Текст книги "Круиз с покойником"

Автор книги: Галина Балычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

А я, как только Лялька вошла в каюту, сразу же закрыла за ней дверь.

Весь следующий день прошел в трудах и заботах – по-прежнему репетировали поздравление юбиляра. Сложность процесса заключалась в том, что делать это нужно было конспиративным путем, чтобы именинник не догадался о готовящемся сюрпризе и не обрадовался раньше времени. Собирались отдельными группами по разным каютам и там пели, плясали и декламировали оды и панегирики во славу юбиляра. Даже на экскурсию в Ипатьевский мужской монастырь в Костроме, кроме отца и мамы, пошли только профессор Соламатин и его жена Евгения Матвеевна. Все остальные были заняты на корабле и решили посетить сию историческую святыню уже на обратном пути.

Женской половине нашей компании приходилось особенно тяжко. В отличие от мужчин, мы, ко всему прочему, были еще заняты и на кухне. Там тетя Вика с корабельным коком Данилой Петровичем с самого утра готовили праздничный ужин, и мы по очереди им помогали.

Бедная тетя Вика так до самого вечера и не выходила из кухни, или, как там это у них называется, из камбуза. Зато к вечеру мы общими усилиями наготовили столько всякой всячины, что даже сами засомневались, а сможем ли мы все это съесть.

Но дело не в этом. Еда на празднике не главное. Главное – это... Впрочем, у всех оно разное.

Для Ляльки, например, главным было показаться на публике в новом платье, и чтобы все мужики при этом непременно попадали бы от восторга. А поскольку в капустнике она выступала в разных ролях, то имела полную возможность несколько раз за вечер переодеться и продемонстрировать не один свой эксклюзивный прикид, что она, собственно, и собиралась проделать.

Однако главным ее сегодняшним туалетом было действительно сногсшибательное платье.

Во-первых, по фантазии кутюрье оно было с одним рукавом, второй просто отсутствовал. А во-вторых, имело сбоку та-акой разрез, который шел от самого низа и практически чуть ли не до самого верха.

В результате с правой стороны Лялька выглядела чуть ли не как монашка, но зато с левой казалась почти голой.

– Вот это да-а! – ахнула я, увидев Ляльку в коридоре при входе в кают-компанию. – А где же платье?

Я стояла слева и видела только ее голую сторону.

– Не ёрничай, – отрезала Лялька и повернулась ко мне другой стороной.

Увидев рукав и длинную юбку, я немного успокоилась. Но совсем немного. Потому что тонкая блестящая ткань так откровенно облегала Лялькино тело, что делала ее и без того потрясающую фигуру просто сногсшибательной в самом прямом смысле.

И я всерьез забеспокоилась за наших немолодых профессоров и академиков, в смысле за Прилугина. Академик-то у нас один.

В общем как бы их кондрашка не хватил от лицезрения умопомрачительных Лялькиных прелестей.

– Ну ты все-таки не права, – сказала я, разглядывая прикид подруги и качая головой. – Совсем о других не думаешь. Вот случится сейчас с кем-нибудь из академиков сердечный приступ. И что тогда? Весь праздник – псу под хвост.

Лялька собралась мне что-то возразить, но не успела. По коридору по направлению к нам двигалась чета Соламатиных.

По мере того, как они приближались, оба – и профессор и его супруга Евгения Матвеевна – заметно менялись в лицах. Лицо профессора становилось все краснее и краснее, а брови долезли аж до самых корней волос. А Евгения Матвеевна, напротив, заметно сбледнула и насупилась, поскольку на фоне ядреного Лялькиного тела ее собственная оплывшая фигура, упакованная в бесформенное платье из искусственного шелка какой-то немыслимой расцветки, выглядела еще хуже, чем была на самом деле.

Я незаметно пихнула Ляльку в бок, давая понять, насколько я была права.

– Вот видишь, – шепнула я ей в затылок, – уже начинается.

Но Ляльку реакция профессорской четы на ее внешний вид ничуть не смутила, а даже напротив, обрадовала. Желаемый эффект был достигнут. Однако достигнут он был, я бы даже сказала, с большим перебором.

