Текст книги "Круиз с покойником"

Автор книги: Галина Балычева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Однако «барин» нас успокоил, сказав, что труп не поплывет на корабле, а полетит в Москву на вертолете.

– Доктор Никольский уже договорился с клиникой Склифософского, – сказал Климов. – И Вероника до нашего возвращения временно полежит в тамошнем морге.

При упоминании о морге мне тоже захотелось последовать Фириному примеру и ненадолго отлучиться в места, не столь отдаленные.

Однако в этот самый момент Фира как раз вернулся, и я усилием воли заставила себя сдержаться и усидеть на месте. Не могла же я показать перед стариком свою слабость. Это было бы непедагогично.

Фира тихонько приоткрыл дверь, мышью проскользнул в узкую щелку и, стараясь быть незамеченным, на цыпочках проследовал к королевской кровати. Все это он делал вроде бы для того, чтобы никому не мешать и не привлекать к себе внимание. Однако на самом деле его действия сопровождались такими ужимками и гримасами, что все уже смотрели только на него, тем более что на кровать он вскарабкался только со второго раза – первый был неудачным.

Поскольку кровать у Борьки была действительно царская – высокая и скользкая, в смысле покрывало было скользкое атласное, – а Фира у нас росточка маленького, то пока я его за шкирку на кровать не втянула, сам он на нее влезть не мог. Видно, разнервничался очень из-за убийства.

– Ну что, выключил утюг? – шепотом спросила я у старика. – Ничего не сгорело?

Фира пропустил мой вопрос мимо ушей – он частенько прикидывается глухим, когда ему это выгодно – и, немного поерзав на кровати и устроившись между мной и Лялькой, подобострастно уставился на Климова.

– Продолжайте, пожалуйста, – разрешил он, – очень интересно.

Климов с улыбкой поглядел на старика, ответил ему нарочито вежливым поклоном и повернулся в мою сторону:

– А теперь попрошу Марианну Викентьевну рассказать нам еще раз о том, как она умудрилась вчера упасть за борт.

Он отчего-то хмыкнул, хотя ничего смешного в моем ночном купании в реке я лично не видела. Самому бы ему оказаться на моем месте, посмеялся бы он тогда.

И надо отдать должное моим родственникам, они тоже придерживались такого же мнения.

Упоминание о моем вчерашнем падении за борт ни у кого из них улыбки не вызвало. А даже наоборот. Фира сделал страшные глаза и прикрыл ладошкой рот. А Степка сказал, что по яхте явно разгуливает маньяк, который нападает на красивых молодых женщин, и что теперь всех женщин нужно охранять. Интересно, говоря о красивых женщинах, он имел в виду только Веронику или и меня тоже?

Климов тут же осознал неуместность своего глупого хмыканья и уже серьезно спросил:

– Так что же все-таки произошло на палубе, и почему вы оказалась в воде, Марианна? И постарайтесь припомнить все детали.

Я глубоко вздохнула и стала стараться. Пытаясь восстановить картину прошлой ночи, я даже глаза для верности закрыла, но все в моей голове было как в тумане, и никаких новых подробностей я так и не припомнила.

– Честно говоря, я даже не успела ничего понять, – сказала я, – настолько все произошло быстро и неожиданно. Я выбежала следом за всеми на палубу и побежала вдоль борта на ваши крики. Они доносились с противоположной стороны. И тут вдруг кто-то набросился на меня сзади и толкнул. Я сначала упала, а когда попыталась встать, меня тут же схватили и выкинули за борт.

Степка и Фира дружно охнули.

– Какой ужас! Как же ты выплыла, мать?

– Да-да, Марьяночка, как же ты выплыла? Ты же могла утонуть! – Фира в очередной раз вытаращил глазки и сделал испуганное лицо.

«Догадливый какой, – съехидничала я про себя. – Могла утонуть! Конечно, могла и только чудом не утонула».

Но вслух ответила:

– Ну что ты, дедунечка, как же я могла утонуть? Ведь ты же знаешь, что я плаваю, как дельфин.

