Текст книги "Фишка (СИ)"

Автор книги: Галина Голубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

    Димка зевнул и вернул рассказ в папку.

    «Что ж, я, вообще-то, не специалист... Может, и неплохо, но первая папка, на мой взгляд, интереснее».

    Он встал, потянулся и, перейдя в гостиную, остановился у окна. Ждать оставалось недолго. Через несколько минут дверь подъезда открылась, и из нее вышла Ленка с небольшой спортивной сумкой через плечо. Она оглянулась и посмотрела на окно Димкиной квартиры. Тот отпрянул, но тут же рассмеялся.

    «Нет, я не боюсь, но словить себя не дам», – все еще смеясь, подумал он.

    Не желая терять времени, Димка быстро переоделся и, прихватив пакеты с мусором, выскочил во двор. Избавившись от мешков, он сходил за свежим хлебом и вернулся домой.

    Укрепив ножки стола шурупами, он установил его на место, задвинул ящики и только после этого с замашками опытной хозяйки разложил гладильную доску и, включив утюг, принялся за белье. Но все это время с его лица не сходило озабоченное выражение, а в движениях чувствовалось какое-то странное нетерпение. Догладив белье, он с облегчением отключил утюг.

  «Нет, видимо, произошла какая-то генетическая ошибка. Наверное, вместо меня должна была родиться девочка, – подумал он. – Мужчины просто не могут быть настолько любопытны, а я уже ничего не могу с собой поделать», – с досадой отметил он этот очевидный для него факт и, пройдя в кабинет отца, достал из нижнего ящика коричневую папку.

    – Интересно, что там может быть? – бурчал он себе под нос, раскрывая папку прямо на гладильной доске. – Совсем тоненькая. Может, пустая?

    В папке был всего один рассказ. Горя от нетерпения, Димка достал его и тут же, стоя, принялся читать.

                                                   «ЗАКЛИНАНИЕ»

    Тонким пронзительным голоском запел свисток чайника на плите, звонко стукнула упавшая на пол ложка, злобно зашипела вода в кране, где-то наверху глухо охнула захлопнувшаяся дверь – и Вадим Евгеньевич проснулся. Он посмотрел на часы. Начало восьмого, можно было не спешить. Из кухни доносились шлепающие шаги Лиды и ее монотонный голос, отчитывающий Димку за вчерашнюю тройку по контрольной. Вадим Евгеньевич поморщился. Он уже давно стал замечать, что голос Лиды его раздражает. Как он мог когда-то слушать ее часами, восторженно заглядывая в глубокие карие глаза и перебирая пальцами ее длинные черные локоны? Куда все это ушло? Теперь он, каждый день наблюдая эту раздраженную, рано начавшую седеть растрепанную женщину, неустанно спрашивал себя: как могло случиться, что они связали свои судьбы, они, такие разные, такие ни в чем не похожие люди? Конечно, хозяйка она хорошая – всегда вовремя готов обед, всегда есть свежая рубашка и выглажен костюм. Да и дома, надо отдать справедливость, всегда чисто и уютно, всегда порядок, а уж о Димке и говорить нечего – такую мать, как Лида, еще поискать. Но почему ей нет дела до своей внешности? Почему у нее нет глубоких интересов? Почему она не растет, не развивается? Она совсем потерялась среди этих кастрюль, тряпок, утюгов, веников и тазов. А фигура? Куда подевалась ее талия, которой когда-то завидовали все девчонки из ее группы? Нет, что ни говори, а с Олей ее даже сравнивать нельзя. Оля...

    Вадим Евгеньевич повернулся на бок и вздохнул.

    Олю он заметил еще на первом занятии фольклорного кружка, руководителем которого он был. Да, он сразу обратил внимание на высокую русоволосую девушку, которая, затаив дыхание, ловила каждое его слово. На кружок она всегда приходила раньше всех и не пропустила ни одного занятия.