Дело в том, что когда Лялька под руку с сияющим Борькой (а Борька всегда очень гордился Лялькиной красотой) вошли в кают-компанию, практически все, равно как мужчины, так и женщины, на какое-то непродолжительное время слегка остолбенели.

Академик Прилутин даже вытащил и надел на нос очки, желая получше разглядеть, что это там всех так поразило. А его супруга Елена Ужасная, не сдержав завистливого вздоха, тихо простонала:

– Какое платье!..

Как будто бы все дело было только в платье, а не в потрясающей Лялькиной фигуре.

Короче, все были ошеломлены, и только Димка, как всегда, остался абсолютно равнодушен к неземной Лялькиной красоте и не упал вместе со всеми в обморок.

Вернее, он отметил, что выглядит она потрясающе и даже сказал ей об этом, но тут же взял под руку Бориса и, отведя его в сторону, стал что-то быстро тому объяснять. Наверно, уточнял какие-то детали юбилейного концерта.

Когда все наконец были в сборе и расселись по своим местам (правда, доцента Кутузова мы все-таки пересадили за наш стол поближе к Альбине, а Борькиного охранника – на его место), слово взял Владимир Сергеевич Никольский.

– На правах старейшего друга и тамады… – начал Владимир Сергеевич.

Он и здесь уже назначил себя руководителем. Может, ему уже пора завязывать с хирургией и переквалифицироваться в начальники? Кажется, у него это неплохо получается.

– ...так вот, позвольте поднять тост за моего лучшего друга Самсонова Викентия Павловича – талантливого ученого, – он посмотрел на академика Прилугина, и тот сразу же согласно кивнул, – хорошего педагога, – взгляд в сторону отцовой аспирантки Аллочки, – отца семейства и просто отличного мужика.

На этом месте все с готовностью зааплодировали.

– Шестьдесят лет – это расцвет не только творческой жизни, но и просто жизни во всех ее проявлениях... – продолжил доктор Никольский, а я заволновалась.

Что это он, собственно, имеет в виду? Намекает на отцовы романтические похождения, что ли? Вроде бы еще и не пили, а он уже несет какую-то околесицу.

Но Владимир Сергеевич, как выяснилось, совершенно не имел в виду склонность отца к прекрасному полу. Просто неделю назад они – три друга: отец, сам Никольский и второй отцов друг, Василий Кондраков, решили предпринять заплыв на плотах по Енисею. Предприятие хоть и рискованное, однако, по словам Никольского, они, дескать, еще такие молодцы, что в состоянии поучаствовать и в таком экстремальном заплыве.

– Как на плотах?! – прервав докторский тост, вскричала мама. – Ты что с ума, что ли, сошел? – Она повернулась к отцу. – Утопиться, что ли, решил на старости лет?

Беспокойство за его жизнь хотя и бывшей, но тем не менее любимой жены, было отцу как бальзам на душу. Однако по поводу «старости лет» он не преминул возмутиться:

– Какие глупости, Наташа! Где ты видишь старика?

Отец вскочил со своего места, выпятил колесом грудь и одновременно попытался продемонстрировать нам свои бицепсы. Для этого он поднял и согнул в локтях руки, изогнулся и принял демонстрационную позу культуриста.

И где он только этому научился? Не иначе как по телевизору видел.

Однако, как отец ни пыжился, как ни старался, ничего такого особенного под рукавами его смокинга мы не увидели и оценить его мускулатуру не смогли.

Впрочем, и на старика отец, конечно же, похож не был. Какой уж там старик? Высокая поджарая фигура, черные глаза, густая копна волос, правда, уже не черных, как прежде, а наполовину седых – что называется «соль с перцем».

Кстати, многим женщинам это очень даже нравится. В смысле волосы такие нравятся.

Впрочем, и весь отец целиком до сих пор все еще пользуется у женщин очень большой популярностью. Он им по-прежнему нравится. И отвечает им взаимностью.

– Нет, Наташенька, ты совершенно не права! – выкрикнул со своего места Фира. – Какие наши годы?!

Этот тоже вскочил со стула и, победно выпятив цыплячью грудь, ударил в нее кулачком. Потом повернулся к имениннику и, сделав самые что ни на есть жалистные глаза, умоляюще попросил:

– Кеша, я тоже хочу на плотах.

