Текст книги "Круиз с покойником"

Автор книги: Галина Балычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– И Дульке покажи!.. – крикнула она мне вслед.

– Что?

– Туалет! Что же еще? Не душевую же кабину собаке показывать, прости господи.

Умница Дулька тут же прошмыгнула за мной в ванную комнату и сразу же прыгнула в знакомую пластмассовую емкость.

– Не собака, а чудо! – в очередной раз умилилась я благовоспитанности своей любимицы. – Ну все понимает.

К обеду вечерних туалетов не надевали – приберегли их к ужину. Впрочем, самые-самые вечерние туалеты мы приготовили к завтрашнему вечеру.

Лялька прихватила с собой та-акой «эксклюзив», что я не поручусь за равномерное сердцебиение отцовых дружков-одногодков.

Мне мама тоже привезла из Парижа очень красивое платье, но боюсь, что оно будет малопривлекательно висеть на моих костлявых плечах, поскольку за это кошмарное лето я так основательно похудела, что...

Впрочем, лето здесь ни при чем. Во всем виноват Макс. Ох уж этот Макс! Ну да бог с ним.

Мы проследовали по коридору, свернули направо и вошли в так называемую кают-компанию. На самом же деле это помещение скорее напоминало малую гостиную французского королевского дворца времен Людовика XIV – так здесь все сияло хрусталем и золотом.

«Ай да Борька, ай да сукин сын! – мысленно одобрила я позолоченные канделябры, пурпурный бархат кресел и белые арабские ковры. – И когда только он успел на все это заработать?»

В самом переднем углу размещалась крошечная эстрада. Видно, здесь планировалось устраивать даже мини-концерты.

Возле окон, справа и слева, стояли сервированные к обеду столы. Всего столов было шесть: один – капитанский, а остальные пять – для нас.

Пока в гостиной никого еще не было.

Мы с Лялькой пришли первыми и сразу же принялись раскладывать на тарелки именные карточки. Поскольку компания у нас собралась разношерстая, надо было заранее продумать, кого с кем посадить. Тут следовало учитывать и возраст гостей, и их интересы и, чтобы никто, не дай бог, никого не раздражал.

Отец, например, додумался пригласить на свой юбилей друга детства Ваську Кондракова, то есть Василия Ивановича Кондракова с молодой женой. И все бы ничего. Ну пригласил друга и ладно. Что в этом плохого? Но беда заключалась в том, что одновременно с ним отец пригласил еще и бывшую Кондраковскую жену, тетю Марго. Ну разве это нормально? конечно, не нормально. И мы все дружно уличили отца в безумии. Но тот отчаянно оправдывался:

– Ну не мог я не пригласить Марго на свой юбилей, – кричал он в ответ на наше недоумение. – Она и так пострадавшая сторона. Васька-кобель бросил ее на склоне лет. А мы, между прочим, почти сорок лет семьями дружили. А она, между прочим, всю жизнь ему посвятила. И что должна теперь оставаться на задворках общества?

В общем-то отец, конечно, был прав. В конце концов все мы интеллигентные люди. И мало ли, что кто-то с кем-то развелся? А кто нынче не разводится? Ну и что теперь в гости, что ли, не ходить?

Но все-таки я немного нервничала из-за новой жены Кондракова. Как бы она чего не выкинула, эта пергидролевая красотка.

Вероника была той еще штучкой. И чего этот дурак Кондраков на ней женился?

Честно говоря, тетя Марго мне нравилась куда больше. И красавица-то она (правда, в прошлом), и умница – три языка знает, и добрейшая душа...

Впрочем, что для стареющего мужчины означают все эти достоинства по сравнению с молодым ядреным телом.

– Тетю Марго посадим за стол вместе с отцом и мамой, – сказала я, раскладывая по тарелкам карточки с именами гостей. – А Кондраковых – рядом с доктором Никольским. Пусть они под присмотром Владимира Сергеевича будут. Он в конце концов хирург и человек решительный. И если что-то пойдет не так, сумеет прирезать конфликт в самом зачатке.