    Оля оказалась глубоко и страстно увлекающейся натурой, вдумчивой и необычайно работоспособной. Уже через полтора года существования кружка она стала его старостой и правой рукой Вадима Евгеньевича. Больше того, во многом благодаря именно ее увлеченности и энергии, их кружок стал настолько популярным на факультете, что среди желающих попасть в него стали проводить конкурсный отбор.

    Каждое лето несколько групп из кружка ездили по селам в поисках былин, сказаний, песен, обычаев и обрядов, а осенью проводились семинары – отчеты этих поездок.

    Вадим Евгеньевич вспомнил тот теплый июльский деревенский вечер, насыщенный запахом скошенной травы, когда они с Олей под звездным небом возвращались от местной песенницы. Шли медленно, прогуливаясь. Шли и молчали под впечатлением интересной встречи, всего услышанного и записанного. Потом долго стояли под березами на берегу деревенского пруда и вслушивались в нарушаемую сказочными звуками тишину. Вдруг, тихонько вздохнув, чистым высоким голоском Оля задумчиво запела:

                      – Снежки белы ли да пушисты

                      Покрывали все поля,

                      Одного лишь поля не покрыли -

                      Горя люта моего,

                      Есть кусочек среди поля,

                      Одинешенек да стоит.

                      Он не клонит к земле да ветки

                      И листочков нет и да на нем,

                      Только я одна, бедна-несчастна.

                      Все горюю по милом;

                      День горюю, всю я ночь тоскую,

                      Понапрасно слезы лью.

                      Слеза канет, снег да растает,

                      В поле вырастет и да трава.

                      Никто травушку ли да не любит,

                      Никто замуж не берет.

                      Пойду я с горя в чистое поле,

                      Сяду я на огород,

                      Посмотрю я в ту дальнюю сторонку,

                      Где мой миленький да живет.

    Повинуясь настроению этого чудного вечера, присутствию молодой

необыкновенной девушки, своему душевному подъему, Вадим Евгеньевич низким мягким голосом негромко подхватил:

                      – Уж вы, мысли мои,

                      Вы скажите про несчастье про мое:

                      Долго ли мне жить-то будет до такой беды напасти?

                      Бедно сердце мое,

                      Постоянно оно тужит, сердце мое,

                      Тоскует-горюет оно

                      Все по прежней своей воле-волюшке...

                      Куда воля делась у меня,

                      Куда спо... ох, сподевалась?

                      Кабы мне-то, молодчику, ох, кабы разудаленькому

                      Нажить прежня своя воля-волюшку,

                      Взвился бы я очень далеко-далеко,

                      Где бы мне прилюбилось, молодцу,

                      Тут бы я, ох, как спустился ко своей бы любушке,

                      Сел бы я на... ох, как на крылечко,

                      С красного крылечка, ох, на окошечко,

                      Стал бы я свою любушку честь лестью уговаривать,

                      Ласковым словечушком убаивать...

    Широко раскрытыми глазами Оля смотрела на него. Ее дрожащие горячие руки опустились ему на плечи. Забыв обо всем на свете, он жадно целовал ее теплые мягкие губы и пылающие щеки...

    С этого вечера и открылась их непонятная молчаливая любовь. Они ни  слова не сказали о ней друг другу, но оба о ней знали.

    А осенью у Оли начался последний курс, очень насыщенный и очень трудный, но она аккуратно посещала все занятия кружка, после которых Вадим Евгеньевич провожал ее домой, не обращая внимания на перешептывания ее любопытных подруг...

    Шаркающие просторными тапками шаги Лиды оторвали его от приятных воспоминаний.

    «Идет будить», – подумал он и крикнул:

    – Я уже встал. Завтрак готов?

    – Как всегда. Иди, мойся, – ответила Лида через дверь и вернулась на кухню.

    Завтракали вдвоем. Димка уже бегал во дворе, откуда из раскрытого окна доносились крикливые голоса юных футболистов. Вадим Евгеньевич молча и сосредоточенно жевал, уткнувшись в газету.

    – Ты не забыл, что мы сегодня идем к Потаповым?