Дед Фира, видно, от старческого склероза (впрочем ему всего-то еще только семьдесят) совсем уже забыл, сколько ему лет, и всюду лезет вслед за молодыми. Экстремал наш, едрёньте.

Все вокруг рассмеялись, а Степка, мой великовозрастный сынок, погладил старика по лысине и наставительно произнес:

– Нет, дедуня, поздно уже тебе на плотах по Енисею плавать. Утонешь, неровен час. На этот раз мы уж как-нибудь без тебя...

– Как это без меня? – взвизгнул Фира.

– И что значит «мы»? – Это уже я вступила в полемику. Я повернулась в сторону отца и гневно вопросила:

– Ты что же это делаешь? Мало того, что сам себе решил шею свернуть, так еще и ребенка с собой тащишь!

Великовозрастный ребенок, который через два года заканчивает медицинский институт, не замедлил возмутиться:

– Ма, ну что ты такое говоришь?

– Я знаю, что я говорю! Тоже мне выдумали – на плотах по Енисею.

– А мне лично эта идея нравится, – встрял Димка. – Дядя Кеша, я с вами!

Доктор Никольский стоял с поднятой рюмкой и грустно взирал на нашу сварящуюся семейку. Он уже и сам был не рад, что поднял тему Енисея и теперь вынужден был терпеливо ждать, когда же мы все-таки замолчим и он сможет закончить свой тост. Однако мы не замолкали. И тогда, перекрывая наши голоса, он громко произнес:

– Ну ладно, если не хотите слушать тост, то давайте хотя бы просто выпьем за здоровье юбиляра. Надоело в конце концов рюмку на вытянутой руке держать, честное слово.

Все с ним охотно согласились и, не дожидаясь завершения нашей перебранки, бойко опрокинули свои рюмочки и принялись активно закусывать.

Но не успели мы как следует закусить, как наш режиссер, доктор Никольский, объявил о начале театрализованного представления в честь юбиляра.

– Первая бригада, на выход, – скомандовал он прямо как в «Скорой помощи».

И первая группа выступающих повскакивала со своих мест и бросилась к выходу. Поскольку сцены как таковой в кают-компании не было (крошечная эстрада в углу – не в счет, на ней и три человека одновременно не уместятся), то выступать было решено на пятачке возле входной двери. Здесь и места было гораздо больше, и удобнее было бегать в ближайшую от кают-компании каюту Никольских переодеваться.

Первым был номер с участием академика Прилугина. Он зачитывал самое настоящее поздравление от самого настоящего министра здравоохранения, но делал это с такими немыслимыми ужимками (очевидно, в представлении академика настоящий министр и должен быть именно таким), что именинник хохотал до упада и никак не мог поверить, что поздравительный адрес был настоящим.

После поздравительных слов от министра Николай Васильевич добавил несколько слов и от себя лично, как от ректора института и просто как от друга-приятеля.

– Наш юбиляр, – сказал он, – добился в этой жизни очень многого. Он не только построил дом, родил сына, – академик указал на Севу, – посадил дерево, – кивок почему-то в мою сторону, – но и создал серьезную научную школу, воспитал много молодых ученых. Вот, например, воспитанницу Викентия Павловича Аллу Леонидовну Переверзеву, – Прилугин указал на отцову аспирантку, – даже пригласили поработать в Йельском университете.

Академик повернулся к Джеду Маклахену, профессору этого университета, как бы за подтверждением своих слов. Джед по-русски почти ничего не понимает, но, услышав название родного университета, догадался, о чем шла речь, и энергично закивал головой.

– Yes, yes, – с готовностью подтвердил он слова академика, – yes, – и тоже посмотрел на Аллочку.

Теперь уже все смотрели на хорошенькую отцову аспиранточку, а та, смущенная неожиданным всеобщим внимание, потупилась и мило покраснела.

«Не только молодых ученых воспитал отец, – язвительно подумала я, глядя на аспиранточку, – но и молоденьких».