Доктор Никольский также, как и Кондраков, – давнишний друг отца.

Когда-то они все вместе учились в медицинском институте. Только теперь отец занимается наукой, Кондраков – крупный бизнесмен в области фармакологии, а если честно, то просто торгует лекарствами, а Владимир Сергеевич трудится в Склифе.

Он хирург от бога и самым что ни на есть настоящим образом спас не одну человеческую жизнь.

За наш с Лялькой стол мы определили Борьку с его телохранителем Климовым, нашего Димку Воронцова и доцентшу с отцовой кафедры, Муранову Альбину Александровну.

Доцентша была не замужем и без пары, поэтому в качестве кавалера мы определили ей Борькиного охранника Игоря Климова.

– Он и по возрасту этой Альбине подходит, – сказала я, – ему тоже хорошо за сорок, да и вообще, должен же кто-то за ней за столом ухаживать. Согласна?

Лялька кивнула. Она уже закончила раскладывать свою часть карточек и теперь придирчиво рассматривала сервировку столов.

– Кажется, все нормально, – сказала она. – А у тебя?

У меня, слава Богу, тоже все сошлось – и количество карточек, и количество мест за столами. Так что можно было уже начинать обед. Вот только гости что-то все не шли.

Наконец они стали подтягиваться парами.

Первыми пришли Сева и Майка.

Братец, как всегда, был страшно голоден и выразил пионерскую готовность немедленно приступить к трапезе. Сева всегда любил поесть и был единственным членом нашей семьи, склонным к полноте, кроме разве что тети Вики, которая по весу чуть-чуть не дотягивает до центнера. Сева младше меня на четыре года, но все всегда принимают его за старшего. Наверно, из-за крупногабаритной фигуры и намечающейся лысины. Однако в действительности я все-таки старше и поэтому на правах старшей сестры тут же его осадила:

– Терпи, – велела я и указала место, куда надо было садиться. – Вон ваши с Майкой места за третьим столом. И кстати, с вами будет сидеть Фира. Так что присмотрите за стариком. – Я сделала выразительное лицо. – Много пить не давать, к девушкам не приставать и вообще...

Сева показушным коротким движением пригладил у виска волосы и, осклабившись во весь рот, поинтересовался:

– А что, к обеду ожидаются девушки?

Он по-гусарски лихо подкрутил несуществующие усы, расправил и без того могучие плечи и молодцевато огляделся. Ни дать ни взять – завзятый сердцеед. Однако, получив от жены толчок в бок, Севка тут же принял серьезный вид и с готовностью отрапортовал:

– Не извольте беспокоиться, хозяйка. Все будет сполнено. – И попытался отдать честь.

Я с беспокойством покосилась на братца.

«А правильно ли я рассадила гостей?» – спросила я себя. Ведь пока Сева работал вдали от родины, а именно в Соединенных Штатах Америки, я, видать, порядком подзабыла баламутный характер своего братца и усадила за один стол сразу двоих кошмариков, а именно его и деда Фиру. А ведь дед Фира с Севкой за одним столом – это же гремучая смесь.

О, господи, как же я раньше об этом не подумала. Однако что-либо менять в рассадке было уже поздно – гости активно подтягивались в кают-компанию.

«Одна надежда на Степку, – подумала я про сына. – Он парень серьезный и сумеет вовремя нейтрализовать и деда, и дядюшку».

А гости меж тем быстро заполняли помещение, и мы с Лялькой едва успевали рассаживать их по местам.

Когда же последняя пара, а именно Кондраков с молодой женой, заняли свои места, красавчик капитан, а он тоже обедал вместе с нами, поднял приветственный тост.

– Дамы и господа, – начал он приятным бархатным баритоном. – Позвольте еще раз приветствовать вас на борту «Пирамиды»...

Я в очередной раз хмыкнула. «Пирамида»! Ну и названьице. И кому же это пришло в голову назвать яхту таким несуразным именем? Самому Борьке что ли? Вообще-то с него станется. У него со вкусом всегда была большая напряженка. Но как он не понимает, что нельзя плавательные аппараты называть такими странными именами? Это неправильно. Не к добру это как-то.