    – Угу, – хмуро кивнул Вадим Евгеньевич.

    Настроение его сразу испортилось. Раньше они часто собирались вместе.  Верочка Потапова была веселой и общительной женщиной. Она тренировала пловцов в городском бассейне, а ее муж, редактор детского журнала, был на редкость интересным собеседником. Но с тех пор, как Верочка однажды вечером, возвращаясь из бассейна, встретила Вадима Евгеньевича с Олей... Он просто провожал  девушку с очередного занятия фольклорного кружка. Но Верочка посмотрела на него таким все понимающим взглядом, что Вадим Евгеньевич стал всячески избегать общения с этой замечательной семьей. А уж если им и удавалось все же сойтись вместе, он старательно прятал от Верочки взгляд и тщательно следил за тем, чтобы не оставаться с ней с глазу на глаз.

    – Ты должен еще успеть съездить на дачу. Ранняя клубника уже, наверное, поспела. Привезешь к столу бидончик. Я бы с удовольствием съездила с тобой, но мне надо бы в парикмахерскую успеть, а то совсем уж... – продолжала Лида, расставляя чистую посуду по полкам.

    Дача была гордостью жены. Все там сажалось и выращивалось ее руками.  Аккуратные грядки с клубникой, редисом, зеленым лучком, салатом были похожи на декоративные клумбы. Раскидистая малина и кусты томатов всегда заботливо подвязаны, а слишком отяжелевшие от плодов ветви деревьев непременно поддерживались специальными подпорками. Во всем чувствовалась ее хозяйственная рука и кропотливый труд.

    Дача досталась Лиде в наследство от отца. Вадим и Лида ездили туда еще до замужества, с удовольствием помогая страстному садоводу копаться в земле, таскать воду на участок, подвязывать ветви и снимать прожорливых гусениц. Вадим Евгеньевич давно уже не помощник Лиде и в этом занятии – увлекательная работа на кафедре, а теперь вот еще и Оля захватили все его время и мысли.

    Оля, Оля... Сидя за рулем машины, Вадим Евгеньевич опять думал о ней.  Надо что-то решать. Скоро ей предстоит защищать диплом, а потом ей, вероятно, придется уехать, и они больше не смогут видеться и, скорей всего, никогда уже не будут вместе. Нет, об этом даже думать тяжело. Она нужна ему, просто необходима! Как она вчера была хороша! Они шли по вечернему городу, а над ними плыли тяжелые темные тучи, которые словно злились оттого, что никак не могут разродиться дождем.

    – А знаешь, Оленька, сегодняшний семинар был для меня самым интересным за все время существования нашего кружка. Ведь я когда-то, еще на первом курсе, очень увлекался старинными обрядами, да и обрядовыми песнями тоже.  Самым странным мне всегда казался обряд опахивания. Я знаю, что его проводили в Калужской губернии в деревне Мухино. Это было очень давно, в двадцатых годах. Стояло засушливое лето, у скота начались обычные в таких случаях болезни. И вот старушки, вспомнив о таком старинном обряде, который, якобы, помогал в этой беде, уговорили женщин села использовать это средство. Дикий и жуткий обряд. А вот самый интересный – это, конечно, свадебный. Мне кажется,  молодые должны помнить такую свадьбу всю жизнь. Ведь раньше свадьба была не просто шумным застольем с криками «Горько!». В свадебный обряд входили и сговорки, и рукобитье, и девишник, а потом уж день венчанья и «княжий стол» – это на другой день после свадьбы. А затем еще третий день и отводины, когда молодые ходили из дома в дом родных и у каждого угощались  закусками, чаем и водкой. Вот только с окончанием отводин свадьба и считалась законченной.

