Текст книги "Круиз с покойником"

Автор книги: Галина Балычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Евгения Матвеевна, польщенная Димкиным вниманием, остановилась и развернулась к нему всем своим широким корпусом.

– Муж обожает старинные романсы, – жеманно ответила она. – Может слушать их часами. А я – нет. Мне это как-то не нравится. Наверно, у меня нет слуха.

Услышав такое заявление, я внутренне хмыкнула. Это у нее-то нет слуха! Ну уж это вы, уважаемая Евгения Матвеевна, извините, врете. Слух у вас есть и очень даже хороший. Иначе как бы вы все время подслушивали?

Я слегка оттерла Димку плечом и вклинилась между ним и профессоршей.

– А давайте проверим, есть у вас слух или нет, – предложила я. – Вы ведь на нижнем этаже живете, ведь правда?

– Да, – ответила Соламатина, – на нижнем, там же, где и вы.

«Ну с профессоршей мы, кажется, в точку попали, – обрадовалась я. – Просто Шерлок Холмс в юбке. Все видит, все примечает, не то, что я, растяпа. До сих пор не выучила, кто где живет».

– Тогда помогите нам разрешить один вопрос.

– Какой?

Профессорша обрадовалась, что кто-то нуждается в ее помощи и всем своим видом выразила полную готовность ее оказать.

– Вы представляете, – начала я, – всю прошлую ночь кто-то беспрерывно ходил по коридору. И вот Дмитрий, – я указала на стоящего рядом Димку, – утверждает, будто бы это я ходила туда-сюда и не давала никому спать. Вы представляете?

Евгения Матвеевна усмехнулась.

– Представляю, тем более, что вы действительно два раза проходили по коридору. Наверно, ходили гулять со своей собачкой? Я слышала, как она поскуливала.

«Вот это слух! – восхитилась я. – Услышать сквозь гул двигателей (а на нижнем этаже постоянно стоит гул от их работы) ничтожное поскуливание Дульки – для этого особый талант нужен».

И судя по всему, мадам Соламатина этим талантом обладает.

Правда, почему она сказала, что я только дважды проходила по коридору? Если мне не изменяет память, я там мотылялась значительно больше. Сначала я действительно ходила выгуливать Дульку, потом ночью меня разбудила мама – лекарство для тети Вики потребовалось, потом я ходила к Димке за чаем... Почему же только дважды?

– Потом, правда, я приняла на ночь снотворное, – как бы подслушав мои мысли, пояснила Соламатина. – Я всегда пью на ночь снотворное. И вскоре уснула.

Я разочарованно вздохнула. Тогда понятно, отчего она не услышала моих дальнейших перемещений. Выпила снотворное и отрубилась. А жаль.

– Вот видишь, – повернулась я к Димке, – я только дважды прошла по коридору, да и то по уважительной причине – собаку гулять водила. А ты говоришь, что я всю ночь тебе спать не давала, как будто бы мне делать больше нечего.

Я выразительно посмотрела на Димку, призывая его не стоять молча столбом, а включиться в разговор и спросить у профессорши что-нибудь еще. Надо было аккуратненько выведать, что еще интересного слышала она прошлой ночью. Но профессорша сама пришла нам на помощь.

– После банкета все долго никак не могли угомониться, – сказала она. – Действительно ходили туда-сюда, туда-сюда – спать не давали. То у Кондраковых несколько раз дверь хлопала, то у аспирантки этой – Переверзевой... – При упоминании о Переверзевой Соламатина презрительно скривила губы. – Впрочем, что это я? – сама себя одернула профессорша. – Кому какое дело до того, кто к кому ходил в гости. Ведь правда?

Мадам решила изобразить из себя порядочность, хотя было совершенно очевидно, что ей чертовски хочется посплетничать. И действительно, что за радость подслушивать и подглядывать за всеми, если не с кем это обсудить? И я всецело была с ней солидарна. Не в том, разумеется, что надо сплетничать и подслушивать, а в том, что мне самой до чертиков хотелось узнать, кто же заходил в каюту Кондраковых.

– Да, вы, конечно же, правы, – кисло согласилась я, – но вот Дмитрий... – я снова попыталась перевести стрелки на Димку, – он утверждает, что это я не давала ему спать.