Пока я размышляла над названием Борькиной яхты, пропустила всю капитанову приветственную речь и очнулась только на его последних словах:

– ...и надеюсь, что вы получите массу незабываемых впечатлений! – сказал капитан, и все ему зааплодировали.

Эх, знать бы нам тогда, насколько близок был капитан к истине.

Следующий тост произнес отец. Он поблагодарил Борьку, то бишь Бориса Григорьевича Сидорина, за то, что тот оказался столь любезным, что предоставил возможность организовать «такую замечательную поездку» на «таком замечательном корабле»... и так далее и тому подобное.

Борька в свою очередь поднял тост за отечественную науку и за ее славных представителей, а именно за всех тех, кто находился сейчас в кают-компании.

Все с ним, конечно же, согласились и с готовностью выпили.

Потом тост произнес ректор отцова института академик Прилугин, славный дядька – большой эстет, умница и спортсмен. Они с отцом уже тридцать лет играют по выходным в теннис в институтском спорткомплексе, а летом ездят на рыбалку. Академик с опережением графика начал поздравлять именинника с днем рождения, а его тощенькая, черноглазая жена, чем-то удивительно напоминающая ворону, хотя и очень симпатичную, все время дергала его за пиджак и громко шептала, что поздравлять еще рано, что это еще не банкет, а всего лишь обед. И вообще они забавно смотрелись рядом – высокий, полный и вальяжный Николай Васильевич и маленькая, худенькая и до чрезвычайности подвижная и говорливая его жена Елена Ивановна или Елена Ужасная, как в шутку называл ее академик, когда трескотня последней становилась уже совсем невыносимой.

В общем все шло своим чередом. Все ели, пили, смеялись.

Два матросика обслуживали все столы. Они то и дело подходили то к одному столу, то к другому, подливали вино, убирали пустые тарелки, приносили новые блюда, меняли приборы.

За каждым столом велась своя беседа.

В одном углу профессор Соламатин рассказывал капитану корабля и академику Прилугину о том, как он на Красном море занимался дайвингом. Это в его-то годы!

В другом доцент Кутузов хвастался Кондракову, что однажды он плавал среди акул и даже (представьте себе!) был укушен. При этом он с гордостью показывал кондраковской жене, Веронике, невидимый шрамик на указательном пальце, за который его якобы укусила коварная акула. Я представляю размеры этой акулы – небось чуть побольше скумбрии.

Громко смеялись за своим столом отец и Джед Маклахен. Джед – это американский друг отца, профессор Йельского университета, который специально приехал в Россию на день рождения отца. Вернее, он постарался приурочить свою запланированную командировку именно к этой дате. Еще громче за другим столом смеялась отцова аспирантка – будущая звезда (или светило, я точно не помню.) отечественной науки, умница и красавица Аллочка Переверзева. Еще бы. Она же сидела за одним столом между моим братцем и дедом Фирой. А в такой компании... Короче, как бы бедная девушка там от смеха не подавилась.

В общем все были, кажется, вполне довольны и обедом, и друг другом, и я позволила себе немного расслабиться.

За нашим столом рядом со мной с одной стороны сидел Димка Воронцов, а с другой – Борькин охранник, то есть телохранитель, Игорь Климов.

Климов мне сначала понравился – веселый, остроумный, говорит на правильном русском языке и к тому же весьма симпатичный.

Правда, поначалу меня несколько смутил его внешний вид: потертый джинсовый костюм, остроносые мокасины, волосы забраны в хвост и, что самое удивительное – серьга в ухе. Именно серьга меня смутила больше всего. Где-то я слышала, что все геи носят серьги. Правда, я не помню, носят ли они две серьги или одну, и если одну, то в каком ухе – в правом или в левом. Я спросила об этом у Димки, но тот сразу же поднял меня на смех, сказав, что я говорю глупости и что гей не может быть телохранителем. Однако после этого он все же старался держаться от Климова подальше. В общем Климов совершенно не был похож на общепринятый образ громилы-охранника, и я даже не удержалась и сказала, что прежде имела совершенно другое представление о телохранителях.