Фира вспомнил, что когда-то я была кандидатом в мастера спорта по плаванию, и немного успокоился. А вот Степка, покачав головой, недовольно пробубнил:

– Хорошие дельфины по ночам в своих кроватях спят и по палубам не разгуливают. Тогда на них и маньяки не нападают.

«Господи, – ахнула я, – и этот туда же – про кровать. Да что они все сговорились, что ли? Сначала ночью берутся охранять, а потом утром все дружно издеваются. И на черта мне такая охрана?»

– Знаете что, – сказала я обиженным тоном, – это, конечно, действительно смешно, когда ночью человек падает с корабля за борт, и по палубе гулять, – я с вызовом посмотрела на сына, – это тоже если и не смешно, то по мнению некоторых, совершенно неправильно. Но тем не менее, когда я совершенно неправильно гуляла по палубе с Дулькой, знаете, что я слышала?

– Что? – спросил Климов.

Но я на него даже не взглянула. Взоры всех присутствующих были прикованы ко мне, и я из вредности не торопилась делиться эксклюзивной информацией.

– Вчера, когда я проходила мимо каюты Кондраковых, – с важностью произнесла я, – я слышала, как Василий Иванович ругался с Вероникой. Она кричала, что ради сына пойдет на все. – Я обвела присутствующих победным взглядом. – Вы представляете, оказывается, у Вероники есть сын, а мы и не знали. Интересно, а Кондраков-то об этом знал? Так вот, она кричала, что если он не обеспечит будущее ее сыну, то она пойдет на все. А Кондраков в ответ кричал, что убьет ее. Вы представляете? Каково!

Информация произвела на окружающих должное впечатление, и все смотрели на меня с уважением.

Все, кроме Климова. Тот сначала прищурился и поглядел на меня так, как будто бы видел впервые, потом потряс слегка головой и весьма язвительно спросил:

– Что-то я не понял, Марианна Викентьевна, так где же вы вчера гуляли? Если, как вы говорите, вы гуляли на верхней палубе, то никак не могли слышать ссору между Кондраковым и Вероникой.

– Это почему же? – с вызовом спросила я.

– Да потому, что Кондраковы живут внизу, в трюме. – Климов одарил меня таким взглядом, в котором без труда читалось, что все бабы – дуры, а я среди них первая.

Бог мой! Я тут же вспомнила, что Кондраковы действительно живут на нижнем этаже, в трюме. Я же сама вчера там была и видела убитую Веронику. Как же я могла забыть? Вот балда! Развыступалась тут со своей эксклюзивной информацией, а она, оказывается, и ломаного гроша не стоит.

Я почувствовала, что мои щеки заливает румянец стыда.

Выходит, что моя информация оказалась не важным свидетельским показанием, а всего лишь пустышкой. Что-то мне там померещилось ночью. Может, ветер как-то не так дул или что-то еще... Но с другой стороны, я же отчетливо слышала голос Кондракова. Кстати, его хрипловатый тембр вообще трудно с кем-нибудь спутать. Странно все это.

– Послушайте, – все-таки не успокаивалась я, – а кто же тогда живет в той каюте, в которой ссорились. Ну я клянусь вам, что отчетливо слышала голос Кондракова. Ну в конце концов не пьяная же я была.

Климов посмотрел на меня отеческим взглядом и, будто бы подбирая слова, дабы меня не обидеть, а на самом деле просто издеваясь, заявил:

– Конечно же, я ничего такого сказать не хочу, но вообще-то дело было после банкета. К тому же было поздно, и вы, уважаемая Марианна Викентьевна, по всей вероятности, просто хотели спать, вот вам и привиделось, то есть прислышалось бог знает что.

Он ласково мне улыбнулся и едва заметно покачал головой.

А я вся просто-таки вспыхнула от злости и стыда. На что это он, гад, намекает? На то, что я вчера пьяная, что ли, была? Так, может быть, я и за борт спьяну упала, а не выбросили меня. Может, он теперь и так скажет?

Ну до чего же неприятный тип этот Климов.

Я сидела и переваривала обвинение и практически ничего не слышала из того, что говорил противный Климов и другие.

А они между тем все время что-то говорили.