    – А я тоже помню увлечение первого курса. Меня тогда особенно интересовали заклинания, заговоры. Я их собирала и по книгам, и по журналам, особенно по старым этнографическим сборникам. А потом уж и по деревням. Это трудно, потому что люди не любят об этом говорить. К тому же эти заговоры противоречивые, если рассматривать одни и те же, но из разных мест. А как их много! Чуть ли не на все случаи жизни. Больше всего от болезней. Они чаще всего, как принято говорить, шепчутся. Ну, например, заговоры от лихорадки, от зубной боли, чтобы кровь остановить. А есть и, так называемые, бытовые, например, чтобы помочь пастуху собрать свое стадо, чтобы скотина не болела, чтобы избавиться от муравьев, чтобы сохранить оружие от порчи... Всех и не перечислить. Но самые поэтичные – это любовные: всякие присушки, отговорки. Какие они напевные. А какой в них иногда слышится накал страстей: слезы, отчаяние, стремление обладать, подчинить себе другого. А вот, послушайте, какое романтическое заклинание, чтобы увидеть своего суженого. Того, кто предназначен судьбой. Произносят его на развилке дорог, и звучит оно, как песня:

    «Ой, выйду я, да не во чисто поле, да не на зелен луг, да не в подвосточну сторону, а в подзакатную, и да на вилку-развилку да трех путей дороженек. Ой, да стану я лицом к подзакатной стороне, да оглянусь ли в подвосточную. Ой, да я кликну ли своего суженого-ряженого, своего милого дружка. И будем мы всю жизнь любоваться-миловаться, детушками обрастаться, будем мы всегда с ним вместе: и днем, и ночью, и утром, и вечером, в полдень и заполдень, в полночь и заполночь, на ветхом месяце и на молодике, и на перекрое, во всякое время и безвременье. Появись, покажись, да судьбой нарекись».

    – Ну а потом надо сосчитать до семи и оглянуться. Тогда и увидишь того, кто назначен тебе судьбой. Так раньше гадали девушки в Ярославской губернии.

    Вадим Евгеньевич уже давно проехал городские дома. Теперь справа и слева мелькали молодые сосновые посадки. Впереди показалась дорога, сворачивающая к дачному поселку.

    Теплый ветерок залетал в окошко автомобиля. Из приемника чуть слышалась нежная мелодия. Было тихо и грустно. Вадиму Евгеньевичу вдруг нестерпимо захотелось увидеть Олю. Усмехнувшись своей невероятной мысли, он резко затормозил и, хлопнув дверцей машины, упругими мальчишескими прыжками выбежал на развилку. Широко раскинув руки, глядя вверх на парящую высоко в небе птицу, он повторял звучавшие в ушах магические слова: «Ой, выйду я, да не во чисто поле, да не на зелен луг...» Ему виделись рассыпавшиеся по плечам пшеничные волосы Оли, ее серые задумчивые глаза, что-то шептавшие губы.

    – Появись, покажись, да судьбой нарекись! – почти выкрикнул он последние слова и замер, сам поражаясь своей выходке. Он стоял, не смея шелохнуться, и настороженно прислушивался к тишине, царящей вокруг.

    «Ах, да! – спохватился он, – надо же сосчитать до семи и оглянуться. А может, не надо?» – мысленно спросил он сам себя и медленно начал отсчет:

    – Один, два...

    За какие-то мгновения буря чувств пронеслась в его душе, фантастически переплетая радужные надежды с горькими сожалениями, дерзкие мечты с мелкими страхами, жгучие желания с острым чувством потери.

    – Семь, – выдохнул он, наконец, и зачем-то зажмурился.

   И вдруг услышал, как сзади него хрустнула ветка. Вадим Евгеньевич резко оглянулся. Перед ним стояла удивленная Лида.

    – Долго ты еще будешь здесь торчать? Тащишь меня за собой, когда у меня времени в обрез, да еще вздумал разгуливать. Что это на тебя нашло?

    – А ничего, – рассмеялся Вадим Евгеньевич. – Просто вспомнил, как мы с тобой ходили этой дорогой, когда еще не было у нас этой машины, а мы были совсем молодыми. Даже Димки тогда не было на свете. Когда еще ничего не было, только мы с тобой, только самое наше начало, – уже совсем тихо договорил он и ласково сжал ладонями не знающие отдыха руки своей суженой.