Профессорша лукаво посмотрела сначала на меня, потом на Димку и хихикнула.

– Ну что ж, это понятно, – сказала она. – Дело молодое. К тому же Дмитрий такой интересный мужчина... – Мадам покосилась в мою сторону и вдруг неожиданно подмигнула. – Понять можно...

Я не знала, что и ответить. Что это она, собственно, имеет в виду? На что это она намекает?

– Э-э… – промычала я. – Э-э-э... а что вы, собственно, имеете в виду?

Евгения Матвеевна откровенно рассмеялась. Оказывается, она была не только сплетницей, но еще и порядочной язвой, и ей доставляло истинное наслаждение ставить людей в неловкое положение.

– Но вы же сами сказали, что всю ночь не давали спать своему другу, – хихикнула Евгения Матвеевна.

Профессорша скривила свои накрашенные ярко-красной помадой губы в плотоядную улыбку и уставилась на меня с нескрываемым ехидством. В ее небольших карих глазках-буравчиках плескалось удовольствие.

Я сразу же забыла про все, что хотела выведать у этой противной тетки, и собралась дать ей достойный отпор. С какой это стати всякие сплетницы будут про меня гадости придумывать?

Я уже открыла было рот, но Димка, зная мой характер и наперед предугадывая мои действия, как бы между прочим наступил мне на ногу.

– Вот вы, Евгения Матвеевна, – Димка не обратил никакого внимания на мой вопль, – сказали, что Марьяша два раза прошла по коридору. Так? – Профессорша согласно кивнула: – А я слышал, что по коридору ходили не два и не три раза, а гораздо больше. Просто вы к тому времени уже скорее всего спали. Да?

Димка любезно улыбался профессорше, и той явно было приятно внимание молодого и, как она сама выразилась, интересного мужчины. Профессорша кокетливым движением поправила свои пергидролевые кудельки и томно повела могучими плечами.

– Нет, ну что вы, – пропела она, – я уснула не сразу. Сначала почитала книгу, потом... – Евгения Матвеевна оглянулась по сторонам и, забыв про томность, сделала знак рукой, чтобы мы приблизились. – Потом я слышала, как к этой вертихвостке Переверзевой пришел этот бабник Кутузов. – Она понизила голос до театрального шепота. – Вы представляете?!

Мы с Димкой дружно кивнули. В принципе представить это было несложно. Молодой жизнелюбивый мужчина приходит на свидание к молодой красивой девушке. Что в этом такого особенного? А вот то, что у Кондраковых несколько раз дверь хлопала, как раз действительно интересно.

А Евгения Матвеевна, совершенно уже забывшись, начала сплетничать напропалую. Она с головой окунулась в свою родную стихию, а мы с Димкой, как отпетые сплетники, с горящими глазами ловили каждое ее слово.

– ...И только он пришел, только они открыли бутылку шампанского, – продолжала Соламатина, – как будто бы им на банкете мало было, и тут в дверь постучал наш главный институтский бабник – Самсонов...

Сердце у меня бухнуло и упало куда-то вниз. Отец-то чего, на ночь глядя, поперся к этой аспиранточке? Ему-то что там надо было? Впрочем, зная его наклонности, я вполне могла предположить, что ему там надо было. А старая сплетница меж тем, забыв в пылу рассказа, что перед ней стоит дочь того самого «главного институтского бабника Самсонова», продолжала вещать дальше.

– В общем, увидев, что плацдарм занят более молодым соперником, Самсонов удалился.

– А Кутузов? – спросил Димка.

– Тот, разумеется, остался. – Профессорша скорчила брезгливую гримасу. – И чего они все нашли в этой вертихвостке? Ни кожи, ни рожи.

«Ну конечно, – подумала я, – у тебя-то с кожей и особенно с рожей все, разумеется, в полном порядке».

– И что потом? – снова спросил Димка.

Профессорша закатила глазки.

– То самое! – Она выразительно повела бровями. – Сами понимаете. Вот уж кто действительно спать не давал, так эти двое. Пришлось даже двойную порцию снотворного пить, чтобы хоть как-то уснуть. – Евгения Матвеевна передернула могучими плечами. – Какое падение нравов!