«Нет, – думала я, – не могла я ошибиться. Голос Кондракова ни с кем не спутаешь. К тому же он произнес свое любимое словечко «кисуля». Тьфу, гадость какая! Он всех женщин так называет. Пару раз он даже меня так назвал. Но я, невзирая на разницу в возрасте и на то, что он друг отца и сам годится мне в отцы, сразу же его одернула и попросила никогда не называть меня этой отвратительной кличкой. Он, помню, тогда очень удивился. Нет, это точно был Кондраков…

Я очнулась от своих раздумий и, прервав чью-то речь – кажется, это был Климов, – заявила:

– Послушайте, – сказала я, – вы, конечно, можете считать, что вчера я была пьяной, сонной, обкуренной, в общем такой, какой вам больше нравится, – я с вызовом посмотрела на Климова, – но я настаиваю на том, что ночью слышала голос Кондракова. Давайте сейчас же пойдем к нему и спросим, был он вчера на верхней палубе или не был. Короче, я требую очной ставки.

– Марьяша, – повернулся ко мне отец, – успокойся. Ну мало ли что могло тебе померещиться. Чуть позже мы все выясним. К тому же Владимир Сергеевич не рекомендовал пока разговаривать с Василием Ивановичем о Веронике. Говорит, что пока он вроде бы как не в себе – переживает очень.

Ну еще бы ему не переживать. Угрохал из ревности девчонку, а теперь рвет на себе волосы…

И все-таки ночью я слышала его голос. Это точно. Ну не могла я ошибиться.

Я снова стала припоминать все подробности злополучной ночи.

«А может, он заходил к кому-нибудь в гости? – пришла мне в голову очередная умная мысль. – И поэтому я слышала его голос».

Но тут же я сама себя опровергла. Нет, тогда ночью в каюте ругались. А интеллигентные люди в гостях не ругаются. Да и с кем Кондракову здесь ругаться? Не с кем. Разве что только с бывшей своей женой, тетей Марго. Кстати...

– Послушайте! – я в очередной раз прервала речь Климова на полуслове, – а кто помнит, где у нас живет тетя Марго?

Я посмотрела на Ляльку. Расселением гостей мы занимались вместе, но память у нее несопоставимо лучше моей, и она все всегда помнит.

И Лялька тут же подтвердила это на деле. Не задумываясь ни на минуту, она мгновенно выдала полную информацию:

– Каюта Маргариты Николаевны находится на верхней палубе, там же, где каюта тети Наташи и тети Вики, только с другой стороны от лестницы. Ты что сама не помнишь?

Ляльке было непонятно, как это люди могут чего-то не помнить. Она-то ведь всегда все помнит.

Теперь и я вспомнила, что действительно тетю Марго мы поселили неподалеку от маминой каюты. Мы вообще старались сделать все так, чтобы Маргарита Николаевна чувствовала себя по возможности комфортно. Ну настолько, насколько это было возможно в присутствии бывшего мужа и его новой молодой жены.

– Так вот, – заявила я. – Скорее всего Кондраков заходил к своей бывшей жене и ругался именно с ней. И теперь становится понятно, о каком сыне шла речь.