    Дочитав последние слова, Димка какое-то время не мог даже думать. А, опомнившись, вслух произнес:

    – Черт! Вот это да! Это же все про нас: про мать, отца, про меня, про всю нашу семью. И даже имена наши, не изменены. Ай да батя! Никогда бы не подумал... Да, жаль, что не курю. Сейчас, наверное, был бы самый момент.

    Димка достал из холодильника минералку, налил стакан и залпом выпил.

    «А что, собственно, я взбрыкиваю? Что случилось-то? Ведь ничего не произошло. Да, возможно, у отца был какой-то такой острый момент, но ведь все обошлось, как видим. Правда, похоже, не из-за его благоразумия... Кажется, девушка оказалась стоумовой. Написала такой рассказ, что у бати открылись глаза шире некуда. И он, как видно, с радостью согласился с ней. А могло пойти и по-другому. Ну, если бы он посчитал, что она не права, и стал бы настаивать на другом сюжете. Но он ведь не настаивал. А почему? А потому, что, скорей всего, не был уверен в своих чувствах, если тянул время, колебался. Вот девушка и применила такую фишку, такой литературный, так сказать, прием. Умница! Ведь напрямую о намерениях она спросить не посмела бы – образ у нее не тот. Но образ образом, а человек она живой и хочет знать наверняка, чем же все это кончится. Время, быть может, подпирает, и вообще... Значит, нужен какой-то толчок, но очень благоразумный и желательно поблагороднее. Так? Так. А тут как раз удобный случай – тема для рассказа. Ее ведь можно обыграть как угодно... Да, вот это фишка! На такую способна только женщина».

    Порассуждав подобным образом, Димка успокоился, отнес папку с рассказом на место и завершил, наконец, свою уборку, развесив чистые полотенца и поместив выглаженные скатерти в шкаф. Осталась мелочь – сложить гладильную доску. Он подошел к ней, оперся о ее поверхность руками и задумался.

    «Интересно, а батя не пробовал на самом деле проверить весь этот фокус? А вдруг он действует, этот заговор? Ведь все, что там написано – это подлинники, все идет, так сказать, из глубины веков. Ну, вот, вдруг?» – думал Димка, качая головой.

    – Нет, сказал он вслух, – не могу больше. Если я это не сделаю, буду потихоньку сгорать от любопытства.

    Он снова принес папку, разложил ее прямо на гладильной доске и достал рассказ.

    – А где же я найду эту вилку-развилку? – растерянно произнес он. Но его вдруг осенило: это было единственное место в квартире, где длинный коридор от самой входной двери упирался в стену ванной, и затем одна его часть вела в кабинет отца, а другая – в кухню. – Так, а где же у нас тут подвосточные-подзакатные стороны? – уже более воодушевленно продолжил Димка, потирая ладони.

    Вспомнив, с какой стороны светит в их квартире солнце в самый полдень, он быстро сообразил, что встать ему надо спиной к входной двери. Прихватив с собой рассказ, он занял исходную позицию и с абсолютно серьезным лицом начал четко, стараясь не сбиваться, и с выражением читать вслух:

    – Ой, выйду я, да не во чисто поле...

    Он произносил слова вдохновенно, стоя прямо, как на сцене, и водя пальцем по строчкам, пока, наконец, не дошел до счета.

    «Вот сейчас оглянусь, а там Зойка», – подумал он вдруг, представляя ее крутые бедра.

    – ...Семь! – почти выкрикнул он и замолчал. Все было тихо. На его лице расплылась облегченная улыбка. С ней он и оглянулся. Улыбка его тут же погасла. У дверей стояла растерянная Ленка. На ней был стильный костюм для шейпинга, и на лбу трикотажная повязка с какими-то буквами. Ленка удивленно озиралась.

    – З-здравствуйте, Дмитрий Вадимович, – наконец, нерешительно поздоровалась она.