Димка полностью был с ней согласен. Он, как китайский болванчик, послушно кивал головой и поддакивал. Мне же после всего услышанного Евгения Матвеевна стала еще менее симпатична и до чертиков захотелось сказать ей какую-нибудь гадость, но, как назло, ничего умного не приходило в голову.

– А снотворное после алкоголя, – не придумав ничего лучшего, сказала я, – пить нельзя. Это может привести к летальному исходу.

Я решила, что если не могу быстро придумать никакой гадости, то хотя бы напутаю противную тетку. Но результат оказался противоположным.

– Спасибо за заботу, – откликнулась Евгения Матвевна, – но я крепкая.

Я окинула стокилограммовую фигуру профессорши и мысленно с ней согласилась. Да, действительно: такую не убьешь, сама она не умрет. Это уж точно.

– И больше вы ничего не слышали? – спросил Димка.

– Ничего. А почему вас это так интересует?

Евгения Матвеевна почуяла, что неспроста мы задаем ей столько вопросов, и глазки ее загорелись любопытством.

«Ну вот, – испугалась я, – кажется, мы доспрашивались. Теперь эта заполошная корова заподозрит что-то неладное и будет с удвоенным рвением вынюхивать, что же произошло».

Надо было спешно что-то придумать, чтобы усыпить бдительность старой сплетницы.

– Ну что вы, Евгения Матвеевна, – вступила я в разговор, – ничего не произошло. Просто Дмитрию показалось, что господин Кутузов заходил не к Аллочке Переверзевой, а ко мне.

Я быстро дернула Димку сзади за рубашку и, изобразив оскорбленную невинность, смущенно потупилась. Пусть профессорша думает, что у нас с Димкой роман – впрочем, она это уже подумала – и он приревновал меня к Кутузову и устроил сцену ревности.

Я сознательно вызывала огонь на себя, и это сработало.

– Ах, вот оно что, – пропела Евгения Матвеевна, окинув нас с Димкой понимающим взглядом. – Теперь все ясно. А то я никак не могла понять, кто это там так ругался.

– Где? – в один голос спросили мы с Димкой.

– Ну в вашей каюте, естественно. Где же еще? Ведь это же вы ругались?

Судя по всему, Евгения Матвеевна слышала отголоски кондраковского скандала. И после этого она будет еще утверждать, что у нее нет слуха! Да у нее просто абсолютный слух, не уши, а радары!

– И что мы долго... в смысле сильно шумели? – спросил Димка.

Профессорша кокетливо махнула рукой.

– Ну не очень. Собственно и слышно-то ничего не было – только «жу-жу-жу» да «бу-бу-бу». Но вот когда вы уходили, – профессорша бросила на Димку укоризненный взгляд, – вы слишком громко хлопнули дверью. Но потом, слава богу, наступила тишина. Даже Кутузов с Аллочкой угомонились. И я наконец уснула.

Профессорша еще что-то бубнила про свое снотворное, но я уже ее не слушала.

Судя по ее словам, поругавшись с женой, Кондраков действительно покинул каюту, и, как он сам утверждает, не было его больше часа. В принципе за этот час Веронику можно было при желании убить пять раз, а то и больше. Времени для этого было предостаточно.

Но кто же это мог сделать? Кондраков?

Но примерно в это же самое время он находился в каюте своей бывшей жены, и я сама слышала, как они ругались.

Тетя Марго?

Тоже нет.

Если Кондраков ругался с ней, то она соответственно в это же самое время ругалась с ним и никак не могла незаметно сбегать вниз и убить Веронику, и значит, у нее тоже алиби.

Впрочем, стоп! А какое, собственно, «это самое время» имеется в виду?

Кондраков сказал, что после скандала с Вероникой он пошел к Марго, а потом, уйдя от нее, не вернулся сразу в каюту, а долго еще ходил по палубе и курил. А когда вернулся, то обнаружил там уже мертвую Веронику. Так вот за это время, пока он ходил и курил, тетя Марго теоретически могла сбегать вниз и убить Веронику. В конце концов она же обещала это сделать.