– ...что-то шкафообразное и неповоротливое, – сказала я.

Борька с Игорем рассмеялись.

– Нет, это сейчас не в моде, – сказал Борис. – Нынче ценится интеллект. Это на сегодняшний день в охране поважнее будет.

– Серьезно? – Я с недоверием покосилась на Климова, как будто усомнилась в наличии у него этого самого интеллекта. – А вы, Альбина Александровна, – я попыталась втянуть в общий разговор молчавшую доселе доцентшу с отцовой кафедры, – как думаете? Что важнее для телохранителя – ум или сила?

Мне было все равно, что спросить у доцентши, потому что ее ответ меня совершенно не волновал. Меня волновал тот факт, что до сих пор она почти что все время молчала и, судя по всему, чувствовала себя не в своей тарелке. А это уже была прямая вина наших мужчин, которые оказались совершенно невоспитанными и не уделяли скромной доцентше никакого внимания. Борька, как всегда, все свое внимание сконцентрировал на Ляльке, Климов, вместо того, чтобы развлекать беседой сидевшую напротив него даму, сверлил глазами меня, а Димка – хам невоспитанный – так и вовсе отвернулся к другому столику. Ему, видите ли, с Кутузовым было разговаривать интереснее.

Короче, ситуацию надо было исправлять, и я деликатно наступила под столом на Димкину ногу. Хватит уже, дескать, с чужими мужиками болтать, пора бы уже поиметь совесть и обратить внимание на собственных дам.

Однако у Димки с совестью были проблемы, и на мои позывные он не откликнулся и «даже не повернул головы качан». Вот нахал!

Зато откликнулся Борькин телохранитель. Он вдруг совершенно неожиданно вплотную придвинулся к моему стулу и, прижавшись ногой к моему колену, нагло заглянул мне в глаза.

«О, господи, что это с ним? – испугалась я. – Неужели я наступила не на ту ногу?»

– Дима! – кажется, слишком громко вскрикнула я. – Налей же в конце концов дамам вина. – Как будто бы у нас и так не было налито.

Димка повернулся к столу и, наткнувшись на мой свирепый взгляд, осознал свое неправильное поведение и тут же поднял избитый, но от этого не потерявший своей привлекательности тост за прекрасных дам.

«Вот это молодец, – одобрила я. – Вот это правильно. А теперь надо бы немного расшевелить это замороженную рыбу Альбину и втянуть ее в общий разговор».

Будто бы прочитав мои мысли, Димка с полуоборота завел «интереснейший» разговор о месте женщины в африканском обществе (благо, он только что оттуда) и о ее роли непосредственно в жизни африканского мужчины.

О господи! Я закатила глаза к потолку. Вот уж выбрал темочку. Не видит, что ли, кто перед ним сидит? Он бы еще додумался поговорить о гомосексуализме вообще и об однополых браках в частности.

Я скосила глаза в сторону «мороженой» Альбины. Наверняка сейчас тетка либо поперхнется от Димкиных откровенных рассуждений, либо вообще подавится.

На всякий случай я заранее потянулась к бутылке с минеральной водой.

Однако ничего подобного не произошло. Доцентша не поперхнулась и не подавилась, а напротив, приняла живейшее участие в дискуссии и даже продемонстрировала осведомленность не только в вопросах взаимоотношения полов среди различных этносов, но и в том, как трансформировались эти самые отношения в разные периоды развития человечества. Я даже заинтересовалась. А когда Альбина, завладев нашим вниманием, перешла к проблемам сегодняшнего дня, к дискуссии присоединился и соседний столик во главе с доцентом Кутузовым.

Я уже давно заметила, что проблема взаимоотношения полов, если и не является главной проблемой доцента, то по крайней мере представляет для него значительный интерес. Вон он как возле кондраковской Вероники слюни пускает. А Кондраков между тем уже на него просто волком смотрит.