    – Здравствуй, – сказал Димка и замолчал. Он снова широко улыбался, откровенно разглядывая Ленку. Но она смогла быстро взять себя в руки и строго сказала:

    – Должна вас предупредить: если вы еще будете вести себя подобным образом, как сегодня ночью, я приму меры.

    – Хорошо, – согласился Димка, продолжая улыбаться.

    – До свиданья, – опять сникла Ленка и медленно вышла, тихо притворив за собой дверь.

    «Черт! Какие у нее глаза! А фигура! Что ж я раньше-то не замечал? А может, в этом, действительно, что-то есть? – думал Димка, завязывая папку. – Вот прямо завтра же... А вдруг она уже в кого-то влюблена? Что ж, тогда придется повоевать. А что, это даже интересно»,

    Димка и не заметил, что улыбка уже не сходила с его лица.

                          Часть 2

    Ленка медленно спускалась по лестнице, растерянно глядя себе под ноги. Она была потрясена. Ну как она могла оказаться сейчас у Димки в квартире да еще в таком виде? Она ведь только что была в фитнес-клубе. Почему же она не помнит, как вообще попала сюда? Она что, так и шла в этом костюме? Пусть даже всего два квартала. А где же тогда ее сумка с вещами? Где ключи? Как же она теперь войдет в квартиру?

    Она остановилась у своей двери и прислушалась. Было тихо. Застонав от досады, она стукнула по двери кулаком и вздрогнула: та оказалась незапертой.  Ленка осторожно вошла и боязливо осмотрелась.

    По всему было видно, что она здесь уже побывала: в прихожей горел свет, сумка с вещами стояла на полу у кресла, а на полочке у зеркала лежали ключи.  Значит, она, действительно, добралась сюда прямо так, не переодеваясь? Да что это с ней? Она же совсем ничего не помнит! Неужели это рецидив? Неужели все повторится?

    Ленка подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на свое отражение.  Ничего необычного, только вот темные круги под испуганными глазами. Она потрогала припухшие веки и вздохнула:

    – Пожалуй, это от недосыпа.

    Опустив взгляд на ключи, она, словно опомнившись, схватила их и кинулась к двери. Тщательно заперев ее, она заодно набросила и цепочку и только после этого немного успокоилась.

    – Да, вот до чего я опять себя довела. Можно сказать, почти свихнулась. Нет, с этим надо что-то делать. Дальше так жить нельзя. Но сначала как следует выспаться. Завтра уже на работу, – бормотала она по пути в ванную, на ходу стягивая с себя костюм.

    Она быстро освежилась под душем, выпила стакан подогретого молока и сразу легла спать. Уснула она мгновенно. У нее даже мелькнуло ощущение, что ее словно выключили.

    У Ленки был секрет. Свой секрет, личный, который она тщательно ото всех оберегала. Да что там секрет! Это была ее большая тайна. А заключалась она в том, что Ленка уже много лет была безответно и безнадежно влюблена в своего соседа, в Димку. С первого же взгляда, с первой встречи.

    Это произошло в тот самый день, когда в комнаты над ее квартирой вселялись новые жильцы.

    С самого утра наверху раздавался жуткий  топот, гулкие голоса и грохот передвигаемой мебели. Такие же звуки были слышны и в подъезде. Они даже разбудили Ленку.

    – Жильцы новые вселяются, – пояснила мать, когда Ленка с недовольным заспанным лицом появилась на кухне. – Одни всю квартиру займут, а их всего-то трое. Сам – профессор какой-то. С бородкой, но моложавый. Я его уже видела, когда за молоком ходила. Вежливый такой, – не отходя от плиты, продолжала делиться новостью мать, но Ленка ее уже почти не слушала. Вспомнив, что вчера не успела доделать уроки, она скрылась в ванной, откуда тут же раздались звуки льющейся воды.