Впрочем, нет, все было не так.

Она угрожала самому Кондракову, кричала, что убьет его, если он что-то там не сделает для ее ненаглядного сыночка. Так кажется?

Но кто может подтвердить, что Кондраков ходил по палубе и курил? Никто. Может, он придумал все это для отвода глаз.

И вообще, что нам дает то, что Кондраков действительно уходил из каюты? Да, в сущности, ничего. Значит ли это, что Кондраков не убивал Веронику? Да, но только в том случае, если он не сделал этого еще до своего ухода. Убил, к примеру, жену и для отвода глаз пошел погулять. А потом возвратился и начал кричать, что, пока он там гулял, кто-то убил его драгоценную жену. Такое возможно? В принципе возможно. Почему нет? Вот если бы кто-нибудь видел Веронику живой после его ухода...

– Евгения Матвеевна, – спросила я, – а когда Кон... то есть, когда Дима ушел от меня и хлопнул дверью, вы больше ничего не слышали?

Соламатина, которую я прервала на каком-то интересном месте ее рассказа (а она уже что-то трындела Димке про свою молодость), взглянула на меня с раздражением.

– Да ничего я больше не слышала, – отмахнулась она. – Ну разве, что Самсонов еще раз прошелся по коридору и все. – И она снова переключила все свое внимание на Димку.

«Вот тебе раз! – ахнула я. – Опять Самсонов. И чего это он расходился по нашему коридору, когда его каюта находится на верхней палубе? Странно даже...»

Я настолько была обескуражена полученной информацией, что, оставив Димку одного на растерзание старой профессорше, сразу же побежала искать отца. Мне было просто необходимо немедленно выяснить, по какой такой причине он неоднократно появлялся в нашем коридоре в ночь убийства.

Отца, по всей вероятности, следовало искать в кают-компании, где готовился вечер русского романса. И хотя ему в его теперешнем состоянии было совсем не до песен, оставить гостей без внимания он, разумеется, не мог. Поэтому я прямиком побежала на звуки рояля и оказалась права.

Только я добежала до дверей кают-компании и даже не успела войти внутрь, как двери распахнулись, чуть не ударив меня при этом по лбу, и навстречу мне стремительным шагом вышел отец.

– Марьяша, – наткнувшись на меня, спросил он – ты не видела Альбину Александровну? Николай Васильевич хочет исполнить с ней дуэтом романс «Приди, приди...»

Я схватила отца за руку и потащила подальше от дверей и людей. Для конфиденциального разговора лучше было обойтись без свидетелей.

Но отцу было, видно, не до разговоров, он вообще пребывал в отвратительном расположении духа. Поэтому, остановившись, он с раздражением выдернул свою руку из моей.

– Да куда ты меня тащишь? Мне Альбина нужна.

Но я продолжала тянуть его за рукав.

– Скажи, пожалуйста, – спросила я напрямик, – был у тебя роман с твоей аспиранткой Аллочкой или нет? – Я в упор уставилась на отца.

Что он ответит? Да или нет? Действительно ли он заходил в каюту к Аллочке, или же Соламатина все это придумала?

Отец задрал брови аж до самых корней волос.

– Ты что, Марьяша, – вспыхнул он, – белены, что ли, объелась? Если бы у меня был с ней роман, стал бы я ее приглашать, когда мама здесь. Ты вообще в своем уме?

У меня несколько отлегло от сердца. Действительно, чего это я? Разве мог отец одновременно пригласить на день рождения жену, хоть и бывшую, и любовницу. У него было много недостатков и главный – чрезмерная любовь к женщинам. Но при всех своих недостатках отец никогда не забывал про такое понятие, как деликатность. И значит, либо старая сплетница Соламатина наврала, что слышала, как отец заходил к Аллочке, либо все-таки она ошиблась.

– Прости, пожалуйста, – я взяла отца под руку и пошла рядом вдоль борта яхты, – но Евгения Матвеевна сказала, что слышала, как той злополучной ночью, когда была убита Вероника, ты якобы заходил в каюту к Аллочке, но обнаружив там более молодого соперника... – Я осеклась и виновато посмотрела на отца. – Это Соламатина так сказала про соперника, – поспешно пояснила я, – не я. Так вот, обнаружив там... – я снова запнулась, – ... короче, она сказала, что ты ушел.