У Маргариты Николаевны и Василия Ивановича Кондраковых имелся общий великовозрастный сынок двадцати девяти годов от роду, нигде не работающий и, кажется, не собирающийся это делать в обозримом будущем. Сам Кондраков-старший со всеми его недостатками и особенностями имел одно значительное достоинство – он был настоящим трудоголиком. И этого у него нельзя было отнять. Он и сам работать умел и других заставить мог. Поэтому фирма его процветала, а сам он богател и богател день ото дня. Маргарита Николаевна, будучи женой богатого бизнесмена, нигде давно не работала и, несмотря на свое университетское образование, карьерой своей не занималась, а занималась исключительно домом, семьей и ребенком. И делала она это с таким рвением и самоотдачей, что умудрилась испортить парня до невозможности. Когда Олежек с горем пополам закончил школу, Маргарита Николаевна, «отмазав» его от армии, пристроила в какой-то модный в то время институт на платное, разумеется, отделение (на бесплатное поступить Олежек все равно бы не смог). Однако его оттуда очень скоро выгнали за пропуски и отсутствие хотя бы каких-то элементарных знаний. Оказывается, даже с платного отделения можно быть выгнанным. После этого Маргарита Николаевна еще дважды определяла сыночка в разные вузы, но результат оказывался прежним. Олежек ни за что не хотел учиться. Правда, и жениться он тоже не хотел. Он вообще ничего не хотел – ни учиться, ни жениться, ни работать. После того, как эпопея с получением высшего образования потерпела крах, Кондраков, старший попробовал взять сына на работу к себе в фирму. Подумал, что если у сынка нет тяги к науке, то, может быть, из него получится неплохой бизнесмен. Кому-то ведь нужно и дело делать. Но нет, никакого дела Олежек делать не хотел. Он хотел только наслаждаться жизнью, и чтобы ему в этом никто по возможности не мешал, особенно родители. Правда, деньги для красивой жизни Олежек просил у этих самых надоедливых родителей регулярно. И если Кондраков, видя, что из сына растет тунеядец, денег ему не давал, то матушка никогда любимому чаду ни в чем не отказывала. Поэтому Кондраковы часто ругались, и Василий Иванович обвинял жену в том, что она испортила сына, а Маргарита Николаевна упрекала мужа в том, что он недостаточно любит Олега. Вот если бы он любил сына, то рассуждал бы совершенно иначе. То есть, когда дело касалось любимого сыночка, тетя Марго из умной рассудительной женщины превращалась в курицу-несушку, квохчущую вокруг своего ненаглядного чада. Ну и результат не заставил себя долго ждать. Теперь Олег превратился в закоренелого эгоиста и тунеядца. Более того, он, кажется, начал пить, и жизнь бедной тети Марго с каждым днем становится все более беспросветной. К тому же Олег обвиняет ее в том, что по ее вине отец ушел из семьи, и теперь из-за нее они остались без средств к существованию. Тут он действительно был прав. Средств к существованию не было. Марго всю жизнь не работала, и начинать делать карьеру к шестидесяти годам было уже поздно. Можно, конечно, было надеяться на сына, но, увы, надеяться на Олежека было нельзя. Он сам, как птенец, все время с раскрытым голодным ртом – просит у мамы денег. А где бедной тете Марго взять денег? Бывший муж оставил им одну только квартиру. Большую, правда, квартиру и даже шикарную и в центре Москвы. И из квартиры ничего не взял, кроме картин. Но больше он им ничего не оставил: ни особняка в Барвихе, ни Хоть какого-нибудь захудалого мерседеса из своих четырех, ни виллы в Испании, ни домика на юге Франции, ни... Короче, ничего. Олежека это приводило в ярость.

– Ты сделала меня нищим, – кричал он Маргарите Николаевне. – Какая же ты после этого мать?

Эти слова я сама лично слышала, совершенно случайно, правда. Тетя Марго гостила у нас на даче в Помосковье, а Олежек приехал к ней за деньгами. Тогда-то они и повздорили, а я стала невольным свидетелем этой гнусной сцены. И если бы я своими ушами не услышала обвинения Олега в адрес матери, то ни за что бы не поверила, что взрослый мужик вообще может быть на такое способен.

Я тогда чуть не вышвырнула его из дома. Только тетю Марго было жалко, и я сдержалась. Но когда этот великовозрастный юнец покидал наш дом, я все-таки догнала его у калитки и высказала ему все, что о нем думала. Ну просто все!

И если принять во внимание беспросветное материальное положение тети Марго и вчерашний скандал в одной из кают на верхней палубе, то можно предположить, что Кондраков был в каюте у тети Марго, и они ругались опять из-за сына и из-за денег. И Кондраков в пылу ссоры даже грозился из-за чего-то убить свою бывшую жену.

Правда, убита при этом почему-то оказалась не бывшая, а настоящая жена.

Мысли метались в моей голове как бешеные, обгоняя одна другую.

Кто же все-таки убил Веронику, Кондраков или не Кондраков? Конечно, может быть, что Кондраков. Не зря же он вчера топиться побежал. Просто так без повода топиться не бегают.

