Текст книги "Фишка (СИ)"

Автор книги: Галина Голубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Annotation

Голубина Галина Алексеевна

Голубина Галина Алексеевна

Фишка

ФИШКА

Пролог

В зале аэропорта стоял непрерывный гул голосов собравшихся здесь людей – с самого утра взлеты и посадки самолетов отменялись из-за сгустившегося тумана.

    Двое мальчишек 10 – 11 лет, удобно устроившись на диванчике в зале ожиданий, уже не первый час сосредоточенно сражались в шахматы.

    За ними с интересом наблюдал сидящий напротив лысый дядечка с пышными седыми усами. Но было видно, что его занимает не столько игра, сколько сами игроки. Сосед же его, серьезного вида молодой мужчина, увлеченно читал какой-то толстый журнал и, казалось, совершенно не замечал ничего, что происходило вокруг. Рядом с ним лежал заботливо упакованный в целлофан букет роскошных белых хризантем.

    Металлический женский голос невнятно протарабанил что-то по громкоговорителю, и гул голосов заметно усилился.

    – Наконец-то, – буркнул усатый, – хоть чуть сдвинулось. Туман-то почти рассеялся.

    Мальчишки отвлеклись от шахмат и вопросительно посмотрели на мужчину, но тот покачал головой.

    – Это не нам, – сказал он, и мальчишки снова уставились на доску.

    – Друзья? – спросил усатый у мужчины, кивнув в сторону шахматистов.

    – Братья, – ответил мужчина.

    Глаза усатого округлились.

    – Братья? – недоверчиво переспросил он.

    – Ну, да. Это мои старшие.

    – Родные, значит? А, погодки, наверное.

    – Нет, в один день родились.

    – Неужели двойняшки?

    – Можно и так считать.

    – Невероятно! Они же такие ... непохожие. Разве так бывает?

    – Ну, как видите.

    – Так, говорите, старшие? Значит, у вас еще есть? А вы счастливый человек.

Вам можно только позавидовать. Вижу, встречаете кого-то?

    – Да, жену. Вот только рейс задерживается.

    Все тот же металлический голос прервал их разговор, выдав новое сообщение.

    – О, это уже наш, – сказал мужчина мальчишкам, – пойдемте, – и бережно взял букет.

    Братья сложили шахматы и пошли с отцом.

    Усатый проводил их любопытным взглядом, а затем поднялся и незаметно двинулся следом, стараясь не упускать их из виду.

    Укрывшись за колонной, он терпеливо наблюдал за происходящим. Он увидел, как стройная женщина с густыми каштановыми волосами расцеловала детей и мужа, а затем они все вместе направились к выходу из здания аэропорта. Усатый проводил их долгим взглядом и, не удержавшись, пробормотал:

    – Надо же, и чего только не бывает на свете...

                                                    Часть 1

  Суббота выдалась необычной. Весь день в квартире наверху царило странное оживление. Не было слышно ни одного слова, но по звукам все же можно было понять, что происходит. Вот что-то протащили из дальнего угла большой комнаты до ее центра, а затем послышался скрип и стук деревяшек. Стол, что ли, выдвинули на середину? Зачем? А, вот и посуда звенит! Значит, гости? Так, шаги-то его. Ну конечно! Родители еще вчера уехали на дачу. Тогда что значат все эти приготовления? Неужели гостья?

    Ленка охнула и замерла, пораженная этой страшной мыслью.

    Да ну, нет, не может быть! Она не могла не заметить, упустить из виду... Нет, здесь что-то другое.

    В подъезде хлопнула входная дверь. Ленка бросилась в прихожую и прильнула к дверному глазку, но ничего не увидела. Да и не услышала тоже. Может, это он вышел? Вот и наверху все стихло. Что ж, она подождет, ей не привыкать.

    Но ждать пришлось недолго. Ленка успела посмотреть в глазок быстрее, чем входная дверь захлопнулась. Ее догадка оказалась верна. Он прошел мимо ее двери, озабоченно глядя себе под ноги, и с тяжелыми сумками в руках стал подниматься по лестнице.