В другой ситуации, услышав про себя такие слова, отец начал бы сразу кричать, что старая сплетница все придумала, что не может у него быть никаких более молодых соперников или же перевел бы все в шутку. Но сегодня отец почему-то промолчал. И это меня насторожило. Что бы это могло значить? Почему отец стушевался? Неужели?..

От дикой, глупой, ужасной мысли, пришедшей мне в голову, мороз пополз по моей спине.

– Папа, – чуть не плача, пролепетала я и вцепилась в рукав его свитера, – скажи, где ты был той ночью?

Очевидно, у меня был такой несчастно-отчаянный вид, что отец даже испугался.

– Ты чего, Марьяшка? – он обнял меня за плечи. – Ты что реветь, что ли, вздумала?

Потом, видно, до него дошло, в чем я его подозреваю, и, опустив сразу руки, он с возмущением возопил:

– Ты что это про меня подумала, несчастная?! Что ты про меня подумала?! Что я?!..

Отец в нервах забегал передо мной по палубе, а я забегала вслед за ним, пытаясь оправдаться.

– Да ничего я не подумала. Что ты так раскипятился? Просто я пытаюсь восстановить картину той ночи.

– А ты что следователь? – Отец никак не мог успокоиться. – Тебя кто уполномочил?

Тут уже и мое терпение лопнуло, и я тоже заорала:

– А что ты, собственно, разорался?! Между прочим, жену твоего друга уби...

Не успела я докричать все, что хотела, как чья-то неделикатная рука бесцеремонно зажала мне рот.

Это оказался Климов. Сначала он немного подержал меня мертвой хваткой, пока я брыкалась и дергалась, потом отпустил и, обидно погрозив пальцем, тихо произнес:

– Вы почему это, барышня, тут так разорались? Зачем подробности следствия выбалтываете?

Климов не был, как обычно, наигранно учтив и подчеркнуто вежлив. Напротив, он был сердит. Но меня не испугали ни его недовольство, ни сердитость. Я обиделась за «барышню» и за «выбалтываете».

– У нас, знаете ли, здесь семейный разговор, – злобно отрезала я. – И попрошу вас в него не встревать.

Я снова ухватила отца за рукав и потащила за собой подальше от навязчивого секьюрити. Я не собиралась продолжать разговор в его присутствии.

Обескураженный моей неожиданной свирепостью Климов хмыкнул, но следом за нами не пошел и остался стоять на прежнем месте, искоса посматривая в нашу сторону.

– Так, значит, в ту ночь ты к Аллочке не заходил? – снова пристала я к отцу. – И вообще не ходил по нашему коридору? Выходит, она все врет, эта старая сплетница?

Отец опять промолчал и, более того, старался не смотреть мне в глаза.

Тут уж мне совсем стало нехорошо. Отчего он так изменился в лице? Даже если он и заходил к Аллочке, что в этом такого особенного? Будто бы я не знаю его любвеобильной натуры. Почему он скрывает сей факт?

– К Алле я действительно заходил, – тихо произнес отец, – вернее, не к ней, а к Кондракову. – Отец достал из кармана брюк носовой платок и вытер выступивший на лбу пот. – Просто я ошибся дверью и попал к Аллочке. Кстати, никакого молодого соперника, как ты говоришь, я там не видел. Врет все твоя Соламатина – она известная сплетница. Никогда бы ее не видеть, да вот только из-за профессора Соламатина, из-за Григория Ильича ее и терплю. Вот же дал бог жену!

– Ну ладно-ладно, – прервала я отца, – не отвлекайся. Жену ему не бог дал, а он ее сам выбрал. Короче, ты ошибся дверью. И что дальше?

– А дальше я хотел постучать в соседнюю дверь, но услышал, что Васька с Вероникой выясняют отношения, и не стал им мешать и ушел.

– А приходил зачем?

– Ну чтобы узнать, как там у них дела.

– Можно подумать, нельзя было это узнать по телефону. Ну хорошо, узнал. А зачем второй раз приходил? Соламатина сказала, что ты приходил дважды.