Впрочем, чего это я? Зачем обвинять человека в убийстве раньше времени. Может, это вовсе и не Кондраков. А может, и Кондраков. Может, это у него случайно получилось, в смысле убить. Так сказать, непреднамеренное убийство. А если это все-таки не он, то тогда кто же?

Вдруг мне на ум пришло ужасное предположение. А может быть, это тетя Марго? Если ночью Кондраков из-за чего-то ругался с тетей Марго и даже грозился ее убить, то, может быть, у нее тоже был какой-нибудь мотив для убийства. Может быть, она рассчитывала, что, устранив Веронику, сможет сделать любимого сыночка единственным наследником Кондракова? Надо узнать, из-за чего они ссорились.

От этой кошмарной мысли я даже сама испугалась и схватилась рукой за лоб. Степка заметил это и тихо спросил:

– Ма, ты чего? Еще что-нибудь вспомнила?

Я посмотрела на всех растерянным взглядом и уже собралась было озвучить свое ужасное предположение. Однако, натолкнувшись на насмешливый взгляд Климова (как же ехидно умеет он смотреть), вздернула подбородок и, глядя прямо в его наглые серые глаза, отрицательно помотала головой.

«Ничего больше не скажу, – решила я. – Сама все выведаю, а Климову ничего не скажу. Вот прямо сейчас пойду и узнаю, с кем вчера Кондраков ночью ругался. И главное из-за чего».

Я уже собралась было слезть с кровати и отправиться на проведение собственного расследования, как в дверь громко постучали и даже не постучали, а забарабанили кулаками.

– Что еще за черт? – подхватился со своего места Борька.

Он кинулся к двери, но его опередил Степка.

Он быстро вскочил с пола (они с Димкой как раз сидели возле шкафа у входа) и распахнул дверь. В каюту влетела бледная, как полотно, тетя Марго.

– Убили... – прохрипела она сдавленным голосом. – Убили...

Мы разом повскакивали с мест и кинулись вон из каюты. Где убили? Кого? Никто ничего не мог понять.

А по коридору нам навстречу шли доктор Никольский с женой Ириной Михайловной. Похоже, они направлялись на открытую палубу загорать.

– Что случилось? – спросил Владимир Сергеевич, на которого впопыхах налетел Степка. – Куда вы несетесь?

Он окинул взглядом нашу компанию, и его профессиональный глаз тут же выхватил из толпы трясущуюся, как в лихорадке, тетю Марго.

Страх настолько исказил лицо бедной женщины, что ее трудно было узнать.

Впрочем, возможно, это было из-за черной туши, которую Марго размазала вместе со слезами по своим щекам, и теперь та стекала на лацканы красивого серого пиджака.

Увидев такое безобразие, я инстинктивно подняла руку и стерла черные дорожки с ее лица. Но та не обратила на меня никакого внимания.

«А пиджак теперь уже наверняка будет безнадежно испорчен, – с сожалением подумала я. – А жалко. Красивая была вещь».

Тетю Марго, однако, ее внешний вид абсолютно не интересовал. Более того, вместо того, чтобы аккуратно промокнуть чем-нибудь, хотя бы просто рукой, слезы на щеках и вообще стараться смотреть куда-нибудь вверх, чтобы они не вытекали с такой скоростью и не смывали с ресниц тушь, она взяла да и вытерла кулаком левый глаз. В результате тушь с него вообще слезла и еще больше размазалась по лицу. Просто ужас какой-то. Ей следовало немедленно пойти и умыться.

– Так что случилось, Марго? – нарочито спокойным, но твердым голосом спросил Владимир Сергеевич. – Почему ты дрожишь?

Он взял ее за руку, точнее, за запястье (наверно, заодно решил и пульс пощупать) и, похлопав другой рукой по кисти, стал изображать из себя доброго доктора Айболита.

– Успокойся, дорогая, – приговаривал он, озабоченно оглядываясь по сторонам, – и расскажи нам поскорее, что случилось. И хватит уже плакать.

Он похлопывал и похлопывал ее по руке, а она все плакала и плакала и ничего толком не могла объяснить, а только мычала что-то нечленораздельное.