– Эх, не за тот стол мы Альбину посадили, – шепнула я Ляльке. – Надо было ее рядом с бабником Кутузовым сажать. И Альбине было бы веселее, и Кондракову спокойнее. А теперь уже не пересадишь. Неудобно.

Лялька оценивающе посмотрела на молодцеватого ловеласистого доцента, потом поглядела на Альбину и мотнула головой.

– А чего тут неудобного? Пересадим, и все дела. Ей наверняка с доцентом веселее будет.

– Да как же ты женщину из-за стола выставишь? – не согласилась я. – Это же тебе не мужчина. Если бы можно было посадить к нам этого Кутузова... Но у нас и без него за столом шесть человек.

– А мы поменяем доцента на Борькиного охранника, – хихикнула Лялька. – Климова посадим за стол к Кондракову, а доцента – к нам.

На том и порешили.

– Вот нахал! – пожаловалась я на Борькиного телохранителя. – Ты представляешь, прижимался ко мне во время обеда!

Но Лялька не обратила на мои слова никакого внимания. Она сделала три шага от двери к иллюминатору, два – от иллюминатора к кровати и остановилась. Дальше идти было некуда.

– Действительно, нахал, – согласилась она со мной. – Переселить девушку из большой просторной каюты в эту мышеловку! Какая наглость! – Лялька подхватила с кровати спящую Дульку и направилась к двери. – Бери сумку и пошли. Мы немедленно переезжаем назад.

Лялька был настроена решительно и на самом деле собиралась переселить Борюсю из его апартаментов с широкой четырехспальной кроватью на эту узенькую кушеточку.

Я же ее решительности не разделяла. Во-первых, мне было абсолютно все равно, где спать, а во-вторых, выселять хозяина из его каюты в то время, как он совершенно безвозмездно приютил на своем корабле всю нашу гоп-компанию, – это было бы уже полным свинством.

Я вырвала у Ляльки свою собаку и прижала ее к груди.

– Я остаюсь здесь, – заявила я, – потому что мне здесь очень нравится.

Лялька мне не поверила и сделала попытку снова отобрать у меня собаку.

– Оставь животное в покое.

Я кинула Дульку на кушетку и сама села туда же, закрыв собаку от Лялькиных посягательств собственным телом.

– Здесь вполне удобно, – сказала я, – и потом... близко к ресторану.

– К чему близко? – не поняла Лялька.

– К кают-компании.

В это время в дверь снова постучали. На этот раз это был Борис и с ним наш Димка.

– С новосельем тебя, Марьяшка, – поздравил меня Димка. – Соседями будем.

– То есть как это соседями? Мы же тебя поселили наверху вместе с отцом.

Димка хохотнул.

– Фире вид из иллюминатора не понравился. Пришлось поменяться.

Я покачала головой. Вечно этот старик со своими фокусами... Ну какая ему разница, какой из иллюминатора вид? Ну прямо как ребенок, честное слово.

После ужина все собрались в общей гостиной, то есть в той же кают-компании. Все кроме отца и мамы. Маме было поручено до самой ночи что есть сил развлекать именинника и ни под каким видом даже на пушечный выстрел не подпускать его к кают-компании.

Дело в том, что мы готовили отцу сюрприз – репетировали капустник. Вернее, у нас было два капустника: один – от институтской профессуры, а другой – от друзей и родственников. И теперь нужно было объединить их в один – общий.

Режиссером нашего самодеятельного театра был отцов друг юности врач-хирург Владимир Сергеевич Никольский, ассистентом режиссера – Фира, который, к слову сказать, сам себя на эту должность и назначил.

Правда, ассистировал он из рук вон плохо. То и дело покидал кают-компанию и бегал проверять, что там делает именинник и не догадывается ли он о том, какой для него тут готовится сюрприз.

Наконец он добегался до того, что отец и в самом деле заинтересовался тем, что тут у нас происходит, и даже сделал попытку пойти посмотреть, чем мы занимаемся в кают-компании.

Спасибо маме, она встала грудью и не допустила, чтобы тщательно спланированный сюрприз был неожиданно раскрыт.