А странно все-таки, что отец пригласил ее на юбилей. То, что он пригласил Альбину Александровну и доцента Кутузова, – это понятно. Они с отцом не один год работают над совместными научными проектами и, так сказать, не один пуд соли вместе съели. Про ректора и профессора Соламатина и говорить нечего – друзья-соратники. Но вот почему Аллочка?

Я с неодобрением стала наблюдать, как эта аспиранточка кокетничает с моим Степкой, а тот изо всех сил обхаживает и развлекает ученую красавицу.

– Тьфу, черт! – плюнула я в сердцах, но тут же прикусила язык. Со стороны могло показаться, что я не довольна поздравительными речами.

А речей-то в этот момент как раз и не было. Тут, как говорится, слова были не нужны – на импровизированной сцене у двери самозабвенно целовались доцент Кутузов и Вероника, показывая, каким, дескать, ветреником и сердцеедом был в молодости юбиляр. Как будто бы теперь он стал другим.

Все аплодировали целующимся Кутузову и Веронике, смеялись и делали сомнительные комплименты имениннику, а именинник тоже смеялся и делал вид, что на самом деле он совсем не такой, а совершенно другой – серьезный и положительный. Один только Кондраков не смеялся. Он сидел в напряженной позе с каменным лицом, и только глазки-буравчики горели из-под бровей нехорошим огнем.

– Зря все-таки Владимир Сергеевич придумал эту дурацкую сценку с поцелуем, – шепнула я Димке на ухо. – Ты посмотри на Кондракова.

Димка глянул в сторону ревнивого мужа и, пожав плечами, отмахнулся.

– В конце концов это же капустник.

– Капустник-то капустник, но Кондраков ужасно ревнует. И как бы чего не вышло.

Но Димка все равно не воспринял мои слова всерьез и сказал, что все это глупости.

– А если он такой ревнивый, так нечего было бросать тетю Марго и жениться на молодой. Знал, на что шел.

«Так-то оно так, – не могла не согласиться я. – Однако если Кондраков сорвется, а с ним это иногда бывает, то не миновать нам прилюдного скандала. А этого совсем бы не хотелось. Ну зачем нам скандал на юбилее?»

После нескольких обычных тостов и панегириков от друзей и коллег, которые, впрочем, тоже были друзьями, последовала очередная команда нашего режиссера доктора Никольского:

– Вторая бригада, на выезд, – задорно выкрикнул он. Именно «на выезд», а не на выход, то есть уже совсем по-скоропомощевски. Ну оно и понятно – после стольких-то тостов.

Во второй бригаде выступала я и почти все дамы – участницы нашего импровизированного канкана. Мы дружной толпой ринулись переодеваться в каюту Никольских.

Лялька за время выступления уже успела покрасоваться в двух умопомрачительных прикидах, один другого лучше, а теперь для канкана выбрала себе красное, донельзя декольтированное платье с косо срезанной юбкой.

Все костюмы для капустника мы заранее взяли напрокат.

Понизу платье было густо обшито черными кружевными воланами, а сверху украшено стразами, от которых рябило в глазах. Во всем этом ужасе Лялька выглядела пошло, вульгарно и до невозможности сексапильно.

Не лучше выглядела и жена академика Прилугина, Елена Ужасная. Черные ажурные чулки в крупную сетку (это в шестьдесят-то лет), сильно декольтированный лиф, нарисованные красной помадой губы в пол-лица и большая черная мушка на левой щеке. Просто ужас какой-то!

Я тоже решила от них не отставать. Выбрав себе ядовито-зеленое платье с пышной юбкой, я декорировала его большой искусственной розой темно-вишневого, почти черного цвета, а на одну ногу нацепила розовую кружевную подвязку. Подвязок у нас было мало, и мы были вынуждены ими делиться. Кроме того, я намазала морковной помадой губы, а этот цвет мне категорически не идет, и сильно взбила свои и без того пышные волосы. Достигнутым результатом я была довольна. Такую красоту еще не в каждом борделе сыщешь.

Короче, когда шумной толпой мы ворвались в кают-компанию и стали резво отплясывать бессмертный танец салунов и варьете, мужская половина нашей компании пришла в неописуемый восторг.