Короче, Айболит из доктора Никольского получился никакой, и, поняв это, Владимир Сергеевич поменял тактику. Он взял да и хлопнул Маргариту Николаевну по щеке. Та только головой дернула, но плакать сразу же перестала. Теперь она начала икать.

– Там-ик, – она указала рукой в конец коридора, – Алик.

Маргарита Николаевна одной рукой ухватилась за горло, а другой прикрыла рот.

– Что? – не понял Владимир Сергеевич. – Что ты сказала?

Но Марго опять вошла в глубокий ступор и выходить из него, кажется, не собиралась, а ударить ее во второй раз Владимир Сергеевич не решился.

– Я что-то не понял, – сказал он и повернулся к нам. – Что она сказала?

– Что-то про Алика и Тамика, – подсказала я и посмотрела на бывшую кондраковскую жену. – Правильно я говорю, тетя Марго?

Но та, слава богу, наконец отмерла и энергично замотала головой.

– Не-ик, – запротестовала она, – Алик... – и снова закрыла ладонью рот.

«Тьфу, ты, господи боже мой, – мысленно плюнула я. – Хрен редьки не слаще. То Тамик с Аликом, теперь Алик с Неиком...»

– Да она просто икает, – сказал Климов. – Дайте ей прийти в себя, – и быстро пошел по коридору в ту сторону, куда указывала Марго. Мы поспешили за ним.

В конце коридора, куда мы пришли, оказывается, была еще одна лестница, ведущая вниз в трюм, как бы запасная, а может быть, для команды корабля. Я про нее даже и не знала вовсе. Мы-то пользовались главной лестницей, которая располагалась посередине коридора и была более широкой и не такой крутой.

Климов первым вошел в проем и прежде, чем начать спускаться, сначала перегнулся через перила и посмотрел вниз.

– О черт! —донеслось до нас. – Да что же это такое?!

Я топталась позади всех и за спинами мужчин ничего не видела, что происходит на лестнице.

Я попыталась просунуться с одной стороны, потом с другой, но у меня ничего не получалось. И тогда я дернула за рукав сына.

– Степанчик, что там происходит? – спросила я. – Я ничего не вижу.

– Я тоже, – ответил Степка и попытался протиснуться чуть вперед.

– Но ты же на полголовы меня выше. Как ты можешь не видеть?

– Могу. Потому что у меня глаза, а не перископы, – прошипел Степка. – И перестань толкаться.

Он попытался протиснуться еще немного вперед, но тут в проеме двери появился Климов, и все тут же подались назад.

– Что там, Игорь? – первым спросил Борька.

– Что?! – Это уже выдохнули хором мы.

Климов окинул нас растерянным взглядом. Первый раз я видела у него такие глаза. Обычно он смотрит на всех уверенно, чуть насмешливо и так, как будто бы все про всех знает. Тут же всю его уверенность, как корова языком слизала.

– Там, кажется, ваша аспирантка... – Он посмотрел на отца и снова скрылся на лестнице.

– Кто?! Алла?!

Отец опрометью кинулся вслед за Борькиным телохранителем, но тот сразу же его осадил.

– Осторожнее, Викентий Павлович! Здесь очень крутая лестница. Шею можно сломать, как нечего делать.

И тут снизу до нас донеслись чьи-то испуганные голоса. Наверно, кто-то из корабельной команды появился. Кричали что-то неразборчивое и, кажется, звали на помощь.

А мы вместо того, чтобы прийти им на помощь, суетливо толпились возле узкой лестницы, толкались и только мешали друг другу. И поскольку я стояла в самом конце этой толпы, до меня очередь дошла бы не скоро, а ждать уже просто нервов не хватало.

И тогда я сообразила, что в трюм можно спуститься и по главной лестнице, и это будет, пожалуй, даже быстрее, чем ждать своей очереди, стоя здесь позади всех.

Я развернулась и ринулась назад по коридору. Но оказалось, что не одна я такая умная. Впереди меня уже бежали Димка и Степка. И когда только они успели мимо меня прошмыгнуть?