Впрочем, отец не очень-то и рвался в нашу компанию. Общество мамы его устраивало куда больше. А уж повышенное внимание с ее стороны в этот вечер было самым большим для него подарком.

Хоть они и развелись пять лет назад и мама давно уже замужем за другим человеком, папашка до сих пор не теряет надежды, что все еще может измениться, и что его обожаемая Наташа, которой в бытность их супружеской жизни он постоянно изменял, бросит наконец своего «французишку» и вернется опять к нему.

Да уж, в самоуверенности моему отцу не откажешь.

Тем временем в кают-компании вовсю шла репетиция юбилейного концерта. Репетировали сцену поздравления юбиляра аж самим министром здравоохранения в исполнении академика Прилугина.

– Не верю!!! – на манер Станиславского кричал из своего угла доктор Никольский. – Что вы все время приседаете как старая бабка? Вы же министра играете!

Академик Прилутин старался из всех сил. Под гневными окриками «режиссера» он потел, краснел и пыжился, однако изобразить из себя министра здравоохранения, роль которого ему выпала по сценарию, никак не мог. Просто смех один!

В обычной жизни Николай Васильевич был мужчиной вальяжным и сановитым – все-таки ректор института как-никак. Но как только он оказывался на сцене, куда что девалось? Он тут же терял всю свою респектабельность и краснел, и смущался, как студент-двоечник на экзамене.

– Нет, ну это просто ни в какие ворота не лезет! – кричал на академика Никольский. – Где вы видели, чтобы министры так мычали?

Николай Васильевич смущался еще больше.

Потом репетировали сцену, в которой доцент Кутузов, изображавший юбиляра в молодости, должен был целоваться со своей однокурсницей, которую изображала кондраковская Вероника. Вот эти двое оказались просто прирожденными артистами. Они целовались так талантливо и самозабвенно, что режиссер Никольский даже поставил их в пример академику Прилугину.

– Вот посмотрите, – сказал он, указывая на сладкую парочку, – Кутузов – всего лишь доцент, а как профессионально справляется со своей ролью. А вы, академик, что же?

– А что я? – обиделся академик. – Дайте мне такую же роль, может, я еще лучше справлюсь.

Я сдавленно хрюкнула в своем углу. А прилугинская жена, Елена Ужасная, услышав такие крамольные речи, показала мужу кулак.

– Иди и репетируй роль министра, – строго велела она. – А то опять все слова перепутаешь.

Академик послушно отошел в угол и, достав из кармана листок с текстом, беззвучно зашевелил губами.

– Так, – хлопнул в ладоши Никольский, – еще раз пройдем сцену с поцелуем. Ты, Вероника, садишься сюда, а твой кавалер обнимает тебя за талию и крепко прижимает к своей груди. Кавалеру все понятно?

– Понятно. – Доцент Кутузов с готовностью обнял Веронику за талию и, не дожидаясь команды режиссера, нетерпеливо впился ей в губы.

Я незаметно покосилась на Кондракова. Как он там на все это реагирует?

Василий Иванович реагировал плохо. С хмурым видом он стоял подле зеркала и делал вид, что примеряет мушкетерскую шляпу. На самом же деле он через зеркало наблюдал за Вероникой и Кутузовым, и глаза у него при этом были просто бешеные.

«Да уж, – подумала я, глядя на страдания Кондракова, – с пятым дублем доктор Никольский явно переборщил. У Вероники с Кутузовым и с первого раза все уже отлично получилось. Чего ради было так рьяно тренироваться?»

Впрочем, я не исключала того факта, что Никольский специально издевался над Кондраковым, заставляя Веронику пять раз подряд повторять одну и ту же сцену с поцелуем. Владимир Иванович, также как и отец, осуждал друга за глупый поступок, то есть за то, что тот на старости лет бросил жену и женился на молодой.

– Это глупо и непорядочно по отношению к Марго, – кричал он Кондракову, когда тот объявил о своем решении развестись с бывшей женой и жениться на молодой. – И ты, Васька, хлебнешь еще с этой пустоголовой красоткой горя. Это я тебе как врач обещаю! И вот теперь «хирург-садист» доказывал другу правоту своих слов.