    «Для одной гостьи это многовато, – подумала Ленка, – не слониха же она.  Тогда что там за торжество намечается?» Все семейные даты своих соседей она знала, и они были не скоро.

    Гости собрались к вечеру. Жаль только, что в гостиной. Оттуда звуки всегда плохо различались, можно было только догадываться о том, что там происходит. Если гул голосов затихал, значит, кто-то произносил тост. За ним всегда раздавался звон бокалов, а потом стук ножей и вилок о тарелки.

    Сначала все было, как говорится, чинно и благородно. А когда зазвучала музыка, и несколько пар ног зашаркали по Ленкиному потолку, стало ясно, что торжественная часть завершилась, и народ переключился на танцы. Ну а потом! Тихо было только в одном месте. Наверное, свою спальню родители предусмотрительно закрыли на ключ. На всю остальную площадь этой большой квартиры безудержное веселье стало расползаться очень быстро.

    Но к тому времени Ленку уже не мучило привычное любопытство. Теперь она мечтала просто спрятаться куда-нибудь, чтобы только не слышать доносившегося сверху перестука каблуков и визгливого женского хохота. Она везде выключила свет и, прижав ладони к ушам, слонялась по пустым комнатам до тех пор, пока усталость не остановила ее. Ленка, не раздеваясь, прилегла на кровать и неожиданно для самой себя задремала.

    Когда страшный грохот наверху разорвал ее сон, она лишь забралась с головой под одеяло. Уснуть больше не удавалось, но зато она с облегчением заметила, что наверху вскоре стало совсем тихо.

    Настойчивые звонки в дверь сменились не менее настойчивыми стуками. Такой грохот мог бы поднять даже мертвого, и это было понятно тем, кто находился по обе стороны двери.

    – Дмитрий Вадимович, откройте немедленно, я знаю, что вы дома, – раздался за дверью воинственный женский голос.

    Невероятным усилием воли Димка заставил себя подняться и пошел в ванную. Он включил прохладный душ и подставил тяжелую голову под шипящие струи воды. Стало немного легче. Накинув на плечи полотенце, он вернулся в комнату. Шум за дверью не прекращался.

    – Нет, вы только подумайте, – теперь уже жаловался кому-то все тот же голос, – всю ночь гуляли, гремели, не давали спать, а сейчас у них, видите ли, тихий, спокойный сон. А вот теперь я не дам спать, – ритмично заколотили в дверь ногой.

    «Вот зараза, да ты там хоть вешайся за дверью, а я не открою», – зло подумал Димка и тряхнул шевелюрой. Пол вокруг него сразу стал мокрым.

    «Черт!» – мысленно выругался Димка и огляделся. Кругом царил не просто беспорядок – это было что-то сродни погрому. Везде, где только можно было найти горизонтальную поверхность, включая и пол, стояли тарелки с остатками пищи и пустые рюмки, бокалы и стаканы. Окурки торчали даже в плошке с кактусами. Под журнальным столиком валялось раздавленное пирожное, и следы крема тянулись от него до самой прихожей. Книжный шкаф был распахнут и почти на треть пуст. Зато повсюду лежали книги: на диване, креслах, подоконнике, а три стопки стояли на полу под телевизором.

    «Неужели еще и читали что-то?» – поразился Димка и прошел на кухню.

Увиденное там заставило его зажмуриться. Полная грязной посуды и объедков раковина оказалась прикрытой скомканным и мокрым маминым фартуком. Плита была сплошь залита сбежавшим кофе, но газ все же перекрыт чьей-то заботливой и, по-видимому, еще трезвой рукой. А вот открытый настежь холодильник пустил широкую лужу, которая растеклась до поваленной кем-то табуретки.

    – Вот это погуляли! – застонал Димка и, захлопнув холодильник, в ужасе поспешил в кабинет отца.

    На первый взгляд там все выглядело нормально, если не считать разбросанных по полу декоративных подушек и измятого покрывала на диване. И все же что-то не так. Что-то было вчера такое, отчего он пожалел, что отказался праздновать в ресторане.