    Была ранняя осень. Ленка тогда только-только пошла в седьмой класс.  Занятия у нее в тот год проходили во вторую смену, так что в ее распоряжении было целое утро. Она даже порадовалась тому, что ее разбудили раньше, чем она обычно вставала. Ленка быстро выучила все, что было задано на дом, а еще и написала заметку в стенгазету. Потом собрала портфель, крикнула матери «Пока!», выбежала в подъезд и толкнула дверь на улицу. В этот момент впервые и увидела его, Димку, симпатичного высокого парнишку с роскошным чубом и веселыми глазами. Несмотря на то, что у него в руках были тяжелые связки книг, он отступил назад, пропуская Ленку, и в этот миг она вдруг растаяла. Медленной и, как ей казалось, важной походкой она прошла мимо, на ходу бросив короткое «спасибо». Так же не спеша дошла до угла дома, но, скрывшись за ним, неожиданно побежала, то и дело подпрыгивая и отчего-то вскрикивая при этом: – «Ой, ой, ой».

    Ленка не понимала, что это вдруг с ней произошло, но точно знала, что никогда до этого ни такой радости, ни такого восторга еще не испытывала. А когда чуть позже увидела Димку в своей школе, почувствовала, что все окружающее стало теперь другим: и друзья, и учителя, и школа, и жизнь в ней. Да что там школа! Даже сама Ленка стала другой.

    Проявлялось это во всем. В первую очередь отразилось на ее привычках, поведении, характере и, уж конечно, настроении. Заметнее всего было то, что она стала меньше спать и больше уделять внимания своей внешности, только старалась не делать этого в чьем-то присутствии, даже если это были родные или подруги.

    Научилась она и время свое распределять так, чтобы его на все хватало: на уроки, на помощь матери по дому, на всякие общественные дела, которые ей очень любили поручать. Делалось это для того, чтобы у нее оставалось больше времени для себя, личного, такого, когда она могла бы уединяться. Тогда она, по настроению, либо мечтала, либо пыталась оценить свою внешность как бы со стороны, чтобы поискать в ней изъяны и подумать, как же их изжить.

    Находиться дома ей вдруг стало тягостно. Она рвалась в школу, ей трудно было дождаться начала занятий. И все потому, что там теперь учился Димка. Там она могла видеть его каждый день, на любой переменке. Ведь он, хоть и был старше на два года, учился в одну смену с ней.

    Школьный мирок очень тесный. Там все про всех всё знают, если это кому-то интересно. Ленке было интересно. И она о Димке очень скоро многое узнала:  какой он, как к нему относятся другие ребята и особенно девчонки. И то, что она узнавала, не только радовало, но почему-то и льстило ей, хотя она не имела к этому ну совсем уж никакого отношения.

    Выяснилось, что Димка веселый, добродушный, не жадный и не занудный. И очень справедливый. Он хорошо учился и старался дружить со всеми, поначалу никого не выделяя из общей среды. Это уже потом, постепенно, получилось так, что самые доверительные отношения у него сложились только с одним мальчишкой, да и то, наверное, потому, что тот сразу почувствовал в Димке своего защитника. Этот мальчик в средних классах очень медленно рос и был самым хилым из всех своих сверстников, за что другие ребята его дразнили.

Такая привычка осталась у них даже тогда, когда Сёма – так звали мальчика – всего за одно лето вымахал чуть ли не вполовину, превратившись в долговязого, но все такого же не уверенного в себе Семёна. Удалось узнать Ленке и то, что, несмотря на свое приветливое отношение ко всем, от первоклашек до учителей, Димка был достаточно скрытным в том, что касалось его личной жизни. Он почти ничего никому не рассказывал ни о себе, ни о своей семье, ни о своих увлечениях, умело отшучиваясь даже от прямых вопросов. И никогда никого не приглашал к себе в гости. Поэтому о круге его интересов было известно только то, что он очень любил книги и, наверное, поэтому много знал. Да, больше всего на свете он любил читать, но вот что предпочитал, сказать было трудно. Скорей всего, читал все подряд.

    С девчонками Димка был по-взрослому галантен, но пока учился в школе, так и не обнаружил ни к кому повышенного интереса.