Еще совсем недавно вполне приличные и интеллигентные люди начали вдруг кричать, улюлюкать и даже свистеть.

Мне кажется, они даже не признали в кошмарно размалеванных девицах своих жен.

И слава Богу. Иначе неизвестно, чем бы закончился наш вечер.

Вряд ли, к примеру, академику Прилугину понравилось, как его жена Елена Ивановна ужасно дрыгала «сетчатыми» ногами и непристойно взвизгивала.

Просто он в ее боевой раскраске не узнал и оттого остался доволен нашим выступлением.

Степка исправно прыгал впереди нас раненым козлом и по-прежнему ронял на пол цилиндр.

Короче, несмотря на некоторые огрехи, танец в нашем исполнении был принят на ура и еще больше раззадорил и без того уже «теплую» публику.

Короче, после нашего канкана всем захотелось танцев.

– Белый танец! – громко объявил доктор Никольский. – Дамы приглашают кавалеров! – И, подхватив под руку стоявшую подле него жену профессора Соламатина, толстую Евгению Матвеевну, закачался с ней в танце под обволакивающие звуки «Only you».

У меня за спиной кто-то хихикнул.

– Белый танец, а сам приглашает. – Рядом стоял дед Фира и многозначительно смотрел мне в глаза.

– Что? – не поняла я.

– Белый танец, говорю.

Я решила, что Фира хочет потанцевать и намекает, чтобы я его пригласила.

– Ты что, дедунь, потанцевать, что ли, хочешь? – спросила я. – Тогда я тебя приглашаю.

Фира скривился, давая понять, какая же я бестолковая.

– Да ты не меня пригласи, – прошипел он. – На что мне эти ваши танцы? Ты Димочку пригласи. – Он показал глазами на нашего Димку. – Вон он возле Кеши стоит.

Но пригласить Димочку я не успела, потому что его пригласила Елена Ужасная. Я видела, как они вместе с Аллочкой Переверзевой одновременно рыпнулись к нашему Димке. Но оказавшаяся более проворной Елена Ивановна выиграла у Аллочки целых полкорпуса и подскочила к Димке первой.

Теперь они медленно переминались с ноги на ногу рядом с другими танцующими парами.

– А Димка-то наш пользуется у дам повышенным спросом, – хихикнула я, кивая в сторону танцующих. – Ты видел, как они обе к нему кинулись?

– Кто? – спросил Фира.

– Ну жена Прилугина и эта отцова аспирантка, Аллочка.

– К кому? – опять не понял Фира. Он смотрел в другую сторону и, кажется, совсем меня не слушал.

Я проследила взглядом за тем, куда он смотрит, а он смотрел на входные двери, и стала невольной свидетельницей весьма неприглядной сцены.

В кают-компанию из коридора входили наш красавец капитан и слегка встрепанная и улыбающаяся Вероника.

Куда и зачем они ходили, об этом можно было только догадываться. И Кондраков, кажется, догадался. Он стремительно подошел к не ожидающей разборок жене, схватил ее за локоть и, ни слова не говоря, вывел обратно в коридор. Там, за стеклянными дверями, он, не откладывая дела в долгий ящик, тут же залепил жене пощечину и потащил ее дальше, очевидно, в каюту.

– О господи! – только и смогла вымолвить я. – Этого нам только не хватало.

Я оглянулась по сторонам. Кто-нибудь, кроме нас, видел эту сцену? Но кажется, никто ничего не заметил. Все продолжали бурно веселиться и не заметили потери двух участников торжества.

Впрочем, даже не двух, а трех. Потому что капитан тоже испарился из кают-компании в мгновение ока. Только что был здесь, и вот его уже нет. Впрочем, тут он, безусловно, поступил правильно. Пусть дама сама разбирается со своим мужем. А его дело – сторона.

Танцы сменяли один другой, а танцующие пары обменивались партнерами.

Отец попеременно танцевал то с мамой, то с тетей Марго, то с Альбиной Александровной. Ему очень хотелось побольше потанцевать с мамой, но тем не менее он всячески старался окружить вниманием и бывшую кондраковскую жену, и свою коллегу Альбину Александровну. Поэтому ему приходилось просто разрываться на части.