    Димка вернулся в кухню, поставил табуретку на место, а на лужу бросил половую тряпку. Не найдя нигде ни банки, ни пакета с кофе, он догадался заглянуть в кофемолку и облегченно вздохнул – она была полна зерен. Приготовив себе чашку кофе, он стоя выпил ее и, наконец, обрел возможность соображать.

    Каждый свой новый день Димка обычно начинал с того, что перечеркивал на календаре день вчерашний. Вот и сейчас он отправил пустую чашку в переполненную раковину, подошел к календарю и, зачеркнув вчерашнюю субботу, вздохнул. Родители должны вернуться с дачи сегодня вечером. Нельзя допустить, чтобы они все это видели. И кто бы мог подумать, что нормальные и даже интеллигентные люди могут так разгуляться? Ну ладно, там, школьные друзья, но ведь были же и свои коллеги. Хоть они и молодые, но уже врачи. Да и повод такой, вроде, серьезный – первая Димкина книга, можно сказать, солидный научный труд с таким умным названием, что сейчас Димке даже трудно его вспомнить. А, может, все дело в девчонках? Своих-то с работы мало кого позовешь – субординация и вообще... А кого коллеги привели, так те особенно не стеснялись. Видимо, глядя на них, Зойка так разошлась. Скромнющая, даже стеснительная, сама новоиспеченный врач, работает у них без году неделя, и вдруг пустилась в такой разнос: принялась стриптизить на письменном столе отца.

    «Черт!» – чуть не заорал Димка и кинулся в кабинет. Теперь он вспомнил, после чего стал всех потихоньку выпроваживать. Сигналом к этому послужил треск письменного стола под крутобедрым Зойкиным телом. Ну вот, так и есть. Как это он сразу не заметил? Стол накренился, и под ним валялись две его отломанные ножки. Теперь понятно, почему эта стервозная Ленка так тарабанила в дверь – кабинет отца находился над ее спальней.

    Димка наклонился и зачем-то заглянул под стол, но ничего интересного там не увидел. Он покрутил ножки от стола в руках и подумал, что если использовать подходящий клей и металлические пластинки, то стол вполне можно починить. А если он не успеет сделать это до приезда родителей? Отец-то его поймет, а вот мама... Нет, после такого бардака она больше никогда не согласится на эти вечеринки. Свой дом она любит безмерно. И слишком ревностно относится к своему хозяйству.

  Димка посмотрел на часы. У-у, времени впереди уйма, он все может успеть, если сразу примется за дело. Ленке еще спасибо надо сказать за то, что разбудила.

    Она была всего на два года моложе него, но гораздо серьезнее. И жила здесь с самого рождения. Раньше все квартиры в этом доме были коммуналками, но жильцы постепенно разъезжались, а кто оставался, занимал их комнаты. Вот и Ленкина семья, где детей было уже четверо, осталась в той квартире и заняла ее целиком. Так что Ленка – старожил этого дома.

    Димкиной семье квартиру здесь дали тогда, когда его отец уже стал профессором. Димка в то время учился в старших классах и ходил в Ленкину школу. Но странно, они с Ленкой всегда почему-то будто враждовали, хотя напрямую никогда и не сталкивались. В школе она с подружками всегда хихикала над ним, а во дворе и на улице категорически не замечала. Позже, уже в студенческие годы, когда встречала его с девушками, откровенно насмешливо, как-то по-кошачьи, фыркала, не обращая внимания ни на его реакцию, ни на реакцию его девушки. Вот наверняка из-за своего дурного характера она до сих пор и не вышла замуж, хотя ей, кажется, почти двадцать восемь, и она живет одна во всех четырех комнатах. Самостоятельная. Какой-то там менеджер в какой-то там крупной фирме.

    Думая о Ленке, Димка прислушался. За дверью было тихо. Давно бы так, а то «я милицию в следующий раз вызову». Следующий раз, похоже, не скоро будет.