Отец снова вытер со лба пот и, повернувшись ко мне, с раздражением спросил:

– Я не понимаю, это что допрос?

Кажется, я действительно зашла слишком далеко. Но в данном случае мною двигали не любопытство и не следственный азарт, боже упаси. Просто я хотела убедиться, что отец в истории с этими убийствами был совершенно ни при чем.

– Папа, – я взяла отца за руку, – ты ведь здесь ни при чем, ведь правда? Ты ведь не заходил к Веронике?

Слезы снова подступили к моим глазам, а отец все молчал и молчал. Наконец он чуть слышно ответил:

– Заходил.

– Что?! – вскрикнула я. – Заходил? Но зачем?

Отец оперся обеими руками о перила и стал как-то странно раскачиваться. Его поведение было настолько необычным, что я даже не заметила, как сзади к нам приблизился Климов. Видно, для него не существовало такого понятия, как деликатность.

– Ты не поверишь, – сказал отец, – но я снова ошибся дверью. Я ведь к тебе за анальгином ходил для Вики и снова ошибся каютой.

Да, отец действительно заходил ко мне за таблетками, вернее, мы столкнулись с ним на лестнице. Я еще тогда удивилась, как это мы смогли с ним разминуться.

– Я постучал в дверь, но никто не ответил, и я сам не знаю, зачем нажал на ручку, и дверь открылась. Она оказалась незапертой. В каюте горел свет, а на кровати лежала Вероника. Я еще тогда подумал, что снова попал к Аллочке. У обеих длинные светлые волосы, и я не сразу понял, кто это. А Вероника лежала на животе, и лица ее не было видно. Я сразу выскочил из каюты, неудобно как-то получилось – девушка лежит совершенно голая, а тут я...

– И вы испугались и умолчали об этом факте, – неожиданно встрял в разговор Климов.

Он подкрался к нам так тихо, что, услышав его голос, я аж подпрыгнула от неожиданности.

– Выходит, вы, Викентий Павлович, последний, кто видел Веронику, до того, как Кондраков поднял шум.

Я просто вся похолодела от ужаса. На что это Борькин телохранитель намекает? Он что хочет сказать, что это... отец Веронику... что ли?..

– Что вы хотите сказать? – дрожащим от возмущения и страха голосом начала я. Но Климов жестом велел мне замолчать.

Он обошел отца с другой стороны и, тоже оперевшись о перила, встал рядом.

– Так Вероника была тогда еще жива, – спросил он, – или нет?

Я замерла в ожидании того, что скажет отец.

– Не знаю, – ответил он. – Я как увидел обнаженную девушку, так сразу же выскочил из каюты. Это уже потом, когда выяснилось, что Вероника убита, я вспомнил, что видел на полу пепельницу. Значит, выходит, что она была уже мертва. Но поверьте, – отец с мольбой посмотрел на Климова, – я, честное слово, ничего такого тогда не заподозрил. – Он посмотрел на меня. – Я еще тогда с Марьяшей на лестнице встретился, она меня видела...

Я энергично закивала головой.

– Да, это правда, – подтвердила я. – Я действительно встретила отца на лестнице, и он совершенно не был похож на убийцу. – Я ляпнула это ужасное слово и тут же закрыла рукой рот.

Климов глянул на меня с осуждением.

– Вы, Марианна Викентьевна, глупости-то не говорите, – покачал он головой. – Никто вашего отца в убийстве не обвиняет. Просто я пытаюсь восстановить картину.

Я поняла, что сморозила глупость. Как я вообще могла упомянуть в связи с именем отца это ужасное слово «убийца»?

И тут я вспомнила одну деталь.

– Послушайте, – воскликнула я, – но ведь когда мы прибежали в каюту Кондраковых, где лежала убитая Вероника, никакой пепельницы там не было. Помните?

Отец и Климов разом отцепились от бортика и повернулись ко мне.

– Да, действительно, – согласился со мной Климов, – пепельницы не было. И это значит... – Он повернулся к отцу.

– ...что убийца вернулся на место преступления и забрал улику, – закончил за него отец.