За одно мгновение мы слетели вниз по лестнице, пронеслись по коридору до конца и... уперлись в глухую стену. Очевидно, вторая лестница вовсе не соединяла коридоры спальных этажей, то есть верхней палубы и трюма, а была предназначена для каких-то иных целей. Скорее всего ею пользовалась команда, и она вела в рабочие помещения.

– Назад! – скомандовал Димка, и мы снова побежали на верхнюю палубу, только теперь уже в обратном порядке.

Первой теперь бежала я, за мной – Степка, а последним несся Димка.

– Интересно, – пыхтел он сзади, – куда же ведет эта лестница?

Мне это тоже было интересно.

Обратно на верхний этаж мы прибежали как раз вовремя. Все уже благополучно спустились по лестнице, и она была свободна. Я тут же хотела было ринуться вниз, но Димка меня остановил и чуть ли не за шкирку оттащил от перил.

– Куда разлетелась? – прошипел он. – Шею себе хочешь свернуть? Не видишь, какая крутизна? – И первым не спеша начал спускаться по лестнице.

Мне ничего не оставалось делать, как тоже осторожно переступать со ступеньки на ступеньку и черепашьими темпами спускаться следом за ним. При этом сверху надо мной нависал и толкался Степан, а внизу толпились и галдели чуть ли не все обитатели нашего корабля. И когда они только успели сюда понабежать? Впрочем, на самом деле это мне только так сверху показалось. Понабежали всего только два матроса, кок и помощник капитана, а остальные были все те же – наши. Они сгрудились под лестницей и, толкая друг друга, рассматривали что-то на полу.

Из середины толпы раздался голос Никольского.

– Дайте какую-нибудь простыню или одеяло. И перенесите ее подальше отсюда, к стене. Да не толпитесь вы, как стадо баранов!

Судя по всему, Владимир Сергеевич был чрезвычайно взволнован и даже огорчен, иначе он не позволил бы себе такого грубого выражения про баранов, тем более при дамах. Обычно он выражается очень корректно и вежливо. Но сегодня его что-то сильно вывело из равновесия. И я уже догадывалась – что.

Ввинтившись в толпу и протиснувшись между отцом и Димкой, я влезла в самую середину и увидела Аллочку Переверзеву. Она лежала на полу в неестественной позе со странно вывернутой шеей. Лицо и обнаженные руки были в ссадинах и царапинах, а светло-голубые джинсы порваны в нескольких местах.

– Господи, – прошептала я в ужасе, – кто это ее так?

То, что бедная Аллочка была мертва, и дураку было понятно. С такой неестественно вывернутой шеей долго не проживешь. Но тетя Марго тем не менее спросила у Владимира Сергеевича:

– Володя, она жива?

Стоящий рядом со мной Борька только зыркнул на нее неодобрительным взглядом и, достав из нагрудного кармана рубашки телефон, отошел в сторону.

«Наверно, все-таки в милицию решил позвонить, – подумала я, одобрив Борькины действия. – Давно пора было. Вот если бы раньше позвонил, может, тогда второго убийства и не случилось бы».

Я почему-то сразу решила, что Аллочку именно убили, а не она сама умерла.

Впрочем, я ошиблась. Нет, не по поводу Аллочки, а насчет Борьки. Оказалось, что он звонил вовсе не в милицию, а куда-то еще. Он бросил в трубку несколько малопонятных отрывистых фраз, из коих я поняла только то, что что-то удвоилось или, наоборот, что-то надо удвоить. Ну то, что за последние двенадцать, часов трупов на корабле стало в два раза больше, – это точно. Но вот что надо было еще удвоить, я не поняла.

Впрочем, это выяснилось очень скоро. Как Климов нам и обещал, в Ярославле нас поджидал хоть и не вертолет с омоновцами (да его бы все равно на пристань не пустили), но целых три бравых молодца – высоких, крепких и наверняка при оружии. И хотя одеты они все были в цивильную и даже модную одежду, но и непосвященному было понятно, что это либо спецназовцы, вызванные Борькой с целью обеспечения нашей дополнительной охраны, либо еще кто-то в том же духе.