    Он вздохнул и пошел в гостиную. Проходя мимо своей комнаты, подергал дверь. Она была заперта. Димка внутренне порадовался – вовремя он вчера спохватился. А спальню родителей даже не стал проверять – она всегда запиралась, когда отец с матерью куда-то уезжали. Замки в дверях остались еще со времен коммуналок, и родители не захотели их убирать. Свою же комнату он запер из опасения за мамины цветы, особенно за лимон, на котором зрело пятнадцать золотистых плодов.

    Окинув поле битвы оценивающим взглядом, Димка определил, с чего начинать уборку. Конечно, с кухни, чтобы очистить подходы к стратегически важным объектам – раковине и плите. Но сначала открыл окна в гостиной и все окурки ссыпал в отдельный полиэтиленовый пакет, который тут же завязал тугим узлом – прежде всего хотелось избавиться от этого мерзкого запаха: ни сам он, ни его коллеги не курили: все окурки были со следами губной помады.

    Затем рациональный мужской ум подсказал ему, что самое время включить стиральную машину, тогда он успеет подсушить, отгладить и вернуть на место чистые вещи. Димка собрал грязные скатерти, салфетки, полотенца, а заодно и все фартуки, какие нашел на кухне, и побросал их в стиральную машину. Включил программу с кипячением и облегченно вздохнул. Пока все шло гладко. И после того как вымыл и вновь включил холодильник, взялся, наконец, за плиту и посуду.

    «А что, это даже увлекательно, если ставить перед собой конкретные задачи и заканчивать каждый этап к определенному сроку», – думал он, расставляя чистые тарелки на сушилке.

    Когда загудела центрифуга, отжимающая выполосканное белье, Димка уже домывал полы. Весь мусор он сложил в черные полиэтиленовые пакеты – получилось целых два! – и оставил у двери в прихожей. Он знал, что Ленка по воскресеньям ходит на шейпинг, и решил выбросить мусор именно в это время, чтобы случайно не встретиться с ней. По той же причине и белье развесил не во дворе, а в ванной и на кухне.

    Закончив все эти хозяйственные дела, он опять посмотрел на часы. Был всего-навсего полдень. Наверное, надо бы перекусить, но есть не хотелось. А вот пить...

Димка заглянул в холодильник и соблазнился охлажденным кефиром. С наслаждением опустошив вскрытый пакет, он сразу отнес его к остальному мусору в прихожую. Теперь можно было заняться письменным столом.

    На фоне наведенного им в кабинете отца порядка – Димка даже цветы полил – перекошенный стол словно кричал о своей боли. «Ну Зойка и корова», – беззлобно подумал Димка, разглядывая сломанные ножки стола. Но при внимательном рассмотрении все оказалось не так страшно и не столь трудно.  Обнаружилось, что ножки просто вылетели из тех пазов, в которые их вставил мастер много, очень много лет назад. Надо просто перевернуть стол и вклеить ножки на место. Можно еще и шурупами закрепить.

    Стараясь не шуметь – Димка не забывал о Ленке – он тихонько вытащил все ящики стола и сложил их в аккуратную стопку. Затем перевернул стол, нашел в кладовке клей и вставил ножки на место, примотав их еще и веревками для плотности. Нашлись и шурупы, но все же лучше дождаться ухода разозлившейся соседки, чтобы переделать все оставшиеся дела сразу – и шумные, и связанные с выходом на улицу – ведь идти надо было мимо ее двери. Да и ждать-то осталось всего часа три, не больше. За это время и клей застынет, и белье просохнет, и сам он отдохнет.

    Взгляд Димки рассеянно скользил по письменному столу и остановился на содержимом нижнего ящика, который сейчас как раз оказался сверху. Он был полон разных папок, в основном, скоросшивателей, знакомых Димке еще с детства. В таких папках отец держал доклады ко всякого рода конференциям, симпозиумам и просто семинарам. Но четыре отличались не только цветом и объемом, а еще и тем, что были тщательно упакованы и завязаны тесемочками. Димка достал их из ящика. Три – красная, синяя и серая – были пухлыми и с надписями на обложках. Четвертая оказалась самой тоненькой, коричневого цвета, без надписей и вообще была вложена в прозрачный пакет на кнопках. Димка отложил ее в сторону и прочитал надписи на первых трех. Они были настолько необычными и даже интригующими, что он, не удержавшись, взял одну из них и развязал тесемки.