После сцены с поцелуями перешли к танцевальным номерам. Первым репетировали канкан. В номере участвовали все мало-мальски способные к движениям представительницы нашей компании, кроме разве что тети Вики и жены профессора Соламатина. Первая не танцевала по причине возраста и полноты, а вторая... в общем по той же самой причине. А вот жена ректора – Елена Ужасная первой напросилась в исполнительницы этого «легкомысленного и фривольного», по словам самого академика, танца и даже поинтересовалась, будут ли выдавать кружевные подвязки.

Впрочем, для своих шестидесяти лет ноги она имела вполне сносные и дрыгала ими очень даже бойко, чего нельзя было сказать о других. Например, доцентша Муранова и Севина жена Майка оказались совершенно неспособными к танцам. Канкан в их исполнении напоминал не столько зажигательно-фривольный танец с визгами и криками, сколько строевую подготовку на плацу солдат-первогодков.

Супруга же режиссера Никольского Ирина Михайловна, наоборот, вложила в танец всю душу, чем вызвала неудовольствие уже Никольского-мужа.

– Где это ты научилась таким непристойным движениям? – кричал он ей из «зала». – Так даже в борделях не танцуют!

– А ты что бывал в борделях? – подбрасывая ноги и вихляя задом, парировала Ирина Михайловна.

В общем в канкане, по мнению Никольского, был хорош один только Степка. Он резво прыгал козлом перед нашей разномастной шеренгой и все время ронял на пол цилиндр.

К двум часам ночи мы все так умаялись, что не только не могли канкан толком продрыгать, а даже Кутузов с Вероникой и те уже как-то вяло целовались.

Зато Димка с Лялькиным Борисом как раз только что вошли во вкус. Они были бодры и веселы и без устали продолжали репетировать сочиненные ими во славу юбиляра малопристойные частушки.

«Какой все-таки красивый у Димки голос, – в очередной раз подумала я. – Ему бы с таким голосом в опере петь, честное слово. А он, дурак, мосты в Африке строит».

Как моя мама в свое время уговаривала его пойти учиться в консерваторию, как убеждала. А он ни в какую. Уперся, как баран.

– Мне, – говорит, – надо настоящей мужской профессией овладевать, а не песни петь.

В общем-то по большому счету он, конечно же, был прав. Ведь он тогда еще совсем мальчишкой был, когда остался без родителей. Какие уж тут песни? И мы тогда заменили ему семью, и несколько лет он жил у нас в доме. Впрочем, почему тогда? Мы и теперь одна семья, хоть и разлетелись все чуть ли не по всему миру.

Наконец Димка с Борисом допели свою последнюю частушку и стали собирать и прятать наш нехитрый театральный реквизит.

Время уже было позднее и пора было отправляться спать, о чем нам и напомнил Владимир Сергеевич Никольский. Он так вошел в роль режиссера, что даже после окончания репетиции продолжал чувствовать себя руководителем.

– А теперь всем спать! – громко скомандовал он. – И чтобы к завтрашнему вечеру все наконец выучили свои роли!

Усталые, все потянулись по своим каютам.

После обеда к нам в каюту неожиданно ворвался Борька. Нет, ну не то чтобы ворвался, постучался сначала, разумеется. Все-таки Борис – человек воспитанный.

Но потом, подлетев к шкафу, он стал вытаскивать из него все Лялькины шмотки и бросать их на кровать. Мы же как раз в это время лежали на этой самой кровати, потому что после обеда решили немного отдохнуть.

– Что-то я не совсем понимаю, – Лялька лениво приподнялась на локте, – это что еще за шмон?

А Борька, продолжая метать из шкафа эксклюзивные тряпки, радостно сообщил:

– Собирайся, любимая, мы переезжаем. Я нашел пустую каюту.

– О, господи! – только и смогла вымолвить я. Мы здесь, на этой самой «Пирамиде», и пробудем-то всего каких-нибудь две-три ночи, а он и этого не может потерпеть.

Я с кряхтеньем поднялась с кровати.