    Ох уж эти девчонки! Они липли к Димке просто как назойливые мухи на липучку. Это из-за них Ленка всегда так нервничала перед долгожданными школьными вечерами. Тщательно готовилась к ним и ожидала до трепета, до внутренней дрожи, потому что там будет он, Димка, и она может находиться рядом с ним, совсем близко. Но она до сковывающего ее ужаса страшилась увидеть его танцующим с какой-нибудь девчонкой, смотреть на его длинные и тонкие, как у музыкантов, пальцы, лежащие на талии какой-нибудь дурочки в кудряшках. И когда это действительно случалось, Ленка отчаянно страдала.  Заставляла себя отвернуться, чтобы не смотреть на эту мучительную для нее картину, но не могла. Ну, не получалось это у нее, и она, не отрывая от танцующих завороженного взгляда, саркастически улыбалась, чтоб хотя бы другие не догадались о ее состоянии. Отпускало ее только тогда, когда она вдруг осознавала, что ни с одной из девчонок Димка не танцевал дважды. Тогда Ленка заметно веселела, начинала оживленно шутить и сама уже не пропускала ни одного танца.

    Но все же самыми черными днями для нее были дни каникул. Хоть и были они с Димкой соседями, она почти не видела его. Ей было скучно, она целыми днями маялась, не зная, куда себя деть. Она старалась хоть чем-нибудь занять себя, но ей ничего не нравилось, а в голову лезли всякие противные мысли. Было как-то не по себе, и она считала дни до того момента, когда в школе начнутся, наконец, занятия, и ей снова станет хорошо. Тогда она еще не знала, что взрослые такое состояние называют словом «тоска».

    Ленка жила так изо дня в день, словно околдованная, и совсем не думала о том, что будет дальше, поэтому, когда Димка окончил школу и, получив аттестат зрелости, покинул ее, испытала настоящий шок. Все опять изменилось. Ей стали неинтересны не только уроки, переменки и даже самые любимые предметы, но и праздники, школьные вечера, вообще вся школьная жизнь. Да и сама школа тоже. С отвращением думала она теперь о том, что первого сентября ей опять придется идти на занятия, но Димку она уже не увидит ни на переменках, ни на вечерах, ни по дороге домой.

    К счастью, уныние Ленки длилось недолго. Ее вдруг осенило: ведь он же ее сосед! Она может видеть его каждый день, если захочет!

С этих самых пор центр ее внимания переместился в их дом. Теперь уже вся дальнейшая жизнь Димки проходила под неусыпным вниманием его постепенно взрослеющей соседки. Ленка обнаружила возможность не только видеть, но и слышать: в ванной и на кухне из разговоров соседей сверху иногда можно было различить почти каждое слово, поэтому Ленка была в курсе многого из того, что происходило в жизни Димки. От ее внимания не ускользнули не его вступительные экзамены в медицинский, ни его дальнейшие успехи, ни трудности, ни маленькие беды. Знала она и о кое-каких его друзьях и, надо сказать, немногочисленных подругах.

    Ленка не задумывалась о том, плохо ли, хорошо ли она поступает. Она просто добывала те сведения, которые ее интересовали. А вот каким способом это делалось, ей было все равно, и она всегда старалась не упускать подвернувшуюся возможность узнать что-нибудь еще. Самым важным для нее было лишь одно: никто не должен не только знать, но даже догадываться о ее тайне, и ей это удавалось. Ни мать, ни самые близкие подруги, ни сестры и не подозревали о том, что происходило с Ленкой уже который год.

    Семья у них была большая: мать, отец и четверо детей. И все девчонки.  Получилось так потому, что отец страстно мечтал о мальчике с самого первого дня, когда жена сказала ему, что у них будет ребенок. Но родилась девочка. Отец тогда утешился тем, что будет кому помогать матери, когда родится второй ребенок. И уж на этот раз обязательно мальчишка. «Знаешь, как в народе говорят? – любил он высказываться, когда бывал в особо благодушном настроении. – Сначала должна быть нянька, а потом лялька. О!» При этом он нравоучительно поднимал вверх указательный палец и чему-то искренне радовался.