Правда, один из мужчин вызывал кое-какое сомнение. Он и ростом был пониже, и держался не так уверенно. Я повнимательнее пригляделась к этому третьему и ахнула:

– Ба, – толкнула я локтем стоявшего рядом Димку и кивнула в сторону пристани, – ты только посмотри, кто там стоит. Не зря говорят, что беда не приходит одна.

– Что? – не понял Димка. – Кто не приходит?

Я со смятением посмотрела в сторону кормы. Там, у самых перил, стояли мама с Альбиной Александровной и отец, который с увлечением что-то рассказывал дамам и совершенно не чувствовал приближения беды.

А между тем по трапу на борт «Пирамиды» третьим молодцем поднимался не кто иной, как мамин новый муж Поль Ардан собственной персоной. В синих джинсах и светло-зеленой спортивной рубашке поло он выглядел моложе и стройнее, чем в своих обычных офисных костюмах и смокингах. К тому же он успел уже где-то сильно загореть (наверно, ездил в командировку в какие-нибудь жаркие страны), и это ему тоже очень шло.

– Вот это номер, – ахнул Димка, узнав наконец маминого французского мужа. – А этот-то откуда взялся?

Поль ступил на палубу «Пирамиды» и, увидев меня и Димку, прямиком направлялся в нашу сторону.

– О, Мария-Анна! – на французский манер выкрикнул он мое имя и, раскинув в приветственном жесте руки, радостно добавил, – здравия желаю!

Поль неплохо говорит по-русски – за четыре года совместной жизни мама кое-чему его научила. Однако, прекрасно владея несколькими европейскими языками (Поль – профессиональный переводчик), он все время путается в русских фразах и постоянно употребляет их не к месту. Вот и теперь вместо обычного приветствия ему на ум почему-то пришло армейское «здравия желаю». Но я уже к этому давно привыкла и не обращаю внимания.

Я тоже сделала радостное лицо и пошла навстречу заморскому родственнику.

– Господи, Поль, какими судьбами? – я обняла и поцеловала маминого мужа. – Как ты здесь оказался? И откуда узнал, что мы плывем на яхте?

Я улыбалась, сыпала вопросами, а сама с беспокойством поглядывала в сторону кормы. Как там отец? Уже узрел прибытие своего соперника или все еще пребывает в счастливом неведении.

Однако отца на корме уже почему-то не было – он куда-то исчез, а вот мама, увидев рядом со мной своего законного супруга, вытаращила от удивления глаза и поспешила в нашу сторону. При этом она даже не улыбнулась, а только несколько раз оглянулась назад, очевидно, ища глазами своего бывшего мужа. Она, как и я, заранее предвидела реакцию отца на появление Поля. Всем известно, что отец на дух не переносит Поля Ардана. И не потому, что Поль – плохой человек и раздражает его чем-то конкретным. Нет, это вовсе не так. Если бы между ними не стояла их обоюдная любовь к мамочке, то очень может быть, что они могли бы даже подружиться. У них было много общего. У обоих был живой веселый нрав, широкий кругозор и увлеченность работой. Да и женщины, как выяснилось, им нравились одни и те же.

Впрочем, не женщины, а женщина, то есть одна женщина – наша мамочка. И в этом-то как раз и была загвоздка. Обычно интеллигентный, выдержанный и абсолютно разумный во всех ситуациях отец при виде Поля просто сатанел и выходил из себя. Куда только девались его хорошее воспитание и манеры? Отец весь просто-таки кипел от злости и возмущения и вел себя порой не лучше, а даже хуже, чем Фира. На того хоть можно было прикрикнуть и приструнить, а с отцом такие номера не проходили. Если кто-то пытался его урезонить и образумить, он только еще больше расходился. Поэтому мы всегда старались избегать всяческих столкновений отца с Полем. Даже в гости в Москву мама приезжала, как правило, одна, без мужа.

Подойдя к нам, мама еще раз оглянулась и поцеловала Поля.

– Откуда ты здесь взялся, дорогой? – удивленно спросила она. – С неба, что ли, свалился? – Она снова оглянулась назад, а потом с беспокойством посмотрела на меня.