    В папке лежали рассказы. Димка догадался, что у него в руках работы студентов его отца, так как рядом с названием вместо фамилии автора был проставлен номер. Он знал, что отец практиковал такой метод, чтобы не подвергаться предвзятости мнения – номера студенты распределяли между собой сами, и отец сначала не знал, кто под каким номером скрывается. Димка посчитал, что надписи на папках – это, скорей всего, заданные темы. Он еще раз просмотрел их. На красной была наклеена бумажка, где большими печатными буквами от руки было написано «Не может быть!», на синей – «Быть может...», а на серой – «Бывает...».  Димка немного подумал и открыл красную папку. Прихватив сверху несколько рассказов, он расположился поудобнее на диване и принялся их читать.

                                                 «КАРТИНА»

    Тот памятный год выдался не просто неурожайным – это было злое, беспощадное, голодное время. Рынки и все прилегающие к ним грязные и кривые улочки и тупики кишели спекулянтами, мелкими воришками и просто оборванцами, которые шныряли среди разношерстной толпы, хаотично и неспешно перемещающейся между неподвижными рядами лиц с безжизненно потухшими глазами. Часами терпеливо простаивали они с тем ценным, что еще оставалось у них, в надежде выменять свою вещь на кусок хлеба, сала или сахара.

    Служащий городского банка Иван Андреевич Кудрин, лишь вчера вернувшийся от матери и сестры с большим баулом всякой деревенской снеди, чувствовал себя королем в шумной пестроте толкучки. Он бесцельно шатался по рынку, лениво разглядывая выставленные товары, и ощущал приятную сытость и легкую жажду от съеденной утром чесночной колбасы с ломтем душистого деревенского хлеба. В этом состоянии хотя бы временного превосходства над царящей вокруг суетой ненужными и жалкими казались ему крепко сжатые дрожащими руками и еще добротные сапоги, и почти новые фраки, и потрепанные бархатные платья, и поражающие иногда своей вычурностью и изяществом дамские туфельки. Не задерживался он ни у керосиновых ламп, ни у орущего граммофона, ни у зеркал в роскошных золоченых рамах и лишь досадливо отмахивался от назойливых книготорговцев, предлагавших свой товар, как бы взвешивая его на руках.

  Внезапно его взгляд привлекла большая, в человеческий рост, картина, которую держал еще молодой, примерно одних лет с Иваном Андреевичем, мужчина. Руки его, судорожно вцепившиеся в простенькую дешевую раму, потрясали своей худобой и неживой бледностью. Узкое изможденное лицо с аккуратной каштановой бородкой и огромными серыми впалыми глазами несло на себе печать безвольной покорности судьбе. Но не оно заставило Ивана Андреевича остановиться, а картина, которую продавал этот человек.

    Тускло поблескивавшее масляными красками полотно изображало кокетливо выглядывающую из-за воздушной портьеры молодую женщину с очаровательным личиком, на котором живым блеском светились черные зовущие глаза. Густые темные локоны, падая тяжелыми длинными прядями, обволакивали обнаженное упругое тело, едва скрытое прозрачной тканью портьеры. Лукавая улыбка, игравшая на чувственных губах, была таинственной и манящей. Высокая статная фигура искусительницы слегка заслоняла роскошное ложе с небрежно откинутым покрывалом. От всей картины веяло негой, страстью и любовным томленьем.

  Иван Андреевич не спеша подошел к обладателю этого дивного полотна.

    – Продается? – спросил он, кивнув на картину.

    – Да, – коротко ответил бледный человек.

    – Что хотите?

    – Все равно, что сами дадите. Дома жена больная, а есть нечего. Художники сейчас не нужны, время такое трудное.