Лялька танцевала со всеми. Она была, как говорится, нарасхват. Еще бы такая красавица, да еще в таком платье.

Аллочка тоже не сидела у стенки и танцевала то с Кутузовым, то со Степкой, то еще с кем-то.

От меня же не отставал Климов. Он приглашал меня на каждый танец и при этом так крепко и нахально обнимал, что в результате я была просто вынуждена сказать, что устала и хочу отдохнуть.

Слава Богу, потом его зачем-то позвал Борька, и он на некоторое время исчез из гостиной.

К нам подошел Димка.

– А вы почему не танцуете? Ты почему не приглашаешь даму? – попенял он деду Фире и, обхватив меня за талию, повел на танцевальный пятачок.

Мы стали медленно раскачиваться между столиками и периодически сталкиваться с другими парами.

Было довольно душно и тесно – кают-компания явно не была рассчитана на танцевальные вечера.

Слава Богу, вскоре кому-то пришла в голову идея выйти на свежий воздух, и мы всей компанией передислоцировались на открытую палубу. Здесь было просторно и обдувал прохладный ветерок. Из динамиков лилась приятная музыка, и мы продолжали в обнимку топтаться на одном месте.

– У тебя когда отпуск заканчивается? – спросила я.

– Через неделю.

– Опять в Африку поедешь? Не надоела тебе жара?

– Надоела. И жара, и Африка. – Димка помолчал, а потом вдруг спросил: – А ты, говорят, замуж собиралась?

Я вздохнула. Чего это он про мое замужество вдруг вспомнил? То, что я собиралась замуж, в принципе ни для кого не являлось секретом и уж тем более для Димки, которого именно по этой причине и вызвали из Алжира в Москву.

То есть вызвали его не потому, что я собиралась замуж, а как раз наоборот – потому что передумала. А после того, как передумала, впала в тоску-печаль. И родственники, озабоченные моим душевным состоянием, решили отправить меня для развлечения в морской круиз вокруг Европы, а для компании снарядили вместе со мной Димку.

Странно только, что до сих пор он ни разу не спросил меня об этом. Все-таки не чужие люди, мог бы и поинтересоваться моей личной жизнью. Или это у него сверхделикатность такая?

– Собиралась да не собралась, – ответила я.

– Отчего же? – Димка вопросительно поднял бровь. – Не сошлись характерами, что ли?

Я грустно кивнула.

– Не совпали точки зрения на один и тот же вопрос.

Если честно, то говорить на эту тему мне совершенно не хотелось. Не хотелось об этом даже вспоминать. Потому что, когда я начинаю вспоминать прошлое и думать о том, правильно ли я тогда поступила, отказавшись от большой любви с большими привилегиями, или нет, то у меня всякий раз надолго портится настроение. А зачем мне это надо? Все равно к прошлому возврата уже нет. Что сделано, то сделано. Так что лучше об этом и не думать.

Димка крутнул меня в такт музыке.

– А я всегда говорил, что у тебя скверный характер, – сказал он. – Сама не знаешь, чего хочешь. То с первым мужем развелась непонятно почему, потом еще три раза замуж собиралась – не собралась, теперь вот опять... – Димка неодобрительно покачал головой. Да кто вообще тебя, такую сквалыгу, может вытерпеть? Никто... разве что я.

Димка улыбнулся и снова сильно крутнул меня в танце. Однако это уже было прямое оскорбление.

– Это что же такое? – возмутилась я. – Ты бы, знаешь ли, выбирал выражения. Что значит сквалыга?

Я сделала попытку отпихнуть Димку от себя и вырваться из его объятий. Но не тут-то было. Он еще крепче ухватился за мою талию и миролюбиво произнес:

– Ну ладно-ладно, пошутил я. Хороший у тебя характер. Не дергайся.

Но я все равно продолжала вырываться.

– Не хочу больше танцевать, – сказала я. – Отпусти меня.

Димка разжал объятия, но руку мою не отпустил.

– Не хочешь танцевать, пойдем просто так погуляем, на луну посмотрим. Ты ведь, кажется, любишь на луну смотреть? – Димка ехидно улыбнулся, явно на что-то намекая, и, взяв меня под руку, потянул в сторону кормы.

