мы собирались отметить радостное событие, но он, сославшись на внезапно навалившиеся дела отказался идти, хотя в приглашении Рейджа фигурировал и названный батюшка.
Очень давно я не чувствовала себя такой красивой, как сегодня. Довольно долго у меня не было повода одевать куда-либо вечернее платье, да и желания особого тоже, к тому же, как не прискорбно, после болезни я очень похудела, и большинство моих нарядов весели на мне как на вешалке, и только сейчас, немного отъевшись на деликатесных утренних сюрпризах от Себастьяна, мои ребра и ключицы перестали выпирать так сильно, что казалось порвут своими острыми углами тонкий шелк платья.
Темно-зеленый наряд из тяжелого аксамита, украшенный золотой нитью и шантальским кружевом, выгодно подчеркивал тонкую талию, а корсет так соблазнительно приподнимал грудь, что я в начале даже решила переодеться, не хотелось, чтобы Кристоф решил, что такой вырез в его честь, но затем, всё же оставила как есть, платье было диво как хорошо и шло мне невероятно. Ключик на шею, волосы в косу, теплый плащ цвета весенней травы, подбитый чернобуркой, и я готова к приятному вечеру в компании с другом. Карета герцога ожидала меня в назначенный час, подав руку он проводил меня в экипаж и расположившись рядом всю дорогу развлекал меня веселыми рассказами.
– Крис, – перебила я его очередную историю про университетские проделки, – что-нибудь известно про пропавших в разломе?
– Я ждал этого вопроса, но нам так и не удалось обнаружить следов Каты, да хотя бы её тела. К сожалению, Кёниг отдельным указом запретил поисковым силам Ориума появляться на территории Стоунхельма, почему – мы точно не знаем, но по нашим данным, где-то недалеко от разлома есть место силы оборотней. То ли какой-то древний артефакт, то ли просто место упокоения предков. Свои тайны они хранят похлеще жителей Востока. Хотя думаю двуипостастные в этом вопросе дадут сто очков вперед жителям стран Круга. Со своей стороны границы мы обыскали каждый камень, их поиски были окончены в три дня.
– Но ведь пропали и их граждане, – удивилась я, – а как же семьи пропавших.
– У них совсем другая иерархия, Теана, они, получив приказ от главы не смеют его нарушить. Физически. Да и потом, что-то странное твориться сейчас в Штормхельме. Кёниг сильно сдал после разлома, хотя его ранение было поверхностным, и я бы даже сказал незначительным… – чем-то зацепили меня слова Кристофа, на периферии сознания маячило какое-то смутное подозрение, какая-то недосказанность, словно я что-то знаю, но об этом забыла, и вдруг, я подпрыгнула на сиденье и перебивая герцога рассказала ему о словах Генриха Бладёльтра.
– Может быть он устал ждать? Ему не терпелось занять отцовское место и сейчас появился реальный шанс? Хотя, по правде говоря, может он сам и организовал эту возможность: он слишком честолюбив.
– Понимаешь ли в чем дело, это у нас наследование ведется от отца к сыну, всегда и безусловно, а вот оборотням еще нужно доказать, что ты не просто наследник с сильным зверем внутри, ты еще должен быть наделен магически. И обойти на повороте всех своих более слабых братьев. Конечно, самая большая вероятность, что в ритуале выйдет победителем Клаус, но говорят и четвертый брат, Сим, очень силен. – поделился своими рассуждениями Крис, – а ты в курсе, что у оборотней чтобы стать Кёнигом сражаются не только законные сыновья, но и бастарды? У нынешнего главы их пять. Любвеобильный такой!