    – Значит, это вы написали картину? Где же вам удалось найти такую натурщицу?

    – Это моя Катерина. Тогда она была такой.

    Иван Андреевич недоверчиво посмотрел на стоящего перед ним кое-как одетого истощенного человека, но тут же, спохватившись, мягко спросил:

    – А у вас есть еще картины?

    – Нет, – со вздохом ответил художник. – Я давно уже все продал. Эта последняя. Не хотел ее трогать, но, видно, придется и с ней расстаться.

    Иван Андреевич молча стоял перед картиной не в силах оторваться от дразнящего лица.

    – Знаете что, – сказал он, – я, пожалуй, возьму ее. Только не откажите в любезности, помогите мне донести картину. Я на месте и расплачусь с вами.

    Жил Иван Андреевич недалеко от рынка на верхнем этаже  двухэтажного кирпичного дома. Большая железная кровать, дубовый стол и два тяжелых стула да еще выкрашенный белой краской умывальник в углу за пестрой занавеской составляли всю мебель его довольно просторной холостяцкой квартиры.

    Картину поставили на пол, прислонив к свободной стене. Иван Андреевич, отдав за покупку почти половину своих съестных припасов, дружески распрощался с художником. Но тот нерешительно топтался у двери и не уходил.

    – Вы считаете, что этого мало? – спросил удивленный Иван Андреевич.

    – Нет, что вы, спасибо. Я только хотел сказать... – мялся художник, – хотел сказать, что, может, она вам скоро надоест, а, может, разонравится. Я вас умоляю, не продавайте ее никому. Я не верю, что так будет всегда. Настанут и для меня благодатные дни. Тогда я сам ее у вас выкуплю. Она мне очень дорога, – тихо добавил он. – Теперь прощайте.

    Гулкие шаги прогрохотали по деревянной лестнице, и Иван Андреевич остался

наедине со своим приобретением.

    Он долго сидел перед картиной, все больше поддаваясь ее очарованию, не слыша ни хлопанья дверей внизу, ни надоедливых уличных звуков. Жадно разглядывал он каждый кусочек полотна, изумляясь тому, что лишь несколько тюбиков краски, холст да кисти, которыми водила рука талантливого живописца, могли создать такое творение, от которого веяло дыханием жизни, свежестью молодого трепетного тела и теплом уютного уголка, предназначенного для удовольствий и наслаждений.

    По мере того как в комнате сгущались сумерки, отдельные детали картины становились все менее и менее отчетливыми. Лишь нежное тело прелестницы еще слабо светилось в надвигающейся темноте. Очертания его становились неясными, все больше создавая иллюзию присутствия в комнате живого существа.

    Иван Андреевич встал и, не зажигая свечи, подошел к картине. Вблизи еще была видна зовущая улыбка лукавой кокетки и ее черные колдовские глаза. Не удержавшись, Иван Андреевич провел по полотну рукой, поглаживая не закрытое густыми темными локонами обнаженное плечо красавицы, и вдруг вздрогнул. Плечо было теплым и слегка двинулось ему навстречу. Вскрикнув, Иван Андреевич отпрянул и кинулся к свече, стоящей на столе, на ходу опрокинув стул.

    – Не надо света, – раздался вдруг в темноте вкрадчивый голос, и Иван Андреевич услышал, как босые ноги осторожно и неторопливо ступают по половицам. Едва различимые звуки шагов становились все отчетливее и неожиданно мягкие нежные руки обвили его. Он почувствовал на губах обжигающий поцелуй, и его разом похолодевшие ладони вдруг ощутили живое, страстно трепещущее тело.

    Наутро Иван Андреевич проснулся от привычного грохота проезжающих мимо окон экипажей. В комнате было уже светло. Обычное, как всегда, утро. Те же звуки за окном, те же запахи внизу, те же вещи в комнате. Лишь большая, стоящая у стены картина да валявшийся на полу стул напоминали о ночном приключении. Иван Андреевич торопливо собрался и поспешил на службу, не переставая думать о происшедшем.