Мы прошлись немного в одну сторону, потом в другую и снова оказались на прежнем месте.

– Да где ж здесь гулять-то, господи? – недовольно проворчала я. – Это ж тебе не океанский лайнер.

Димка посмотрел на меня сверху вниз и ухмыльнулся.

– Вот я и говорю, что характер у тебя сквалыжный, – сказал он и сразу же на всякий случай еще крепче сжал мою руку. Думал, наверно, что я тут же начну вырываться. Но я не вырывалась.

– Родственников не выбирают, – сказала я. – Терпи то, что есть.

– А я и не жалуюсь. Мне, между прочим, всегда нравились девушки с характером.

Я закатила глаза к небу. Уж про что, про что, а про Димкиных девушек я все знаю наизусть. И в свое время, когда я еще училась в школе, а Димка был уже студентом, много слез я пролила из-за этих его девушек, будь они неладны.

Впрочем, они-то как раз были ни при чем. Это я была тайно влюблена в Димку, а он об этом, естественно, ничего не знал. Он дарил мне кукол, помогал делать уроки, чинил велосипед, а по вечерам уходил на свидания с этими своими «характерными» девушками. А я сидела дома и горестно лила слезы.

А потом Димка женился, а потом я подросла и тоже вышла замуж.

Потом Димка развелся, и я развелась.

Правда, никакой связи между нашими разводами не было. Просто Димкина жена не захотела делить с мужем его кочевую жизнь мостостроителя, а мы со Степкиным отцом – Лаврушиным Михаилом Александровичем просто так разошлись. Ну в смысле разошлись совсем по другим причинам.

Мы снова не спеша побрели вдоль борта яхты.

Над рекой стелился туман, от воды порядком тянуло сыростью, и мне в моем полуголом вечернем платье стало уже холодновато.

Я зябко передернула плечами.

– Сырость какая на реке, – сказала я. – А днем было так солнечно, жарко...

Димка сдернул с себя болтавшийся у него на шее тонкий шерстяной джемпер, однако вместо того, чтобы элегантно набросить его мне на плечи, взял и просто натянул его на меня как мешок. Джемпер повис на мне почти до колен. Несмотря на то, что я не маленького роста, но до Димкиных почти двух метров мне, естественно, далеко. Поэтому выглядела я в таком прикиде наверняка комично. Но все равно это было очень кстати.

Засунув руки поглубже в рукава, я с благодарностью кивнула.

– Спасибо.

– На здоровье. – Димка обнял меня за плечи, и мы побрели по палубе дальше.

Мимо нас таким же прогулочным шагом продефилировали Соламатины. После душной кают-компании им, видно, тоже захотелось подышать перед сном свежим воздухом.

– Спать еще не собираетесь? – спросил, поравнявшись с нами, профессор.

Я неопределенно пожала плечами.

– А мы вот уже отправляемся на боковую. Да, Женюра? – Он нежно обнял свою стокилограммовую половину и чмокнул ее в щеку. – Спать страшно хочется.

Женюра окинула нас с Димкой цепким взглядом и кивнула.

– Да действительно поздно, – процедила она, – да и холодно. Спокойной ночи.

Соламатины прошли мимо к дверям спального отсека и скрылись на лестнице. А Димка вдруг зачем-то вновь вернулся к теме моего несложившегося замужества.

– А этот последний, за которого ты вроде бы собиралась замуж, – спросил он, – он что... – Димка запнулся. – Ты что его любила, что ли?

Такой вопрос меня не только обескуражил, но даже возмутил.

– Вот это да! – обиделась я. – Это что же, по-твоему, я уже и полюбить, что ли, не могу? Или, может быть, по-твоему, я стала бы выходить замуж без любви, что ли?

Я даже разозлилась. Второй раз за вечер Димка выводил меня из равновесия.

«И что это с ним сегодня такое? – подумала я. – С чего он вздумал говорить мне гадости? Поругаться, что ли, хочет?»

Я с подозрением покосилась на друга детства. Но тот только рассмеялся и поднял руки.