– Точно.

Все с облегчением вздохнули, как будто это умозаключение проливало хоть какой-нибудь свет на наше расследование.

На самом же деле ничего так и не было ясно. Кто убил Веронику? Кто столкнул Аллочку Переверзеву с лестницы? И вообще зачем все это было надо? Если бы хоть кто-то видел Веронику живой после скандала с мужем, то по крайней мере хотя бы можно было снять подозрения с Кондракова и переключиться на кого-нибудь другого. А так что? Подозреваемых становится все больше и больше, а воз и ныне там.

В этом момент распахнулась дверь кают-компании и оттуда высунулась чья-то голова. Кому она принадлежала, видно не было – мы стояли довольно далеко, – но по голосу можно было предположить, что принадлежала она академику Прилугину.

– Викентий Палыч! – крикнул академик в темноту. – Пора начинать. И где же в конце концов Альбина?

Он постоял с минуту, прислушиваясь к ночной тишине, но так ничего и не услышав – шум голосов и музыки, доносящийся из гостиной перекрывал все остальные звуки, – захлопнул дверь и скрылся в кают-компании. На палубе снова воцарилась тишина.

Отец тихо чертыхнулся.

– Вот только песен мне теперь и не хватало. И какого черта пришла ему в голову эта идиотская идея устроить сегодня эти дурацкие песнопения? Какие к чёрту романсы, когда тут такое творится?

Настроение у отца было хуже некуда. Вместо планируемой увеселительной прогулки по реке его юбилей обернулся какой-то кровавой резней, к тому же его любимую аспирантку убили. А тут, видите ли, надо еще романсы распевать.

Отец нехотя отлепился от бортика и медленно поплелся в сторону кают-компании.

Мы с Климовым остались на палубе одни. Тот, кажется, даже обрадовался такому раскладу и предложил прогуляться вдоль борта. Мне же находиться наедине с приставучим секьюрити совершенно не хотелось, и я сделала попытку от него улизнуть. Однако не тут-то было.

– Постойте, Марианна Викентьевна, – Климов бесцеремонно схватил меня за руку. – Не стоит вам одной по ночам разгуливать. И где, кстати, ваш телохранитель? Что-то я его не вижу.

А мой телохранитель прогуливался меж тем под ручку с мадам Соламатиной. Мы заметили, как они вынырнули из-за какой-то здоровенной тумбы на корме, развернулись на сто восемьдесят градусов и снова скрылись из виду. Климов проводил их удивленным взглядом.

– Что это значит? – он указал рукой в сторону кормы. – Почему он с этой толстухой прогуливается? Я же, кажется, сказал, чтобы он ни на шаг от вас не отходил. В чем дело?

Климов начал изображать из себя большого начальника. «Я сказал! В чем дело?!» А сам-то? Сам-то он, как я посмотрю, не только никого не охраняет, а и вообще не очень-то справляется со своими прямыми обязанностями. Если мне не изменяет память, следствие было возложено на него. И что мы видим? Имя преступника не раскрыто, мотив преступления не установлен, а количество жертв, между прочим, при этом удвоилось. Других-то критиковать – это мы все молодцы. А сам-то он что для продвижения следствия сделал? Капитана хотя бы допросил на предмет его нахождения в ночь убийства?

Я одарила Климова недобрым взглядом.

– Дмитрий не прогуливается, как вы изволили выразиться «с толстухой», – ядовито заметила я, – а добывает важную для следствия информацию. Должен же кто-нибудь заниматься расследованием убийства или нет? Как вы считаете? Вы-то, небось, еще даже с капитаном не побеседовали, не узнали, где тот находился прошлой ночью. А других осуждаете.

Тон, которым я произнесла эти слова, не выдерживал никакой критики. Я уже и сама это поняла. Однако Климов, не ожидавший от меня такого нахальства, не только не возмутился моей наглости, а напротив, растерялся и даже начал оправдываться.

– С капитаном я уже поговорил, – поспешно ответил он, – и у него абсолютное алиби. В интересующее нас время он спал со своим помощником.

– Вот как!?