    Весь день он был рассеянным и молчаливым и с нетерпением ожидал вечера, одновременно пугаясь его прихода. Теперь, в свете солнечного дня все случившееся с ним казалось нереальным, и Иван Андреевич стал мучиться сомнениями.

    «Да полно уж, – думал он, – не привиделось ли все?  Вот так задремал, скажем, слегка, да чуть со стула и не свалился. А все прочее... Что ж, дело молодое. На картину загляделся. Тут уж и не такое почудится», – успокаивал он себя.

    Но дома, наспех перекусив и тщательно убрав комнату, Иван Андреевич медленно прохаживался пред картиной, мысленно подгоняя время и благословляя наступление темноты. И, в глубине души боясь обмануться в своих ожиданиях, робко погладил он плечо женщины на холсте, когда все предметы в комнате уже потеряли свои очертания. С какой радостью ощутил он под рукой тепло живого тела! И как в прошлый раз это была ночь, полная любви, нежных объятий, страстных поцелуев и жаркого шепота ласковых слов.

    А с наступлением нового дня все становилось на свои места. Иван Андреевич просыпался один и шел, как всегда, на службу, оставляя свою картину за тщательно запертой дверью, а потом весь день находился в состоянии нетерпеливого ожидания.

    Эта странная жизнь сделала его нервным, нелюдимым и недоверчивым. Он ни с кем не встречался, ни к кому не ходил в гости и никого не звал к себе. В конце концов, он прервал всяческие знакомства, почти никуда не выходя из дому. Он заметно похудел, а погрустневшие глаза его временами вспыхивали каким-то лихорадочным блеском. Так тянулось больше года.

    За это время околдованный своей красавицей Иван Андреевич изучил каждую выпуклость и впадинку ее молодого упругого тела, различал все оттенки ее ласкового голоса, но ничего не знал о ней самой. Он называл ее Катериной, и она не возражала, однако на все вопросы нежно, но упорно закрывала ему рот мягкой ладошкой или очередным чувственным поцелуем.

  Один за другим пролетали дни, и Иван Андреевич вдруг стал замечать, что юное тело прелестницы все приметнее полнеет в талии, грудь ее набухает, но все его вопросы оставались без ответа, а сама она пылала все такой же неутомимой страстью. Подолгу Иван Андреевич рассматривал знакомые очертания стройной фигуры при дневном свете, но на картине все было таким же, как и в день покупки.

    Однажды, коротая у картины по своей теперешней привычке тоскливые часы свободного дня, Иван Андреевич услышал тихий стук в дверь. На пороге стояла бедно одетая женщина. Черты ее лица показались ему знакомыми. В руках она держала сверток, из которого тоненько попискивал крошечный ребенок.

    – Простите меня, – сказала незнакомка. – Дело в том, что я здесь никого не знаю. Муж мой умер, но он называл мне ваш адрес, когда говорил, что в случае нужды я должна обратиться к вам. Не могли бы вы побыть немного с моим ребенком, мне больше некому его оставить. Вечером я приду за ним.

    – Катерина! – вдруг воскликнул Иван Андреевич.

    – Откуда вы знаете мое имя? – удивилась женщина. – Ах, да, – проговорила она, бросив беглый взгляд на картину, – вам, наверное, муж говорил. Так вы поможете мне?

    – Да, да, конечно, – горячо заверил ее Иван Андреевич, – можете не беспокоиться, мне не трудно.

    Женщина, не задерживаясь больше, осторожно положила ребенка на кровать, поцеловала его и тихо вышла.

    Напрасно прождал ее Иван Андреевич, она так и не пришла.

    Густая темная ночь медленно опускалась на город. Иван Андреевич неподвижно сидел у кровати, на которой безмятежно спал младенец, и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его неосторожным движением, когда вдруг услышал рядом с собой легкие шаги и прерывистое дыхание.

    – Катерина, это ты? – шепотом спросил он, удивляясь ее появлению. Впервые она возникла в комнате без его зовущих прикосновений к полотну.

    – Тише, – прошептала она в ответ, – не разбуди его.