– Сдаюсь-сдаюсь, – сказал он. – И чего ты так раскипятилась? Ну любила и любила. Чего ты?

Но я почему-то и в самом деле раскипятилась. Вспомнила опять Макса и все, что было с ним связано, – хорошее и плохое. Хорошего было, конечно, намного больше. Но было и кое-что плохое, через что я не смогла переступить. Ну какого черта надо было Димке напоминать мне обо всем этом? Настроение сразу испортилось и захотелось спать.

Время и в самом деле было уже позднее, и на верхней палубе остались топтаться под музыку только Кутузов, Степка и Альбина Александровна с Аллочкой. Остальные разбрелись кто куда, а скорее всего спать пошли.

– Танцуете? – задала я риторический вопрос, проходя мимо обнявшихся парочек. – Ну-ну, а мы уже спать идем.

Степка на секунду оторвался от созерцания красивого личика отцовой аспиранточки и послал мне лучезарную улыбку.

– Приятных снов, – произнес он каким-то незнакомым мне голосом и снова уставился на аспиранточку.

От неожиданности я на секунду притормозила и уставилась на обнимавшуюся парочку, но Димка, шедший сзади, слегка подтолкнул меня в спину.

– Чего уставилась, мамаша? – с ехидством бросил он. – Не заметила, как сын вырос?

Я ничего не ответила и неопределенно мотнула головой. «Все выросли, – грустно подумала я. – И Степка, и я. А отец так вообще до шестидесятилетнего юбилея дорос. Ну и ладно. Ну и хорошо».

– Спокойной ночи, – сказала я Димке и направилась в свою каюту.

– Спокойной, – донеслось мне в ответ.

В каюте меня поджидала выспавшаяся и соскучившаяся Дулька. Ей уже порядком поднадоело сидеть тут совершенно одной, и моему появлению она обрадовалась так, как может радоваться только собака – бурно, искренне и бескорыстно.

– Привет, собака, – сказала я и взяла ее на руки. – Соскучилась?

Дулька изо всех сил пыталась лизнуть меня в лицо, но я умело уворачивалась.

– Есть хочешь?

Она задергалась у меня в руках, пытаясь спрыгнуть на пол и приступить к трапезе немедленно. Дулька всегда голодна и готова к принятию пищи в любое время суток. Вот разбуди ее среди ночи и предложи поесть, тут же вскочит и побежит на кухню. Правда, никто таких экспериментов с ней пока не проводил – нельзя же собаку перекармливать, но думаю, что если ей предложить, то не откажется.

Я насыпала в мисочку сухого корма и стала стягивать с себя одежду – сначала Димкин джемпер, потом платье.

– Господи, как же я устала, – сказала я сама себе, – будто бы вагон картошки разгрузила (Можно подумать, что я когда-нибудь разгружала вагоны с картошкой.) – Спать, спать, теперь только спать. Нет, сначала в душ, а потом спать.

При слове «спать» Дулька оторвалась от своего ужина и, подняв голову, грустно на меня посмотрела. Ей-то опять спать было уже не в радость, она и так целый день проспала. Я с сочувствием посмотрела на собаку и отправилась в ванную.

После душа мне несколько полегчало, и я решила проявить человеколюбие, то есть собаколюбие, и вывести Дульку прогуляться на свежий воздух. Облачившись в джинсы, свитер и кроссовки, я подхватила под мышку собаку и вышла из каюты. Коридор был пуст. Кажется, все уже спали. Впрочем, откуда-то еще доносились приглушенные голоса.

– Пошли, Дульсинея, немного прогуляемся, – сказала я собаке и стала подниматься по лестнице на верхнюю палубу.

Здесь наверху уже тоже никого не было. Музыка не играла и свет в окнах кают-компании не горел.

Мы прошлись с Дулькой вдоль борта яхты и немного постояли на корме. Я держала собаку на руках, чтобы ей лучше было видно окрестности. Хотя видеть особо было нечего. Берега в темноте едва просматривались, а встречных кораблей не наблюдалось. Но Дулька особенно никуда и не всматривалась. Она сосредоточенно нюхала воздух и фыркала. Всю нужную информацию она получала посредством носа – маленькой черной пуговки.