– Ну и где она, эта твоя каюта? – спросила я. – Давай показывай.

Я сдернула со спинки стула свою сумочку, сгребла с кровати спящую Дульку и, указав Борису на дорожную сумку, которую даже еще и не разбирала, направилась к выходу.

– Номер для новобрачных свободен, – бросила я на ходу.

– Типун тебе на язык, – крикнула мне вдогонку Лялька.

А Борька с моей сумкой на плече резво поспешил следом и благодарно загундел:

– Марьяша, ты уж извини, но сама понимаешь...

Я с улыбкой посмотрела на Лялькиного бойфренда.

– Понимаю. Чего уж тут не понять?

Это вот Лялька дура чего-то не понимает. Ну уж выходила бы замуж за Бориса. Чего мужика мучить? Неплохой ведь мужик. И любит так... Да ведь и Лялька его любит. Только почему-то не признается.

Мы спустились вниз по лестнице, прошли по коридору, устланному ворсистым мягким ковром, и остановились возле одной из дверей, ничем не отличавшейся от всех остальных. Она была такая же дубовая, с такой же красивой медной ручкой и с такой же медной табличкой вверху, на которой значился номер каюты. Вот только номер этот был тринадцатый.

«Тьфу, черт! – выругалась я про себя. – Вот спасибо, так спасибо!»

Я с неудовольствием покосилась на Бориса. В воздухе и на воде я отчего-то всегда становлюсь ужасно суеверной. А тут мало того, что яхта называется «Пирамидой», что само по себе уже ничего хорошего не обещает, так еще и номер каюты тринадцатый.

Но Борька моего настроения не прочувствовал и, широко распахнув дверь, радостно провозгласил:

– Вот здесь, Марьяша! Проходи. Каюта, правда, не такая большая, но зато удобная и от кают-компании недалеко. Так что к ужину будешь приходить первая.

«Как будто бы это так важно», – с сарказмом подумала я, однако вслух вежливо произнесла:

– Очень хорошая каюта. Нам с Дулькой хватит. Ты только собакин туалет сюда перенеси.

– Туалет? – не понял Борька. – Какой туалет?

– Собакин. Он там в ванной стоит.

Борька удивленно вытаращил на меня глаза, видно, про собачьи туалеты он прежде никогда ничего не слышал, но будучи человеком, заинтересованным в моем переезде, спорить не стал и, резво развернувшись на каблуках, спешно покинул мою новую каюту.

«Бедный богатый бизнесмен, – пожалела я Борьку. – Видно, у него никогда не было ни кошки, ни собаки».

Я кинула Дульку на кровать, и та, осмотревшись по сторонам и покружив немного по покрывалу, очень скоро свернулась клубочком и снова закрыла глаза. Что-то она сегодня особенно разоспалась. Видно, качка на нее так действует.

А каюта и правда была неплохая. Не такая большая, как та, наверху, но вполне комфортабельная и в меру просторная. Помимо кровати, здесь были встроенный шкаф, небольшой столик возле иллюминатора, кресло и... и в общем-то все. В каюте действительно больше ничего не было. Правда, душ и туалет имелись. А что еще надо? В конце концов не буду же я целый день в каюте сидеть. Днем у нас намечаются экскурсии по каким-то там историческим местам. Мы же ведь будем мимо чего-нибудь проплывать и где-то останавливаться, в смысле причаливать.

Тут в дверь громко постучали.

– Туалет заказывали? – крикнула из-за двери Лялька. – Тогда открывайте.

– А никто и не закрывался. – Я широко распахнула дверь.

За порогом с Дулькиным туалетом в руках стояла Лялька, а за ее спиной маячил Климов.

– О, так мы, оказывается, соседи! – осклабился он. – Очень рад и готов по-соседски, кроме Бориса Григорьевича охранять также и вас.

Он осклабился еще больше, а я недобро глянула на настырного секьюрити.

– Не думаю, что Борис Григорьевич придет в восторг от того, что в рабочее время вы решите подхалтурить на стороне, – отрезала я и даже не улыбнулась для приличия. У Климова вытянулась физиономия.