Я нехорошо ухмыльнулась. А Климов, осознав свою оговорку, смутился и зарделся легким румянцем. Наконец-то мне удалось вывести этого самоуверенного секьюрити из равновесия. А то вольно ему других людей прилюдно ставить в неловкое положение. Пусть теперь сам почувствует каково это.

– Да. Они спали в одной каюте, но это совсем не то, о чем вы подумали, Марианна.

Разволновавшись, Климов даже забыл прибавить к моему имени свое вечное издевательское «Викентьевна». Называя меня по имени-отчеству, этот невоспитанный нахал намекал, очевидно, на мой возраст. И что ему дался мой возраст? Можно подумать, что сам он намного моложе меня или я плохо выгляжу. Да неплохо я выгляжу. И он, между прочим, сам на юбилее ко мне клеился. Или, может быть, это он из вредности, что я не оценила его достоинств? Ну и дурак! А выгляжу я все равно неплохо.

– О чем это вы, Игорь Казимирович? – с невинным видом спросила я. – Что-то я вас не совсем понимаю.

На этом месте я в недоумении вздернула брови, а Климов покраснел еще больше.

– Я имела в виду то, что если оба они спали, то есть спал капитан и спал его помощник, то как же тогда этот помощник может утверждать, что капитан спал и никуда не выходил, когда он сам тоже спал и ничего не видел. Я доступно выражаюсь? Тут уж что-нибудь одно – либо помощник не спал и все видел, либо он спал и свидетелем быть не может. Логично?

Однако с логикой у Борькиного секьюрити сегодня было плохо. Не знаю, понял ли он что-нибудь из той абракадабры, что я ему только что наговорила, но, судя по его виду, кажется, не понял.

– Э-э... – промычал он и посмотрел на меня с томлением. – Э-э...

Кажется, Климов уже и не рад был, что связался со мной. Лучше бы ему было сразу отпустить меня восвояси без всякой охраны. И если бы кто-нибудь снова попытался выкинуть меня за борт, то, может быть, туда мне и дорога. По крайней мере эта мысль отчетливо читалась в его глазах.

– Э-э...

Но, слава богу, отвечать Климову ничего не пришлось. На его счастье, на горизонте появились Димка с мадам Соламатиной под ручку и с ними Степка.

Увидев их, наш незадачливый секьюрити несказанно обрадовался и все свое внимание немедленно переключил на приближающуюся троицу.

Профессорша, ведомая под ручки двумя молодыми кавалерами, сияла как начищенный пятак. Мало того, что она полвечера парила мозги бедному Димке, так теперь у нее появился еще один благодарный слушатель в лице Степана, который непонятно как затесался в эту компанию. Ему-то что за радость была бабьи сплетни слушать? Достаточно уже самопожертвования одного Димки, у которого от «радости» общения с профессоршей физиономию совсем перекосило. Той частью лица, которая была ближе к мадам, он беспрерывно улыбался, а другой одновременно страдал. Тут кого хочешь перекосит. Что же касается самой мадам, то та просто светилась от счастья.

– Дмитрий Николаевич – удивительно интересный собеседник, – пропела она, поравнявшись с нами. – Просто наиприятнейший молодой человек. – Матрона бросила на Димку ласковый взгляд, а тот, пребывая в образе «наиприятнейшего молодого человека», ответил ей сладчайшей улыбкой. Просто сироп с мармеладом какой-то, прости господи.

Кстати, для того, чтобы казаться приятным собеседником, много ума не надо. Нас еще старик Карнеги учил: хочешь прослыть интересным собеседником, молчи и слушай из последних сил. Хотя нет, неправильно. Слушать надо заинтересованно, чтобы у собеседника сложилось впечатление, что он только что персонально для тебя открыл Америку. Тогда звание умного и интересного собеседника будет тебе обеспечено.

Двери кают-компании снова распахнулись, и оттуда выглянул профессор Соламатин.

– Господа! – крикнул он, увидев нас. – Ну что же вы в самом деле? Концерт уже начинается, а вы все еще не в зале. Женя, – позвал он жену, – иди же скорее сюда, ты мне очень нужна.

Профессорша кокетливым движением поправила свои пергидролевые кудряшки и со слоновьей грацией поспешила навстречу мужу.