    Иван Андреевич потянулся к ней, жадно ловя в темноте ее плечи, но она ловко увернулась и подбежала к кровати. Проворные женские руки быстро распеленали ребенка. В тишине послышались шлепающие звуки босых ног, и затем все стихло.

    Дрожащими руками Иван Андреевич зажег свечу. В комнате никого не было, а на пустой кровати в беспорядке лежали еще теплые пеленки. В растерянности Иван Андреевич подошел к картине. Неверное пламя свечи озарило роскошное ложе, где на небрежно откинутом покрывале лежал голенький младенец, самозабвенно сосал пальчик и бессмысленно таращил глазенки. А из-за воздушной портьеры выглядывала молодая красивая женщина со счастливой материнской улыбкой на губах.

    Тщетно потом каждую ночь Иван Андреевич лихорадочно гладил знакомое тело на картине, пытаясь вернуть былое. Ладони его ощущали лишь прохладную поверхность застывшей на холсте масляной краски.

– Черт, – усмехнувшись, выдал Димка и взял следующий рассказ.

                                                  «ТУМАН»

    Никто из них уже не помнил, как началась эта глупая ссора. Они стояли друг против друга разгоряченные, с пылающими от гнева глазами и перебрасывались тяжелыми, как удары, упреками.

    И если бы он, не сдержавшись, не выплеснул на нее, в конце концов, самые жесткие и несправедливые обвинения, то эта ссора закончилась бы как и все обычные ссоры между влюбленными. Но с яростью во взгляде он обрушил на нее лавину горьких и язвительных слов и ушел, демонстративно хлопнув дверью. А его последние хлесткие фразы остались с ней, повиснув в воздухе смрадным липким туманом.

    Давно миновав городскую черту, машина, легко подчиняясь его воле, неслась по загородному шоссе. Он уже не мог бы сказать, сколько проехал вот так, неотрывно глядя на бегущую навстречу ему серую ленту дороги. Наконец, стараясь избавиться от охватившего его оцепенения, он стал время от времени бросать быстрые взгляды вправо и влево от трассы. За обочиной тянулись едва высвеченные фарами деревья, кусты и придорожные столбы.

    Он опустил стекло. В окно ворвался освежающий ветер, принося с собой запах прелой прошлогодней листвы и пробуждающейся молодой зелени. Он слегка расслабился и сбавил скорость. Теперь только шуршание шин да легкий гул мотора нарушали тишину этой укрытой ночной мглой местности.

    Неожиданно справа от автострады показался небольшой  придорожный отель с маленьким ресторанчиком внизу. Он, не задумываясь, свернул вправо. Машина мягко остановилась, отразив глянцевыми боками манящие огни отеля.

    Волна тупой усталости вдруг овладела всем его существом. Он опустил свою разом отяжелевшую голову на руки, еще сжимавшие руль, и глубоко вздохнул.  Какое-то тягостное чувство живым беспокойным комком зарождалось где-то в самой сердцевине его растревоженной души и стремительно разрасталось, пытаясь подчинить его себе. Невероятным усилием поборов это наваждение, он вышел из машины и направился к ресторану.

    Ресторанчик был небольшой и почти пуст, лишь несколько посетителей сидели за столиками, да две-три пары медленно танцевали в полумраке дальнего угла под негромко льющуюся из музыкального центра мелодию.

    Он прошел к бару и сел за стойку. Было тепло и уютно. От выпитого коньяка голова сделалась приятно туманной. Чувства стали замирать, и думать ни о чем не хотелось. Он просто сидел, наслаждаясь покоем в этой простой, располагающей к отдыху обстановке, и рассеянно посматривал по сторонам.

    Вскоре он увидел, как сверху по лестнице, ведущей из отеля в бар, спустились три кричаще одетых девицы. Они дружески кивнули бармену и прошли в ресторан, но затем одна из них вернулась и села рядом с ним за стойку, обдав его теплой душной волной пряного аромата духов. Девица смотрела на него прямо и вызывающе. Он кивнул.